Воспоминание

Я сбилась, потому что навстречу мне шел самый роскошный мужчина, которого я когда-либо видела в жизни. Не тот тип с американской рекламной картинки, у которого щеки вваливаются от собственного совершенства. В этом человеке была видна сдержанная страсть. Смотреть на него было все равно что стоять у подножия действующего вулкана: знать, на что он способен, но не знать, когда это произойдет. Когда поднимаешься на склон такого вулкана, сердце стучит все быстрее по мере того, как возрастает опасность.

Это же воздействие оказывал на меня человек, идущий мне навстречу. С каждым его шагом мое сердце колотилось . все сильнее. Он меня не видел, или, если видел, то не испытывал интереса, потому что его глаза были устремлены на тачку, которую он толкал перед собой.

У него были черные волосы, кожа, смуглая от природы, а не от загара, густые черные брови. У него были сильные челюсти и квадратный подбородок с черными бакенбардами. Когда я увидела, как под одеждой у него играют мускулы, мне стало почти жарко.

Я, как это со мной обычно происходит, тут же вспомнила о бизнесе и подумала: вот кого я хотела бы видеть на обложке моей следующей книги. Нет, поправила я себя, этого человека я хотела бы видеть на обложке своей будущей жизни.

Я шагнула к нему и услышала, как леди де Грей внутри меня протестует:

— Нет! Нет!

Может, леди не имела права позволить себе общаться с садовниками. Но лично я-то из общества, где больше равноправия.

Я мило улыбнулась ему и поздоровалась:

— Привет!

Он прошел мимо, не взглянув на меня. Может быть, в старину садовники не имели права разговаривать со своей госпожой?

Я произнесла громче:

— Привет!

А Катрин внутри меня просто сходила с ума. Она кричала:

— Нет! Нет же! — И я поняла, что она страшно боится этого человека. Может, именно он ее убил?

Я приложила все усилия, чтобы совладать со своим желанием, отвернулась и отправилась посмотреть на сад. В конце концов, у меня есть гордость. Если я ему не интересна, так мне до него точно нет дела. Я…

— Ой! — вскрикнула я от острой боли в ногах. Я обернулась и увидела спину отходящего мужчины, толкавшего перед собой тележку. Его мускулы были по-прежнему напряжены. На нем была грязная белая майка, широкий кожаный пояс и грубые шерстяные штаны. Со спины он был похож на Лоренса Оливье, когда тому было тридцать три года, и он играл Хартклиффа.

Проезжая мимо меня, он задел мои ноги своей тележкой, которая оставила на моем красивом и, вне сомнения, дорогом платье грязный черный след. Кроме того, мне было больно.

Извините меня, конечно, но я всегда думала, что тот, кто вас толкнул, должен извиниться. Но этот человек продолжал молча удаляться. Потом неожиданно остановился в трех ярдах от меня. Я подошла к нему.

— Простите, но вам не кажется, что вы меня задели? — осведомилась я очень вежливо, однако он по-прежнему даже не посмотрел на меня. Он поднял оглобли тележки. Я перегнулась через тележку, приблизив лицо к его лицу, не обращая внимания на то, как колотилось у меня сердце. Если он такой роскошный мужчина, он тем более не имеет никакого права причинять мне боль. С другой стороны, возможно, он глухой. В общем, я могла его простить.

— Простите! — повторила я очень громко.

Он никак не ответил, не посмотрел на меня, не подал вида, слышит ли он мой голос или нет. При ближайшем рассмотрении он оказался не на все сто процентов англичанином. Мне показалось, что он из средиземноморских стран, потому что у него была смуглая кожа, темные глаза и шапка жестких черных волос. Может, он не знал английского?

— Простите, но вы… — Он все еще не смотрел на меня, и я в сердцах сказала: — А, да ну вас к черту. — И, отвернувшись, я собралась уйти. Какая мне разница, знает он английский или нет? У меня здесь есть дела поважнее, чем бегать за садовниками.

