Рождественские повести - Жизнь и приключения Николаса Никльби

Благодушие Николаса вскоре помогло ей успокоиться, и, отрицая обвинение, она так весело смеялась над ним, что Николас имел удовольствие убедиться в правдивости рассказа.

– Всего только второй раз, – сказал Николас, – мы сидим с вами вместе за столом, а вижу-то я вас в третий раз, но, право, мне кажется, что я среди друзей.

– Верно! – заметил йоркширец. – И я то же самое скажу.

– И я, – добавила его молодая жена.

– Заметьте, у меня есть все основания для такого чувства, – сказал Николас, – потому что, если бы не ваша сердечная доброта, мой славный друг, на которую у меня не было ни права, ни повода рассчитывать, я не знаю, что сталось бы со мной и в каком тяжелом положении мог бы я очутиться.

– Поговорим о чем-нибудь другом, – проворчал Джон, – а об этом не стоит.

– В таком случае песня будет новая, но на старый мотив, – улыбаясь, сказал Николас. – Я писал вам в письме, как я благодарен и как восхищаюсь вашим сочувствием к бедному мальчику, которого вы вызволили, хотя сами рисковали очутиться в неприятном и затруднительном положении, но мне никогда не удастся рассказать, как признательны вам он, я и те, кого вы не знаете, за то, что вы над ним сжалились.

– Ого! – сказал Джон Брауди, придвигая стул. – А мне никогда не удастся рассказать, как были бы признательны иные люди, нам с вами известные, если бы они знали, что я над ним сжалился.

– Ах! – воскликнула миссис Брауди. – В каком я была состоянии в тот вечер!

– Им не пришло в голову, что вы могли принимать участие в его побеге? – спросил Николас Джона Брауди.

– Нисколько, – ответил йоркширец, растянув рот до ушей. – Я нежился в постели школьного учителя еще долго после того, как стемнело, и никто даже не подходил к двери. «Ну, – думаю я, – теперь он далеко ушел и если еще не добрался до дому, значит никогда ему там не бывать; стало быть, можете теперь приходить, когда угодно, мы готовы». Это, понимаете ли, школьный учитель мог прийти.

– Понимаю, – сказал Николас.

– Тут он и пришел, – продолжал Джон. – Я услышал, что дверь захлопнулась внизу и он поднимается в темноте. «Не торопитесь, – думаю я, – идите потихоньку, сэр, не к спеху». Он подходит к двери, поворачивает ключ – ключ поворачивается, а замка-то нет! – и кричит: «Эй, ты, там!» – «Да, – думаю я, можете еще покричать, никого не разбудите, сэр». – «Эй! – кричит он и вдруг останавливается. – Ты бы лучше меня не раздражал, – говорит школьный учитель, помолчав. – Я тебе все кости переломаю, Смайк», – говорит он, опять помолчав. Потом вдруг кричит, чтобы принесли свечу, а когда принесли свечу – боже ты мой, какой поднялся переполох! «Что случилось?» – спрашиваю я. «Он удрал! – кричит он, взбесившись от злости. – Вы ничего не слышали?» – «Слышал, – говорю я, – слышал, что не так давно хлопнула парадная дверь. Слышал, как кто-то побежал вон туда!» И указываю в противоположную сторону. Каково? «На помощь!» – кричит он. «Я вам помогу», – говорю я. И пустились мы с ним – не в ту сторону! Хо-хо-хо!

– И далеко вы ходили? – спросил Николас.

– Далеко! – ответил Джон. – Через четверть часа он у меня с ног валился. Стоило посмотреть, как старый школьный учитель, без шапки, бежит по колено в грязи и в воде, перелезает через изгороди, скатывается в канавы и орет, как сумасшедший, своим единственным глазом высматривая мальчишку. Полы сюртука развеваются, и весь он забрызган грязью – и лицо и все! Я думал, что упаду и помру со смеху!

При одном этом воспоминании Джон захохотал так весело, что заразил обоих слушателей, и все трое разразились смехом и все хохотали и хохотали, пока не выбились из сил.

– Нехороший он человек, – сказал Джон, вытирая глаза, – очень нехороший человек школьный учитель.

– Я его видеть не могу, Джон, – сказала его жена.

– Полно, – возразил Джон, – нечего сказать, хорошо это с твоей стороны! Если бы не ты, мы бы ничего о нем и не знали. Ты первая с ним познакомилась. – Я не могла не знаться с Фанни Сквирс, Джон,сказала его жена, – ведь тебе известно, что она моя старинная подруга.

– Да я это самое и говорю, девочка, – ответил Джон. – Лучше жить по-соседски и поддерживать старое знакомство. И еще я говорю – не ссорься, если можно этого избежать. Вы тоже так думаете, мистер Никльби?

– Разумеется, – отозвался Николас. – И вы были верны этому правилу, когда я встретил вас верхом на лошади после того памятного вечера.

– Правильно, – подтвердил Джон. – Что сказал, за то держусь.

– Так и следует поступать мужчине, – сказал Николае, – хотя в Лондоне и говорят: «Йоркшир нас околпачит»… Вы написали в вашей записке, что мисс Сквирс остановилась с вами.

– Да, – сказал Дают, – она подружка Тилли – и пресмешная подружка. Думаю я, не скоро ей быть новобрачной!

– Стыдись, Джон! – сказала миссис Брауди, которая, впрочем, живо отозвалась ва шутку, потому что сама была новобрачной.

– Счастлив будет ее жених, – сказал Джон, у которого глаза засверкали при этой мысли. – Что уж говорить, ему повезет!

– Видите ли, мистер Никльби, – сказала его жена, – она здесь, вот потому-то Джон и написал вам и назначил сегодняшний вечер: мы решили, что вам неприятно будет встретиться с ней после всего происшедшего…

– Бесспорно, – перебил Николас. – Вы были совершенно правы.

– В особенности, – с очень лукавым видом продолжала миссис Брауди,после всего, что нам известно о прошлых любовных делах.

– О да, известно! – покачивая головой, сказал Николас. – Подозреваю, что вы тогда вели себя не очень-то по-дружески.

– Верно! – сказал Джон Брауди, продевая большущий указательный палец в один из изящных локончиков жены и явно гордясь ею. – Она всегда была игрива и проказлива, как…

– Как кто? – подхватила жена.

– Как женщина! – ответил Джон. – Ей-богу, никто ие сравнится с ней по этой части.

– Мы хотели поговорить о мисс Сквирс, – сказал Николас с целью прекратить супружеские шуточки, начавшиеся между мистером и миссис Брауди, каковые делали положение третьего лица до известной степени затруднительным, так как оно чувствовало себя лишним.

– Джон, перестань, – сказала миссис Брауди. – Сегодняшний вечер Джон назначил потому, что она решила войти пить чай к своему отцу. А чтобы все было в порядке и вы провели вечер наедине с нами, Джон сговорился зайти туда и отвести ее домой.

– Это было очень умно придумано, – отозвался Николас, – хотя я сожалею, что пришлось столько хлопотать из-за меня.

– Ну, какие там хлопоты! – возразила миссис Брауди. – Ведь мы так хотели вас повидать – и Джон и я. Для нас это такое удовольствие! Знаете ли, мистер Никльби, – продолжала миссис Брауди с самой лукавой улыбкой, – я серьезно думаю, что Фанни Сквирс была очень неравнодушна к вам.

– Я ей чрезвычайно признателен, – сказал Николас, – но, честное слово, я никогда не стремился произвести впечатление на ее девичье сердце.

– Ах, что это вы говорите! – захихикала миссис Брауди. – А известно ли вам – теперь уж я говорю серьезно и без всяких шуток, – что сама Фанни дала мне понять, будто вы сделали ей предложение и будто вы собираетесь обручиться с ней торжественно и по всем правилам?

– Вот как, сударыня, вот как! – раздался пронзительный женский голос.Вам дали понять, что я… я… собираюсь обручиться с убийцей и вором, который пролил кровь моего папы? И вы думаете… вы думаете, сударыня, что я была очень неравнодушна к этой грязи под моими ногами, до которой не согласилась бы дотронуться кухонными щипцами из боязни запачкаться и рассыпаться от одного прикосновения? Вы это думаете, сударыня? Думаете? О, низкая и подлая Тильда!

С такими укоризненными словами мисс Сквирс широко распахнула дверь, и перед глазами пораженных Брауди и Николаса предстала не только ее собственная симметрическая фигура, облаченная в целомудренное белое платье, описанное выше (немножко загрязнившееся), но и фигуры ее брата и отца – пары Уэкфордов.

– Так вот каков конец? – продолжала мисс Сквирс, которая, будучи в волнении, говорила с сильным придыханием. – Так вот к чему привела вся моя снисходительность, мои дружеские чувства к этой двуличной особе – к этой гадюке, к этой… этой… сирене! – Мисс Сквирс долго подыскивала последнее слово и, наконец, произнесла его с торжеством, как будто оно решало все дело. – Так вот чем это кончилось! А я-то мирилась с ее лживостью, низостью, лукавством, приманивавшим грубых людей, с такими уловками, что мне приходилось краснеть за мой… за мой…

– Пол! – подсказал мистер Сквирс, взирая на присутствующих злобным глазом – именно одним злобным глазом.

– Да, – сказала мисс Сквирс, – но я благодарю мою счастливую звезду, что моя мать принадлежит к этому полу…

– Слушайте, слушайте! – воскликнул Сквирс. – Хотел бы я, чтобы она была здесь и сцепилась с этой компанией!

– Теперь кончено! – сказала мисс Сквирс, мотнув головой и презрительно уставившись в пол. – Больше смотреть не стану на эту дрянную особу и унижаться, покровительствуя ей.

– Ах, полно! – сказала миссис Брауди, не обращая внимания на попытки супруга удержать ее и пробиваясь вперед. – Зачем говорить такой вздор?

– Разве я вам не покровительствовала, сударыня? – вопросила мисс Сквирс.

– Нисколько! – ответила миссис Брауди.

– Я не жду, чгобы вы покраснели от стыда, – высокомерно сказала мисс Сквирс, – так как вашей физиономии чуждо все, кроме неприкрытой дерзости и наглости.

– Послушайте, – вмешался Джон Брауди, задетый этими повторными нападками на жену. – Полегче, полегче!

– Вас, мистер Брауди, – сказала мисс Сквирс, не дав ему договорить, – я жалею! К вам, сэр, я ничего не витаю, кроме чувства неподдельной жалости.

– О! – сказал Джон.

– Да, – сказала мисс Сквирс, искоса посмотрев на своего родителя, – хотя я и «пресмешная подружка» и не так-то скоро буду новобрачной и хотя моему мужу «повезет», – я не питаю к вам, сэр, никаких чувств, кроме чувства жалости.

Тут мисс Сквирс снова посмотрела искоса на отца, который посмотрел искоса на нее, как бы желая заявить: «Вот тут-то ты его поддела!»

– Я-то знаю, через что вам предстоит пройти, – сказала мисс Сквирс, энергически тряхнув кудряшками, – я-то знаю, какая вас ждет жизнь, и, будь вы моим злейшим и смертельным врагом, ничего худшего я не могла бы вам пожелать.

– А если так, то, может быть, вы пожелаете сами выйти за него замуж? – с величайшей кротостью осведомилась миссис Брауди.

– О сударыня, как вы остроумны! – с низким реверансом отвечала мисс Сквирс. – Почти так же остроумны, как и хитры, сударыня! Как хитро было с вашей стороны, сударыня, выбрать время, когда я пошла пить чай к моему папе! Вы были уверены, что я не вернусь, пока за мной не придут. Какая жалость! Вы не подумали, что и другие могут быть так же хитры, как вы, и расстроят ваши планы.

– Вы меня не выведете из терпения, дитя мое, вашей заносчивостью,сказала бывшая мисс Прайс, принимая вид матроны.

– Пожалуйста, не разыгрывайте со мной «миссис», сударыня! – резко возразила мисс Сквирс. – Я этого не потерплю! Так вот каков конец…

– Черт побери! – нетерпеливо перебил Джон Брауди. – Выскажи все, что хочешь сказать, Фанни, и пусть это впрямь будет конец и никого не спрашивай, конец это или нет.

– Благодарю за совет, которого у вас не просили, мистер Брауди, – с преувеличенной вежливостью отозвалась мисс Сквирс, – и будьте добры, потрудитесь не называть меня по имени. Даже мое жалостливое сердце никогда не заставит меня забыть о том, чего я должна требовать по отношению к себе, мистер Брауди. Тильда! – сказала мисс Сквирс с такой неожиданной запальчивостью, что Джон вздрогнул. – Я навеки отступаюсь от вас, миссис! Я вас покидаю. Я от вас отрекаюсь! Я бы не назвала ребенка именем Тильда,торжественно провозгласила мисс Сквирс, – хотя бы это могло спасти его от могилы.

– Что касается ребенка, – заметил Джон, – то будет время подумать о том, как его назвать, когда он появится.

– Джон! – вмешалась его жена. – Не дразни ее.

– О да, не дразни! – воскликнула мисс Сквирс, вскинув голову. – Не дразни! Хи-хи! Конечно! Не дразни ее! Пощади ее чувства!

– Если уж так суждено, что, подслушивая, никогда ничего хорошего о себе не услышишь, – сказала миссис Брауди, – то я тут ни при чем, и тут ничего не поделаешь. Но вот что я скажу, Фанни: прямо не счесть, сколько раз я говорила о вас за вашей спиной так хорошо, что даже вы ни в чем не могли бы меня упрекнуть.

– О, разумеется, сударыня! – вскричала мисс Сквирс, снова делая реверанс. – Приношу вам глубочайшую благодарность за вашу доброту и прошу и умоляю вас быть и впредь милостивой ко мне!

– И не думаю, чтобы сейчас я сказала что-нибудь очень дурное,продолжала миссис Брауди. – Во всяком случае, я говорила только правду, а если я и сказала что-нибудь дурное, то мне очень жаль, и я прошу у вас прощения. Вы часто говорили обо мне дурно, но я никогда не помнила зла и надеюсь, что и вы не затаите злобы.

Вместо прямого ответа мисс Сквирс окинула взглядом свою бывшую подругу с ног до головы и с невыразимым презрением задрала нос. При этом у нее вырвались такие иевнятные замечания, как «вертушка», «кокетка», «презренное создание», и эти замечания, а также эакусывание губ, спазмы при глотанье и быстрое, прерывистое дыхание указывали на то, что чувства, не поддающиеся выражению, переполняли грудь мисс Сквирс.

Пока шел этот разговор, юный Уэкфорд, видя, что на него не обращают внимания, и находясь во власти своих преобладающих наклонностей, бочком пробрался к столу и совершил маленький набег на закуски: он эанускал пальцы в тарелки и затем обсасывал их с бесконечным удовольствием, хватал куски хлеба, подцепляя ими масло, прятал в карман сахар, все время притворяясь погруженным в раздумье. Убедившись, что никто не пытается препятствовать этим маленьким вольностям, он постепенно перешел к более серьезным и, покончив с солидной порцией холодных яств, набросился на пирог.

Все это не осталось не замеченным мистером Сквирсом, который, пока внимание присутствующих было сосредоточено на других предметах, поздравлял себя с тем, что его сын и наследник толстеет за счет врага. Но когда наступило временное затишье, в течение коего действия юного Уэкфорда не могли пройти незамеченными, он притворился, будто сам только что их обнаружил, и закатил молодому джентльмену пощечину, от которой зазвенели чайные чашки.

– Поедать объедки, оставленные врагами его отца! – воскликнул мистер Сквирс. – Они способны на то, чтобы отравить тебя, скверный мальчишка!

– Ничего, ничего, – сказал Джон, явно радуясь перспективе иметь дело с мужчиной. – Пусть ест. Хотел бы я, чтобы вся школа была здесь. Я бы им набил чем-нибудь их несчастные желудки, хотя бы мне пришлось истратить последний пенни.

Сквирс хмуро посмотрел на него с таким злобным выражением, какое только мог придать своему лицу,а оно легко принимало такое выражение, – и украдкой погрозил кулаком.

– Полно, учитель! – сказал Джон. – Без глупостей! Если я хоть разок погрожу тебе кулаком, так ты от одного ветерка с ног свалишься!

– Это вы… – начал Сквирс, – вы помогли сбежать мальчишке? Вы? – Я! – громко объявил Джон. – Да, я! Ну, так что же? Это я. А дальше что?

– Ты слышишь, дитя мое, он признается, что это сделал, – воскликнул Сквирс, обращаясь к дочери. – Слышишь, он признается, что это сделал!

– Да, сделал! – вскричал Джон. – И я тебе больше скажу, слушай: если ты поймаешь еще какого-нибудь сбежавшего мальчика, я опять это сделаю. И, если ты поймаешь двадцать сбежавших мальчиков, я двадцать раз это сделаю и еще двадцать. И я тебе еще больше скажу теперь, когда ты довел меня до бешенства: ты – старый негодяй! И счастье твое, что старый, не то я бы тебя в порошок истолок, когда ты рассказывал честному человеку о том, как ты колотил этого бедного мальчишку в карете!

– Честному человеку! – насмешливо подхватил Сквирс.

– Да, честному человеку, – повторил Джон, – который замаран лишь тем, что сиживал за одним столом с таким, как ты.

– Оскорбление! – заликовал Сквирс. – И при двух свидетелях: Уэкфорд знает, что такое присяга; мы вас за это притянем, сэр! Негодяй, да? – Мистер Сквире достал Записную книжку и сделал пометку. – Прекрасно. Думаю, что это мне принесет добрых двадцать фунтов на следующей судебной сессии, сэр, а на честь наплевать.

– Судебная сессия! – воскликнул Джон. – Ты бы мне лучше не говорил о судебной сессии! Об йоркширских школах уже заходила речь на судебных сессиях, и должен тебе сказать, что такой щекотливый вопрос лучше не поднимать.

Побелев от злости, мистер Сквирс с угрожающим видом покачал головой и, взяв под руку дочь и потащив за руку юного Уэкфорда, отступил к двери.

– А что касается вас, – сказал Сквирс, поворачиваясь и обращаясь к Николасу, который умышленно воздерживался от участия в дискуссии, потому что один раз уже основательно посчитался с учителем, – то скоро вам придется иметь дело со мной. Вы похищаете детей, не так ли? Берегитесь, как бы не появились откуда-нибудь их отцы, – запомните это, – берегитесь, как бы не явились их отцы и не отослали их обратно ко мне, чтобы я с ними расправлялся по своему желанию, невзирая на вас!

– Этого я не боюсь, – отозвался Николас, пренебрежительно пожав плечами и отвернувшись.

– Не боитесь? – повторил Сквирс, бросая злобный взгляд. – Ну, идем!

– Я с моим папашей покидаю это общество навеки! – воскликнула мисс Сквире, оглянувшись презрительно и надменно. – Я оскверняю себя, дыша одним воздухом с подобными созданиями. Бедный мистер Брауди! Хи-хи-хи! Мне жаль его, да, жаль. Его так обманули! Хи-хи-хи!.. Хитрая и коварная Тильда!

После этой новой и внезапной вспышки самого мрачного и величественного гнева мисс Сквире важно удалилась, сохраняя до последней минуты свое достоинство, но слышно было, как, очутившись в коридоре, она начала рыдать и визжать.

Джон Брауди остался стоять у стола, переводя взгляд с жены на Николаса и обратно и широко раскрыв рот, пока рука его случайно не опустилась на кружку эля. Он поднял ее, уткнулся в нее лицом, а затем перевел дыхание, протянул кружку Николасу и позвонил.

– Эй, слуга! – весело сказал Джон. – Живо! Уберите все это, и пусть нам что-нибудь зажарят на ужин, чтобы было очень вкусно и побольше, к десяти часам, Принесите бренди и воды и пару ночных туфель – самую большую, какая есть в доме. И поживей! Черт побери! – воскликнул Джон, потирая руки. Сегодня мне незачем уходить из дому, чтобы за кем-то заходить, и, ей-богу, мы здорово проведем этот вечер!

Глава XLIII,

исполняет обязанности джентльмена-распорядителя, знакомящего друг с другом различных людей

Буря давно сменилась самым глубоким затишьем, и час был довольно поздний; уже отужинали, и процесс пищеварения протекал так благоприятно, как только могут почитать желательным при полном спокойствии, веселой беседе и умеренном, употреблении бренди и воды мудрейшие люди, хорошо знакомые с анатомией и функциями человеческого организма, но вдруг трое друзей, или, вернее, как можно было бы сказать и в гражданском и в религиозном смысле и с надлежащим уваэяснием к священным супружеским узам, двое друзей (считая мистера и миссис Брауди только за одного), были потревожены громкими и сердитыми угрожающими криками внизу у лестницы. Крики вскоре зазвучали столь отчетливо и вдобавок сопровождались словечками, столь выразительными, кровожадными и свирепыми, что вряд ли что-нибудь могло с ними сравниться, даже если бы в доме действительно присутствовала голова сарацина, опирающаяся на плечи и возвышающаяся над туловищем настоящего, живого, взбешенного и самого неукротимого сарацина.

Вместо того чтобы быстро стихнуть после первой вспышки и перейти в бормотанье и ворчливые попреки (как обычно бывает в тавернах, на собраниях и в других местах), крик усиливался с каждой секундой; хотя он вырывался, по-видимому, только из одной пары легких, однако эти легкие отличались такой мощностью, а словечки, вроде «негодяй», «мерзавец», «бессовестный щенок», и другие выражения, не менее лестные для заинтересованной стороны, произносились столь смачно и с такой энергией, что при обычных обстоятельствах десять голосов, заоравших одновременно, звучали бы гораздо тише и вызвали бы значительно меньшее смятение.

– Что бы это могло быть? – воскликнул Николас, бросаясь к двери.

Джон Брауди устремился в том же направлении, но миссис Брауди побледнела и, откинувшись на спинку стула, слабым голосом попросила его принять во внимание, что, если он ринется навстречу какой бы то ни было опасности, она намерена впасть немедленно в истерику и что последствия могут быть гораздо серьезнее, чем он предполагает. Джон был слегка ошеломлен таким сообщением, хотя в то же время на лице его мелькнула улыбка; но не видеть перепалки было свыше его сил, и он пошел на компромисс, просунув руку жены под свою и вместе с ней побежав вниз по лестнице вслед за Никояасом.

Ареной беспорядка был коридор перед дверью в кофейню, и здесь собрались завсегдатаи кофейни и официанты, а также два-три кучера и конюхи со двора. Они окружили молодого человека, который, судя по виду, был года на два старше Николаса, а кроме брошенных им вызывающих возгласов, только что описанных, казалось, он зашел в своем негодовании значительно дальше, так жак на ногах у него были только чулки, а пара туфель валялась в противоположном углу, по соседству с головой простертого на полу человека, которого, по-видимому, пинком отшвырнули в это местечко, после чего запустили в него туфлями.

Завсегдатаи кофейни и лакеи, кучера и конюхи, не говоря о буфетчице, выглядывавшей из открытого окошечка, были в тот момент, насколько можно судить по их перемигиванию, кивкам и бормотанью, явно не на стороне молодого джентльмена в чулках. Заметив это, а также и то, что молодой джентльмен был почти одних лет с ним и отнюдь не производил впечатления забияки, Николас, побуждаемый чувствами, какие иной раз влияют на молодых людей, решил заступиться за более слабого, а посему немедленно очутился в центре группы и, быть может, более внушительным тоном, чем того требовали обстоятельства, спросил, из-за чего поднялся весь этот шум.

– Эге! – воскликнул один из приведших со двора. – Это еще кто так вырядился?

– Дорогу старшему сыну русского императора, джентльмены? – крикнул другой.

Не обращая внимания на эти шуточки, которые были чрезвычайно хорошо приняты, как обычно бывают приняты шуточки, направленные против наиболее прилично одетого человека в толпе, Николас небрежно осмотрелся вокруг и, обращаясь к молодому джентльмену, который к тому времени подобрал свои туфли к сунул в них ноги, учтивым тоном повторил свой вопрос.

– Ах, пустяки! – ответил тот.

Тут зрители подняли ропот, и те, что были похрабрее, закричали: «О, вот как!», «Да неужели! Пустяки?», «Он это называет пустяками? Счастье для него, если это окажется пустяком». Когда эти и многие другие замечания, выражавшие ироническое неодобрение, истощились, двое-трое из пришедших со двора начали теснить Николаса и молодого джентльмена, виновника шума, толкали их как бы случайно и наступали им на ноги. Но так как это была игра и число игроков не было строго ограничено тремя или четырьмя, то в ней мог принять участие и Джон Брауди. Ворвавшись в кучу людей, к великому ужасу своей жены, и бросаясь во все стороны, то направо, то налево, то вперед, то назад, и въехав случайно локтем в шляпу самого высокого конюха, проявлявшего особенную энергию, он быстро добился того, что дело приняло совсем иной оборот, и не один дюжий парень отошел, прихрамывая, на почтительное расстояние, со слезами на глазах проклиная тяжелую поступь в могучие ноги дородного йоркширца.

– Посмотрю-ка я, как он еще раз это сделает! – сказал тот, кого отшвырнули пинком в угол, приподнимаясь, видимо скорее из боязни, как бы Джон Брауди нечаянно не наступил на него, чем из желания встретиться в честном бою с противником. – Посмотрю-ка я, как он еще раз это сделает! Вот и все.

– Повторите-ка свои слова, и ваша голова отлетит вон к тем рюмкам, за вашей спиной, – сказал молодой человек.

Тут официант, который потирал руки, от души наслаждаясь этой сценой, пока речь шла только о разбитых головах, начал с жаром умолять зрителей, чтобы позвали полицию, уверяя, что в противном случае несомненно будет совершено убийство и что он несет ответственность за всю стеклянную и фарфоровую посуду в гостинице.

– Пусть никто не трудится идти, – сказал джентльмен. – Я останусь в этом доме на всю ночь, и здесь меня найдут утром, если придется отвечать за какое-нибудь преступление.

– За что вы его ударили? – спросил один из свидетелей. – Да, за что вы его ударили? – подхватили остальные.

Не пользующийся популярностью джентльмен хладнокровно осмотрелся вокруг и, обратившись к Николасу, сказал:

– Вы только что спросили, в чем тут дело. Дело очень лростое. Вон тот человек, который выпивал с приятелем в кофейне, где я расположился на полчаса перед. тем как лечь спать (потому что я только что вернулся из путешествия и предпочел переночевать здесь, чем возвращаться в такой поздний час домой, где меня ждут только завтра), вздумал упомянуть в крайне непочтительных и дерзко фамильярных выражениях об одной молодой леди, которую я узнал по его описанию и некоторым другим данным и с которой имею честь быть знакомым. Так как говорил он достаточно громко, чтобы его могли услышать другие посетители, находившиеся там, я очень вежливо сказал ему, что он ошибается в своих заключениях, и предложил ему замолчать сначала он так и поступил, но, поскольку ему угодно было, когда он уходил из комнаты, возобновить этот разговор в еще более оскорбительном тоне, чем раньше, я не мог удержаться, чтобы не последовать за ним и не ускорить его отбытие пинком, который и привел его в то положение, в каком вы его только что видели. Полагаю, я лучше всех могу судить о моих делах, – добавил молодой человек, явно не остывший еще после вспышки, – а если кто-нибудь считает нужным ввязаться в эту ссору, то могу его уверить, что у меня нет ни малейших возражений.

Из всех возможных линий поведения при обстоятельствах, изложенных выше, разумеется, не было ни одной, которая показалась бы Николасу в его тогдашнем расположении духа более похвальной. В тот момент мало было предметов спора, которые могли бы затронуть его сильнее, ибо незнакомка занимала первое место в его мыслях, и ему, натурально, пришло в голову, что он сам поступил бы точно так же, если бы какой-нибудь дерзкий болтун осмелился в его присутствии заговорить о ней неуважительно. Из этих соображений он с жаром принял сторону молодого джентльмена, заявив, что тот поступил совершенно правильно и что он его за это уважает. Немедленно и с не меньшей страстностью заявил то же самое и Джон Брауди (хотя он не совсем уяснил себе сущность дела).

– Пусть он поостережется! – сказала потерпевшая поражение сторона, которую после недавнего падения на пыльный пол чистил щеткой официант. – Он поплатится за то, что сбил меня с ног! Это говорю ему я! Недурное положение, когда человек не может восхищаться хорошенькой девушкой, не боясь, что его исколотят!

Это соображение, по-видимому, показалось весьма веским молодой леди за стойкой, которая (поправив при этом свой чепчик и посмотрев в зеркало) заявила, что действительно это было бы недурное положение и что если бы людей наказывали за поступки, столь невинные и естественные, как этот, то больше было бы побитых, чем тех, кто бьет, и она удивляется, что хотел этим доказать джентльмен, да, удивляется!

– Милая моя, – тихим голосом сказал молодой джентльмен, подходя к окошечку.

– Ax, оставьте, сэр! – резко сказала молодая леди, отворачиваясь, но улыбаясь и закусывая губу (в то время как миссис Брауди, которая все еще стояла на лестнице, посмотрела на нее с презрением и крикнула своему супругу, чтобы он ушел).

– Выслушайте меня, – продолжал молодой человек. – Если бы восхищение хорошеньким личиком было преступно, я оказался бы самым неисправимым человеком в мире, потому что не могу перед этим устоять. Хорошенькое личико производит на меня необычайное впечатление, сдерживает и обуздывает меня, когда я бываю в самом упрямом и злобном расположении духа. Вы видите, какое впечатление уже произвело на меня ваше лицо.

– О, все это очень мило! – отозвалась молодая леди тряхнув головой, но…

– Да, я знаю, что оно очень хорошенькое, – сказал молодой человек, с восхищенным видом всматриваясь в лицо буфетчицы, – вы слышали, я только что это сказал. Но о красоте нужно говорить почтительно – почтительно, и в пристойных выражениях, и с надлежащим пониманием ее достоинства и превосходства, тогда как этот парень имеет такое же представление о…

На этом месте молодая леди прервала разговор, высунув голову из окошка и пронзительным голосом осведомившись у лакея, намеревается ли молодой человек, которого приколотили, загораживать коридор всю ночь или же вход свободен и для других. Лакей, поняв намек в передав его конюхам, тоже не замедлил переменить огонь, и в результате злополучную жертву вытолкали во мгновение ока.

– Я уверен, что видел раньше этого пария, – сказал Николас.

– Неужели? – отозвался его новый знакомый.

– Я в этом не сомневаюсь, – подтвердил Николас, призадумавшись. – Где я мог… постойте… ну, коиечнв… он служит в конторе по найму, в западной части города. Я знал, что видел где-то это лицо.

Действительно, это был Том, безобразный клерк.

– Странно! – сказал Николас, размышляя о том, каким удивительным образом эта контора по найму время от времени как будто выскакивает из-под земли и напоминает ему о себе, когда он меньше всего этого ждет.

– Я вам очень признателен за ту доброту, с какой вы выступили в защиту моего дела, когда оно больше всего нуждалось в защитнике, – сказал молодой джентльмен, смеясь и доставая из кармана визитную карточку. – Быть может, вы будете так любезны и скажете мне, где я могу вас поблагодарить?

Николас взял карточку и, взглянув на нее в то время, как отвечал на благодарность, выразил величайшее изумление.