Воспоминание

— Нельзя отрывать ребенка от молока, когда он сосет. Надо подождать. — А потом он драматически вздохнул и тихо прошептал: — Ох, оставить бы его у вас.

Джон широко открыл глаза.

— Ах, если б только между нашими семьями была связь!

Например, брак. Кстати, мне нужна еще жена.

— Выбирайте из моих дочерей, — быстро сказал Джон — Берите, какую хотите, для себя, для своих сыновей. Все ваши.

— Я возьму рыженькую. — Гильберт не колебался.

Услышав это, Алида ахнула. Ее Джоанне было только десять лет! Она возмущенно посмотрела на мужа.

Джон на нее даже не взглянул, обращаясь к Гильберту:

— Она ваша.

— Ну, а какое будет приданое?

Теперь началась обычная торговля, и Гильберт отбросил свой убитый вид. Джон быстро ответил:

— Поместье Пёнимэн.

Алида сжала руки в кулаки. Имение Пенимэн принадлежало ей она унаследовала его по завещанию отца, — Она уезжала туда, как, только, ей — выдавалась малейшая возможность. Там у нее была возможность заниматься, чем она хотела, и она развела прекрасный сад, зная, что лошади из конюшен ее мужа не будут носиться по нему взад-вперед и его не вытопчут. Это было место, куда она никого не приглашала, и если у нее что-то было, что принадлежало только ей, или что-то красивое, что сделала она сама, она хранила это там. Муж терпеть не мог это поместье, терпеть не мог все эти гобелены, книги и все вазы с благоухающими букетами на полированных столах.

Но стоило Алиде открыть рот, чтобы возразить, Джон в гневе обернулся к ней.

— Вы владели и пользовались всем, что по праву принадлежало мне. Теперь я воспользуюсь тем, что принадлежит вам.

Он снова обернулся к Гильберту:

— Поместье Пенимэн ваше, как и девушка. А я буду воспитывать мальчика. — Наконец он начинал понимать, что приобрести сына — это в данном случае было только вопросом денег.

— Даже не знаю, стоит ли его вам оставлять. Классный парень, вы не находите? Вы только взгляните, какой силач. Девочка вон уже перестала сосать, а мальчишка все про должает. Уверен, он вырастет прекрасным, сильным мужчиной.

Сердце Джона билось, как сумасшедшее, у самого горла, но он заставил себя думать, что торгуется, как торговался бы, если бы покупал лошадь. Только ни одну лошадь на свете он не хотел иметь так страстно, как этого мальчика.

— Дети умирают, — с деланной небрежностью, которая никого не могла обмануть, сказал Джон, пожав плечами. — Я еще не уверен, что соглашусь держать ребенка у себя. Что я выиграю, если буду воспитывать вашего гиганта? Боюсь, он проест все мое состояние.

— Для вас будет честью воспитать ребенка королевских кровей! — воскликнул Гильберт с таким видом, как будто был уязвлен.

— Ха! Я его воспитаю, дам ему образование, а потом вы его у меня уведете и жените на какой-нибудь бабенке.

Гильберт обожал торговаться. От этого кровь в его жилах разогрелась и начала возбужденно бурлить по всему телу.

— М-м-м, — промычал он, теребя подбородок. — Тут вы, конечно» правы. — Он всегда любил польстить партнеру. Потом резко поднял голову. — А мы помолвим этих двоих, а? Что вы на это скажете?

Джону захотелось от радости подпрыгнуть до потолка, но он постарался, скрыть свою радость.

— Итак, что же? Я всю жизнь кормлю, одеваю, учу его всему потом он женится на моей дочери, и они будут жить в доме, который я должен буду им дать. Для своих дочерей, я могу и так найти мужей, не обязательно мне еще их воспитывать.

Гильберт не сразу понял, о чем Джон ведет речь. Когда до него дошло, он нежно, но удивленно произнес:

— О, вы желаете иметь наследника! — Джон, должно быть, был совсем дурак, если он кому-нибудь верил, и дважды дурак, если он собирался оставить свое имущество в наследство мальчику, который не был его родственником по крови. Секунду Гильберт рассматривал Джона с головы до ног. Джону было уже сорок лет. Что касается Гильберта, то он вел развратную жизнь, и от того выглядел старше, но на самом-то деле ему было всего двадцать восемь. Если Джон сделает этого ребенка своим наследником, то после его смерти Гильберт запросто потребует мальчика назад вместе со всем имуществом.

— Не делайте этого! — закричала мужу Алида, быстро поняв, что замыслил Гильберт. — Разве вы не видите, чего он хочет? Он подбирается к вашему наследству. Когда вы умрете, он все заберет себе!

Джон раздраженно повернулся к ней:

— Когда я умру, мне что за дело будет до того, что с моим наследством? Мне что, оставить его дуре, которая рожает одних дочерей? Все, что я заработал за всю жизнь? Или оставить наследство одному из двух бесполезных сыновей, которых вы принесли? Один не может ходить, а второй вообще не жилец. — Он пронзил ее взглядом. — Я не расстроюсь, если вам придется жить на помойке.

Он снова обернулся к Гильберту:

— Отдайте мне сына, мы подпишем контракт, я помолвлю его с какой-нибудь дочерью — этого добра у меня хватает — и сделаю его своим наследником. Пока я жив, он будет мой.

«Пока я жив», — подумал Гильберт. А если Джон умрет до того, как мальчик достигнет совершеннолетия Гильберт сможет его контролировать. Более того, Гияьберт и так будет его контролировать, сколько бы ему ни было лет в момент смерти Джона. Гильберт всегда подозревал это, а сегодня только лишний раз убедился: у Джона слишком мягкое сердце. Он отдавал все, что имел, за то, что никогда по-настоящему ему принадлежать не будет. Контракты на бумаге ничего не значат по сравнению с правом по крови: Когда мальчику будет несколько лет, Гильберт заявит, что ему без него одиноко, и он захочет его забрать, и Джон вынужден будет платить ему еще и еще деньг».

— Чем же мне утешиться, потеряв сына женщины, которую я любил всем сердцем? — спросил Гильберт.

Некоторое время Джон был в недоумении. Он отдал все, что имел, разве он мог отдать еще что-то?

— Как насчет той лошади… — предложил Гильберт. — И несколько золотых кубков. Мне нужно из чего-нибудь пить. Да, кстати, в моем старом замке совсем нет вина. И еще там надо отремонтировать крышу, а то она протекает.

В Алиде клокотала ненависть, пока она почти час выслушивала, как ее муж «торгуется». На самом деле это никак нельзя было назвать настоящей торговлей, потому что Джон уступил этому презренному негодяю все, что тот требовал. Он дал ему вина, скота, материала на крышу, а также и работников, чтобы эту крышу класть. Он отдал шесть золотых кубков, которые Алида принесла ему с собой в приданое. Это были настоящие произведения искусства, украшенные рубинами, с картинами из жития святых. Они переходили из поколения в поколение в ее семье. Она собиралась отдать их в семью своего старшего сына, а теперь они уходили к этому грязному негодяю, который их, вне сомнения, промотает или переплавит уже через несколько часов.

Потом ей надоело безмолвно смотреть на мужа, и она перевела взгляд на младенцев, спящих на руках у кормилицы. Вот причина всего. Эти дети.

Может быть, сказались годы горя, безжалостных ругательств со стороны мужа. А может быть, то, что она девятнадцать лет молилась и никогда не получала ничего в ответ на свои молитвы. Но в этот момент что-то в ней сломалось.

Больше Алида не верила в то, что когда-нибудь она завоюет благосклонность мужа. Она была ему хорошей женой, она экономно управляла имением и додержала его всегда в порядке. Ему и в голову никогда не приходило поинтересоваться, кто и как все делает в их доме, кто смотрит за тем, чтобы еда была вовремя приготовлена и подана на стол. Он все это переложил на жену, и Алида прекрасно справлялась со своей задачей. Она управляла слугами, хотя была почти постоянно беременна. Когда появлялись какие-то проблемы, а они постоянно появлялись, и во множестве, она со всем справлялась сама и не беспокоила Джона

А теперь, после того как она была прекрасной женой девятнадцать лет, он отдал мальчику, который был ему никем, все, чем ее семья владела в течение долгих веков. Он проигнорировал собственных — образованных и симпатичных — детей, и завещал все чужому ребенку.

Пока она смотрела на черноволосого младенца на руках кормилицы, ее неожиданно затопила ненависть, которую до сих пор она даже не подозревала в себе. Алида всеми фибрами своей души ненавидела и проклинала малыша, который все еще сосал в свое удовольствие грудь крестьянки. Этот ребенок уже убил свою мать, а теперь он убьет и ее… Заботы о его наследстве и его будущем ограбили целую семью.

15

-Я дам ребенку имя, — сказал Джон, и его жена увидела в его глазах свет, которого никогда раньше не было.

Прошел день после того, как она родила. Она так устала, что наконец смогла уснуть. Но не Джон. Он приказал привести стряпчего немедленно, чтобы как можно быстрее подписать контракт с Гильбертом Рашером. Он боялся, что тот передумает и заберет ребенка себе.

После того как бумаги были подписаны, Джон спустился к гостям, которые все еще пировали на свадьбе, и провозгласил, что небо послало ему сына. Он купил себе возможность это сказать за обязательство платить Рашеру урожай зерна с трех полей каждый год все время, пока мальчик жив. Это вдобавок ко всему тому, что он уже ему отдал.

Новость была встречена бурным весельем. Джон решил показать младенца гостям и взял его у кормилицы. И вновь мальчик; как и девочка, принялись орать так громко, что их было слышно даже через громкий смех множества гостей.

Мег потихоньку подошла к Джону и положила на его другую руку его дочь. И тотчас крик прекратился. Джон не знал, что и делать. Он перепугался, что гости подумают, что сын не его, и догадаются, что его проклятая жена опять родила девку.

Но тут выступил вперед Гильберт и громко объявил, что, поскольку дети родились в один день, они помолвлены.

Услышав это, гости развеселились еще больше и принялись пить за здоровье младенцев.

Джон с отвращением смотрел на девочку, я было похоже, что он способен выбросить ее, как отвратительный неодушевленный предмет.

— Поднимите же мою дочь повыше, — потребовал Гильберт. — Покажите-ка всем, какая красавица! Что? Ну, разве вы думали, что я способен произвести на свет такую прелесть?

Он подмигнул всем, и все захлопали от восторга. Может, сам Тильберт Рашер и был когда-нибудь красавцем, но отец как-то раз разбил ему нос, так что тот навеки остался приплюснутым. Кроме того, он не раз падал с лошади и получил не один удар копьем. Кроме того, с десяти лет он вступал в драки с каждым встречным, — среди них были даже женщины. Теперь его лицо было таким, что уже невозможно было сказать, какой же Гильберт был в молодости.

— Как же их назвали? — спросил кто-то из толпы.

— Да-да, — пробормотал Джон, все еще раздраженный тем, что ему приходится держать на руках еще и девочку. — Я его назову. — Джон поднял голову, посмотрел на толпу и улыбнулся. — Я его назову в честь своего отца. — Его улыбка стала еще шире. — Ну, и в честь себя самого, разумеется. Я представляю вам Джона Талиса Хедли — На секунду у него пропал голос, так он был переполнен чувством, а потом он тихо добавил: — Своего сына.

Раздались громкие аплодисменты и оглушительные крики, потому что все искренне разделяли его радость. Может быть, один-два человека и заподозрили правду, но им хватило ума промолчать.

— А ты, Гильберт?! — закричал кто-то из толпы — Ты как собираешься окрестить дочку?

Поскольку Гильберту в жизни никогда не приходилось размышлять о таких пустяках, как имена для детей, он оказался в замешательстве. Он несколько раз открыл рот и опять закрыл его.

Мег, отважившись, заговорила:

— Калласандра, — громко произнесла она. — Вы забыли, господин? Вы назвали девочку Калласандра. — Это имя она слышала много лет назад от каких-то странствующих циркачей, и ей оно показалось красивым. Почти таким же красивым, как и сама малышка.

Все несколько раз произнесли это имя, прислушались, как оно звучит, а потом какая-то женщина проговорила:

— Какая прелесть. — И одобрительно кивнула головой. Гильберту ничего не оставалось, как согласиться с этим.

— Дайте их мне, — произнесла Мег, Забирая младенцев из рук Джона. Она больше не могла без них.

Мег уселась в угол и принялась кормить детей. Джон же решил тут же объявить, что Гильберт женится на его десятилетней дочери. Эта новость была встречена недоумением и ропотом. Гильберт никому не нравился, его просто терпели, поскольку он был высокого происхождения. Но сейчас, будучи пьяными, они не стеснялись выражать свое отвращение, осуждать его за похоть и жалеть невинное дитя.

Гильберт постарался скрыть раздражение тупостью Джона, объявившего эту новость. Он предпочел бы жениться на девочке по-тихому, развлекался бы как хотел, и никто бы не знал ничего.

— Не беспокойтесь, — громко заявил он, пытаясь смягчить сказанное, — я, конечно, не лягу с ней в постель, пока она не превратится в женщину.

— Упокой, Господи, ее душу, — прошептала какая-то женщина, и почти все, кто ее слышал, рассмеялись

Джон ни на кого и ни на что не обращал внимания. Он не мог оторвать взгляда от мальчика, который жадно сосал грудь кормилицы. Он всю жизнь не спустит глаз с ребенка Он ни за что не допустит, чтобы кто-нибудь тронул его пальцем. Он ему даст все самое лучшее. Он ему даст все.

16

Только служанка Алиды Пенелла знала, какой степени достигло отчаяние ее госпожи в последние несколько дней. Алида поняла: теперь, после сделки мужа с Гильбертом, у нее больше не осталось шансов родить своему мужу сына. Ее муж никогда не ляжет с ней в постель. Кроме того, пройдет еще немало времени, прежде чем она выкормит этого ребенка. Время ее материнства подошло к концу.

В тот день, когда Джон Хэдли назвал темноволосого мальчика своим сыном, ее покинула последняя надежда,

В течение девятнадцати лет какая-то затаенная надежда еще тлела в ней. Ей казалось, что если у нее подучится то, чего так хотел ее муж, то в один прекрасный день он полюбит ее. Теперь она знала, что этого не случится никогда. Так же, как он легко отдал поместье Пенимэн, так же он, не колеблясь, отнимет что угодно, как бы дорого ей это ни было.

— Теперь все что у меня осталось, это мои дети, — шептала она, стоя около узенького окошечка в одной из комнат старинного каменного замка. — Мои дети. А не дети другого человека с его этой… — Она даже не знала, как назвать мать ребенка, которая держала ее за руку, когда они рожали вместе, и сказала ей такие странные слова:

— Мой ребенок станет твоим ребенком. А твой ребенок — моим. У них будет один дух, хотя и два тела, Они будут жить вместе и вместе умрут

Вот что сказала та девушка. Эти слова запечатлелись в мозгу Алиды.

— Миледи, ну прилягте же, — мягко уговаривала ее Пенелла, пытаясь подвести госпожу к постели, уложить и заставить отдохнуть. Она еще не видела ее в таком состоянии и страшно тревожилась. Алида всегда была красавицей. Возраст и многочисленные роды только лишь подчеркнули ее красоту и сделали ее более явной. Но после событий, которые произошли в последнюю неделю, Алида так изменилась, что Пенелла с трудом узнавала ее.

Непричесанные волосы Алиды растрепались и седели на глазах. Прошло только два полных дня с момента родов, а Алида с каждым часом выглядела все хуже. Она совершенно отказалась от еды, ложилась спать только после того, как много часов прошагает взад-вперед по каменному полу комнаты; забывшись в тяжелом сне, бредила Выслав Всех из комнаты Алиды, Пенелла ухаживала за госпожой денно и нощно. Она не хотела, чтобы кто-нибудь видел ее в таком состоянии.

На третью ночь наконец до Пенеллы дошло, что же Алида повторяет все время во сне. Услышав, она поначалу не поверила своим ушам. Это было что-то вроде: «И вместе умрут. Да, они вместе и умрут». — А потом снова и снова: «И вместе умрут. И вместе умрут».

Пенелла отложила вязание и молча, тихо сидела, прислушиваясь. Ей не хотелось думать, что госпожа сошла с ума.

— Огонь их очистит, — сказала Адида. — В огне они умрут вместе.

Пенелла понятия не имела, что же ей делать. Но она вскочила и подбежала к двери. Поймала проходящую мимо служанку, и под страхом сурового наказания приказала ей стоять снаружи, не заходя в комнату, и никого не впускать. Всем служанкам был хорошо известен суровый нрав Алиды. Поэтому девушка поспешила подчиниться.

Подхватив юбки, Пенелла скользнула в ночь и кинулась к возвышавшейся в отдалении башне. Именно там Джон устроил сына, которого назвал «своим», и дочь, до которой ему не было никакого дела. У входа в башню стоял страж, но он заснул, так что Пенелле удалось проскользнуть мимо него.

Внутри был полный мрак. Только в свете луны могла Пенелла разглядеть большую кровать, где спали кормилица и — по обоим бокам от нее — дети.

— Проснись, — тихо сказала Пенелла, чтобы не услышали снаружи.

Она чуть не упала в обморок, когда на ее плечо неожиданно легла мужская рука. Обернувшись, она увидела невысокого коренастого человека, с приятным, загорелым и обветренным лицом.

— Вы кто? — ахнула она.

— Уилл, муж Мег. Что случилось?

Она сразу увидела, что этот спокойный человек обладает прекрасным здравым смыслом.

— Я боюсь, — прошептала она, внезапно почувствовав себя виноватой в том, что предает свою госпожу. А что, если ей не следовало приходить? Может быть, она ошиблась? Повернувшись, она попыталась убежать… Но Уилл крепко держал ее за плечо.

— Что случилось? Вы должны мне сказать.

Пенелла неожиданно почувствовала к мужчине доверие и симпатию. Он был так мягок и добр, что она не выдержала и принялась шепотом рассказывать ему все.

— Моя госпожа не перенесла горя. Мне кажется, она хочет причинить мальчику зло. Мне кажется… — Пенелла закрыла лицо руками.

— Каким образом? — спросил Уилл.

— О… огнем, — запинаясь, пробормотала она. — Она произносит во сне: огонь.

Уилл был не образован, но прожил всю жизнь на ферме, где приходилось справляться со многими опасностями, и умел действовать быстро.

— Сейчас же нужно вывести отсюда Мег и детей.

— Может быть, опасности никакой и нет. Наверняка моя госпожа только бредила вo сне. Наверняка…

— Нy конечно же, — мягким, успокоительным тоном отозвался Уилл. — Она просто бредит во сне У нее же только три дня как ребенок родился. Бывает, что женщины говорят всякое в такое-то время. Уверен, что все будет хорошо. А сейчас идите и позаботьтесь о ней.

— Да, вы, наверное, правы, — с благодарностью проговорила Пенелла. Она почувствовала себя неизмеримо лучше после того, как поговорила с этим человеком, обладавшим спокойной силой.

— Спокойной ночи. Уверен, утром все образуется.

Как только она ушла, Уилл, не теряя времени, быстро разбудил Мег. Им надо было уйти как можно быстрее. Поскольку Мег рассказала ему, что произошла подмена детей, он все время ожидал, что случится что-нибудь подобное. Конечно, Алида постарается убить ребенка, который угрожает благополучию ее собственных детей.

Мег, милая, прекрасная Мег, не стала задавать лишних вопросов, когда муж разбудил ее и сказал, что ей сейчас нужно прокрасться с детьми мимо охранника и уйти за пределы замка так быстро, как она только сможет. Почувствовав, что дети в опасности, она забыла обо всем.

Уилл вышел из башни и, заговорив с охранником, стал рассказывать ему какую-то крайне непристойную историю. Это отвлекло того, и Мег, быстро сбежав по каменным ступеням башенной лестницы, проскользнула с детьми незамеченной, спрятав их под одеждой. Оказавшись на улице, она покрыла голову платком и быстро побежала к деревне. Мег благодарила небеса, что теперь уже не принято было окружать замки рвами с водой, и больше не было подъемных мостов. По правде говоря, единственной причиной, почему Джон Хедли все еще жил в каменном замке, была его скупость. Он не хотел тратить деньги на постройку удобного дома. Теперь уже толстые каменные стены не защищали от врагов, и никто больше в них не нуждался.

Как только Мег с детьми была в безопасности, Уилл, находясь все еще в замке, глубоко задумался. Если будет пожар и все подумают, что дети сгорели, то, конечно же, станут искать их останки. Если останков не найдут, то начнутся розыски. Мальчик всегда будет в опасности…

Наконец Уилл понял, что надо сделать. Конечно, он себя осуждал, и даже подумал, что если он совершит такое святотатственное дело, то его душа никогда не попадет в рай. Но ведь речь шла о Мег и об этих двух младенцах, которых она успела так полюбить. И он перестал думать о рае.

Выбежав из замка, он бегом бросился к кладбищу на церковном дворе, где несколько дней тому назад похоронили его умерших маленьких близнецов-сыновей. Если разразится пожар, будут найдены эти тела.

Незадолго до рассвета в старом замке разразился пожар. Древние стропила и дубовые полы занялись, как бумага. Пламя было настолько жарким, что расплавилась свинцовая крыша и, круша подпорки, обвалилась на людей, которые собрались во дворе. Пытались, конечно, сбить и потушить пламя, но оно в мгновение ока разгорелось слишком сильно.

Джон Хедли стоял посреди толпы и кричал:

— Мой сын, мой сын! — снова и снова. Он хотел броситься прямо в полыхающий костер, чтобы спасти младенца, но его удерживали полдюжины мужчин. Не было никакого смысла пытаться спасти детей — вся башня была в огне.

Только спустя два дня пепел настолько остыл, что по нему могли ходить. Тогда-то и нашли под ним тела двоих детей. От старого замка почти ничего не осталось. Все, кто в нем зарабатывал на жизнь, в нетерпении ждали, какое решение примет Джон. Слухи о том, что же в действительности произошло после рождения двух детей, достигли невероятных размеров. Некоторые говорили, что жена Джона родила какое-то чудовище. А кто-то считал, что у нее родился сын, потому что она продала за сына душу дьяволу. И большинство при этом сходились во мнении, что то, что оба ребенка сгорели в очистительном огне, — это к лучшему.

Кое-кто догадался правильно, но только им хватало ума держать язык за зубами.

Чего все боялись, так это в каком состоянии Джон выйдет из комнаты, в которой он заперся.

И когда он неделю спустя вышел, его было невозможна узнать. Это был уже совсем другой человек. Его волосы, когда-то густые, черного цвета, теперь были цвета стали. Глубокие складки залегли вокруг рта. Взгляд его глаз был тяжелым, холодным и мертвым.

Он въехал на двор на необъезженном жеребце, которых раньше не любил и говорил, что их хорошо только откармливать собакам. Весь рот лошади был в крови, потому что Джон правил при помощи уздечки, на которой были железные зубья, как у пилы.

— Вы чего тут разлеглись? — закричал он на людей, которые были неподалеку, и даже его голос, казалось, изменился. — Работы полно! — заорал он. — Я буду строить дом. Прекрасный новый дом. Дом во славу нашей королевы! Ну-ка, вы все, вставайте и за работу!

С тех пор больше не было никаких упоминаний о сыне, который умер в огне, а Джона Хедли словно подменили. До сих пор это был простой человек, очень страстный по характеру, который умел бурно любить и бурно ненавидеть. Теперь, казалось, внутри него ничего не осталось. Он никого не ненавидел, никого не любил. Единственное, что его интересовало, — это постройка прекрасного каменного дома, внутри которого будет множество прекрасных вещей. Кажется, он решил, что раз уж ему не придется оставить после себя детей, которые бы ему подходили, он оставит после себя необыкновенный дом.

Что касается его жены, то она тоже изменилась, но к лучшему. Больше муж не проклинал и не оскорблял ее. Правда, он больше не спал с ней, но это ее лишь радовало. По правде сказать, Джон стал воспринимать ее как любого другого человека, а когда обнаружил, что она немного разбирается в устройстве садов, стал спрашивать ее мнение.

По мере того как шли годы, их брак сменился дружбой, и мало-помалу в душе Алиды начала рождаться надежда. Другие женщины стали бы ненавидеть своих мужей за то, что те смотрят на них без теплоты во взгляде, но для Алиды отсутствие ненависти почти равнялось любви.

Никогда, ни на секунду она не пожалела о том, что сделала, когда подожгла замок и убила мальчика вместе с ним собственную дочь. Она думала — эти двое умерли, зато другие ее дети остались живы. Больше уже никто не говорил о том, чтобы отдать Гильберту Рашеру все имущество ее детей. Вообще-то этот человек появлялся после пожара, чтобы заявить, что Джон все равно его должник, даже несмотря на то, что мальчик умер, Не по его же вине тот умер. Джон плюнул на контракт и пошел прочь. Гильберт сел на лошадь и уехал, и больше не беспокоил семью Хедли, даже затем, чтобы потребовать десятилетнюю девочку, которая когда-то была его невестой.

На расстоянии почти в пятьдесят миль от замка Уилл и Мег Уоткинс купили ферму и обосновались там, воспитывая «своих» двух детей. Уилл никогда не говорил, что в ту ночь, когда они убежали, он украл сумку с шестью драгоценными золотыми кубками — вытащил ее прямо из-под руки крепко спящего Гильберта Рашера. Сейчас сумка с кубками была спрятана под досками пола фермы. На одном из кубков не хватало рубина, которым Уилл заплатил за ферму, но все остальные были в целости. «Когда дети вырастут, — думал он, — кубки перейдут к ним».

Он не говорил Мег и того, что знал о пожаре, и о том, кому принадлежали те детские тела, которые были найдены на пепелище. Он не хотел, чтобы жена думала, что мальчик и девочка в опасности. Иначе она никогда не даст им выйти даже за дверь.

Уилл сказал, что это Джон дал ему денег, чтобы купить ферму и вырастить детей там, потому что якобы в деревне появилось несколько случаев чумы. Уилл сказал Мег, что Джон с женой строят новый дом, и через много-много лет Джон потребует вернуть ему детей. А до той поры Уилл и Мег должны растить их в деревне, где им не угрожали никакие болезни.

Из всего этого Мег только поняла, что в течение длительного времени дети будут принадлежать ей. Она была счастлива, что ей не придется отдавать их кому-нибудь в замке, как только они чуть-чуть подрастут. Она кормила их молоком до двухлетнего возраста.

А после того как они перестали сосать, и никто не явился, чтобы их забрать, Мег, казалось, и вовсе забыла, что дети не ее.

Но Уилл никогда об этом не забывал и ни разу не ослаблял бдительности, наблюдая за каждым незнакомцем, который появлялся на горизонте.

17

Восемь лет спустя. 1579

— Опять лошади! — с отвращением сказала Калли, — Вечно тебе подавай лошадей. У тебя что, совсем нет воображения?

— Не меньше, чем у тебя, — ответил Талис, желая защититься, хотя сам знал, что говорит неправду. У Калли вся голова была переполнена историями.

Он шел пешком следом за телегой, которая медленно тащилась во пыльной дороге. Они возвращались с деревенской ярмарки, на которую ездили продавать продукты. Уилл, как обычно, дремал, сидя на телеге, предоставив их старой лошади самой найти дорогу домой. Калли сидела на телеге сзади, опираясь на руки и болтая искусанными комарами ногами. Она наблюдала за тем, как идущий сзади Та-лис размахивал игрушечным деревянным мечом.

Они были очень не похожи друг на друга. Талис был настолько черненький, насколько Калли — беленькая, и он был настолько же крупный и крепкий, насколько она была худенькая. Он был очень красивый, а она довольно невзрачная. Он для своего возраста был высок, и, хотя ему было всего восемь лет, выглядел он, по крайней мере, на двенадцать. А у Калли было невинное и милое выражение на лице, так что она казалась еще моложе, чем была. Талису нравилось показывать, что он запросто может поднять ее Но Калли отыгрывалась тем, что способна была пролезть в самую узенькую щелку, в которую не протискивалось его большое тело. Она с восторгом напоминала ему, как он однажды застрял между железных прутьев, которыми было забрано окно на чердаке одного старого дома.

— Ну, ты что, ничего не можешь придумать получше, чем лошади? — продолжала настаивать она.

Талис сделал резкий выпад и пронзил своим мечом какого-то воображаемого неприятеля.

— Это твое дело — придумывать.

— Что? Если мое дело придумывать, то какое же твое?

— А мужское дело — защищать женщин, и мужское дело — быть храбрым и честным. Мужчины созданы для чести, для подвигов, мужчины…

— Ха-ха! — засмеялась Калли. — Что ты знаешь о подвигах? Последняя твоя битва была с репой, которую ты выкапывал из земли. Да еще, когда тебе корова на ногу наступила.

Он нисколько не обиделся, продолжая производить угрожающие движения своим мечом. Помедлив немного, он решил:

— Ну ладно, тогда пускай будут драконы.

Калли застонала:

— Ну вечно одно и то же — или лошади, или драконы!

Он пробежал пару шагов, подпрыгнул и уселся рядом с ней.

— В один прекрасный день ты обрадуешься, что я так много знаю о драконах — когда я явлюсь, чтобы тебя защитить.

— Я сама себя могу защитить!

— Ха-ха! Как это ты, интересно, защитишь себя от дракона? Попробуешь его заговорить до смерти?

Калли подумала.

— А что, так и сделаю. Я расскажу ему такую замечательную историю, что он будет стоять и слушать.

Талис поднял меч, его глаза сузились:

— И вот, пока он так стоит и слушает…

— Стоит, не шелохнувшись, — вставила Калли.

— Да-да, стоит просто как будто в камень превратился, и вот пока он так стоит, я подкрадываюсь к нему и…

Глаза Калли засияли — Талис очень любил этот блеск: это означало, что она сейчас придумает какую-нибудь новую историю.

— Ты заберешься к нему на спину. А он ничего не почувствует, потому что на тебе будут надеты волшебные башмачки. Эти башмачки тебе дала колдунья, которая хотела, чтобы ты убил этого дракона. И ты… Почему? — Ему не надо было объяснять, что он имел в виду, задавая этот вопрос, Калли это и так поняла. А это потому, что ты еще раньше спас сына этой колдуньи…

Талис с отвращением возразил:

— У колдуний детей не бывает!

Калли поправилась с неудовольствием в голосе:

— Ну ладно. Это был ребенок, которого она полюбила, потому что он был очень красивый. Дети вообще всем нравятся, даже драконам. Только драконы, когда им нравятся дети, их съедают. Таким образом дракон делает, чтобы ребенок всегда принадлежал ему.

Когда Талис услышал это, он широко раскрыл глаза.