Но как только я отвернулась, он… Я с трудом поверила в то, что произошло. Он вывалил содержимое своей тачки мне на ноги! На ноги и на подол моего роскошного платья!

Я стояла, не в силах пошевелиться, и смотрела на то, что со мной стало. В тележке был навоз! Только это был не тот высококачественный американский навоз, который продают в магазинах упакованным в пластиковые пакетики. Этот навоз не был расфасованным для того, чтобы легче было с ним обращаться и чтобы он не пахнул. Этот навоз был прямиком из конюшен. Сначала его свалили в кучу, потом дали ему там «созреть», а теперь вот он «зрел» вокруг меня.

С трудом я произнесла:

— Посмотрите только, что вы наделали. Посмотрите на мое платье!

А мужчина молча стоял и смотрел на меня. Видно было, что он не глухой, а знает он английский или нет, не важно! Потому что навоз — это навоз, на любом языке! В его глазах что-то поблескивало, и на губах играла бледная тень улыбки.

Он сделал это нарочно! Я отлично видела это, а еще я видела… Ладно, лучше в это не углубляться, потому что в последнее время я вообще-то ни в чем не могу быть уверена. «Попробуй установить контакт через враждебность, — подумала я. — Наверное, он совсем новичок, только-только с корабля, и он не знает, что я — хозяйка всего поместья и что со мной надо обращаться с уважением. Судя по его виду, может быть, он родом из тех стран, в которых принято считать каждую женщину, которая не сидит в гареме, достойной надругательства. Откуда бы он ни был родом, он, кажется, уверен, что ему все можно».

Мужчина продолжал стоять и молча смотреть на меня. Я решила послать к черту хорошие манеры. Мне было наплевать, что я в Англии прошлого века и что меня зовут леди такая-то. Быстро оглянувшись и удостоверившись, что вокруг никого нет и никто меня не слышит, я ему выложила все, что о нем думала. И сказала это в таких словечках, которые мелькают иногда в комедийных номерах по кабельному телевидению, но вслух обычно не произносятся.

По блеску в его глазах я видела, что он отлично знает английский, но не была уверена, что ему знакомы все слова, которыми я его осыпала. Я была готова поклясться, что до сих пор еще ни одна женщина не говорила ему ничего кроме «да».

Когда я пришла к выводу, что наконец сообщила ему все, что думаю о его манерах и о всех его ближних и дальних родственниках, я решила закончить свой монолог небольшой лекцией по демократии.

— Вы находитесь в Англии, в этой стране почти столько же свободы, как и в Америке. Тут с женщиной нельзя обращаться, как вам захочется.

Это показалось глупым даже мне самой, но я уже падала с ног от утомления и голода.

По правде сказать, мне хотелось плакать. Я хотела есть, и я была страшно одинока. Я была не только в чужой стране, но и в чужом времени. Я хотела вернуться домой. Где же Джейми? Где мой прекрасный Джейми, о котором я столько писала и которого любила в течение многих веков? Почему он не придет и не защитит меня? Все мои герои всегда по первому зову бросались на защиту героинь.

К своему ужасу, я почувствовала, что слезы закипают в моих глазах. Запах лошадиного навоза распространялся вокруг, и этот ужасный мужчина молча смотрел на меня. Еще минута, и слезы брызнут по моим щекам.

— Я все расскажу о вас мужу, — прошептала я, чувствуя, что говорю как ребенок. Высоко задрав подбородок, я отвернулась и пошла прочь.

Я прошла два с половиной шага, когда голос мужчины заставил меня остановиться.

— Ваш муж — я, мадам,

Я потеряла сознание во второй раз.

10

Мне не хотелось вспоминать, что было дальше. Этот жуткий молчаливый человек, который оказался моим мужем, перекинул меня через плечо и понес вверх по лестнице. Я не могла не помнить, что Ретт тоже нес Скарлетт на руках, а потом занимался с нею любовью. Я боялась, что так и будет. По виду этот человек был возвратом к неандертальцам, но он был довольно сексуален. И к тому же он мой муж, он — Джейми…

Положив меня на кровать, он вышел из комнаты и запер за собой дверь. Несколько минут спустя опять появился седой врач. И тут уж мне пришлось познакомиться с тем, как в те времена проводились гинекологические исследования. Когда-то мне хотелось увидеть самого короля, но пришлось увидеть совсем другое.

Что ж, скажем лишь, что это происходило под покрывалом, и неудобства было столь мало, сколь возможно. Я понимала, в чем проблема. Упасть в обморок два раза за один день, могло означать, что леди де Грей беременна. Теперь-то понятно, почему она исчезла… Я как-то не думаю, чтобы она все дни напролет валялась в постели с этим темным и враждебным человеком, ее мужем, так что если Катрин беременна, то это от другого.

Врач, не вынимая рук из-под покрывала, поднял голову и бросил на меня блеснувший взгляд. Мне стало все ясно. Все, вне сомнения, знали, что леди де Грей вот-вот разведется с мужем. К тому же, она беременна от другого…

Я покраснела от смущения, но доктор, ничего не сказав, сложил в чемодан инструменты и вышел из комнаты.

Вошла служанка. Она сняла с меня корсет (слава тебе, Господи!) и облачила меня в свободное платье-халат. Потом распустила мне волосы, расчесала их и вышла, оставив меня ждать. Вне сомнения, его.

Итак, что же я скажу человеку, которому только что стало известно, что его жена, которая не спала с ним Бог знает сколько времени, беременна?

Мне стыдно признаваться, но когда он вошел в комнату, я страшно нервничала. Я не люблю половую распущенность и всегда считала — и в книгах, и в жизни, — что мужчина должен быть один. А может, именно то, что происходило в этой моей жизни, и научило меня этому?

— Вы меня сделали посмешищем для всей Англии. Зачем? — спросил он. Он бросил на меня только один взгляд, а потом отвернулся и принялся смотреть в окно.

Должна сказать, что вблизи от него со мной происходили странные вещи. Я всегда считала, что с мужчинами нужно держать себя в руках. Находясь со Стивеном, я прекрасно отдавала себе отчет во всем, что происходило, будучи уверенной, что могу решить, что и как лучше сделать. Но этот человек заставил меня волноваться. Именно так лучше всего описать то, что со мной творилось: волнение. Если бы я только знала причину волнения, тогда, возможно, смогла бы быстро успокоиться.

Я сглотнула.

— Вы имеете в виду насчет мужчин? Ну, я… Я так одинока. Вы всегда в саду, а я…

Он быстро обернулся и устремил на меня взгляд своих пронзительных глаз.

— Наоборот. Я имею в виду полное отсутствие мужчин!

В течение некоторого времени я никак не могла понять, о чем же речь, а когда все-таки поняла, то сначала не поверила.

— Вы что, хотите сказать, что я… — Я усмехнулась. — Я девственница? — И, не сдерживаясь, я расхохоталась. Американка, которой тридцать девять лет, переносится назад во времени и попадает в тело двадцатисемилетней английской девственницы!

— Вам нравится над этим насмехаться? — гневно промычал он.

— Ну, есть немного, — ответила я, а потом подняла голову. — Так если я девственница, почему же вы решили разводиться со мной?

— Как вам отлично известно, я собираюсь жениться на Фионе.

«Как это современно», — подумала и рассердилась гораздо сильнее, чем следовало бы.

Пока я переваривала эту отвратительную новость, Катрин произнесла тем ртом, который я до сих пор считала своим:

— Развод сделает меня отверженной. Никто больше не захочет иметь со мной дела, если вы со мной разведетесь.

— Об этом нужно было думать раньше, а не вести себя так, что теперь надо мной смеется вся Англия.

— И как я себя вела? — осведомилась я, с каждой секундой все сильнее выходя из себя. Он уже выбрал себе следующую невесту, его жена была девственницей, и я же виновата!

— Вы написали эти подлые письма! — гневно ответил он. — В которых признались, что якобы переспали со всеми мужчинами Англии, начиная с короля и так далее, по порядку. Я рогов не потерплю.

— Вы что, с ума сошли? Каких рогов? Я же ни с кем не спала! Вы можете доказать всем, что эти письма лживы. Скажите, что у вас есть доказательства тому, что я не спала вообще ни с кем!

Казалось, его глаза почернели:

— Всем заявить, что моя жена — девственница?

Жена?! Я не могла поверить своим ушам.

— Значит, вы разведетесь со мной, сделаете меня отверженной и презираемой всеми, выгоните меня, прекрасно зная, что я невинна?

Ответом мне был его взгляд. Да, именно так он и сделает.

В течение этого обмена любезностями Катрин порхала вокруг, пытаясь дать мне понять, какой катастрофой будет для нее развод. Ей это сломает всю жизнь, а для него ничего не произойдет, у него останутся и его фамилия, и его деньги. Я глубоко возмутилась тому, как это несправедливо. Я посмотрела на него:

— А почему бы вам тогда не взять ее… Я имею в виду, мою девственность? Вы, наверное, не можете, но не желаете, чтобы об этом кто-нибудь знал? А вы уже признались вашей возлюбленной Фионе, что вы не мужчина?

До сих пор я никогда не позволяла себе провоцировать мужчин на насилие. Если бы я была героиней любовного романа, написанного лет десять тому назад, я бы уже давно оказалась в постели с задранной на голову юбкой, но лично я терпеть не могу слишком частых изнасилований в такого рода литературе. Когда я принесла в издательство свою вторую книгу, редактор (не Дария) сказала следующее:

— Боюсь, что мы это не сможем напечатать, потому что в этой вещи герой не насилует героиню. Поэтому нашим читательницам покажется, что он недостаточно мужественен.

Я разревелась и заявила:

— Тогда придется мне искать другое издательство. Потому что если герой совершает изнасилование, то тогда это уже не герой!

Сейчас это кажется вполне логичным; а тогда прозвучало чуть ли не как революция. Редактор его напечатала, но предупредила меня, что, наверное, вещь не разойдется. Вещь, разумеется, великолепно разошлась, а что касается этого редактора, то она перешла работать в издательство, которое выпускает порнографическую литературу.

В общем, все это так, но сейчас я не владела собой. Я прижала руки к груди и отшатнулась от него. В его глазах было выражение зверя, и я поняла, как хочется ему доказать, что он может сделать то, чего раньше не делал. Но он не двинулся с места. Ударить женщину ему не позволяла честь, а от того, чтобы совершить изнасилование — которое, я видела, ему хотелось совершить — его удерживало что-то другое. Иногда в меня словно вселяется дьявол. Маленький такой, с пушистым хвостом и рыжей шкурой, как у лисицы. Он усаживается на мое правое плечо и приказывает мне делать всякие ужасные вещи. Несмотря на то, что во мне еще жила бедная девственница Катрин, которая страшно боялась этого человека и была в ужасе от всей несправедливости того, «что мужчины делают с женщинами», но лично я ничего не боялась.

Я выпрямилась, прямо взглянула ему в глаза и издевательски спросила:

— Вы ведь в самом деле не можете, правда же? И чем же, интересно, поможет вам женитьба на Фионе? Не можете со мной, не сможете и с ней.

Разумеется, я прекрасно знала, что этого говорить не следует. Его лицо стало такого цвета, что на него нельзя было смотреть без ужаса. Какого, любопытно знать, взгляда придерживались в то время мужчины на вопрос о битье жен?

К счастью, должна сказать, что он не сделал никакой попытки совершить рукоприкладство. Он просто отвернулся от меня. Но я прекрасно видела, что он весь трясется от гнева.

— Вы зашли слишком далеко, — прошептал он. Тут мне окончательно стало ясно, что с ним не все в порядке.

Мне кажется, средства массовой информации в Америке внушили всем нам слишком сильное чувство вины в случае, если мы равнодушны к чужим проблемам. Поэтому, даже несмотря на то, что этот человек был ужасен, я почувствовала жалость. Импотенция очень сильно влияет на мужчин, и это не зависит от века.

Я подошла к нему.

— Послушайте, бывает, что у этого есть причина. Может быть, физическая причина… а еще иногда бывает, причина в физиологии. Может, если бы мы поговорили об этом, мы бы могли найти причину… А если найти причину, уже, может быть, удалось бы решить проблему. Во всяком случае, я уверена, что это не значит, что вы не мужчина — то, что вы не можете…

Его смех остановил меня. Я терпеть не могу, когда надо мной смеются. А в особенности я не могу терпеть, когда смеются так, как он смеялся, насмешливо и уничтожающе.

— Надо же, какой же вы еще ребенок, — сказал он. — Невинный ребенок!

Сказать о его тоне «насмешливый», это еще не сказать ничего! Вновь рассердившись, я отрезала:

— Мне кажется, вы зря полагаете, что я так уж невинна. Ох, как он на меня взглянул! Он был очень похож на изображение с книжной обложки — а кто лучше меня знает, какие бывают изображения на обложках? Одет безупречно (кстати, не перевариваю это словечко), в снежно-белом галстуке (да-да, честное слово!), широкоплечий, с узкими бедрами, элегантный, руки с длинными пальцами. Его роскошная голова откинута назад, а ко мне обращен только его длинный аристократический нос. С такой насмешкой… С таким превосходством… Он был так уверен, что он, мужчина, конечно, знает все, а эта миниатюрная женщина — я — ничего.

— Так вы в самом деле не невинны, Катрин? — Он двинулся по направлению ко мне и приближался медленными движениями, с неподвижностью волны прилива. — В самом деле нет?

Ясно было, что он собирается поцеловать меня. Я хотела его остановить, потому что во мне отчасти отзывался тот страх перед ним, который испытывала Катрин. Но мне было уже некуда отступать.

Когда его губы уже касались моих, я вспомнила, как однажды Нора сказала: «Если бы вам пришлось однажды с ним поцеловаться, вы почувствовали бы, как перемешиваются ваши души». Уже не помню, какой вопрос я тогда задавала, помню только этот ответ.

Когда его губы коснулись моих, я не знаю, как это называется, перемешивание душ или как-то еще, но я никогда не чувствовала ничего подобного, целуясь с другими мужчинами. Казалось, не только наши губы соединяются, казалось, наши тела стремятся слиться в одно. Мне хотелось утонуть в нем, стать им, мне хотелось соединиться с ним не только физически, а… а…

Ох, да что пытаться это описывать? Могу сказать только, что когда мы целовались, я потеряла себя. Я была уже не сама собой, не Катрин, никем вообще; я была частью его.

Мне казалось, мое тело падает. Ноги подкосились и будто бы поплыли куда-то к кровати. Мне казалось, они поплыли, потому что у меня было ощущение, что я состою из ртути, что во мне нет ни одной кости. Он подался за мной, упал на меня сверху. Его рот был прижат к моему, его тяжелое тело придавило меня.

Много раз в своей жизни я испытывала желание. Многие мужчины в постели заставляли меня… ну, скажем так, заставляли меня делать то, что никого, кроме меня самой, не касается. Но это было ничто по сравнению с этим ощущением. Я не знала, что может существовать на свете желание, способное затопить меня, переполнять так, что не оставалось места ни для мыслей, ни для каких других чувств. Существовал только этот человек, и ничего больше.

Мне это было нужно. Я хотела, чтобы он был так близко, как только может быть достигнуто в природе. В тот момент я хотела от него не только секса, не просто секса. Я хотела, чтобы весь этот человек был внутри меня, чтобы я вся была внутри него.

Нет слов, чтобы описать то, что со мной творилось. Может быть, и с ним было то же, потому что он целовал мою шею с таким видом, как будто он умер бы, если бы не коснулся меня губами. Я откинулась назад, и единственное слово, которое я понимала в тот момент, было — да. Да, что бы он ни захотел. Да, что бы мне ни надо было дать ему, сделать для него. Да всему, абсолютно всему.

Его рука была у меня на груди, мои руки были у него на спине, на плечах, на голове, везде, где я могла его достать. Никогда в жизни я не хотела никого так, как этого мужчину.

Но в тот момент, когда я нащупала руками его ноги, между ними я не обнаружила… ничего. Ох нет, то есть, все что нужно было на месте, но в настоящий момент оно не действовало. По крайней мере его не заставляло действовать мое прикосновение.

Как только я этого коснулась, он откинулся от меня, перекатился на спину и закрыл руками глаза, чтобы я не увидела боли в них. Все мое тело дрожало, мне было невыносимо, что его больше со мной не было. Может, нужно было бы подумать о нем, но я могла думать только о себе.

— Что, так только со мной? — прошептала я.

— Да. — Он это выдохнул откуда-то из глубины своего существа, и я поняла, что признание причинило ему боль.

Повернув голову, я посмотрела на него. Даже несмотря на то, что я чувствовала, что он говорит правду, я не могла заставить себя поверить в его бессилие и что нам надо прекращать. Я хотела касаться его. Я хотела зубами сорвать с него всю одежду и языком слизать смуглый цвет с его кожи.

— Тэйви, — прошептала я, подкатившись к нему, и прижалась ртом к его груди, к тому месту, где расстегнулась его рубашка. Я слышала, как бьется его сердце под моими губами, я чувствовала его теплую темную кожу, я чувствовала…

Он меня оттолкнул, потом посмотрел и издевательски заключил:

— Разве вам неясно, что я вас не хочу? Я вас никогда не хотел. Вы не вызываете у меня желания.

Я уже замечала, что у меня достаточно гордости, и эти слова ее здорово задели. Но это не остановило и не защитило меня. Я вся дрожала от безумного желания. Мне было так жарко, как будто у меня была лихорадка. Несмотря на резкость его слов, если бы он протянул мне руку, я взяла бы ее.

— Может, мы попробуем… — произнесла я, страстно желая прижаться к его телу своим. — Может, нам…

Он вскочил с кровати и теперь стоял передо мной, его глаза смеялись.

— Катрин, я женился на вас из-за ваших денег, и я использовал эти деньги, чтобы заплатить за то, чтобы над головой была крыша, а в конюшне — лошади. А теперь мне хотелось бы, чтобы в детской были дети, а от вас у меня детей не будет. Завтра я поговорю со своими адвокатами. И этот фарс под названием «наша женитьба» будет наконец закончен. — Он в последний раз презрительно взглянул на меня. — И больше не пытайтесь устраивать таких штучек. Это вам не поможет. Такое поведение только позорит вас.

Он вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

В течение некоторого времени я была слишком оглушена, чтобы сказать что-нибудь. Прийти в себя после нашей встречи было не легче, чем прийти в себя после длившегося две недели тяжелого гриппа. Я чувствовала слабость, беспомощность, усталость, и к тому же еще слышала, как внутри меня кричит леди де Грей: «Я предупреждала! Я предупреждала!»

Может, она меня и предупреждала, и может даже, надо было ее послушать, но я снова начинала чувствовать несправедливость. Я ни в чем не была виновата. Я — в смысле, Катрин — всего лишь написала кому-то несколько горячих записочек, и, насколько я знаю себя, я — она — написала их, чтобы привлечь его внимание. Ведь ее, наверное, влекло к нему так же, как меня… При этой мысли я почувствовала ее отклик. О, она очень, очень любила его. Хуже того, и я его любила. Я отлично знала, что, если он опять войдет в комнату, я раскрою ему свои объятия.

— И ненавижу тоже, — прошептала я, потому что разве можно было не ненавидеть человека, который готов был разрушить жизнь женщины, разведясь с ней, только за то, что у него не получается?

Слова Норы звучали в моей голове. «Любовь. Ненависть. Это одно и то же».

— Я ненавижу и люблю его, — произнесла я вслух, и тут же почувствовала, как Катрин соглашается со мной. Нора говорила: «Настоящая ненависть — другая сторона той же монеты, что и любовь. Ненависть, как любовь, длится в течение веков». Наконец-то я поняла, что она имела в виду, но, черт побери, лучше бы я этого никогда не понимала.

11

Я, должно быть, уснула. Проснувшись, я почувствовала, что плакала. Плакала о том, что потеряла его и что он не вернется ко мне никогда. Ах, почему я не вышла замуж за прекрасного Стивена, с которым мне было так спокойно?

Голод заставил меня встать с постели и выйти из комнаты. Куда же делись служанки, которые приносят своим хозяйкам обеды на подносах? Да, в самом деле, что произошло с моей незаменимой лаконичной служанкой? Исходя из того, что мне было известно из эпохи короля Эдуарда, раз я выбилась из режима, то меня, очень может быть, и не накормят.

Я попыталась во что-нибудь одеться, но ни одно из платьев леди де Грей мне не удалось надеть без применения корсета, который разрезал меня пополам. Нет, я не настолько мазохистка, чтобы надевать его без крайней необходимости. В комнате было темно. Взглянув на закрытые шторы, я убедилась, что уже ночь.

Когда я открыла дверь, из полутемного холла мне навстречу резко шагнула какая-то женщина. В ее руке была свеча. Она так близко поднесла ее к моему лицу, что еще немного, и мои волосы бы вспыхнули.

Женщина яростно прошипела:

— Он мой! И никогда не будет твоим! — С этими словами она повернулась и убежала в темную глубину холла, прошелестев длинными черными юбками.

Будь она помоложе, я решила бы, что она и есть та самая Фиона, но ей было примерно столько же лет, что и моей матери, только у нее была прекрасная кожа без следов морщин, как обычно и бывает в английском климате. Наверное, в молодости она была довольно хорошенькая, но сейчас ее лицо исказилось от злобы.

— Я угодила прямо в роман в готическом стиле, — пробормотала я. Как мне хотелось бы оказаться дома! Когда я так подумала, леди де Грей внутри меня напомнила о себе и произнесла: «А я бы хотела отправиться с тобой!» — И я рассмеялась.

Я пыталась нюхом отыскать запахи пищи. Нос-то и привел меня в роскошную столовую, освещенную светом свечей. Там сидел мой возлюбленный, ненавидимый супруг, а напротив него стояло полное блюдо, и он работал челюстями с такой скоростью, как будто ел в последний раз в жизни.

«Ах, ну да, — подумала я, — мы же половины. Я тоже, как только из-за чего-нибудь разволнуюсь, сразу бегу на кухню».

— Вы не возражаете? — спросила я. Он ответил жестом, и, присев справа от него, я положила себе в тарелку еды (побольше, чем у него). Он только слегка приподнял одну бровь. Ладно, поглядим, как леди де Грей влезет в свой корсет, после того как в ее теле пожила я.

С полным ртом я спросила:

— Расскажите мне об этих письмах.

— Ну почему я должен рассказывать о ваших собственных письмах? — беспомощно пробормотал он.

— Я потеряла память. Вернее сказать, я сама — из будущего, просто я использую тело вашей жены. На самом деле я другой человек.

— Ах Катрин, Катрин. Скучно мне будет без ваших историй.

Я не нашла что ответить.

— Ладно, — сказал он. — Подыграю вам чуть-чуть. В общем, скорее всего, вы не хотели отправлять их, эти письма. Теперь я, пожалуй, в это верю. — С этими словами он пристально на меня посмотрел. По всей видимости, его потрясло известие, что я все еще девственница. — Господи, только где же вас научили всему этому что вы знаете о… о любви?

— Вы имеете в виду, что я знаю о сексе?

Услышав это, он поднял бровь. Полагаю, Катрин никогда не произносила при нем такого слова, а может, вообще его не знала.

— А дело в том, что, отлично умею работать с материалом, — как ни в чем не бывало, объяснила я. — О, я это умею делать очень хорошо. Я могу найти любую информацию, какую только можно. Итак, я написала какие-то письма… Кому?

— По-моему, половине мужского населения Англии, А какие-то из ваших писем оказались вдруг в редакциях газет. Король сделал заявление, что он с вами не знаком. Он избегает скандалов.

— Понятно. А как вы думаете, кто же все-таки разослал их по адресатам и по офисам?

Он пожал плечами, то ли желая сказать, что не знает, то ли — что ему безразлично.

— Возможно, я написала их только ради того, чтобы вызвать вашу ревность. Я хотела, чтобы их видели только вы, и никто другой?

Именно это сделала бы какая-нибудь из моих героинь, если бы ей нужно было привлечь к себе внимание героя. Но, разумеется, у моих героев не было и половины того, что было у этого. Все мои герои были крайне мужественны и всегда уделяли героине огромное внимание.

— Какое имеет значение, зачем вы их написали и кто их отправлял? Важно только, что это было сделано. Теперь для меня развод с вами — дело чести.

Я продолжала есть. Хотелось бы мне описать, какое чувство владело мной в его присутствии. Умом я думала, что он собирается сделать самую мерзкую, самую отвратительную вещь, — о которой я когда-либо слышала. Никто из моих героев никогда не сделал бы ничего подобного с героиней. Но, разумеется, с моим героем после нескольких лет брака у героини было бы уже три ребенка и еще ожидался следующий. Да, я ненавидела его, но в то же время хотела быть с ним. В самом его присутствии было нечто, что отзывалось у меня внутри. Не то чтобы рядом с ним я была счастлива, совсем наоборот. Просто рядом с ним я чувствовала: вот здесь я должна быть. Как он мог прогнать меня? Я услышала саму себя, нежно говорящую:

— Я никогда не любила никого кроме вас. Ни разу в жизни не любила никого, кроме вас.

— Да, — ответил он. — Я знаю.

— Так как же вы можете делать это?

Я не заплачу. Я не заплачу!

— Мы не подходим друг другу, — сказал он. — У нас друг с другом что-то не получается.

— Неужели вы в самом деле женились на мне только ради моих денег?

— Конечно нет! — рассердился он с таким видом, как будто это я выдумала.

— Это вы же сказали..

— А что вы сказали? Что нет такого мужчины в Англии, с которым вы бы не переспали! Как вы-то могли сделать так, Катрин? Как вы-то могли? Мы с вами были вполне согласны, что нам лучше разойтись по-тихому, но нет, нужно вам было писать эти письма. Боже! И почему кто-нибудь не отнимет у вас ручку и не уберет подальше? Никогда я еще не встречал человека, который столько лжет, когда держит в руках ручку!

— Наверное, мне надо писать романы…

— Смеетесь, как всегда, да? Ладно, мне надоело. На этот раз вы зашли слишком далеко. Завтра шестое, а десятого я еду в Лондон. Тогда я…

Услышав это, я вздрогнула. Как же я не догадалась взглянуть на календарь и посмотреть, какое сегодня число! Я быстро спросила: