Монтгомери - Рыцарь

— Ты вновь отрастил бороду, но это совсем неплохо, мне даже нравится!

Он целовал ее в шею, а рука его потянула за переднюю часть ее юбки, так что блузка тотчас расстегнулась, и губы его заскользили от ее шеи вниз.

— О, Николас, мне так много нужно тебе рассказать! — воскликнула Дуглесс. — После твоего ухода я виделась с Ли, и он сообщил мне все о Летиции и о Роберте Сидни, и еще… еще о… О да, вот так! Как же хорошо, ой, как приятно! Нет-нет! — вскричала вдруг она и оттолкнула его подальше. — Нет, этого мы делать не должны! Ты же, наверное, помнишь, что случилось в тот последний раз, да?! Нам следует поговорить: я должна тебе сообщить об очень многом! Ты уже знаешь, что тебя все-таки казнили?

— Меня? Казнили?! — воскликнул Николас, выпуская ее, хотя до этого еще раз попытался привлечь Дуглесс к себе. — Молю вас, сударыня, скажите же, за что?

— За измену! И за то, что собрал войско! За… Послушай, Николас, ну, хоть ты-то не впадай в прострацию! Довольно и того, что у меня в последние дни была такая амнезия, что я просто забыла обо всем на свете! Выслушай же меня! Я не знаю, как долго ты еще пробудешь здесь. Знай: это все замыслила твоя жена! Я понимаю, конечно, что ты ее любишь, но она и замуж-то за тебя пошла лишь потому, что ты — родственник королевы Елизаветы, а может, отца королевы?! Неважно! В общем, Летиция хочет вывести тебя из игры, потому что играть по ее правилам ты не желаешь! И она хочет посадить своего ребенка на английский престол! Разумеется, она не может иметь детей, но этого она еще не знает! — взволнованно говорила Дуглесс. Сделав паузу, она спросила:

— Слушай, а почему это ты так странно глядишь на меня? И куда это ты направляешься?

— Направляюсь я к себе домой, подальше от тебя и твоих речей на западном наречии — лаешь, будто колли! — ответил Николас, вставая с земли и пытаясь вправить рубашку в штаны.

Дуглесс тоже вскочила:

— Так значит, речи на западном наречии, будто колли лает, да?! Это что-то новое в мой адрес! Да постой же, Николас! Не можешь же ты вот просто так взять да и уйти!

Оборачиваясь к ней, он проговорил:

— Ну, ежели вы хотите довести дело до конца… — и он жестом указал на лужайку, — то я, разумеется, останусь и хорошо вам заплачу, но я не в состоянии терпеть эту вашу безумную манеру изъясняться!

Дуглесс так и замерла и, моргая, смотрела на него, все пытаясь понять, что он такое говорит!

— Вы мне заплатите? — шепотом повторила она. — Но, Николас, что с тобой? Ты ведешь себя так, как если бы прежде никогда со мной не встречался!

— Верно, сударыня, я никогда и не видел вас прежде! — ответил он и, повернувшись к ней спиной, пошел прочь.

Дуглесс была так потрясена, что не могла двинуться с места. «Никогда не видал прежде» — да о чем это он?! И она бросилась за ним сквозь кусты. Одет Николас был очень необычно: в черный бархатный камзол, украшенный… украшенный, как будто…

— Это что, бриллианты, что ли? — задыхаясь, спросила она.

— Обычно я бываю не слишком-то добр ко всякому ворью! — презрительно щурясь, ответил Николас.

— Но я вовсе не собиралась грабить тебя! Просто никогда еще не видела, чтобы у мужчины было столько бриллиантов! — воскликнула Дуглесс, пятясь и внимательно разглядывая его. Наконец она поняла, что Николас переменился. И дело было вовсе не в наряде и не в том, что он вновь отпустил бороду и усы, — нет, с лица его исчезла та, былая, серьезность! Конечно, это Николас, только помолодевший!

И потом — как это он успел за столь короткое время вновь отрастить бороду?

— Николас, — позвала она его, — а когда ты в последний раз был дома — не тогда, когда являлся ко мне, а в этом, твоем времени, — какой там на дворе был год?

