Монтгомери - Рыцарь

Наблюдая за Дуглесс, Николас теперь, кажется, начинал понимать, какой смысл вкладывала она в слово «любовь». Дуглесс ведь предположила, что, может быть, его отправили в этот новый мир во имя любви. Тогда он со смехом отверг эти фантазии: неужели подобный катаклизм мог бы случиться во имя любви, а не чести?! Но они ведь уже узнали имя клеветника, однако он, Николас, все-таки не покинул этого мира!

Он вспомнил слова Дуглесс о том, что, мол, все, что происходило в прошлом, потом, в конечном итоге, как-то образуется. Что ж, для нее, может быть, и образуется! А вот его теперь вспоминают как дурака — впрочем, не исключено, что он и впрямь вел себя по-дурацки! При такой-то супруге, как его Летиция, у него не могло не быть других женщин, он просто нуждался в них, и, конечно же, этот рогоносец Роберт Сидни вполне мог по глупости отправить его на тот свет. Но если только он сумеет вернуться, он исправит эту несправедливость!

Да, если только он вернется…

И что же тогда? Так и оставаться женатым на Летиции? А вокруг него вечно будут вертеться женщины типа Арабеллы, старающиеся ввести его в искушение? И даже если он и сумеет избавиться от обвинений в измене, изменит ли это его самого?!

Перевернувшись на спину, Николас крепко прижал к себе Дуглесс. А что, если ему остаться в этом столетии? Что, если он вообще неверно понял божественный замысел? Что, если его перекинули вперед во времени вовсе не затем, чтобы он возвращался, а для того, чтобы он совершил что-то именно здесь?!

Ему припомнились все книги, которые они с Дуглесс просматривали вместе. Среди них были некоторые с изображениями домов во всех странах света, и это его очень заинтересовало. Дуглесс, помнится, что-то такое говорила насчет школы, которую она именовала «архитектурным институтом», и он как будто мог бы в ней выучиться искусству проектирования домов. А может, лучше выучиться на торговца? — подумал он, сам удивляясь подобным мыслям. Похоже, у них, в этом столетии, подобное занятие вовсе не считается низким! Наоборот: на землевладельцев, вроде Хэарвуда, взирают с некоторым презрением, — во всяком случае, как объяснила Дуглесс, именно так поступают американцы!

Америка то место, о котором то и дело упоминает в разговорах Дуглесс. Она сказала, что они могли бы отправиться в Америку и «осесть дома», а он мог бы «начать посещать школу». Школу?! В его-то возрасте?! — надменно спросил ее тогда он, стараясь не выказать интереса к этой идее. Жить здесь, в этом новом мире, вместе с Дуглесс и проектировать здания? Уж не ради этого ли его и отправили вперед во времени?! Быть может. Господь, увидев его Торнвик, возлюбил его, Николаса, и решил дать ему еще один шанс? И Николас улыбнулся: сама мысль о том, что Господь Бог может вести себя столь фривольно, показалась ему смешной.

Ну, а что он на самом-то деле понимает в промысле Божием? Наверное, не затем его переправили через века, чтобы он всего-навсего выяснял, кто же именно оклеветал его? Это-то он узнал уже чуть ли не с неделю тому назад, но он и сейчас пребывает здесь! Так ради чего же все-таки? Ради чего он явился в этот новый мир?!

— Николас! — внезапно вскрикнула Дуглесс, садясь в постели.

Он заключил ее в объятия, и она, прижимаясь к нему, сказала:

— Мне приснилось, что ты ушел, что тебя нет здесь больше, что ты покинул меня!

Гладя ее по голове, он тихо сказал:

— Я тебя не покину: я останусь здесь с тобой навсегда! Дуглесс потребовалось время, чтобы смысл сказанного вполне дошел до нее. Затем она приподнялась и посмотрела на него.

— Это правда, Николас? — медленно, как бы не веря своим ушам, спросила она.

— Я… — начал он и, запнувшись, тяжко вздохнул: ему было так трудно это выговорить! — Я не хочу возвращаться, я останусь здесь! — произнес он. И, глядя на нее, добавил:

— С тобой!

Уткнувшись ему в плечо, Дуглесс залилась слезами.

Он ласкал ее и, смеясь, говорил:

— Так ты, наверное, горюешь из-за того, что я решил остаться, и ты теперь лишена возможности вернуться к этому твоему Роберту, одаривающему детей бриллиантами?!

— Да нет, просто я плачу от счастья! — отозвалась она. Он вытащил из коробки на прикроватном столике бумажную салфетку и, подавая ей, сказал:

— Вот, на! Кончай плакать и лучше расскажи-ка мне об Америке! — Потом, искоса глянув на нее, добавил:

— И еще расскажи мне об этом твоем дяде-короле!

Высморкавшись, Дуглесс с улыбкой сказала:

— А я и не знала, что ты тогда это расслышал!

— А что такое «ковбой»? — спросил он. — И что такое «паспорт»? И что это еще за «Большой Канон»? И не надо так далеко отодвигаться от меня!

— Не «Канон», а «каньон», — поправила его она и, плотнее прижавшись к нему, принялась рассказывать об Америке, о своем семействе, о дяде, женившемся на принцессе и теперь вот являющемся королем Ланконии.

Утренний свет уже начал проникать в спальню, а они все продолжали строить разные планы. Называя дядю «Джей Ти», Дуглесс, насколько могла доходчиво, объяснила Никола-су, что для того, чтобы он смог полететь с нею в Америку, ему понадобится паспорт.

— Зная дядю Джей Ти, я не сомневаюсь, что для начала он пожелает, чтобы ты посетил его в Ланконии и он сам бы на тебя посмотрел. Но ты ему наверняка понравишься!

— А его королеве? — спросил Николас.

— Это тете Арии, что ли? Ну, как тебе сказать? Временами, конечно, она бывает малость пугающей, но в общем-то — совершенно замечательный человек! — отозвалась Дуглесс и, улыбнувшись, продолжила:

— Когда мы все были еще детьми, она обычно играла с нами в бейсбол. У них шестеро детей. А еще у нее проживает одна престранная подружка по имени Долли — она обычно бегает по всему дворцу, натянув на себя джинсы, а на голову надев корону. — И при этих словах она поглядела на Николаса, на его темные волосы и голубые глаза и, вспомнив его походку и его взгляд, под которым люди ежатся, договорила:

— Ну, ты-то отлично приживешься в Ланконии!

После завтрака, который они заказали в номер, Николас вдруг сказал:

— Я с удовольствием отведал бы сейчас клубничного мороженого!

И в следующее мгновение они были на полу и, позабыв себя, катались по нему и впивались друг в друга, занимаясь любовью. А затем они наполнили водой ванну и уселись в нее — каждый на своем конце — и продолжили строить планы касательно их будущей совместной жизни.

— Мы с тобою отправимся в Шотландию, — сказала Дуглесс. — И пока тебе будут делать паспорт, поживем там. Это дивное по красоте место!

Нога Николаса в этот момент покоилась у нее на животе, и он тихонько поглаживал ее плоть.

— И ты опять наденешь туфли на высоких каблуках, собираясь там кататься со мною на велосипеде, да? — спросил он.

— Ну, не стоит так уж потешаться надо мной: ведь эти самые туфли позволили мне добиться желаемого! — смеясь ответила Дуглесс.

— И мне тоже! — добавил он.

Приняв ванну, они оделись, и Дуглесс собралась звонить своему дяде Джей Ти.

Отведя глаза, Николас тихо проговорил:

— Знаешь, мне все-таки нужно вернуться в церковь — в самый последний раз!

Дуглесс почувствовала, как все в ней прямо-таки замерло.

— Нет! — воскликнула она шепотом и, кинувшись к нему, схватила его за руки и уставилась ему в глаза.

— Но я должен! — улыбаясь, произнес он. — Я ведь часто туда ходил, и решительно ничего не происходило! Ну же, Дуглесс, посмотри-ка на меня!

Она подняла к нему лицо, и он засмеялся:

— Опять лук в глаза попал, да?!

— Я просто боюсь! — ответила она.

— Но я же должен помолиться о прощении, — воскликнул он, — прощении за то, что не желаю возвращаться и спасать имя свое и честь! Ты меня понимаешь?!

Она только и смогла кивнуть, но затем сказала:

— Хорошо, но я намерена пойти с тобой, и я тебя никуда не отпущу! Понятно тебе? На этот раз я не останусь ждать тебя во дворе!

Целуя ее, он ответил:

— И я тоже хотел сказать, что более не хочу отпускать тебя от себя! Ладно, значит, сейчас мы пойдем в церковь, чтобы я помолился там, а потом ты позвонишь дяде. А что, в Шотландии тоже есть поезда?

— Ну, разумеется! — сказала она.

— Что ж, похоже тогда, что страна эта здорово изменилась: в мое время это было совсем дикое место! — заметил он, потом обнял ее за плечи, и они вместе вышли из гостиницы.

Глава 11

В церкви Дуглесс не захотела отпускать от себя Николаса. Он преклонил колени для молитвы, и она тоже опустилась на колени рядом с ним, крепко обхватив его обеими руками. Он не оттолкнул ее, как она ожидала, и она догадалась, что, несмотря на притворную оживленность, он так же, как и она, испытывает страх.

Так они простояли на коленях на холодном полу более часа, и колени у Дуглесс начали ныть, а руки, обхватывавшие Николаса, онемели, но ей ни разу и в голову не пришла мысль о том, что можно хоть сколько-нибудь ослабить объятия. В церковь зашел священник — постоял какое-то время, наблюдая за ними, потом молча удалился.

Столь же горячо, как Николас, моливший о прощении, Дуглесс в молитвах просила Господа не забирать его у нее, позволить ему навсегда остаться с нею.

Прошло еще немало времени, прежде чем Николас открыл глаза и, оборачиваясь к ней, с улыбкой произнес:

— Я остаюсь! — Он рассмеялся, подымаясь с колен, и Дуглесс, почти не чувствуя ног, тоже попыталась встать, но руки ее еще крепко держали Николаса. — У меня прямо вся кровь отхлынула от рук, так ты их сжала, — шутливо и ласково проворчал он.

— Я не отпущу тебя, пока мы не выйдем отсюда! — упрямо сказала Дуглесс.

— Но все ведь уже кончилось! — засмеялся он.

— Нет, Николас! Хватит дразнить меня и давай выбираться отсюда! Мне больше никогда уже не захочется видеть вновь могилу!

Продолжая улыбаться ей, он хотел было шагнуть, но тело не слушалось. Николас озадаченно поглядел себе под ноги: ниже колен не было ничего, один лишь воздух, а вместо ступней только пол!

Он быстро подхватил Дуглесс на руки и, прижимая к себе столь сильно, что, казалось, вот-вот задушит ее в объятиях, прошептал:

— Я люблю тебя! Я люблю тебя всей душой! И буду любить тебя через века!

— Николас! — вскричала она, и в голосе ее был ужас — так напугали ее эти его слова! — Николас, давай уйдем отсюда! Сжимая ее лицо в своих ладонях, он произнес:

— Только тебя одну я и любил, о моя Дуглесс! Теперь и она почувствовала, что происходит: тело его, покоившееся в ее объятиях, уже стало бесплотным!

— Николас! — воскликнула она.

Он поцеловал ее — поцеловал так нежно и вместе с тем вкладывая в этот поцелуй все свое томление, всю тоску, все, что он чувствовал, желая ее и нуждаясь в ней.

— Я пойду за тобой! — воскликнула она. — Возьми меня с собой! Господи Боже! — закричала она. — Ну, позволь же и мне уйти с ним!

— Дуглесс! — крикнул Николас, и голос его донесся как бы откуда-то издалека. — О Дуглесс, любовь моя!

И вот его уже нет в ее объятиях. Одетый в доспехи, он стоит у своей могилы! И он уже плохо различим — абрис его какой-то размытый, будто изображение на экране кинотеатра, в котором показывают фильм среди бела дня.

— Приди ко мне! — произносит он, протягивая к ней руку. — Приди ко мне!

И Дуглесс кинулась к нему, но его уже не было!

Только лучик солнечного света проник в церковное окно и сверкнул на его доспехах.

И все — больше ничего!

Дуглесс продолжала стоять и смотреть на могилу, а потом, обхватив голову руками, закричала. Такой крик никогда еще не издавало ни одно живое существо! Этот крик эхом отразился от старых стен, задребезжали стекла в окнах, но могила… могила так и осталась недвижимой, немой и холодной! И Дуглесс, потеряв сознание, рухнула на пол.

— Вот, выпейте-ка! — услыхала она чей-то голос. Чья-то рука поднесла к ее губам чашку, и она схватилась за эту руку, воскликнув со слабой улыбкой:

— Николас! — Глаза ее раскрылись, и она села. Как оказалось, она лежала на церковной скамье всего лишь в нескольких футах от надгробия: ноги у нее как-то развернулись в сторону и свесились со скамьи, так что ступнями она доставала до пола. В голове у нее все плыло.

— Ну как, лучше вам? — спросил кто-то.

Повернувшись, она увидела священника, на его добром старом лице было выражение тревоги, в руках он держал чашку с водой.

— А где же Николас? — прошептала она.

— Больше я тут никого не видел, — ответил священник. — Может, надо кого-то позвать? Я услыхал… услыхал, как вы кричите. — И от одного лишь воспоминания о том, что это был за крик, дрожь пробежала по его телу! — Когда я пришел сюда, — продолжил он, — вы лежали на полу. Может, нужно кого-нибудь позвать?

Пошатываясь, Дуглесс приблизилась к надгробию. Память постепенно, медленно возвращалась к ней, но она все еще никак не могла поверить в случившееся.

— А вы, вы разве не видели, как он уходит?! — спросила она, пристально глядя на священника. Голос у нее был хриплый, и горло саднило.

— Нет, я не видел, чтобы кто-нибудь выходил отсюда, — ответил священник. — Я видел только вас — вы молились. И вообще сегодня не очень-то много людей приходило в церковь.

Она обернулась и еще раз поглядела на надгробие — ей так хотелось потрогать его, но она знала, что от него будет исходить только холод, не то что от Николаса!

— Так значит, вы видели, как мы молились? — поправила она священника.

— Нет, — отозвался тот, — я видел тут только вас. Дуглесс медленно повернулась к нему и, глядя прямо в глаза, сказала:

— Мы с Николасом молились тут вдвоем. Вы еще заходили сюда и видели нас! Он же целую неделю был у вас перед глазами!

Печально поглядев на нее, священник ответил:

— Давайте-ка я провожу вас к врачу!

Но она, отодвигаясь от его протянутой руки, воскликнула:

— Ну, Николас! Мужчина, который всю неделю приходил сюда утром и днем молиться! Мужчина в доспехах времен королевы Елизаветы! Вспомнили, да? Ну, он еще чуть не попал под автобус!

— Несколько дней тому назад я действительно видел, как вы кинулись через улицу наперерез автомобилю. Вы еще спросили меня, какой, мол, сегодня день! — ответил священник.

— Я?.. Я спросила?! — воскликнула Дуглесс. — Но это же Николас спрашивал! И вы еще сказали мне на этой неделе, что потрясены его набожностью! А я стояла и ждала его в церковном дворе. Ну, вспомнили? — Она уже начинала кричать и, шагнув к нему, повторила:

— Вспомнили, да? Его звали Николасом! Помните, как вы еще махали нам рукой, когда мы проезжали мимо вас на велосипедах?!

Пятясь от нее, священник сказал:

— Да, вас я на велосипеде видел, но никакого мужчины с вами не было!

— Что? Никакого… — прошептала Дуглесс и отшатнулась от него — глаза ее расширились от ужаса.

Она выбежала из церкви, молнией промчалась через церковный двор, пробежала еще три улочки, повернула налево, затем направо и наконец добежала до гостиницы. Не обращая внимания на приветствовавшую ее женщину за конторкой, она взбежала вверх по ступенькам.

— Николас! — закричала она и оглядела пустую комнату. Дверь в ванную была закрыта, и, кинувшись к ней, она настежь распахнула ее. Тоже никого! Она хотела вернуться в спальню, но застыла на пороге и уставилась на полочку под зеркалом. Там лежали только ее туалетные принадлежности. Его — исчезли! Она даже пощупала пустую половинку полочки: ни бритвы, ни крема для бритья, ни лосьона после бритья! И его шампунь, лежавший ближе к душу, тоже исчез!

Бросившись в спальню, она распахнула дверцы гардероба: одежды Николаса там не было! Висели лишь ее собственные вещи да в углу валялся ее старый чемодан и дорожная сумка с колесиками. В ящиках комода тоже не было ни носков, ни носовых платков Николаса!

— Не может быть! — прошептала она и уселась на краю постели. Какой-то смысл в том, что Николас исчез, еще можно найти, но куда же делась его одежда или вещи, которые он покупал для нее? Она поднесла руку к сердцу, потом расстегнула блузку: и брошь, та самая, дивной работы, золотая брошь с жемчужной подвеской, тоже исчезла!

После этого Дуглесс уже перестала что-либо понимать. Она перерыла всю комнату, пытаясь отыскать хоть что-нибудь, что осталось после него. Исчез и подаренный им перстень с изумрудом, и та записка, которую он когда-то сунул ей под дверь. Она открыла свою тетрадку: однажды Николас что-то написал в нее своим странным почерком, но теперь страницы эти были совершенно чистыми!

— Ну же, Дуглесс, давай, думай! — призывала она себя. Ну, должны же были остаться после него хоть какие-то следы! В кладовке лежали книги, которые они вместе покупали, и на КАЖДОЙ Николас тогда начертал свою фамилию, но сейчас и гам не было ничего!

Ничего, абсолютно ничего от него не осталось! Она даже стала осматривать собственную одежду, надеясь найти на ней его темные волосы. Нет — все чисто!

Тут она увидела свою ночную рубашку из красного шелка, ту самую, которую Николас, сдирая с нее, порвал, но, увидев, что и ночнушка цела-целехонька, Дуглесс пришла в бешенство.

— Да нет же! — яростно воскликнула она, стискивая зубы. — Ну, быть не может, чтобы его окончательно и бесповоротно набрали от меня!

Ведь есть же еще люди! — подумала она. Если не осталось никаких физических свидетельств его пребывания тут, так ведь на свете полным-полно людей, которые вспомнят его! Если этот глуповатый старый священник неспособен его вспомнить, — это вовсе не означает, что и другие люди не помнят о нем!

И, схватив свою сумочку, она выскочила из гостиницы.

Дуглесс медленно-медленно отворила дверь в свой номер, боясь увидеть комнату пустой. Она была в полном изнеможении, но разум ее, к несчастью, функционировал.

Она опустилась на краешек постели, а потом легла. Было уже поздно, она ничего не ела, но голода не чувствовала. Глаза щипало, будто от песка, но слез не было, и она неподвижно лежала, уставясь на край полога.

Никто здесь не помнил Николаса!

У торговца монетами не было никаких средневековых монет, и он вообще не мог вспомнить, видел ли он когда-нибудь Николаса или ее, Дуглесс. Не помнил он и о том, как разглядывал одежду на Николасе, и утверждал, что никогда не видел никаких серебряных или золотых доспехов. Продавец из магазина готового платья совершенно не помнил того, как Николас наставлял на него шпагу. Библиотекарь сообщила, что видела, как Дуглесс меняла книги, но рядом с ней никого не было. Дантист заявил, что никогда в жизни не видел никакого мужчины с характерными дужками на зубах и со сломанной челюстью. А рентгена у него вообще нет! И ни один человек из посетителей паба или кафе не вспомнил, что видел Николаса, но все они помнили Дуглесс и помнили, что она находила туда одна! В конторе, где давали напрокат велосипеды, ей продемонстрировали копию квитанции, в которой было отмечено, что она, Дуглесс, брала напрокат только один велосипед. А приятная хозяйка из их гостиницы сказала, что не помнит никакого Николаса и что с тех пор, как умер ее муж, никто у них не играл на пианино!

Словно одержимая, Дуглесс бродила по всем местам, где побывала с Николасом, и расспрашивала о нем всех, кто мог бы его видеть: туристов в кафе, местных жителей на улицах, продавцов в магазинах…

Нет, нигде ничего, ничего, ничего!

Усталая и потрясенная всем случившимся, Дуглесс вернулась в гостиницу и рухнула на постель. Она не решалась уснуть. Еще только прошлой ночью она проснулась от кошмарного сна, будто утратила Николаса. Он тогда обнял ее, ласково посмеялся над ее сном и сказал, что всегда будет с нею! И он сжимал ее в объятиях!

Да, это было прошлой ночью, всего лишь прошлой ночью, — думала она. Тогда он ее обнимал и любил, а сегодня его уже нет! И даже память о нем в других людях исчезла вместе с его телом и одеждами!

Конечно, во всем виновата она! Ведь он оставался с нею до тех пор, пока они не занялись любовью. Стоило ему коснуться ее, и он ушел! Не утешала мысль о том, что она оказалась права: он явился в этот мир, чтобы любить ее, а вовсе не ради торжества справедливости! Он оставался здесь, даже когда выяснил, кто его оклеветал, но исчез в веках после того, как они занялись любовью.

Она прижала руки к груди. Да, он ушел, и это необратимо, как сама смерть. Разница в том, что ее не могут утешить люди, которые помнили и любили его!

Когда зазвонил телефон, стоявший на прикроватном столике, она даже не услышала его. Только на пятом звонке сняла трубку:

— Алло?

— Послушай, Дуглесс, — донесся до нее резкий и сердитый голос Роберта, — надеюсь, ты покончила со своими истериками?

Чувствуя себя слишком опустошенной и подавленной, чтобы вступать с ним в перепалку, она спросила:

— Что тебе нужно?

— Разумеется, браслет! — отозвался Роберт. — Но может, ты не в силах его отыскать, так сильно сжимает тебя в объятиях твой мальчик-любовник.

— Что? — переспросила Дуглесс, а потом закричала:

— Что-что ты сказал?! Так ты видел его? Видел Николаса?! А, ну конечно же, ты его видел! Ведь это он спустил тебя с лестницы!

— Послушай, Дуглесс, ты что, не в себе?! Никто и никогда не пытался спустить меня с лестницы, и я любому не посоветовал бы этого делать! — воскликнул Роберт и, вздохнув, добавил:

— Ты просто толкаешь меня на безумство! Я хочу получить браслет!

— Да-да, разумеется, — поспешно проговорила она, — но скажи, что ты имел в виду, когда упомянул «мальчика-любовника»?

— Ой, ну у меня просто времени нет повторять тут всякую…

— Вот что, Роберт, — спокойно заявила Дуглесс, — либо ты тотчас же ответишь мне, либо я спущу твой браслетик в унитаз, не думаю, что ты успел его застраховать!

В трубке помолчали, потом она услышала:

— Что ж, выходит, я был прав, что бросил тебя! Ты же чокнутая! И ничего нет удивительного в том, что твоя семейка не разрешает тебе воспользоваться своей долей наследства, пока тебе не исполнится тридцать пять! Я бы лично не стал возиться с тобою так долго!

— Ну, хватит, я пошла в туалет! — заявила Дуглесс.

— Хорошо-хорошо, — отозвался Роберт. — Но довольно-таки трудно понять, что ты молола тогда, в тот вечер: ты была в истерике и все твердила про какую-то работу. Что, мол, ты подрядилась помогать какому-то парню переписать историю! Насколько я помню, это все!

Ага: переписать историю! — мысленно воскликнула Дуглесс. — Так вот, значит, зачем являлся сюда Николас: историю переписать!

— Эй, Дуглесс! Послушай же, Дуглесс! — кричал Роберт, но она уже положила трубку на рычаг.

Итак, когда Николас явился сюда, ему грозила смертная казнь. И то, что они с ним узнали, наверняка спасло его от смерти! Она вытащила из шкафа большую дорожную сумку с колесиками и принялась набивать ее своими тряпками. Закрывая дверцу шкафа, она глянула в зеркало и непроизвольно поднесла руку к горлу. Отсечение головы! Сегодня, конечно, мы об этом просто в книгах читаем: кто-то, мол, поднялся на помост, а кто-то рубанул его топором по шее! — размышляла она. — Но мы не представляем себе по-настоящему, что именно это значило!

— Да, от этого мы тебя уберегли! — прошептала она. Уложив вещи, Дуглесс уселась в кресло и стала ждать наступления утра. Завтра она отправится в поместья, принадлежавшие Николасу, и узнает о том, как им удалось изменить ход истории! И, быть может, когда она услышит, что Николас дожил до преклонных лет и многое совершил, это ей поможет и она почувствует себя лучше! Она откинулась в кресле и вытаращилась на постель, не решаясь смежить веки, ибо страшилась снов, которые могла бы увидеть.

Первым же утренним поездом Дуглесс выехала из Эшбертона и появилась перед замком Беллвуд еще до открытия ворот. Усевшись прямо на траву, она ждала, стараясь ни о чем не думать.

Когда ворота распахнулись, она купила билет в первую же экскурсионную группу. Ее печаль чуть-чуть утихла при мысли о том, сколь много для Николаса значило его доброе имя. Он не мог смириться с тем, что его сделали объектом для всеобщих насмешек, и теперь она немного утешится, когда услышит, как ему удалось изменить ход истории!

Экскурсоводом была та же дама, которая вела их по замку в первое посещение, и Дуглесс улыбнулась, вспомнив о том, как Николас без конца открывал и закрывал поставленную на охрану дверь.

Она не слишком была внимательна во время первой части экскурсии и не очень слушала экскурсовода. Она просто разглядывала стены и мебель в залах и размышляла над тем, во что именно сделал свой вклад Николас.

— Ну, а теперь мы пройдем в самую популярную у наших гостей залу! — сообщила экскурсовод, и в тоне ее голоса чувствовалось то же глупое самодовольство, что и прежде.

Теперь уже Дуглесс со всем вниманием слушала гида, но что-то в ее интонациях настораживало: разве и теперь ведущему экскурсию не полагалось проявлять большее почтение к Стэффордам?!

— Перед вами — личные покои лорда Николаса Стэффорда, — сообщила экскурсовод, — а он, как бы это сказать попристойнее, был в свое время известным повесой!

Народ, жаждавший услышать побольше о похождениях славного графа, повалил вперед, а Дуглесс так и застыла на месте. Но ведь все должно было перемениться! Ведь отправляясь обратно, Николас намеревался изменить ход истории! Правда, Дуглесс как-то сама ему сказала, что историю переменить невозможно! Неужто она была права — страшно, непоправимо права?!

Раздавая направо и налево решительные «извините меня», Дуглесс протиснулась в передний ряд экскурсантов. Рассказ дамы-экскурсовода был все тем же — слово в слово! Опять та распространялась на тему о том, сколь падки были тогдашние леди на чары Николаса и вновь пересказывала эту отвратительную байку насчет Арабеллы и стола!

У Дуглесс было огромное желание зажать уши руками. То жители Эшбертона никак не могли вспомнить Николаса, то теперь, как выясняется, и история не меняла курса! Все это заставляет ее усомниться в реальности случившегося с ней. А может, она и вправду чокнутая, как сказал Роберт?! Ведь когда в Эшбертоне она со всем пылом расспрашивала местных жителей, видели ли те Николаса, они таращились на нее как на безумную!

— Увы! — заключила тем временем дама-экскурсовод. — Наш несчастный обворожительный Ник был казнен за измену девятого сентября тысяча пятьсот шестьдесят четвертого года. Ну, а теперь пройдем дальше и осмотрим южную гостиную!

Дуглесс упрямо тряхнула головой: так, говорите, казнен?! Да ничего подобного: Николаса нашли мертвым, распростертым над письмом, которое он писал матери!

И Дуглесс опять протиснулась вперед, поближе к экскурсоводу, которая окинула ее презрительным взглядом.

— А, так это вы — любительница открывать двери, — проговорила дама-экскурсовод.

— Не открывала я никакой двери, это Ни… — начала было Дуглесс и осеклась: ведь если дама помнит, что именно она, Дуглесс, а не Николас, открывала и закрывала охраняемую дверь, то, наверное, объяснять ей что-либо бесполезно!

— Вы сказали, — продолжила тем не менее Дуглесс, — что лорда Стэффорда казнили. Однако я слышала, что за три дня до казни лорд Стэффорд был найден мертвым — он упал без чувств над письмом, которое писал матери!

— Да ничего подобного! — с горячностью возразила экскурсовод. — Его приговорили к смерти, и приговор был приведен в исполнение без всякой отсрочки! А теперь, с вашего разрешения, я должна вести группу дальше!

Дуглесс постояла в зале еще немного, глядя на портрет Николаса над камином. «Казнен? Обезглавлен?!» — да нет, что-то не так, абсолютно не так!

Повернувшись, она пошла прочь к выходу из замка и немного задержалась у двери с надписью «Вход воспрещен». Там, за дверью, если миновать несколько коридоров, должна быть комната с потайным шкафчиком и шкатулкой из слоновой кости в нем. Интересно, сумела, бы она отыскать ее? И Дуглесс положила руку на головку дверной ручки.

— На вашем месте я не стала бы этого делать! — произнес чей-то голос у нее за спиной.

Обернувшись, Дуглесс увидела, что это одна из гидов, и выражение лица у нее очень недружелюбное.

— Несколько дней тому назад кто-то из экскурсантов проник туда — так что нам пришлось вставить в дверь замок и взять ее под охрану, — сообщила гид.

— Да?! — пробормотала Дуглесс. — Я подумала, что там комната отдыха. — Повернувшись, она пошла к дверям и, выйдя во двор, покинула замок. Стоявшие кучкой у ворот экскурсоводы при этом осуждающе глядели на нее, потому что она вновь вышла через калитку с надписью «Вход».

Пройдя в магазин сувениров, Дуглесс осведомилась, можно ли у них купить хоть какую-нибудь книжку о Николасе Стэффорде.

— О нем кое-что написано в туристском справочнике, а больше нигде ничего и нет: он прожил на свете не слишком-то много, чтобы успеть сделать что-нибудь путное! — ответила ей продавщица, сидевшая за кассой.

Дуглесс спросила еще, не получали ли они открыток с портретом Николаса, и узнала, что не получали. Приобретя справочник для туристов, она прошла в парк. На том же месте, где когда-то они чаевничали с Николасом в тот дивный день, когда он подарил ей брошь, она принялась читать справочник.

В толстой, богато иллюстрированной книге Николасу был отведен лишь один короткий абзац, и там сообщалось о его похождении с женщинами и о том, как он собрал войско и был за это казнен.

Дуглесс прислонилась спиной к стволу дерева. Значит, и знание того, кто именно оклеветал его, Николасу не помогло! Он не сумел убедить королеву в своей невиновности! Не сумел, стало быть, уничтожить и тот дурацкий дневник, написанный отвратительным коротышкой слугой, который на все последующие века очернил доброе имя Николаса! И, кроме всего прочего, похоже, никто и не подумал усомниться в вине Николаса! Сколь ни краток был этот справочник для туристов, но и в нем Николас рисовался лишь как властолюбивый маньяк и бабник! И все туристы посмеивались, когда гид рассказывала о том, что Николаса казнили!

Прикрыв глаза, Дуглесс представила себе прекрасного, гордого, дорогого ее Николаса, поднимающегося по ступенькам широкого эшафота. Неужели все было как в кино — какой-то мускулистый мужчина, одетый в черную кожаную куртку, вскидывал над головой страшный даже на вид топор?!