20

У Мег болели ноги. Да что там ноги, болело все тело. Она шла уже два дня. Раньше ходить так много ей никогда не приходилось.

Когда телега с горой капустных кочанов с грохотом прокатилась мимо нее, она отступила в пыль и навоз на обочине дороги и оперлась о дерево, чтобы немного отдохнуть. В сотый раз она подумала о том, как там без нее Уилл и дети. Будет ли Уилл злиться на нее, когда она вернется? Или он обнимет ее и поздравит с возвращением? А может быть, он не захочет говорить с ней — и не будет разговаривать с ней несколько дней. Или целую вечность?

Мег еще ни разу не слышала о женах, которые убегают и возвращаются, и она не знала, что в таких случаях делают мужья. Однажды ей рассказали про женщину, которая сбежала с другим мужчиной, но она не знала случаев, чтобы кто-нибудь убегал для того, чтобы раздобыть учителя. А она в данном случае убежала именно для этого.

Посмотрев на солнце, она увидела, что до заката осталось еще пара часов. Похоже, ей придется еще одну ночь спать на земле под открытым небом. Сделав усилие, она оттолкнулась от дерева и продолжила свой путь.

Прошел почти месяц после того события, которое — Мег была в этом уверена — изменило жизнь их семьи. Месяц назад в их жизни объявился Эдвард, и с тех пор все стало другим. По крайней мере, для нее и для детей. Уилл оставался абсолютно тем же, каким был раньше, и когда Мег пыталась объяснить ему, что все теперь стало другим, Уилл неизменно сердился. Он отказывался говорить о том, что Калли и Талис в действительности были маленькие леди и джентльмен.

— Они крестьянские дети. И это гораздо лучше! — рявкнул Уилл так, что все в испуге посмотрели на него. Уилл сердился только тогда, когда для этого были причины, а сейчас причин вроде бы не было.

— Забудьте вы этого мальчишку! — кричал Уилл. — Как мне хотелось бы, чтобы его здесь никогда не было!

Проходили дни, но дети не забывали Эдварда. Мег была права — он что-то изменил в них. Калли все смотрела в свою книгу, и Мег уже начала думать, что неплохо было бы этим закорючкам исчезнуть. А Талис все пытался играть со своим мечом так, как показал ему когда-то Эдвард.

Но через месяц Калли неожиданно перестала смотреть в книгу, а Талис положил свой меч и больше не поднимал его.

— Что случилось? — спросила Мег детей, которые сидели с печальными лицами.

— У меня ничего не получается, — вздохнув, ответил Талис. — Мне не нужен меч. Я гожусь разве на то, чтобы учится кузнечному делу.

Мег привыкла к мрачным словам Талиса. Он все время пророчил разные несчастья, мол, они уже поджидают за углом. Но необычным сейчас было то, что Калли не стала возражать и говорить, какой он глупый. Мег никогда раньше это не осознавала, но всегда в обязанности Калли как бы входило ободрять Талиса, заставляя его видеть светлую сторону жизни. Когда Талис заявлял, что он что-то не может делать, Калли вмешивалась и говорила ему, что он может все что угодно, все, что захочет. Мег знала, что Талис верил, что может двигать горы, потому что Калли верила в это.

Но Калли ничего не сказала, когда Талис положил свой меч. Когда Калли отложила свою драгоценную книгу, Мег спросила ее почему.

— Я не умею читать, — ответила она. — И никогда не на учусь читать. Я гожусь только на то, чтобы разводить кроликов.

Мег никогда не слышала, чтобы в словах Калли хоть раз были нотки обреченности. К тому же Калли никогда ничего не хотела. Казалось, ее единственное желание — быть с Талисом. Талис что-то делал, а Калли всюду ходила за ним и говорила, что он может это делать. Они были отличной парой: его мрачность и самоуверенность сочетались с ее застенчивостью и верой в волшебство и красоту. Но больше всего — с ее непоколебимой верой в Талиса.

Услыхав, что Калли жалуется, что не может читать, Мег села. Да, придется признать: все изменилось, к старому возврата не будет.

Два дня понадобилось Мег, чтобы понять, что она собирается сделать. Она пойдет к жене Джона Хедли и потребует у нее деньги, чтобы нанять учителя для детей.

До сих пор Мег предпочитала во всех делах полагаться на своего мужа, следовать за ним почти так же слепо, как Калли следовала за Талисом. Но глупой Мег не была. Мег имела свое объяснение тому доказательству, что Джон Хедли до сих пор не появился, чтобы потребовать вернуть его драгоценного приемного сына. Либо его жена наконец родила ему здорового сына, либо она как-то убедила его забыть о мальчике. Мег не удивилась, если бы эта женщина обманывала своего мужа и говорила ему, что Талис умер.

Но Мег была уверена, что леди Алида знает правду. Муж купил эту прекрасную ферму на деньги, которые дала ему ее светлость (так сказал ей Уилл). Поэтому, если Джон и думал, что дети умерли, леди Алида знает, что они живы. И если ее светлость не интересует сын другой женщины, она должна беспокоиться о своей собственной дочери и не должна допустить, чтобы ее дочь выросла необразованной. Что будут говорить о ее необразованности, когда Калли в конце концов примут в богатый дом ее отца?

Мег не любила думать о том, что станет с ней, когда она останется без детей. В ее воображении расставание было чем-то очень, очень далеким. Может быть, это случится, когда дети станут взрослыми.

А когда они станут взрослыми, им нужно будет знать все, что знают другие леди и джентльмены. Если Талис хотел стать рыцарем, он должен был научиться всему, что нужно знать и уметь рыцарю. И если Калли хотела научиться читать — Бог знает, зачем ей это было нужно, когда она сама сочиняла истории, наверное, получше, чем могут быть в любой книжке — тогда Мег должна была помочь ей научиться читать. Когда Мег отправится на небо, она сможет сказать Господу, что она сделала все, что было в ее силах, чтобы помочь детям получить от жизни все самое лучшее.

Мег потребовалось около недели, чтобы пройти пятьдесят миль до дома Джона Хедли. В пути случались задержки, один вечер ей пришлось провести, ощипывая кур, чтобы расплатиться за свой обед, но в конце концов она достигла цели своего путешествия. Она едва не заплакала от усталости и огорчения, когда увидела на месте старой башни выжженный огнем остов. Может быть, поэтому Джон Хедли не приходил за своими детьми? Может быть, он и вся его семья погибли во время пожара?

В лучах заходящего солнца руины выглядели особенно мрачно, и стоять рядом было даже немного страшно. Когда же сгорел замок? В ту ночь, девять лет назад, Уилл сказал ей, что в замке и в деревне разразилась чума и им надо немедленно бежать. Она не стала задавать вопросов, потому что всегда и во всем полагалась на своего мужа. Потом Уилл пошел к ростовщикам и, что-то продав им (Мег не знала, что именно), купил телегу и увез их из деревни, в которой они оба выросли. Он купил прекрасную ферму для нее и детей, и она никогда не жалела о том, что им пришлось бежать.

Если бы не появление того мальчишки Эдварда, она бы не вернулась сейчас в свою деревню. Устраиваясь на ночлег на холодной земле возле разрушенного замка, она улыбнулась, думая про людей из деревни, которых она хотела бы увидеть до того, как вернется к Уиллу и детям.

Утром она почувствовала себя отдохнувшей, хотя ей пришлось спать и не на кровати. Сегодня она разузнает, что случилось с Джоном Хедли и его семьей и, если получится, увидит ее светлость и добьется от нее денег, чтобы нанять для детей учителя. У Мег было время, чтобы подумать о том, что ей надо будет сделать и что сказать, когда она встретится с ее светлостью.

До того, как в ее жизни появились Калли и Талис, она всегда думала о себе как о довольно-таки умной женщине. Но девять лет, которые она провела рядом с двумя плутишками, заставили ее усомниться в этом, хотя в то же время кое-чему и научили.

Они были умными и хитрыми, как змеи, когда дразнили и разыгрывали ее. Их хитрость не знала пределов, и они могли делать с ней что хотели. Конечно, хуже всего были шутки Талиса. Они оба бесстыдно хохотали, когда ему снова и снова удавалось провести Мег на одном и том же.

Иногда наивность Мег начинала раздражать Уилла.

— Мег, — говорил он, — ты всегда думаешь обо всех только хорошее. Ты должна понять, что люди не всегда такие, какими кажутся. Иногда они врут, чтобы добиться того, что они хотят.

— Ну и что из этого? — отвечала она. — Талис же не хотел ничего по-настоящему плохого, когда положил мне в башмак лягушонка!

— Все верно, — говорил Уилл, — но иногда люди действительно хотят навредить, хотя ты и думаешь, что сердце у каждого доброе.

— Я думаю, что хорошего в мире больше, чем плохого, — возмущенно отвечала Мег, и у Уилла в отчаянии опускались руки. И вправду, она совершенно не представляла, о чем он говорил. Ведь гораздо приятнее быть хорошим, не так ли?

Сейчас она пыталась вспомнить, о чем говорил ей Уилл. Сегодня ей нужно быть умной. Она не была такой наивной, какой, похоже, считал ее Уилл. Еще много лет назад она поняла, что в замке, от которого сейчас остались лишь эти почерневшие камни, скрывалось зло. Когда родились дети, она еще была в глубоком горе из-за смерти ее собственных детей. Когда Господь доверил ее заботе еще двух младенцев, она не могла отвлекаться на что-то еще. Однако она смутно чувствовала озлобленность людей и суматоху, царившую вокруг нее.

Поэтому она собиралась встретиться с леди Алидой наедине. Она расскажет ей про ее хорошенькую маленькую дочку (для Мег Калли была прекрасной, как принцесса в одной из сказок Калли) и едва упомянет про Талиса, чтобы не пробуждать болезненные воспоминания у ее светлости. Затем, после их разговора, Мег собиралась взять деньги для учителя и уйти. Уйти навсегда. Она поклянется никогда больше не тревожить ее светлость. Собственно говоря, она и сейчас не стала бы беспокоить ее, если бы этот учитель не был так нужен.

Мег считала, что это будет отличная сделка. Ведь это именно то, чего хотят обе женщины. Леди Алида сможет узнать, что о ее дочери заботятся и она счастлива, а Мег получит деньги для учителя. Обе женщины, скорее всего, никогда больше не встретятся, и ее светлость получит заверения, что Джон Хедли никогда не услышит про своего приемного сына — конечно, если она этого действительно захочет.

У Мег была мысль пойти сначала к лорду Джону, но эта идея не показалась ей привлекательной. Джон Хедли, судя по всему, забыл своего черноволосого мальчика — или, может быть, думал, что он мертв, — и Мег не хотела рассказывать ему, что Талис жив и живет с ней и Уиллом. Джону, возможно, захочется отобрать у них Талиса. Но Мег не будет говорить леди Алиде, что она не хочет, чтобы лорд Джон узнал, где находится Талис. Если в разговоре с ее светлостью возникнут какие-нибудь проблемы, Мег собиралась… Пожалуй, «угрожать» — слишком резкое слово, она могла бы просто намекнуть на то, что может рассказать его светлости про детей, если леди Алида не захочет сразу же принести деньги.

«Да, именно так», — думала Мег. Она была очень довольна собой. Уилл мог бы гордиться ею. Наконец-то ей удалось быть по-настоящему умной.

21

Горничная шептала что-то Алиде на ухо в таком возбуждении, что поначалу ее светлость даже не поняла, что говорила эта женщина. Иногда Пенелла позволяла себе слишком много. Кроме этого, горничная напоминала Алиде, какой отвратительной была жизнь до пожара. А ее светлости хотелось бы навсегда забыть те времена.

Сейчас, глядя на нее, было бы совершенно невозможно догадаться, что это та самая женщина, которой она была девять лет назад. Девять лет назад Алида была очень красивой. Она всеми способами стремилась завоевать любовь мужа, пытаясь заманить его в свою кровать. Алида была уверена, что получит его любовь, как только принесет ему здорового сына.

Но после ночи, когда произошел пожар, Алида не хотела вспоминать, что именно она была виновницей пожара, в котором погибли несколько человек, в том числе ее новорожденная дочь, — после той ночи она стала другой. Теперь, когда она видела, что муж хочет предложить ей пусть даже не любовь, а просто общение, она старалась делать все, чтобы не напоминать ему то время, когда он желал ее тела. Едва ли не за одну ночь она постарела на двадцать лет: волосы ее поседели, талия почти исчезла, кожа стала дряблой. Теперь они с мужем были друзьями, старыми приятелями, которым нравилось общество друг друга. И когда муж смотрел на других женщин, Алида нежно улыбалась и думала о том, как хорошо, когда все эти страсти больше не разжигает огонь в ее старых жилах.

Самым большим наслаждением в жизни Алиды были ее дети. Она заботилась об их светском и религиозном образовании, как и вообще обо всех сторонах их жизни. Иногда ей удавалось убедить Джона в том, что его сыновья действительно кое-что стоят. У Джеймса, старшего сына, были кривые ноги, но он мог ездить верхом, и Алида обращала на это внимание мужа. А Филипп, младший сын, хотя у него и были слабые легкие и он легко уставал, всегда с готовностью брался за все, что просил сделать его отец.

Джон, конечно, не знал, что его сыновья делали все это только благодаря силе воли его жены. Джеймс терпеть не мог скакать на лошади. И главным образом не из-за физических недостатков, а из-за его склонности к занятиям, не имеющим ничего общего с обучением владению мечом, который был чуть ли не больше его самого. Если бы Джеймс не был старшим сыном и отец относился бы к этому иначе, мальчика отправили бы учиться на адвоката или священника, и он спокойно прожил бы свою жизнь, уткнувшись в книги.

Что касается Филиппа… По ночам Алида частенько втайне от мужа ходила к нему, чтобы убедить его, как важно, чтобы он целый день провел в седле, гоняясь по лесу за каким-нибудь боровом с бешеными глазами. Когда слабый организм мальчика изнемогал от боли и истощения, Алида, с помощью целебных трав и, если было необходимо, угроз и наказаний, добивалась, чтобы перед отцом он представал без слез и без мольбы об освобождении от столь тяжких для него занятий. Филиппу приходилось иногда выбирать, гнев кого из родителей навлекать на себя, и он знал, что отец мягче и снисходительнее, чем мать.

Но Алиду, как не хотела она в этом признаться, временами преследовали воспоминания о том времени, когда Джон Хедли чуть не отдал все, что им принадлежало, мальчику, который не был с ним даже в кровном родстве.

Сейчас, когда Пенелла жужжала у нее над ухом как муха, Алида в одно мгновение перенеслась обратно в те времена, которые она с такими усилиями старалась забыть. Ей вспомнились все подробности той ночи, когда ее охватило безумие. В ту ночь она не была собой: то, что она сделала, делала не она, в ту ночь ее душой овладел дьявол, она — и ее муж — были его собственностью. В ту ночь дьявол всех их лишил разума.

Наконец Алида поняла, что эта противная Пенелла бормочет о том, что кормилица Мег сейчас находится здесь и ждет встречи с ней.

— С кем она уже встречалась? — резко спросила Алида. Все ее чувства мгновенно обострились, хотя она и горничная были одни.

— Ни с кем, — ответила Пенелла. Она была очень горда собой, надеясь, что все это вернет ей былое расположение ее госпожи. Вскоре после той ночи, когда произошел пожар, отношение леди Алиды к ее горничной изменилось, но Пенелла не знала, почему. Когда-то они были почти подругами, но Алида неожиданно стала высокомерной и холодной. Когда-то Пенелла и только Пенелла была наперсницей ее светлости, но Алида вдруг перестала кому-либо верить, и временами Пенелла ловила на себе взгляд ее светлости, полный ненависти.

С того самого момента, как началось это охлаждение, Пенелла делала все, что только могла придумать, чтобы вернуть доверие своей госпожи. Она исполняла любые ее желания. Более того, она угадывала их еще до того, как та произносила хоть слово. Она сделалась полезной и незаменимой, но никакой доверительности между ею и госпожой больше не было. Ни о детях, ни о планах на будущее они больше не говорили. Всю жизнь между госпожой и служанкой не было почти никаких препятствий и барьеров, но теперь Алида пресекала все попытки сближения тоном, не допускающим возражений.

Если бы Пенелла была немного более проницательной, она, возможно, смогла бы разгадать причину охлаждения к ней ее светлости. Однажды Алида встретилась с одним стариком, который жил в одиночестве в заброшенной лачуге в глубине леса и зарабатывал себе на пропитание, выращивая овощи на огородике и подлечивая соколов, которых приносили к нему слуги Джона. Через несколько месяцев после пожара он встретил ее светлость, когда она шла, хромая, по лесной тропе позади сбросившей ее лошади. Пытаясь завязать разговор и отвлечь мысли леди от случившейся с ней неприятности, он сказал: «Как замечательно, что молодая Мег (для него все были молодыми) с двумя младенцами смогла спастись от пожара». В ответ на вопросы Алиды он рассказал, что видел, как Мег и Уилл бежали через лес. Поскольку это было в стороне от его лачуги, он бы не увидел их, если бы, э-э, не бессонница. Увидев выражение гнева на лице ее светлости, старик решил, что она догадалась, что он браконьерствовал — собственно, этим он занимался каждую ночь.

Когда ее светлость ушла, старик знал, что его дни сочтены. Он решил, что, если он не уйдет по своей воле, его ожидает петля палача. И ночью, когда люди Алиды крались через лес, чтобы убить его, от старого браконьера не осталось и следа.

Старику не дано было узнать, о чем подумала Алида, когда ей доложили, что он исчез. Ничто не могло заботить ее меньше, чем чьи-то занятия незаконной охотой. Что могли значить для нее какие-то кролики, даже целая куча кроликов? Несколько месяцев она могла чувствовать себя в безопасности, думая, что мальчик, на которого ее муж хотел променять ее детей, мертв. Теперь она узнала, что это не так Скорее всего, он все еще жив. И теперь ей хотелось одного — найти этого мальчишку и убить. Она никогда не сможет чувствовать себя в безопасности, пока мальчишка не умрет. Если потребуется, она убьет его своими собственными руками.

Но она не могла начать его поиски так, чтобы это не заметил муж. Он непременно захочет выяснить, в чем дело, и может узнать, что мальчик все еще жив. И тогда, несомненно, случится самое ужасное: искать начнет он

Все, что оставалось делать Алиде — сидеть тихо и надеяться, что больше никто не видел, как кормилица и ее муж глубокой ночью бежали через лес с двумя новорожденными младенцами. Поняв это после многих часов раздумий, она оказалась перед другим вопросом, каким образом они смогли узнать о том, что — им грозит опасность? Единственный возможный ответ был таков — их предупредили. А предупредить их могла только Пенелла.

И с этого момента Алида стала ненавидеть свою горничную. Она прекрасно знала, как ее можно наказать. Главной гордостью Пенеллы были ее близкие отношения с ее светлостью Временами они были настолько близки, что Пенелла думала, что она сама леди. Много раз Алида ловила горничную на том, что та отдает приказы в манере, которую она не имела никакого права позволять себе. Раньше это забавляло Алиду. Забавляло до той ночи, когда горничная ослушалась и едва не разрушила ее жизнь.

Алида наказала горничную, лишив ее положения своей фаворитки. Она больше не делилась с ней секретами. Она обращалась с ней как со всеми остальными служанками. Если бы Алида решила поджарить ее на костре, это было бы по отношению к Пенелле куда более милосердно, и Алида это знала. Она придумала отличную месть.

Сейчас Пенелле стоило бы заподозрить что-то неладное: когда она сказала госпоже, что женщина, которую нанимали в кормилицы для ее дочки и того самого мальчика, хочет поговорить с ней, Алида не выглядела удивленной. Но Пенел-ле было так приятно хотя бы немного поговорить с госпожой, как раньше, что она не заметила ничего необычного. Ее воображение переполняли мечты о том, как к ней вернется былое расположение госпожи, как будут восстановлены ее старые привилегии, ее прежняя власть.

— Кто еще знает об этом? — резко спросила Алида.

— Никто. Она шла по двору, лицо у нее было прикрыто платком. Когда она увидела меня, то сразу бросилась ко мне. Можете представить мое отвращение, леди, когда подобное существо осмелилось заговорить со мною.

Алида с трудом удержалась от того, чтобы напомнить женщине, что она всего лишь прислуга и отнюдь не более важная персона, чем толстая жена фермера. Но Пенелле уже казалось, что возвращаются прежние взаимоотношения с ее госпожой, которыми она когда-то наслаждалась. Девяти прошедших лет как не бывало.

— Она больше ни с кем не говорила? Ты уверена?

— Абсолютно точно. Она сказала, что два дня пряталась ото всех, потому что хотела встретиться именно с вами или со мной. Она знает, что я с вами в близких отношениях и что рассказать что-то мне — то же самое, что рассказать вам. Поэтому она говорила только со мной.

То, что когда-то нравилось Алиде, теперь вызывало у нее отвращение. И как только она выносила самонадеянность этой бабенки? Конечно же, ее привязывало к этой женщине одиночество. Ведь она была не нужна мужу, у нее не было друзей, у нее не осталось ничего, кроме ненависти в сердце.

— Приведи ее ко мне. Постарайся, чтобы никто ее не увидел. Дай ей корзину с травами, пусть сделает вид, что принесла их для продажи, чтобы никто не мог заподозрить, что мы будем говорить с ней о чем-то другом.

— Да, моя леди, — сказала Пенелла. Ее сердце радостно забилось. Какая-то часть ее существа знала, что немилость ее светлости была вызвана тем, что случилось в ночь, когда был пожар. За годы, которые прошли после той ночи, она не раз ругала себя за то, что предупредила этих крестьян о замыслах ее светлости. Что, собственно, они или эти дети значили для нее? Если ее светлость желала их смерти, кто она такая, чтобы возражать против этого? Но, по правде говоря, она не вполне понимала, что она сделала в ту ночь такого, чтобы прогневить ее светлость? С тех пор все обернулось к лучшему, разве не так? В таком случае, разве она поступила плохо? Разве она не делала все и всегда только во благо ее светлости?

— Да, — сказала Пенелла. — Я приведу ее, и мы с вами поговорим с ней.

— Нет! — отрезала Алида. — Я буду говорить с ней наедине.

Пенелла открыта рот, чтобы выразить протест, но, ничего не сказав, снова закрыла его.

— Да, моя леди, — сказала она с таким возмущением, какое способна была только себе позволить.

Когда горничная ушла — Алида решила, что от нее необходимо избавиться, — она попыталась успокоиться. Успокоиться и подумать. Нужно выяснить, где живет эта женщина, где держат мальчишку. Нужно заставить ее говорить.

Когда Мег, волоча ноги, вошла в комнату, Алида увидела женщину ничем не примечательного вида, с лицом изборожденным морщинами от тяжелого труда. Она была толстой и шла медленно, неся свою корзину с травами так, как будто они были очень тяжелыми.

И еще Алида увидела простодушные голубые глаза этой женщины, открытые и невинные, как у котенка. Это была женщина, которую не мучили и не ненавидели в течение всей ее замужней жизни, как Алиду. Алида скорее умерла бы, чем признала это, но чувство, которое возникло сейчас в ней, было завистью. Толстая немолодая крестьянка не была рождена красивой или богатой. Ее единственные дети умерли, едва появившись на свет. Но взамен их она, словно с Божьего благословения, получила двух крепких, здоровых детей. Ее муж, несомненно, любит ее, служит ей защитой и опорой и не желает ей ничего, кроме счастья. А она, Алида, живет в огромном, великолепном доме, который Джон все еще продолжает достраивать, и замужем за человеком, который, если бы ему сказали, что она умерла, лишь пожал бы плечами.

Алида улыбнулась Мег так, словно та была посланницей королевы.

— Садитесь, будьте добры. Вы, наверное, устали после вашего путешествия? Могу я предложить вам стакан вина?

Мег, собиравшаяся встретить холодный прием, была смущена такой теплотой. Ей всего три раза в жизни доводилось пить вино, причем сильно разбавленное. И никогда вино не наливала ей в серебряный бокал белая рука леди.

Мег попробовала крепкое вино, и оно ударило ей в голову.

Алида села напротив Мег, расстелив вокруг себя полы платья из темно-красного вельвета, ожидая, когда будет выпито вино и съедены конфеты. Мег не решалась взяться за второй бокал, но Алида стала умолять ее выпить еще: она очень огорчится, если Мег откажется. В конце концов, — сказала Алида, — я в огромном долгу перед вами. Вы столько лет заботились о моей дочери, разве не так?

— Да, — ответила Мег. Ее охватили расслабленность и блаженство, и она неожиданно поняла, почему мужчины так любят вино. И почему они не хотят, чтобы женщины пили. Когда испытываешь такие чувства, бессмысленно говорить о том, что может и что не может женщина… Во всяком случае, Мег сейчас была абсолютно уверена в себе. Она могла бы сделать что угодно.

— Расскажите мне про мою дочь, — сказала Алида наисладчайшим голосом. — Конечно, если вы хотите про нее рассказывать. Я боюсь, что сейчас она больше ваша дочь, чем моя.

— Ох, нет, ни в коем случае, — сказала Мег, зная, что лжет. Оба ребенка были ее. Но смутное чувство, возникшее благодаря вину, подсказывало ей, как следует поступать.

— Тогда вы не будете возражать против того, чтобы поговорить о них? — сказала Алида, тонко намекая на то, что она хочет узнать об обоих детях. Затем, нахмурившись, она забрала бокал у Мег, испугавшись, что та заснет.

Ничего на свете не хотелось Мег больше, чем рассказывать о своих детях. Иногда ее просто бесил Уилл, когда он думал только о своей ферме, но не о них. Однажды он очень жестко сказал ей: «Не надо так привязываться к тому, что не твое». Она рассмеялась, потому что никто не был так привязан к детям, как он. Иногда Мег думала, что его любовь к ним сильнее ее любви. И именно потому, что его любовь такая сильная, он не мог говорить о них.

— Они странные дети, — нежно проговорила Мег. Ее мысли перенеслись на ферму. В сравнении с этим богатым домом ферма была очень бедной, но при всем этом она не отдала бы ни одной розочки с их двора за все это богатство. В те два дня, когда она ждала встречи с ее светлостью, ее не покидало чувство, что в этом доме есть что-то… да, что-то нездоровое. И теперь она желала лишь одного: побыстрее выполнить свою задачу и отправиться домой.

Ей доставило удовольствие вернуться мыслями на ферму, к Уиллу и детям, к их бесхитростному миру.

— Дети так похожи друг на друга, как будто это две части одного целого. Когда один проголодается, другой тоже голоден. Если один из-за чего-то заболеет, другой заболеет из-за этого же. Они любят одни и те же цвета, одну и ту же пищу. У них одинаковый характер. Они оба любят… — Мег задумалась, подыскивая слово. — Еще они оба любят играть и возиться, как обычные деревенские дети, — сказала она наконец.

Напрягаясь, Алида пыталась понять то, что она сейчас слышала. «Как несправедливо», — думала она. Дети любили все то, что она обычно подавляла.

Мег продолжала:

— Иногда дети часами не говорят друг с другом — у каждого своя работа на ферме, но можно спросить их, о чем «ни думают, и окажется, что об одном и том же.

Глаза Мег стали задумчивыми. Никого в жизни она не любила больше этих детей. Она была уверена, что никогда не попадет в рай из-за этой мысли, но иногда она была почти рада тому, что ее собственные дети умерли, ведь иначе она не могла бы провести эти годы с Талисом и Калли. Ее собственные дети не могли бы быть такими занимательными; они никогда не смогли бы вскочить на огромного черного коня и скакать на нем по полям и лугам. Ее собственная дочь никогда не рассказывала бы сказки по вечерам у огня.