Николас накинул на себя короткий плащ из черного бархата, по вороту опушенный мехом горностая, затем, зайдя за кусты, вывел укрытую там лошадь — вид у животного был примерно таким же своенравным, как у Шугара, которого они в свое время брали напрокат. Легко вскочив в седло — большое такое седло, как у американских ковбоев, но только снабженное чем-то вроде деревянных подставочек и спереди и сзади, — он наконец ответил ей:

— Когда нынче поутру я в последний раз пребывал у себя дома, то на дворе был год тысяча пятьсот шестидесятый от Рождества Христова! А сейчас — убирайся, ведьма, прочь с моей дороги!

Дуглесс вынуждена была отскочить к кустам, иначе лошадь наверняка затоптала бы ее.

— Подожди же, Николас! — вскричала она, но он был уже далеко.

Не веря себе, Дуглесс стояла и глядела ему вслед, пока он не превратился в крохотную точку на горизонте, а потом села на поваленное дерево и уткнулась лицом в ладони. Что же теперь? — задумалась она. Неужели же ей все начинать сначала, заново объяснять ему все про двадцатый век?! В прошлый раз, когда она встречалась с ним, он явился якобы из тысяча пятьсот шестьдесят четвертого года, но теперь вот пришел из времени на четыре года более раннего, и то, что уже произошло, как бы и не происходило!

Она подняла голову. Ну, конечно же! Именно так! Когда он узнал про Роберта Сидни, то сидел в тюрьме — или в каком-то их, средневековом, подобии темницы — и мало что был способен сделать для того, чтобы спасти себя от гибели! А теперь он — еще во времени, когда ему на четыре года меньше! Стало быть, еще есть в запасе срок, и достаточный, чтобы предотвратить то, что потом послужит причиной его казни!

Чувствуя себя значительно ободренной, Дуглесс вскочила на ноги. Ей следует немедленно отправиться на поиски его и найти прежде, чем он выкинет какую-нибудь очередную глупость — вроде того, что снова шагнет под автобус! И, подобрав с земли тяжелую дорожную сумку, она повесила ее на плечо и побрела в том направлении, куда ускакал Николас.

Дорога была худшей из всех, какие ей когда-либо доводи лось видеть: узкая, колеи глубокие, повсюду под ногами камни и какие-то корни! У них, в деревенской Америке, таких скверных дорог просто не найти, да и здесь, в Англии, она еще не видела ничего подобного!

Услыхав грохот какого-то транспортного средства, донесшийся из-за поворота дороги, Дуглесс отступила в сторону, к обочине. Навстречу ей выехала повозка на двух больших колесах, в которую был впряжен понурый с виду осел. Рядом с повозкой шагал мужчина в коротком одеянии, сшитом как будто из мешковины. Его голые ноги от колен и ниже были покрыты глубокими язвами. Дуглесс глядела на него, разинув от удивления рот, а мужчина повернулся в ее сторону и тоже с изумлением уставился на нее. Физиономия его казалась выкроенной из цельного куска кожи, а когда он приоткрывал рот, были видны его гнилые зубы. Он оглядел ее с головы до пят, уделив при этом особое внимание ногам в колготках, потом ухмыльнулся и опять плотоядно покосился на нее, демонстрируя свои отвратительные зубы.

Дуглесс поспешно отвернулась от него и быстро зашагала по дороге дальше. Дорога же становилась все хуже и хуже, колеи сделались еще глубже, и повсюду было полно навоза.

— Неужто у них, в Англии, теперь используют навоз для выравнивания дорожного полотна? — бормоча самой себе под нос, задумчиво спросила Дуглесс.

Дойдя до вершины небольшого холма, она остановилась и посмотрела вниз. Впереди виднелись три небольших домика, скорее маленькие хижины, с крытыми соломой крышами, а перед ними были ничем не засаженные участки земли, на которых копошились вперемешку дети, куры и утки. Какая-то женщина в длинной юбке вышла из одной хижины и прямо у порога выплеснула на землю что-то из круглого сосуда.

Решив спросить у женщины дорогу, Дуглесс стала спускаться с холма. Но по мере приближения к деревушке шаг ее становился все более медленным: она чувствовала, что от этого места исходит отвратительный запах. Вонь шла абсолютно от всего: от животных, людей, от гниющих где-то пищевых отходов, от куч навоза! Зажав ладонью нос, Дуглесс старалась дышать только ртом. Право же! — посочувствовала она, — английским властям все-таки следовало бы что-то предпринять — не могут же люди существовать в таких условиях!

Пытаясь, насколько это было возможно, не слишком пачкать туфли, что, впрочем, не очень-то ей удавалось, Дуглесс приблизилась к первой хижине. Ребенок годиков трех, одетый в грязнющую рубашонку, стоял и таращился на нее. Вид у несчастного был такой, будто его не мыли, по крайней мере, год, и штанишек на нем тоже никаких не было. Дуглесс мысленно дала самой себе слово, что, как только уладит все дела с Николасом, обязательно напишет жалобу по поводу санитарного состояния деревушки — это же просто-напросто опасно для здоровья!

— Извините, пожалуйста, — произнесла она, заглядывая в темные недра хижины. Внутри, похоже, запах был не многим лучше, чем снаружи! — Эй! — позвала она. — Эй, есть тут кто-нибудь?

Ответа не последовало, но Дуглесс чувствовала, что за ней наблюдают. Повернувшись, она увидела за спиной трех женщин и возле них пару ребятишек. Женщины были ничуть не чище, чем ребенок, которого она только что видела, а на их длинных платьях красовались разводы от пролитой пищи и бог знает от чего еще!

Пытаясь улыбнуться, Дуглесс сказала:

— Прошу прощения, но я разыскиваю Эшбертонскую церковь и, кажется, сбилась с дороги.

Женщины ничего не ответили, но одна из них подошла к Дуглесс поближе. Продолжать улыбаться было трудно, ибо от женщины исходил кошмарный запах давно немытого тела.

— Вы дорогу в Эшбертон знаете? — переспросила Дуглесс. Женщина между тем обошла вокруг нее, пристально оглядывая ее всю, в особенности одежду, волосы и лицо.

— Компания каких-то «чайников»! — пробормотала Дуглесс. Ну, конечно, если жить в такой грязище, как живут они, ясное дело, мозги будут работать не слишком-то хорошо! Отойдя подальше от женщины, испускавшей зловоние, она рывком расстегнула молнию на своей дорожной сумке. Женщина при этом звуке так и подпрыгнула! Достав из сумки карту Южной Англии, Дуглесс принялась вглядываться в нее, но толку от этого было, конечно, мало, поскольку она и понятия не имела, где находится, а соответственно, не могла определить и направление, которого ей следует держаться.

Она сложила карту, когда поняла, что одна из женщин буквально лезет головой в сумку.

— Прошу прощения, но это — мое! — резко проговорила Дуглесс. Голову женщины покрывал платок, обильно умащенный грязью и жиром.

Женщина отшатнулась, но все-таки успела выхватить из сумки очки от солнца. Затем она отбежала к остальным женщинам, и вся троица принялась их внимательно рассматривать.

— Ну, уж это слишком! — вскричала Дуглесс, шагнув к женщинам. При этом нога ее ступила во что-то осклизлое, но она не решилась посмотреть, во что именно. — Могу ли я получить свою вещь обратно? — осведомилась она.

Женщины глядели на нее с каменными лицами. У той, что прятала за спиной очки, на шее были глубокие, местами переходившие в язвы, царапины.

Уперев руки в бока, Дуглесс громко сказала:

— Так я смею надеяться, что вы вернете мне мою собственность?!

— Прочь поди! Убирайся прочь, ты! — вскричала тут одна из женщин, и Дуглесс сейчас же заметила, что во рту у нее недостает трех верхних резцов, а два нижних — гнилые!

Только теперь она, кажется, начала-таки понимать, что с ней происходит. Она внимательнее поглядела на хижину перед собой, на поленницы дров, на связки лука, свисающие из под крыш, на всю эту грязь, на повозки и на людей, которые, вероятно, никогда и не слыхивали о существовании зубных врачей!

— А кто ваша королева? — шепотом спросила Дуглесс.

— Елизавета, — ответила одна из женщин с каким-то странным выговором.

— Верно! — прошептала Дуглесс. — А как зовут мать королевы?

— Ее зовут Анна Болейн, ведьма! — крикнула та. Женщины стали окружать ее, но Дуглесс была слишком потрясена, чтобы заметить это. Вот и Николас сказал, что «сегодня поутру был год тысяча пятьсот шестидесятый», а затем умчался прочь на лошади со странным седлом! Он явно не испытывал растерянности или неуверенности по поводу того, куда скакать! То есть вел себя совсем не так, как в первый раз, когда оказался в двадцатом столетии, — напротив, он действовал так, как если бы был у себя дома!

— Ой-ой! — взвыла Дуглесс, потому что одна из женщин с силой дернула ее за волосы.

— Ты, видно, ведьма, да? — спросила ее та, что стояла рядом с нею.

Внезапно Дуглесс почувствовала страх: одно дело, находясь в двадцатом столетии, смеяться над мужчиной, который называет тебя ведьмой, но совсем другое — пребывать в шестнадцатом веке, когда людей, уличенных в ведовстве, просто сжигали на кострах!

— Ну, разумеется, никакая я не ведьма! — ответила Дуглесс, отступая, но за спиной у нее оказалась еще женщина. Потянув Дуглесс за рукав, она вскричала:

— На ней одежды ведьмы!

— Нет-нет, конечно же, это не так! — взволнованно забормотала Дуглесс. — Просто… просто я… я живу в другой деревне, вот и все! А на следующий год вы все станете носить то же самое! — Она не могла двинуться ни вперед, ни назад, так как женщины окружили ее и загородили дорогу. Ну же, Дуглесс, — мысленно приказала она самой себе, — давай, шевели мозгами, а не то нынче же вечером вполне можешь превратиться в этакий прожаренный кусок барбекю! Не спуская с женщин глаз, она сунула руку в сумку и принялась рыться в ней, словно разыскивая что-то, а что — и сама не знала. Тут пальцы ее нащупали коробок со спичками, который она случайно прихватила в одной из гостиниц.

Вытащив из сумки коробок, она извлекла из него спичку и зажгла. Женщины, открыв от изумления рты, отшатнулись от иге.

— Всем — в дом! — распорядилась Дуглесс, держа горящую спичку в вытянутой руке. — Ну-ка, сейчас же в дом!

Женщины стали пятиться и столпились в дверях хижины, как раз в этот момент спичка догорела, обжигая пальцы Дуглесс. Выронив ее, Дуглесс кинулась бежать.

Оставив позади зловонные хижины и изрытую рытвинами | дорогу, Дуглесс помчалась к ближайшему лесу и бежала, пока совсем не задохнулась. В полном изнеможении она плюхнулась прямо на землю и прислонилась к дереву.

Стало быть, когда она потеряла сознание в церкви, то в себя пришла уже в шестнадцатом веке! Теперь она здесь и снова одна: Николас ее не узнает! — одна в той эпохе, когда еще не успели изобрести мыло или хотя бы, научиться им пользоваться! И все здешние люди, по-видимому, считают ее исчадием ада!

— Как же мне сообщить Николасу обо всем, что ему необходимо узнать, если я даже увидеть его не могу? — прошептала Дуглесс.

Тут на нее упали холодные капли дождя, и, достав из сумки зонтик, Дуглесс раскрыла его над собой. Именно в этот момент она впервые внимательно оглядела свою потрепанную от времени, старую дорожную сумку с колесиками. Сумка эта верно служила ей многие годы и путешествовала вместе с Дуглесс, куда бы та ни направлялась. Постепенно Дуглесс наполнила ее всем, что может пригодиться путешествующему человеку: там были и тюбики с косметикой, и лекарства, и туалетные принадлежности, и комплект всего необходимого для шитья, и даже набор приспособлений для делопроизводства, и журналы, и ночнушка, и пакетики с арахисом, полученные во время перелета в самолете, и фломастеры, полно всякой всячины, не говоря уж о вещах, хранившихся на самом дне!

И, ощущая сумку как бы единственным своим другом, она подтянула ее поближе к себе и прикрыла зонтом. Ну же, Дуглесс, давай, думай! — приказала она себе. Значит, она должна сообщить Николасу о том, что ему необходимо знать, а потом надо будет уматывать обратно, в свою собственную эпоху! Она уже и сейчас может твердо заявить, что не имеет ни малейшего желания оставаться в этой отсталой стране, где люди грязны и невежественны! Даже за столь короткое время пребывания здесь она успела истосковаться по душу и электроодеялам!

Дождь припустил пуще, и она сжалась в комок под зонтом. Земля под нею постепенно промокала, и она решила сесть на один из журналов, но передумала: кто знает, вполне может статься, что ей придется торговать этими журналами, чтобы иметь средства на жизнь!

Опустив голову на колени, она прошептала:

— Николас, ну где же ты?!

Она вспомнила вечер первого дня, когда они повстречались и когда она рыдала в сарайчике для хранения сельскохозяйственных орудий. Николас тогда пришел к ней и сказал, что услышал, как она «призывает» его! Если это сработало тот вечер, может, подействует и сейчас?!

Не поднимая головы от колен, она сконцентрировала все внимание на Николасе, умоляя его вернуться. Сначала она представила его себе верхом на лошади — как он подъедет к ней, — а потом принялась вспоминать о часах, проведенных с ним. С улыбкой она вспоминала об обеде — выбор блюд она осуществляла сама! — который хозяйка гостиницы приготовила для них с Николасом: вареная кукуруза в початках, плоды авокадо, барбекю на ребрышках, а на десерт — сок манго! Николас тогда радовался и смеялся, как младенец. И она стала вспоминать мелодию, которую он наигрывал потом на фортепьяно, и то, как он наслаждался чтением книг и какие критические замечания отпускал по поводу современной моды!

— Приди же ко мне, Николас! — прошептала она. — Ну, приди же ко мне!

Сумерки сгустились, и дождь продолжал идти — тяжелый, холодный дождь, — когда вдруг появился Николас на своем огромном вороном жеребце.

Улыбаясь, она сказала:

— Я знала, что ты придешь!

Но он и не думал улыбаться, а наоборот, глядел на нее с раздражением.

— Вас желает видеть леди Маргарет! — сообщил он.

— Твоя мать?! — воскликнула Дуглесс. — Так твоя мать желает видеть меня?! — Из-за шума дождя она не была вполне уверена, но ей показалось, что в какое-то мгновение Николас растерялся, услыхав ее слова. — Ну, хорошо! — сказала она и, встав, подала ему свой зонтик, а потом протянула руку, чтобы он помог ей сесть рядом с ним на лошадь.

Однако, к ее изумлению, он, забрав у нее зонтик, стал с интересом изучать, как он работает, а потом раскрыл его над своей головой и поехал с ним прочь, оставив Дуглесс стоять в лесу, под струями дождя, которые буквально обрушивались теперь на нее!

— Из всех возможных… — начала было она и умолкла: а может, предполагается, что в то время, как он едет верхом, она должна следовать за ним пешком?!

Она отступила назад, под свое дерево, где было еще сравнительно сухо. Через непродолжительное время Николас вернулся, и зонт был все так же развернут у него над головой.

— Вам следует отправиться со мной! — сказал он.

— По-твоему, я должна тащиться пешком, что ли?! — заорали она. — Ты, значит, будешь ехать верхом, а я, видимо, должна переться по грязи и болотам за тобою следом, а ты еще и зонтик у меня отобрал! Это означали твои слова?! Да?!

Похоже, испытывая некоторое, правда непродолжительное, замешательство, Николас отозвался:

— Никогда не слышал более странных речей, чем эти!

— Они не более странные, чем твои давным-давно устаревшие представления! — сердито воскликнула Дуглесс. — Вот что, Николас: я замерзла, голодна и на мне не останется сухого места! Давай, помоги мне сесть на твою лошадь и поедем повидаться с твоей матушкой!

Изобразив на лице подобие ухмылки, Николас протянул ей руку, и Дуглесс, ухватившись за нее, поставила ногу на его ногу в стремени и прыгнула на лошадь — не в седло, на котором восседал он, а прямо на жесткую и неспокойную на бегу спину жеребца. Дуглесс хотела ухватиться руками за талию Николаса, но он, оторвав ее руки от себя, поместил их на высокий задник своего седла, а затем передал ей зонтик.

— Держите эту штуку надо мной! — распорядился он и пришпорил коня.

Дуглесс не успела ответить что-нибудь резкое, так как теперь все ее внимание было сосредоточено на лошади. Ей пришлось крепко держаться обеими руками всю дорогу, пока они скакали куда-то, а зонт, свесившийся в сторону, был совершенно бесполезен. Сквозь пелену дождя перед Дуглесс промелькнули какие-то лачуги, она видела каких-то людей, работавших на полях, — к дождю они, очевидно, относились терпеливо.

— Может, хоть он вымоет их! — пробормотала она себе под нос, изо всех сил стараясь удержаться на лошади.

Из-за того, что она сидела за Николасом, а он был слишком высок ростом, чтобы разглядеть что-либо впереди, она не заметила дома, пока они не подъехали к нему вплотную. Перед ними была высокая каменная ограда, а за нею, в глубине, стоял каменный трехэтажный особняк.

Какой-то мужчина в одеждах, слегка напоминавших те, что были на Николасе — никакой мешковины! — подбежал к ним и ухватил лошадь под уздцы. Николас спешился и нетерпеливо похлопывал себя по ладони перчатками для езды, в то время как Дуглесс со своей тяжелой сумкой и зонтом с трудом сама слезла с коня.

Когда наконец и она оказалась на земле, слуга распахнул калитку, и Николас прошел в нее, явно рассчитывая, что Дуглесс последует за, ним. Она так и поступила: поспешила следом, по выложенной кирпичами Дорожке, потом вверх по лестнице и через кирпичную галерею, наконец вошла в дом.

Слуга с угрюмо-торжественным выражением лица стоял перед ними, ожидая, когда можно будет принять у Николаса его плащ и промокшую насквозь шляпу. Дуглесс закрыла зонтик, Николас взял его у нее и стал заглядывать внутрь, явно стараясь понять, как именно он устроен. Но после того, как он так обходился с нею всю дорогу, она вовсе не была намерена объяснять ему это! Вырвав зонтик у него из рук, Дуглесс передала его слуге, и у того глаза округлились от удивления.

— Это — моя вещь! — заявила она ему. — Постарайтесь-ка это запомнить и не позволяйте пользоваться им никому другому!

Николас лишь взглянул на нее и фыркнул. Дуглесс же, взвалив на плечо сумку, тоже посмотрела на него. Она начинала думать, что он — вовсе не тот мужчина, в которого она некогда влюбилась: тот, ее Николас, никогда бы не позволил женщине трястись где-то позади себя на конском хребте!

Отвернувшись от нее, Николас стал подниматься по лестнице, и замерзшая Дуглесс, оставляя за собой мокрые следы, последовала за ним. По пути она могла бросить лишь беглый взгляд на интерьер, но дом явно выглядел совсем не таким, каким изображались особняки елизаветинских времен в туристических справочниках, которые она просматривала. Начать с того, что дерево панелей не потемнело за четыреста лет! Здесь на всех стенах дубовые панели были золотистого цвета, и весь интерьер был расцвечен яркими красками. По штукатурке над панелями были написаны картины, изображавшие людей на лугах. На стенах висели красивые, новые, с яркой вышивкой гобелены и ковры из шерсти. На расставленных столах отсвечивала серебром посуда, а на полу, к удивлению Дуглесс, были постелены соломенные циновки и просто насыпана солома. В верхних покоях стояла резная деревянная мебель, тоже совершенно новая, как если бы ее изготовили всего лишь на прошлой неделе. На одном из столиков стоял высокий, с красивыми чеканными узорами сосуд для воды, сделанный из какого-то желтого металла, скорее всего из золота!

Не успела Дуглесс спросить Николаса о кувшине, как тот, распахнув дверь, прошел внутрь одной из комнат.

— Ведьму я доставил! — услышала она голос Николаса. Ну, ладно, погоди! — ожесточилась Дуглесс, отвлекаясь от сосуда, и поспешила следом за Николасом. Комната — а вернее, зала, — в которую она вошла, была прекрасна: большая, потолки высокие, на стенах — еще более красивые дубовые панели, а над ними, прямо по штукатурке, нарисованы цветастые бабочки, птицы и всякие животные. Вся мебель в комнате, кушетка у окна и огромная кровать были приятно декорированы разбросанными подушками и свисающими сверху занавесями из блестящего шелка, по которому шла сплошная, выполненная золотой и серебряной нитью, яркая вышивка. Ценность всех предметов в комнате, начиная с кубков и сосудов для питья и кончая зеркалом и гребнями, было трудно даже приблизительно представить, так как все было изготовлено из золота или серебра и инкрустировано драгоценными каменьями. Вдобавок ко всему зала была наполнена дивным сиянием.

— Боже ты мой! — воскликнула потрясенная Дуглесс.

— Подведите-ка ее ко мне поближе! — раздался чей-то повелительный голос.

С трудом оторвав взгляд от убранства комнаты, Дуглесс посмотрела на кровать с четырьмя изукрашенными великолепной резьбой ножками. Там, за свисающими занавесями из пурпурного шелка, переливающегося цветами, вышитыми золотой нитью, на постели возлежала женщина в белой ночной рубашке, вышитой черным на отворотах и на гофрированном вороте. Вид у дамы был довольно строгий, а разрез глаз, насколько могла заметить Дуглесс, напоминал глаза Николаса.

— Пройдите сюда! — скомандовала женщина, и Дуглесс подошла к ней поближе.

Голос у женщины, несмотря на повелительный тон, был сдавленным и хриплым, как бывает при простуде.

Лишь приблизившись к кровати, Дуглесс увидела, что левая рука у женщины лежит на положенной поперек постели подушке и какой-то мужчина внушительного вида в длинном камзоле из черного бархата, склонившись над нею, пытается…

— Это что, пиявки? — в испуге вытаращив глаза, спросила Дуглесс.

На руке дамы, казалось, кишели черные червяки. Дуглесс не обратила внимания на то, какими взглядами обменялись леди Маргарет и ее сын.

— Мне сообщили, что вы — ведьма и способны высекать огонь из кончиков пальцев, — сказала дама.

— А это больно? — спросила в ответ Дуглесс, не в силах отвести взор от пиявок.

— Ну да, больно, — раздражаясь, ответила женщина. — Я желала бы посмотреть на эту огненную магию!

Отвращение, которое испытала Дуглесс при виде пиявок на руке женщины, заглушило в ней чувство страха из-за того, что ее считают ведьмой. Пройдя вперед, она поставила свою дорожную сумку на столик рядом с кроватью, небрежно отодвинув в сторону красивую серебряную шкатулочку с инкрустированной изумрудами крышкой.

— Вам не следует позволять этому мужчине проделывать такое с собой! — заявила она. — Насколько я могу судить по вашему голосу, у вас просто-напросто довольно сильная простуда. А голова у вас болит? Вы чихаете? Упадок сил ощущаете?

Уставившись на нее широко открытыми от удивления глазами, дама только кивнула в ответ.

— Так я и думала! — воскликнула Дуглесс и принялась рыться в своей сумке. — Если вы прикажете этому человеку снять с вас этих отвратительных существ, то я излечу вас от простуды! — сообщила она. — А, вот и они! Нашла! Таблетки от простуды! — радостно вскричала Дуглесс, вытаскивая упаковку из сумки.

— Но, мама, — заговорил Николас, выступая вперед, — вы же не можете…

— Уйди, Николас! — распорядилась леди Маргарет. — И вы тоже уходите! — добавила она, обращаясь к лекарю.

Мужчина собрал пиявок с руки леди Маргарет и засунул в обтянутую кожей коробочку.

— Вам нужно выпить стакан воды, — сказал он.

— Вина! — приказала леди Маргарет, и Николас подал ей высокий серебряный кубок с вином, инкрустированный грубовато обработанными драгоценными камнями.

Почувствовав необычность суматохи, происходившей в зале, Дуглесс внезапно осознала, насколько храброй женщиной является леди Маргарет. Или же глупой! — не могла не подумать она, — глупой, если решается принять лекарство от незнакомки. Вручая леди Маргарет таблетку от простуды, она сказала:

— Вот, проглотите, и минут через двадцать вы почувствуете ее действие!

— Мама! — начал было Николас, но леди Маргарет отмахнулась от него и проглотила таблетку.

— Если вы причините ей зло, то заплатите за это! — прошипел Николас на ухо Дуглесс, но она покорно снесла это. А что, если жительницам Англии эпохи Елизаветы противопоказаны таблетки от простуды и у леди Маргарет начнется от них аллергия? — встревожилась Дуглесс.

Она все так же покорно стояла на месте, с нее струилась вода, и она дрожала от холода. Мокрые волосы прилипли к голове, но никто и не подумал предложить ей полотенце! Было ощущение, будто все находившиеся в комнате прямо-таки дыхание затаили, взирая на леди Маргарет, распростершуюся на вышитых подушках. Дуглесс нервно переминалась с ноги на ногу и только тут заметила, что в комнате за прикроватными занавесями находится еще кто-то. Она смогла разглядеть лишь, что это женщина в длинной юбке, затянутая в тесный корсаж.

Дуглесс кашлянула, и стоявший у постели Николас бросил на нее быстрый взгляд.

Должно быть, это были самые продолжительные в жизни Дуглесс двадцать минут, пока она, замерзшая и издерганная, стояла там в ожидании, когда таблетка начнет оказывать действие. Но когда она наконец-то подействовала, все произошло стремительно: пазухи носа у леди Маргарет очистились, и у нее пропало то жуткое ощущение удушья, которое бывает при простуде.

Выпрямившись, леди Маргарет уселась в постели и с нескрываемым удивлением произнесла:

— Я поправилась!

— Еще не вполне! — отозвалась Дуглесс. — Таблетки просто избавляют от симптомов. Вам нужно еще оставаться в посте-ми и побольше пить — апельсиновый сок… или что там еще у вас есть.

Женщина, находившаяся за спиной у Дуглесс, вышла из тени, поспешно приблизилась к леди Маргарет и, склонясь над нею, принялась поправлять покрывала.

— Повторяю вам, что я — в порядке! — вновь сказала леди Маргарет. — А вы, — воскликнула она, обращаясь к лекарю, — подите вон! — Тот, пятясь, выскочил из комнаты. — Ты же, Николас, — продолжала она сыпать распоряжениями, — забери ее, накорми, обсуши, дай ей одежду и завтра поутру приведи ко мне! И пораньше!

— Что, я? Я?! — недовольно переспросил Николас. — Я должен?!

— Ты ее отыскал, ты и несешь за нее ответственность! А теперь — ступайте оба! — скомандовала дама.

Николас глянул на Дуглесс и закусил верхнюю губу.

— Идем! — сказал он ей, и в голосе его отчетливо слышались гнев и отвращение.

Она пошла за ним, но в холле остановилась и сказала:

— Николас, нам нужно поговорить! Обернувшись к ней все с тем же выражением неудовольствия на лице, он ответил:

— Нет, сударыня, с вами нам говорить не о чем! — И, выгнув бровь дугой, добавил:

— К вашему сведению, я — сэр Николас, рыцарь ее величества королевы! — И, резко отвернувшись от нее, он зашагал прочь.

— Сэр Николас? — переспросила она, поспешая за ним, — Но разве не «лорд Николас»?!

— Я — всего только рыцарь! — ответил он. — Это мой брат — лорд.

Замерев на месте, Дуглесс воскликнула: