Она глянула и на свое отражение в зеркале. Ну что за чучело! Краска для ресниц размазалась — и все из-за того, что она плакала! Порванная на рукаве блузка вылезла из-под пояса, а колготки цвета морской волны обвисли на лодыжках. Что же до волос — спутанных и свисающих унылыми прядями, — то на них просто невозможно было смотреть!

Отвернувшись от зеркала, она вышла из примерочной, пробормотав только:

— А теперь — брюки! — Пока продавец вновь снимал с него мерку, потом выскакивал из примерочной, чтобы принести туда несколько пар брюк, все было тихо. Но вот дверь примерочной приоткрылась, и оттуда высунулась голова Николаса. Дуглесс подошла к нему.

— Я не в состоянии справиться с этим, — смущенно произнес он и открыл дверь пошире, чтобы она могла войти внутрь. — Как эта штука застегивается?

Дуглесс приложила все усилия, чтобы не слишком-то размышлять над этой, достаточно щекотливой, ситуацией. Теперь вот она оказалась втиснутой в примерочную вместе с этим странноватым мужчиной, который, видите ли, не может понять, как устроен механизм «молнии» на брюках!

— Вот, смотрите, нужно вот так… — Жестами она попыталась объяснить ему, как работает застежка на брюках, а потом сняла с вешалки другие брюки и показала ему, как обращаться с «молнией» и с замочком на ней. Постояв там еще некоторое время и посмотрев на то, как он, словно ребенок, без конца расстегивал и застегивал «молнию» и вновь и вновь щелкал замочком, она решила удалиться.

— Постойте! А из какого потрясающего материала сделано вот это? — спросил он, протягивая к ней трусы и играя резиновым пояском на них.

— Это — синтетика, — ответила она и, увидев, как прояснилось его лицо при этом открытии, не могла не почувствовать удовлетворения. — Погодите-ка, вы ведь еще не видели «велкро»! — воскликнула она, улыбаясь и выскальзывая из примерочной. — Если вам еще понадобится помощь, позовите меня!

Прикрыв за собою дверь примерочной, она продолжала улыбаться. Потом окинула взглядом развешанную вокруг магазинную одежду. И впрямь, каким простецким все это должно было показаться тому, кто привык носить серебряные доспехи! Кстати, доспехи вместе со шпагой и кинжалом услужливый продавец поместил в большой прочный пластиковый мешок для покупок и поставил его слева от входа в примерочную. Дуглесс с трудом удалось приподнять мешок.

Вскоре ее знакомец вышел из примерочной. Теперь на нем была мягкая белая хлопчатобумажная рубашка и узкие серые брюки, тоже из хлопчатки. Рубашка с многочисленными рюшами соответствовала современной избыточной моде, а брюки довольно плотно облегали ноги. Выглядел он божественно!

Она заметила, что, подойдя к зеркалу, он любуется своим отражением.

— Эти… как там их? — сказал он, дотрагиваясь до свободных складок на брюках.

— Это — брюки. Ну, штаны, — подсказала она.

— Да. Так вот: они мне не подходят — в них не видно моих ног, а они у меня стройные! Дуглесс расхохоталась:

— В наше время мужчины, знаете ли, чулок не носят, но вы все равно выглядите великолепно!

— Я в этом совсем не уверен, — откликнулся он. — Может, еще цепь купить?

— Никаких цепей! — решительно возразила она. — Уж поверьте мне: никаких цепей!

Она сама подобрала для него брючный ремень и носки.

— За туфлями придется пойти в другой магазин, — сказала она.

Они подошли к кассе, где продавец подсчитал общую сумму по ярлыкам приобретенных ими вещей, и Дуглесс очень испугалась, когда Николас опять сделал движение, как бы хватаясь за шпагу. К счастью, шпага теперь была в мешке для покупок, и не так-то легко было до нее добраться!

— Да он просто вознамерился ограбить меня! — заорал Николас. — На сумму, куда меньшую, чем он хочет за эти одежды без всяких украшений, я мог бы нанять себе дюжину слуг!

Продавец отскочил от них куда-то к противоположной стене, а Дуглесс решительно встала между Николасом и прилавком.

— Ну-ка, давайте сюда деньги! — твердо заявила она. — В наши дни все стоит много дороже, чем когда-то! Я хотела сказать: вы вскоре и сами это поймете! Давайте же мне деньги!

Все еще сердясь, он вручил Дуглесс свой кожаный мешочек с монетами, затем они вдвоем стали рыться в мешке для покупок, а потом он принялся шарить по карманам, пока наконец не нашлись бумажные деньги.

— Так, стало быть, он примет бумагу в обмен на одежды? — шепотом удивился Николас, а затем с улыбкой проговорил:

— Ладно, я отдам ему всю эту бумагу, раз уж он так хочет! Но он — полный болван!

— Это — не бумага, а бумажные деньги, и они обеспечены золотом, — объяснила ему Дуглесс, как только они вышли из магазина. — Эти бумажные ассигнации можно обменять на золото.

— И что, — спросил он, — неужто найдется кто-то, готовый отдать мне золото за эту бумагу?!

— Ну, разумеется, — ответила она, — это может сделать любой банк!

— А что такое банк? — поинтересовался он.

— Ну, банк. — это такое место, в котором хранятся ваши деньги. Точнее, деньги, которыми вы в данный момент не пользуетесь. А вы где храните свои деньги? — спросила Дуглесс.

— У себя в домах, — несколько растерянно ответил он.

— А, понятно, — протянула она, улыбаясь. — Ну, конечно же: роете, должно быть, яму и прячете все туда! А в наше время парод кладет деньги в банк, и они приносят проценты.

— А что это — «проценты»? — спросил он.

— Ой, хватит! — со стоном выдохнула Дуглесс. — Вон перед нами кафе. Вы не голодны?

— Голоден, — отозвался он и распахнул перед нею дверь.

Английский обычай пить чай в послеполуденное время Дуглесс приняла с готовностью: право же, райское наслаждение приземлиться где-нибудь в четыре часа дня и посидеть, попивая ароматный горячий чаек с шотландскими лепешками-"сконами" или с овсяным печеньем! Можно слопать сразу и пять порций «сконов», как это обычно проделывала Глория!

И, стоило Дуглесс только подумать о Глории, руки ее непроизвольно сжались в кулаки. Интересно, знал ли Роберт, что Глория утащила ее сумочку? И понимал ли он, что они оба бросили ее, Дуглесс, без всяких средств к существованию да еще отдали во власть безумца?! — думала она.

Она поверить не могла, что Роберт не знал о сумочке. Вообще-то, он был неплохим человеком. В другое время он не стал бы выказывать такую любовь к своей дочуре! Дуглесс знала, что на душе у Роберта кошки скребли, потому что после развода он совершенно забросил дочь, а теперь вот пожелал сделать для нее что-то хорошее и потому прихватил с собой на каникулы! А со стороны Глории, конечно, было естественно сражаться за любовь отца, так что ревность девчонки к Дуглесс — в порядке вещей!

Сейчас Дуглесс понимала, что, войди в данный момент в кафе Роберт, она бы рухнула перед ним на колени и стала молить о прощении!

— Что вам угодно? — спросила женщина за стойкой.

— Пару чая и две порции «сконов», пожалуйста, — распорядилась Дуглесс.

— У нас еще есть клубника со взбитыми сливками, — предложила женщина.

Дуглесс согласно кивнула, и через пару минут женщина протянула ей через стойку поднос. Дуглесс расплатилась, взяла в руки поднос и посмотрела на Николаса.

— Может, пройдем на воздух? — спросила она.

Он проследовал за ней в маленький садик с кирпичной оградой, увитой виноградом. Поставив поднос на столик, она принялась разливать чай. Еще в первый день прилета в Англию она ознакомилась с английской привычкой добавлять в чай немного молока и нашла ее восхитительной!

Николас тем временем обошел крохотный садик, внимательно разглядывая ограду и растения. Она позвала его к раскладному, как на пикниках, столику и передала чашку с чаем и «скон».

Он с любопытством посмотрел на чай, затем осторожно отхлебнул. Сделав еще пару глотков, он взглянул на Дуглесс с таким нескрываемым наслаждением, написанным у него на лице, что та не могла не рассмеяться. Он же мигом опорожнил свою чашку. Дуглесс налила еще и подала «скон».

Взяв лепешку в руку, Николас внимательно поглядел на нее.

По виду «скон» очень напоминал южноамериканское печенье, но в тесто обязательно добавлялся сахар, а эти «сконы» были к тому же «фруктовыми», с начинкой из изюма.

Забрав у него «скон», Дуглесс разломила его пополам и, обмакнув половинку во взбитые сливки, подала ему. Он сунул «скон» в рот и принялся жевать с видом человека, влюбившегося с первого взгляда. В мгновение ока Николас покончил со всем, и Дуглесс пришлось опять пройти в кафе и принести новую порцию чая и «сконов».

Когда она вернулась и села за столик, он спросил, глядя на нее:

— Так что же побудило вас рыдать в церкви?

— Я… я, право же, вполне уверена в том, что это совершенно вас не касается! — отозвалась она.

— Коль скоро я собираюсь вернуться — а я просто обязан вернуться! — мне все же хотелось бы понять, из-за чего именно я очутился здесь, — сказал Николас.

— Надеюсь, вы не собираетесь начинать все сначала?! — воскликнула Дуглесс, кладя на тарелку надкушенный «скон». — Хотите знать, что я об этом думаю, да? Так вот: я полагаю, что вы закончили курс в университете, специализируясь в области истории елизаветинской эпохи, может даже, писали диссертацию, ну, и вас несколько «занесло» из-за этих изысканий! Мне отец рассказывал, что и с ним нередко случалось такое — например, начитавшись всяких средневековых текстов с их особой графикой, он потом был совершенно не в состоянии разбирать что-нибудь современное, если это было написано от руки.

Николас с отвращением поглядел на нее. Вспоминая о чудесах, увиденных на протяжении одного этого дня — о всех этих колесницах, великолепных зеркалах из стекла, чистых улицах и изобилии товаров, — он не мог не поражаться тому, сколь малым потенциалом веры в тайну и магию мироздания обладает эта особа!

— Я-то знаю, откуда явился сюда, а вот вы, ведьма… — начал он спокойным тоном.

Дуглесс бросилась вон из садика, но прежде чем она добежала до двери во внутреннее помещение кафе, он преградил ей путь, крепко ухватив за руки.

— Так почему же вы все-таки плакали?! — настойчиво спросил он.

С трудом высвободив руки, она сердито ответила:

— А потому, что меня тогда только что бросили! — И, к своему стыду, вновь залилась слезами.

Тогда он, нежно взяв ее за руку, повел обратно к столику, сел рядом, налил в красивую фарфоровую чашечку чая, не забыв добавить молока, и протянул ей.

— Ну хорошо, сударыня, — сказал он, — что же все-таки столь сильно мучает вас, что слезы так и текут из глаз настоящим водопадом?

В общем-то Дуглесс не собиралась решительно никому рассказывать о случившемся с нею, но, к своему ужасу, вдруг осознала, что сидит и рассказывает обо всем именно этому странного вида мужчине!

— Стало быть, он вас бросил одну? Бросил на милость проходимцев и воров, да? — спросил Николас.

Сморкаясь в бумажную салфетку, Дуглесс утвердительно кивнула, а потом добавила:

— Да, именно! А еще — на милость некоторых мужчин, вообразивших, что они, видите ли, привалили прямиком из шестнадцатого столетия! Ой, извините. Бога ради!

Похоже, однако, рыцарь не расслышал ее слов — он в это время уже мерил шагами дворик и бормотал себе под нос:

— Стало быть, вы просто преклонили колени перед надгробием — моим надгробием! — и призвали на помощь… — Не закончив фразы, он поглядел на нее.

— Да, Рыцаря в Сверкающих Доспехах! — подсказала она. Он улыбнулся — едва заметно, потому что губы закрывали усы и бородка, — и сказал:

— Однако в тот момент, сударыня, когда вы взывали ко мне, на мне не было никаких доспехов!

— Но я и не думала взывать именно к вам! — воскликнула Дуглесс. — Это же так естественно — заплакать, если вас бросают в церкви! Да еще если при этом мерзкая девчонка, это толстое создание, крадет у вас сумочку с деньгами и документами! У меня ведь даже паспорта теперь нет! Если бы кто-то из родственников и переслал мне телеграфом деньги на билет домой, то я все равно не смогла бы уехать: мне пришлось бы хлопотать о новом паспорте!

— Вот и я тоже не могу вернуться домой, — сказал рыцарь. — Но если вы вызвали меня сюда, то наверняка сумеете отправить обратно!

— Я — никакая не ведьма! Я не занимаюсь черной магией и, уж разумеется, понятия не имею о том, как передвигать людей во времени туда-сюда! Вы все это придумали!

Недоверчиво приподняв бровь, он сказал:

— Нет сомнений: вашего любовника вполне можно понять. При таком вашем отвратительном нраве он, конечно же, не пожелал остаться с вами!

— Никогда, никогда у меня не было никакого «отвратительного нрава», пока мы жили вместе с Робертом! — воскликнула Дуглесс. — И я его любила! И люблю! Я неизменно была с ним ласковой и нежной! И я исполняла все его прихоти, вот только жаловаться на Глорию мне не следовало! Все это случилось из-за того, что ее постоянная лживость уже начинала действовать мне на нервы!

— Стало быть, вы продолжаете любить его? — спросил Николас. — Любить человека, который вас бросил и который позволил дочери красть у вас вещи?

— Я сомневаюсь, что Роберту было известно про мою сумочку, которую утащила Глория! — сказала Дуглесс. — Да и сама Глория — все-таки еще ребенок! Очень может быть, что она толком не понимала, что творит! Сейчас я хотела бы их найти, забрать свою сумочку и вещи и улететь домой!

— Похоже, цели у нас с вами — одни и те же! — заметил Николас.

И Дуглесс вдруг сообразила, к чему он клонит: ясно, он желал бы, чтобы она нянчилась с ним постоянно! Но она-то вовсе не намерена сажать себе на шею мужика с потерей памяти!

Допив чай и звякнув о блюдечко пустой чашкой, она заявила:

— Нет, наши с вами цели не настолько одинаковы, чтобы ближайшие несколько месяцев провести вместе, покуда вы наконец-то припомните, что, на самом деле, вы — горожанин откуда-нибудь из Нью-Джерси, что у вас есть супруга и трое ребятишек и что каждое лето вы отправляетесь в Англию, напяливаете там эти доспехи и играете в ваши немного сексуальные игры с ничего не подозревающими туристочками! Нет уж, благодарю покорно! А сейчас, если вы не против, мы с вами так договоримся: я нахожу вам номер в какой-нибудь гостинице и после этого убываю!

Она не могла не заметить, что после этих ее слов лицо Николаса запылало от гнева, это не скрывала даже его бородка!

— А что, тут теперь все женщины подобны вам? — осведомился он.

— Нет, не все — только те, которым снова и снова делают больно! — ответила она и, успокоившись, добавила:

— А вам, если вы и впрямь страдаете потерей памяти, следовало бы обратиться к врачу, а не к женщине в церкви приставать! Если же все это — некий спектакль, то, тем более, вам непременно надо отправляться к врачу! Но в любом случае я вам совершенно не нужна! — Собрав опустевшую посуду на поднос, она хотела отнести его в кафе, но Николас преградил ей путь, став в дверях.

— А какая мне выгода не говорить вам правды? Вы что, все-таки не верите тому, что именно ваши слезы вызвали меня сюда из другого времени и места? — спросил он.

— Разумеется, не верю! — отозвалась она. — Можно ведь найти тысячу объяснений тому, почему, собственно, вы вообразили, будто явились сюда прямиком из шестнадцатого столетия, но ни одно из объяснений не предполагает, что я — ведьма! Хорошо, вы позволите мне пройти? Мне все это надо отнести на мойку, а потом я найду для вас номер в гостинице.

Послушно отступив, он пропустил ее в кафе и стоял понурив голову, как если бы старался решить какую-то серьезную проблему. Да, если он действительно потерял память, то для Дуглесс сейчас самое худшее — торчать при нем и мешать ему посетить врача!

Узнав у хозяйки кафе, где тут ближайшая гостиница, в которой можно переночевать и утром получить завтрак, она вышла с ним наружу, и оба неспешно побрели по улице. Мужчина более не произносил ни слова и даже не оглядывался по сторонам, как это он делал раньше.

— Ну, как вам в новой одежде? Удобно? — спросила она, чтобы завязать разговор. Но он ничего не ответил и насупившись продолжал тащить свой мешок, в котором находились его доспехи и бархатные штаны.

В гостинице типа «ночлег и утренний завтрак» свободным оказался единственный номер, и Дуглесс, заполняя формуляр, спросила спутника:

— Так вы все же продолжаете настаивать на том, что вас зовут Николас Стэффорд?

Хозяйка, стоявшая за невысоким барьерчиком, услышав эти слова, воскликнула с улыбкой:

— Ничего себе имечко — прямо как у того, в церкви! — И, беря в руку из лежавшей на стойке пачки открыток одну — с изображением церковного надгробия, — она получше всмотрелась в нее и добавила:

— Да вы с ним и впрямь очень похожи, разве что вы — малость поживее, чем тот! — Потом, засмеявшись собственной шутке, проговорила:

— Первая дверь направо. Ванная комната — за холлом!

Дуглесс повернулась к спутнику и внезапно почувствовала себя этакой жестокосердной мамашей, бросающей собственного ребенка на произвол судьбы.

— Ну, ничего, память к вам вскоре вернется! — утешила она его. — А эта дама потом скажет вам, где можно пообедать.

— Дама? — переспросил он. — И разве в такое время обедают?!

— Ой, ну хорошо! — отозвалась она в полном изнеможении. — Да: не «дама», а женщина и не «пообедать», а поужинать! Готова держать пари, что вы после того, как ночью хорошенько выспитесь, все живехонько вспомните!

— Я, сударыня, и сейчас ни о чем не забыл! — сказал он. — Но вы, надеюсь, не бросите меня: ведь только вам одной известно, как вернуть меня обратно, в прошлое!

— Ну да, а вы сейчас мне выдадите кое-что, проявив достаточную щедрость, верно?! Если уж вы согласились пожертвовать мне полсотни баксов, то… — Она не договорила, только сейчас, к своему ужасу, сообразив, что полсотни долларов — это всего-навсего около тридцати фунтов, а комната в гостинице типа «ночлег и завтрак» стоит никак не меньше сорока фунтов! Но что поделаешь — договор есть договор! — Ладно, — поспешила она добавить, — если вы дадите мне тридцать фунтов, то я тотчас же уберусь!

Пачка ассигнаций находилась у нее, и, отсчитав себе тридцатку, она вернула остальное ему.

— Монеты свои отнесите к торговцу! — посоветовала она. Потом глянула на прощание в его голубые глаза — с виду такие печальные! — и, пожелав всего наилучшего, вышла за дверь.

Однако, выйдя из гостиницы, она почему-то вовсе не испытала радости от того, что рассталась с Николасом, — скорее, у нее возникло ощущение некоторой утраты! Но она заставила себя расправить плечи и выпрямиться. Час был уже поздний, а ей еще предстояло найти себе ночлег, причем за небольшую плату. А главное — решить, куда же направиться потом.

Николас отыскал свой номер, расположенный справа от лестницы, и сначала пришел от него в ужас. Комнатушка была крохотной, с двумя маленькими жесткими кроватями без всяких пологов над ними, стены — совершенно голые. Однако при более тщательном осмотре он разглядел на них нарисованные краской маленькие голубые цветочки и подумал, что, будь тут кое-где бордюры да еще хоть какая-то упорядоченность в этих настенных рисунках, стены, пожалуй, смотрелись бы даже и недурно!

В комнате было окно с этими замечательными стеклами в нем, а по бокам свисали занавеси из какой-то пестрой ткани. На стенах кое-где висели картины в рамках. Тронув рукой одну из них, он почувствовал под пальцами стекло — такое прозрачное, почти совершенно незаметное! На картинках были изображены полуодетые женщины и мужчины с чрезмерно длинными волосами, заплетенными в какие-то невообразимые косицы!

Еще одна дверь закрывала платяной шкаф, но совершенно лишенный полок: вместо них внутри него по всей ширине проходила круглая палка, с которой свисали какие-то причудливой формы стальные крючки! И еще в комнате имелось что-то вроде шифоньера — он таких никогда и не видывал! В нем было полным-полно всяких ящичков! Николас попытался приподнять верх шифоньера, но тот не поддавался. Тогда он принялся вытаскивать ящички, один за другим, и это получилось — сработаны они были на славу!

Некоторое время спустя он принялся разыскивать ночную вазу, но ее в комнате не оказалось, поэтому он спустился по лестнице и вышел на задний двор в надежде обнаружить там уборную, но и там ее не было!

— Неужто за эти четыре сотни лет все столь уж изменилось?! — пробормотал он себе под нос, облегчаясь прямо на кусты роз. Пришлось опять немного повозиться с молнией и застежками, но в целом он, по его мнению, справился с этим достаточно хорошо!

— Я прекрасно обойдусь и без этой ведьмы! — сказал он сам себе вслух и пошел назад в гостиницу. Не исключено, что когда он пробудится завтра поутру, то обнаружит, что все происшедшее с ним было лишь сном, и сном дурным!

Внизу никого не было, и Николас заглянул внутрь большой комнаты, дверь в которую была открыта. Там стояла странного вида мебель, прикрытая сверху отличной выделки шерстяной тканью. Из-под нее ничего не виднелось — даже дюйма поверхности не было видно. Он уселся на это сиденье и, утонув в мягкости, вспомнил о матери, о том, что кости ее уже старые и хрупкие, и подумал: ей бы вот понравилось такое сиденье — мягкое, прикрытое сверху материей!

У одной из стен была высокая деревянная конторка, а под ней табурет. И выглядело это как что-то знакомое! Приблизившись, он увидел крышку на петлях и поднял ее. Оказалось, что никакая это не конторка, а некая разновидность клавесина. Он потрогал пальцами клавиши — да, точно, только звучание совсем иное! Перед ним лежали странички с нотами — видно, запись какого-то музыкального произведения, — и Николас подумал, что хоть на этот раз перед ним — некая вещь, напоминающая что-то знакомое!

Присев на табуретку, он пробежался пальцами по клавишам, просто чтобы послушать, как это звучит, но затем начал потихоньку, вначале неуверенно, играть с нот ту мелодию, что была перед ним.

— Ой, что это была за дивная музыка! Обернувшись, Николас увидел, что рядом с ним стоит хозяйка гостиницы.

— Да, — сказала она, — «Река под луною» всегда была одной из самых моих любимых мелодий! А вам понравилась бы музыка в стиле «рэгтайм»? — спросила она и, поискав в ящичке небольшого столика, на котором стоял горшок с диковинным растением, извлекла оттуда запись еще каких-то мелодий.

— Это все — американские блюзы, — пояснила она. — У меня муж был американец.

Музыкальное произведение, которое она положила перед Николасом, было каким-то совершенно фантастичным и называлось «Жало». Николасу потребовалось время, чтобы почувствовать стиль, но, разобравшись в нотах, он с воодушевлением принялся наигрывать мелодии к удовольствию хозяйки.

— Ой, у вас так здорово получается! — воскликнула та. — Вы в любом пабе сумели бы подработать!

— Что ж, я подумаю над такой возможностью! — отозвался Николас, вставая. — Может быть, мне еще и потребуется служба! — Тут вдруг голова у него закружилась, и он, покачнувшись, ухватился за стул.

— С вами все в порядке? — встревожилась хозяйка.

— Ничего, я просто устал, — невнятно ответил он.

— И меня вот тоже выматывают путешествия! А вам много пришлось проехать сегодня? — спросила она.

— Да, — сказал в ответ Николас, — путь длиною в сотни лет! Улыбнувшись его шутке, женщина сказала:

— Верно, я и сама испытываю подобное же ощущение, когда путешествую! Вам сейчас надо бы пройти к себе да немного прилечь перед ужином!

— Да, конечно, — согласился Николас и стал подниматься по лестнице. Очень может быть, что завтра он сумеет с большим тщанием обдумать возможность возвращения в собственную эпоху! А может, завтра он проснется как ни в чем не бывало в собственной постели и все будет позади, не только этот двадцатый век, пригрезившийся ему в дурном сне, но все, решительно все!

У себя в комнате он неспешно разделся. Крюков, на которые можно было бы повесить одежду, в комнате не было, и он просто аккуратно сложил все на соседнюю кровать. Интересно, где теперь эта ведьма? Вернулась ли она в объятия к любовнику? Если уж в ее власти призвать его сюда, перенеся через четыре столетия, то можно не сомневаться: вернуть неверного любовника с расстояния всего лишь каких-то десятков миль она наверняка способна!

Раздевшись догола, он нырнул в постель. Простыни были очень гладкими — прямо-таки поверить в такое невозможно! — и пахли чем-то, он не знал, чем именно, но запах был приятным! Укрываться ему пришлось не перинами, а чем-то массивным, мягким, взбитым.

Завтра, — подумал он, смеживая веки, — завтра он должен оказаться дома.

Заснул он мгновенно, стоило лишь закрыть глаза. Сон его был настолько глубок, что он ничего не воспринимал и не слышал даже, как разверзлись небеса и пошел дождь.

Прошло несколько часов, прежде чем он проснулся, заворочался в постели и сел. Тьма в комнате была совершенно непроницаемой, и сперва он даже не мог понять, где находится. Только слышал, как дождь барабанит по крыше. Он пошарил рукой по прикроватной тумбочке в поисках кремня и свечи, но ничего не обнаружил.

— Что же это за место такое? Ни тебе уборной, ни свечей! — с досадой пробормотал он.

В этот момент он непроизвольно поднял голову: кто-то звал его на помощь! Нет, голоса не было слышно, и, по-настоящему-то, и имени его вслух никто не произносил, но он чувствовал, что кто-то отчаянно, срочно нуждается в нем!

Конечно же, это — ведьма, сомнений быть не может! Неужто это она: склонилась, что-то помешивая, над горшком, в котором варятся змеиные глаза, и, шмыгая носом, бормочет его имя?!

Противиться ее зову, разумеется, бесполезно: он знает, что, покуда жив и дышит, должен следовать за ней! С большим трудом он принялся облачаться в эти причудливые одежды и, защелкивая молнию, прищемил самое чувствительное местечко. Надев сорочку из тончайшей ткани и взяв шпагу, он ощупью выбрался из номера.

Холл был освещен: на стене висел охваченный стеклянным цилиндром факел, но кроме того само пламя было заключено еще в некую круглую сферу из стекла. Он хотел было повнимательнее ознакомиться с этим устройством, но тут снаружи раздался удар грома, и он с еще большей отчетливостью услышал, тот же зов.

Спустившись по лестнице и пройдя по пышным коврам, он вышел в дождь на улицу. Высоко над его головой, на столбах горели какие-то огни, не гаснувшие даже под порывами Петра с дождем. Николас поднял воротник и поежился: эти их одеяния насквозь продуваются! Ни тебе плаща, ни кожаной куртки — короче, ничего, что могло бы защитить от проливного дождя!

Он шагал куда-то по совершенно незнакомым улицам, борясь с ветром и дождем. Несколько раз он слышал какие-то странные шумы и обнажал шпагу, но тут же выяснялось, что перед ним никого нет. Что ж, завтра он продаст еще несколько монет и наймет стражей, которые станут сопровождать его! И завтра же он принудит эту женщину сказать ему правду, поведать, что именно она предприняла, чтобы вызвать его сюда, в эти престранные края!

Он пробирался вперед, с одной улицы на другую, несколько раз сворачивал не туда, но призыв о помощи помогал ему ориентироваться. Оставив позади улицы, освещаемые прикрепленными на столбах странными факелами, он углубился во тьму сельской местности. Прошагав какое-то время по дороге, Николас остановился и стал прислушиваться, смахивая с лица дождевую воду. Потом повернул направо и зашагал прямо через поле, перелез через какую-то изгородь и наконец добрался до небольшого сарайчика.

Распахнув дверь сарайчика, при вспышке молнии он узрел ведьму — та вымокла до нитки и свернулась комочком на какой-то грязной соломе. И она вновь плакала!

— Ну вот, сударыня, — произнес он, — вы опять меня подняли с теплой постели и вызвали сюда! Чего же вы хотите от меня теперь?!

— Убирайтесь! — прорыдала она в ответ. — Оставьте меня! Гнев его поостыл: зубы у незнакомки выбивали дробь, и она явно промерзла до костей! Склонившись над нею, он поднял ее на руки, говоря:

— Даже и не знаю, кто из нас двоих более беспомощен — вы или я!

— Пустите меня! — воскликнула она, не делая, впрочем, серьезных попыток вырваться. — Я так и не сумела найти ночлег! — рыдая еще пуще, проговорила она. — Тут, в Англии, все так дорого, и я не знаю, где Роберт, и мне придется звонить Элизабет, а она будет смеяться надо мной!

Он поудобнее устроил ее у себя на руках, когда перелезал через забор, и зашагал обратно. Она же продолжала плакать, хотя при этом обхватила его руками за шею.

— И нигде-то мне нет места! — всхлипывала она. — Вся родня моя — в полном порядке, а я вот нет! Все женщины моей семьи замужем за великолепными мужчинами, а я даже и встретить-то какого-нибудь великолепного мужчину никак не могу! Роберт был такой грандиозной зацепкой, но я и его не сумела удержать! Ой, Ник, ну что же мне теперь делать?!

— Прежде всего, сударыня, я запрещаю вам называть меня «Ником»! Если уж хотите, можете звать меня «Колин», но никак не «Ник»! И если судьба предназначила нас друг для друга, скажите мне, как вас зовут!

— Дуглесс, — ответила она, прижимаясь к нему. — Меня зовут Дуглесс Монтгомери.

— Что ж, у вас хорошее, вполне подходящее имя.

— Да, меня назвали так в честь Дуглесс Шэффилд, ну, той, которая родила незаконнорожденное дитя от графа лейсестерского.

— Что-что она сделала? — переспросил Николас, останавливаясь.

— Родила ребеночка от графа лейсестерского, — повторила Дуглесс.

Опустив ее на землю, он уставился на нее, а дождь между тем хлестал им обоим в лицо.

— А кто он, этот граф лейсестерский? — спросил Николас.

— Так это же — Роберт Дадли! Ну, тот самый мужчина, что был влюблен в королеву Елизавету!

Лицо Николаса исказила гримаса гнева, он отвернулся от нее и зашагал прочь, восклицая:

— Эти Дадли — предатели, и их казнили, всех до единого! А королеве Елизавете предстоит сочетаться браком с королем Испании!

— Но ведь она с ним не сочеталась! — выкрикнула Дуглесс, бросаясь за ним, а потом застонала от боли из-за того, что подвернула ногу, и тут же рухнула на землю, обдирая ладони И колени.

Подойдя к ней, Николас проговорил:

— Вы, женщина, — просто какое-то само несчастье во плоти, черт бы вас побрал! — и вновь взял ее на руки.

Она попыталась было сказать что-то еще, но он велел ей умолкнуть, что она и сделала.

Он донес ее до гостиницы, а когда распахнул входную дверь, обнаружил, что хозяйка, сидя в кресле, поджидает его.