Монтгомери - Рыцарь

— Брат? Ты хочешь сказать — Кит? Так Кит жив, да? Николас опять повернулся к ней, и лицо его исказила гримаса гнева:

— Вот что, — вскричал он, — я не знаю ни кто ты такая, ни как тебе удалось что-то пронюхать о моей семье, но я тебя, ведьму, предупреждаю: стоит тебе навредить здесь хоть кому-нибудь, пусть хоть один-единственный волосок у матери на голове изменит из-за тебя цвет, и тебе жизнью придется заплатить мне за это! И не воображай, что ты сможешь опробовать свои ведьмины штуки на моем брате!

Опять повернувшись к ней спиной, он пошел дальше. Дуглесс же, не сказав в ответ ни слова, побрела за ним. Замечательно, просто замечательно, — сердито думала она. — Я, стало быть, проделываю весь этот путь в четыреста лет длиной, являюсь сюда, чтобы сохранить Николасу голову, а он единственное, что смеет делать в ответ, так это угрожать мне смертью! Как же в таком случае заставить его выслушать меня?!

Они поднялись по лестнице на самый верх, и, распахивая перед нею дверь, Николас сказал:

— Вы будете спать здесь!

Она прошла внутрь. Помещение это весьма отличалось от красивых, наполненных всяческими сокровищами комнат, которые она видела по пути. Это была попросту крохотная каморка, даже без окна; в углу валялся скомканный матрас, а на нем — грязное шерстяное одеяло.

— Здесь я оставаться не могу! — в ужасе воскликнула Дуглесс, но, обернувшись, увидела, что Николас уже вышел. До нее донесся звук поворачиваемого ключа.

Она заорала и стала колотить кулаками в тяжелую дверь, но он и не подумал открыть!

— Ублюдок! — воскликнула она и села на пол возле двери. — Ублюдок проклятый! — прошептала она, оставаясь в одиночестве в темной каморке.

Глава 13

Ни той ночью, ни утром никто не явился к Дуглесс, чтобы выпустить ее. У нее не было ни воды, ни еды, ни света. В углу стояла старая деревянная бадья, и она догадалась, что та предназначена для отправления естественных надобностей. Она попыталась улечься на матрас, но уже через несколько минут почувствовала, что по всему ее телу ползают какие-то крохотные кусачие насекомые. Почесываясь, она вскочила с матраса и, сев на пол, прижалась к холодной каменной стене.

О том, что настало утро, она догадалась по слабому свету, пробившемуся под дверь каморки со стороны, видимо, близкого коридора. Всю ночь она так отчаянно скреблась из-за тварей, которые ползали у нее по телу, что па коже в нескольких местах появились кровоточащие расчесы. Она все ждала, что вот-вот кто-то придет и выпустит ее: ведь леди Маргарет сказала, что желает видеть ее, Дуглесс, рано поутру! Никто, однако, за нею не приходил!

Поднеся руку к лучу света, пробившемуся из-под двери, Дуглесс поглядела на свои часики: если время на них соответствовало елизаветинскому исчислению, то, похоже, уже наступил полдень, но никто и не думает выпускать ее!

Она постаралась не впадать в отчаяние и чем-то занять себя. Поэтому вновь и вновь перебирала в памяти все подробности рассказа Ли о событиях, приведших к казни Николаса. Она должна каким-то образом помешать Летиции и Роберту Сидни использовать в своих интересах Николаса!

Но что она вообще может сделать, если ее заперли в эту темную, полную кусачих насекомых каморку?! И, похоже, Николас не только не желает выслушать ее, но даже проявляет к ней ненависть! Она все пыталась вспомнить, что именно сказала ему вчера, когда они впервые встретились, и что могло бы так оскорбить его. Может, это произошло из-за того, что она упомянула его дражайшую Летицию?!

В комнате было холодно, и Дуглесс вся дрожала, почесывая зудящую голову. В двадцатом столетии она всегда имела возможность надеяться на доброе имя и деньги семейства Монтгомери! Хотя до вступления в права наследования ей было еще далеко, тем не менее она знала, что денежки никуда не делись и поэтому можно было предложить целый миллион долларов за необходимые ей сведения!

Но здесь, в шестнадцатом веке, у нее ничего нет, и сама она — никто! Все, чем она располагает, это ее дорожная сумка с различными чудесными предметами в ней, да ее собственные мозги! И все же надо как-то убедить этих людей, что они не могут просто так затолкать ее в темницу и оставить там гнить! В первый раз, когда Николас являлся к ней, она не сумела получить информацию, способную предотвратить его казнь, но уж теперь-то она не оплошает! На этот раз она намерена добиться своего, вне зависимости от того, что ей придется делать ради этого!

Она встала с пола, и энергия забила в ней ключом, вытесняя чувство апатии. Отец, бывало, любил рассказывать дочерям истории о предках, всех этих Монтгомери, живших в Англии, в Шотландии, в Америке, — это были бесчисленные повествования о героических деяниях и чудесных избавлениях, и им не было конца!

— Но если уж они были способны проделать все это, то могу и я! — громко произнесла Дуглесс. — Эй, Николас, — решительно крикнула она. — Иди же сюда и выпусти меня из этой отвратительной каморки! — Прикрыв глаза, она стала медитировать о Николасе, воображая его приходящим сюда за нею.

И действительно: не слишком-то ему много времени потребовалось, чтобы «услышать» ее! Когда он настежь распахнул дверь, лицо его пылало гневом.

— Николас, — сказала она, — я хочу поговорить с тобой! Но он, не глядя на нее, сказал:

— Мать просила привести вас.

Дуглесс, спотыкаясь, побрела следом за ним, так как ноги ее из-за долгого сидения ослабели, а глаза никак не могли привыкнуть к свету в коридоре.

— Ты пришел, потому что я звала тебя! — сказала она. — Между нами — особые узы, и если б ты позволил мне объяснить…

Остановив ее жестом руки, он взглянул на нее:

— Я не желаю слушать то, что вы собираетесь мне сказать!

— Но не можешь ли ты тогда объяснить, за что сердишься на меня? Что я такого сделала?

Смерив ее с головы до ног презрительным взглядом, он ответил:

— Вы обвиняете меня в предательстве! Вы пугаете деревенских жителей! Вы порочите имя женщины, на которой я собираюсь жениться! Вы околдовали мою мать! Вы… — И, понизив голос, он договорил:

— Да вы только одна и занимаете все мои мысли!

— Николас, — произнесла она, кладя ладонь ему на руку, — я знаю, что покажусь тебе странной, но если бы ты выслушал меня и позволил мне объяснить…

— Нет! — воскликнул он. — Я уже попросил брата отправить вас отсюда. Пусть жители деревни заботятся о вас!

— Заботятся? Они? — прошептала Дуглесс, вздрогнув при воспоминании об этих грязных бабах в деревне. Можно не сомневаться: эти старые карги с гнилыми зубами с удовольствием забросали б ее камнями, дай им только волю! — И ты сделал бы такое со мной, да?! И это после того, как я тебе столько помогала?! — Она уже перешла на крик! — Значит, после того, как я проделала путь в четыреста лет длиною, ты намерен взять и попросту вышвырнуть меня на улицу, да?!

Пристально глядя на нее, он ответил:

— Такие вещи решает мой брат! — потом повернулся и пошел вниз по лестнице.

Дуглесс старалась не отставать от него и как-то сдержать свой гнев, чтобы хорошенько все обдумать. Надо сделать что-то такое, чтобы не позволить им вышвырнуть ее из относительно безопасного обиталища прямо в уличную грязь! И, похоже, орудием ее спасения суждено стать леди Маргарет!

Оказалось, что леди Маргарет опять лежит в постели, и Дуглесс сразу поняла, что таблетка перестала действовать — она была рассчитана на двенадцать часов.

— Вы должны дать мне еще одну из Ваших магических таблеток! — сказала леди Маргарет, откидываясь на подушки.

Несмотря на голод, усталость и чувство страха, Дуглесс сообразила, что теперь самое время пустить в ход весь свой интеллект.

— Леди Маргарет, — заявила она, — я — никакая не ведьма, а просто-напросто скромная несчастная принцесса, ограбленная разбойниками и вынужденная обратиться к вам за помощью, пока мой дядя-король не приедет за мною!

— Вы — принцесса?! — спросила леди Маргарет.

— Что? Король?! — почти закричал Николас. — Но, мама, я… Леди Маргарет жестом приказала ему умолкнуть.

— Кто же ваш дядя? — спросила она.

— Король Ланконии, — набрав в грудь побольше воздуха, произнесла Дуглесс.

— Я слышала об этой стране, — проговорила леди Маргарет.

— Да никакая она не принцесса! — воскликнул Николас. — Вы только посмотрите на нее!

— К вашему сведению, у нас, в нашей стране, все носят подобные одежды! — крикнула Дуглесс. — Вы что: намереваетесь вышвырнуть меня на улицу, рискуя навлечь этим на себя гнев короля, да?! — И, вновь подняв взор на леди Маргарет, она добавила:

— Мой дядя проявил бы значительную щедрость к приютившему меня!

Дуглесс видела, что леди Маргарет внимательно обдумывает услышанное.

— И я могу быть весьма полезной вам, — поспешно продолжила она. — У меня полным-полно таблеток от простуды, и еще масса всяких занимательных вещей в сумке! И я…. — Что бы еще ей такое сказать?! — лихорадочно размышляла Дуглесс и выпалила:

— И еще я могу рассказывать различные истории. Целыми сотнями!

— Но, мама, не можете же вы всерьез думать… — начал Николас. — Да она же ничем не лучше любой шлендры!

Дуглесс догадалась, что он имел в виду женщину дурного поведения. Прищурившись от злости, она глянула на него и заявила:

— Да уж кому бы это говорить! Ведь вы с Арабеллой Сидни просто отцепиться друг от друга не в состоянии!

Николас, побагровев, шагнул было к ней, но леди Маргарет, стараясь сдержать смех, закашлялась.

— Николас, пришли-ка ко мне Гонорию! И побыстрее! Ступай же! — распорядилась она.

Бросив еще один гневный взгляд на Дуглесс, Николас послушно вышел из комнаты.

Леди Маргарет поглядела на Дуглесс и сказала:

— Вы меня забавляете! Хорошо, вы можете остаться здесь, под моим покровительством, а мы отправим гонца в Ланконию и справимся о вашем дяде.

Проглотив комок в горле, Дуглесс поинтересовалась:

— И сколько же времени это займет?

— Месяц или более того, — ответила леди Маргарет и, испытующе глядя на Дуглесс, спросила:

— Так вы отрекаетесь от вашей истории?

— Нет, разумеется! — ответила та. — Мой дядя и вправду король Ланконии! — Или будущий король! — мысленно поправилась Дуглесс.

— Ну, хорошо, а теперь давайте вашу таблетку! — проговорила леди Маргарет, откидываясь на подушки. — А потом можете идти.

Дуглесс уже стала было доставать из сумки очередную таблетку, но затем, помедлив немного, спросила:

— А где я буду сегодня спать?

— Мой сын вас отведет, — ответила леди Маргарет.

— Но ваш сын уже запирал меня на ночь в какой-то крохотной комнатушке, где вся постель кишела насекомыми!

По выражению лица леди Маргарет можно было с уверенностью сказать, что в поступке сына она не видела ничего плохого.

— Я хочу, чтобы мне отвели подобающую мне комнату и выдали бы кое-что из платья, так чтобы народ не таращился на меня. И еще я хочу, чтобы ко мне относились с уважением, соответствующим… моему положению в свете. И еще я хочу принять ванну.

Леди Маргарет смерила ее ледяным взглядом своих темных глаз, и Дуглесс тотчас стало ясно, откуда у Николаса его императорские замашки!

— Осторожнее! — сказала леди Маргарет. — Смотрите, не переусердствуйте в своем стремлении забавлять меня!

У Дуглесс коленки задрожали от страха, но она не подала виду. Когда-то, будучи еще ребенком, она посетила музей восковых фигур и видела там средневековую камеру пыток! И дыбу видела! И эту, «Железную Девушку» тоже!

— Я вовсе не стремилась выказать хоть малейшее неуважение к вам, миледи, — мягко проговорила она. — Я отработаю все затраты на мое содержание. И я постараюсь и дальше развлекать вас! — Точь-в-точь — Шехерезада! — думала Дуглесс. — Однако же, если я не стану развлекать эту даму, быть мне назавтра без головы!

Леди Маргарет какое-то время внимательно разглядывала ее, и Дуглесс поняла, что сейчас решается ее судьба.

— Ладно, вы станете прислуживать мне, — произнесла наконец леди Маргарет, — а Гонория…

— То есть вы хотите сказать, что я могу остаться?! — обрадовалась Дуглесс. — О, леди Маргарет, вы об этом не пожалеете, обещаю! Я научу вас играть в покер. Стану рассказывать вам всяческие истории. Перескажу все сочинения Шекспира. Впрочем, последнего лучше не делать: иначе все может пойти кувырком! Я расскажу про… ну вот: про «Волшебника из страны Оз» и про «Мою прекрасную леди»! Вполне вероятно, я даже сумею вспомнить какие-нибудь мелодии песен и слова к ним! — И она принялась напевать: «Я танцевать бы мог всю ночь!»

— Гонория! — громко распорядилась леди Маргарет. — Возьми ее к себе и одень!

— И еще: мне надо поесть и вымыться в ванной! — напомнила Дуглесс.

— Таблетку давайте! — потребовала леди Маргарет.

— Ах да, ну, конечно же! — проговорила Дуглесс, подавая ей таблетку. Проглотив ее, леди Маргарет заявила:

— А теперь позвольте мне отдохнуть! Гонория присмотрит за вами. Эй, Гонория, она с тобой останется!

Дуглесс даже и не заметила, что в комнату кто-то вошел. Похоже, это была та самая женщина, которая находилась в спальне и вчера ночью, но рассмотреть ее лицо Дуглесс не могла, так как она все время смотрела куда-то в сторону. Выйдя из комнаты, Дуглесс последовала за Гонорией.

Теперь она чувствовала себя более уверенно, зная, что у нее еще есть какое-то время, пока леди Маргарет не выяснит, что никакая она не принцесса. Интересно, а ложь в присутствии высокородной дамы тут, у них, смертью карается или только пытками? — размышляла Дуглесс. — Ладно, вполне вероятно, что, если она сумеет достаточно хорошо развлекать леди Маргарет, та и не станет выяснять, принцесса она или нет. Да и кроме того, за месяц Дуглесс успеет выполнить то, что она задумала!

Прижимая к себе свою сумку, Дуглесс шла за Гонорией. Ее комната оказалась рядом с комнатой леди Маргарет. Она была примерно вполовину меньше спальни леди Маргарет, но достаточно большая и очень уютная. Выложенный белым мрамором камин, большая кровать на ножках, несколько табуреток, два деревянных кресла, украшенных резьбой, а в ногах кровати — сундук. В окна были вставлены маленькие, в форме восьмигранников стеклянные панели, и сквозь них в комнату проникали лучи солнца.

Разглядывая эту славную комнату, Дуглесс даже несколько расслабилась: что ж, стало быть, ей удалось-таки избавиться от угрозы быть вышвырнутой на улицу!

— А что, санузел тут где-нибудь имеется? — спросила она у Гонории, стоявшей к ней спиной.

Однако женщина и не думала повернуться лицом.

— Ну, уборная есть у вас? — пояснила Дуглесс. Все так же не оборачиваясь, женщина указала рукой на маленькую дверь в обитой панелями стене. Открыв ее, Дуглесс обнаружила за ней каменный стульчак с прорезанным в нем отверстием — копия тех туалетов, которые обычно сооружают где-нибудь за городом, вне дома. Воняло там совершенно немилосердно! Рядом со стульчаком валялась пачка бумаги — толстой, плотной бумаги, полностью исписанной с обеих сторон. Взяв в руку один такой листочек, она пробормотала:

— Так вот что случилось со всеми документами эпохи средних веков! — Быстро сделав свои дела, она поспешила покинуть уборную.

Вернувшись в комнату, она увидела, что Гонория открыла сундук и, извлекая из него различные одежды, кладет их на постель. Затем Гонория вышла, а Дуглесс стала расхаживать по комнате и все разглядывать придирчивым взглядом. Здесь уже не было никаких золотых и серебряных украшений, как в комнате леди Маргарет, но зато повсюду были ткани с вышитыми на них рисунками. В свое время Дуглесс видела кое-какие образцы вышитых тканей эпохи королевы Елизаветы в музеях, но там они были старыми и поблекшими. А здесь подушки, например, так и сияли вышивкой, ничуть не потускневшей от времени или долгого служения.

Она продолжала расхаживать по комнате, дотрагиваясь до всего и восхищаясь яркими красками вышивок. Прямо-таки — новая античность! — думала она, яростно расчесывая укусы на спине.

Спустя некоторое время дверь распахнулась, и двое мужчин втащили в комнату большую деревянную лохань. Одеты мужчины были в узкие камзолы из красной шерстяной ткани и в штаны — вроде тех, что были на Николасе, а также в черные нитяные чулки. Ноги у обоих были сильными и мускулистыми.

Да, кое-что хорошее можно отыскать и в елизаветинской эпохе! — отметила Дуглесс, с восхищением разглядывая ноги мужчин.

Вслед за мужчинами в комнату вошли четыре женщины с ведрами горячей воды, от которой шел пар. На женщинах были лишь тесные корсажи, простого фасона длинные шерстяные юбки, а на головах — небольшие шапочки. У двух женщин на лицах были оспины.

Когда лохань до половины наполнили водой, Дуглесс принялась раздеваться, и Гонория наконец-то повернулась к ней. Она оказалась бледной женщиной с простецким, маловыразительным лицом, не хорошенькой, но и не уродиной.

— Привет! Я — Дуглесс Монтгомери! — проговорила Дуглесс, протягивая Гонории руку для рукопожатия.

Гонория, похоже, не знала, как ей быть, так что Дуглесс сама взяла ее руку и пожала, заметив:

— Значит, мы с вами будем соседками, да? Несколько озадаченно поглядев на Дуглесс, Гонория сказала:

— Да, верно. Леди Маргарет приказала, чтобы вы остались у меня. — Голос у нее был мягкий и мелодичный, и Дуглесс увидела, что Гонория — совсем молоденькая, быть может, чуть старше двадцати.

Без особых колебаний сбросив с себя одежду, Дуглесс уселась в лохань, а Гонория, подобрав ее наимоднейшего фасона одежду, принялась ее внимательно разглядывать.

Дуглесс взяла приготовленный для нее кусок мыла, по виду напоминавший осколок затвердевшей лавы, разве что — в более жестком исполнении, который мылил почти столь же успешно, как мылился бы камень.

— Вы не подадите мне сумку, будьте добры! — попросила она Гонорию. И Гонория, каким-то тяжелым взглядом оглядев нейлоновую поверхность сумки, поднесла ее и поставила рядом с лоханью на пол, а затем стала смотреть, как Дуглесс расстегивает на ней «молнию». Достав из сумки маленькую упаковку мыла — она, выезжая из гостиниц, всегда норовила прихватить с собой эти приятно пахнущие кусочки, — Дуглесс принялась намыливаться.

Теперь уже Гонория не стала таить любопытства и с удивлением глазела на то, как моется Дуглесс.

— Вы не могли бы рассказать мне немного о здешних местах? — попросила ее Дуглесс. — Ну, кто тут живет? И еще расскажите мне про Кита и про Николаса, и про то, обручен ли уже Николас с Летицией, и есть ли в доме слуга по имени Джон Уилфред, и все, что знаете об Арабелле Сидни!

Усевшись в кресло, Гонория попыталась ответить на вопросы Дуглесс, а сама в изумлении следила за тем, как Дуглесс расходует это свое удивительное мыло и как взбивает в пену шампунь на волосах.

Насколько сумела понять Дуглесс, внимая рассказу Гонории, в своем путешествии во времени она попала в те ранние годы зрелости Николаса, когда только-только состоялось его обручение. Николас еще не успел натворить глупостей с Арабеллой на столе, а что до Джона Уилфреда, то, по-видимому, это была личность столь ничтожная, что Гонория и понятия не имела, кто это такой. Отвечая Дуглесс на любые вопросы, которые та задавала ей, Гонория, однако, избегала высказывать о чем-либо собственное мнение и не желала сплетничать.

После того, как Дуглесс вымыла тело и голову, Гонория подала ей грубое и жесткое льняное полотенце. Дуглесс вытерлась им, обсушила волосы, и Гонория помогла ей одеться.

Первым делом полагалось надеть некое длинное, напоминающее ночную рубашку, одеяние, очень простенькое, но из тонкого полотна.

— А как насчет трусов? — спросила Дуглесс. Гонория смотрела на нее с недоумением.

— Ну, штаны. Понимаете? — И Дуглесс подхватила с крышки сундука, куда их положила Гонория, свои розовые трусики с кружавчиками. Однако Гонория продолжала смотреть пустыми глазами.

— Вниз ничего не надевают, — наконец произнесла она.

— Бог ты мой! — воскликнула Дуглесс, широко раскрыв от удивления глаза: ну кто бы мог подумать, что трусы — изобретение совсем недавнее?!

— Что ж, будучи в Риме… — пробормотала она и отложила свои трусики в сторону.

К следующей части туалета — поданному Гонорией корсету — Дуглесс оказалась неготовой: весь ее опыт в отношении корсетов был почерпнут из фильма «Унесенные ветром», в котором Мэмми затягивала шнуровку корсета на Скарлетт, но корсет тот был…

— Стальной, что ли? — прошептала Дуглесс, разглядывая то, что вручила ей Гонория.

Да, он и впрямь был изготовлен из тонких, гибких металлических полосок, сверху обтянутых шелком, а по одной стороне его шел ряд металлических крючков, и, так как корсет был не новым, то сквозь обтягивающие полоски ткани проступала ржавчина. Гонория как-то поместила ее в корсет, и Дуглесс подумала, что можно и в обморок грохнуться! Ребра у нее были сдавлены, талия оказалась дюйма на три тоньше, чем прежде, а груди сплющенными.

Желая чуточку передохнуть, Дуглесс вцепилась в стойку для надкроватных занавесей.

— Подумать только, а я-то все жаловалась, что, мол, колготки у меня тесные! — пробормотала она.

Поверх корсета она надела падающую пышными складками льняную рубаху с длинными рукавами, гофрированный воротничок и манжеты были красиво вышиты черным шелком.

Вокруг талии крепился кринолин в стиле Скарлетт О'Хара, героини «Унесенных ветром», — какое-то подобие юбки из полотна со вставленной в нее проволокой, так что все сооружение походило на идеальной формы колокол.

— Это же юбка с фижмами, — ответила Гонория на вопрос Дуглесс и недоуменно поглядела на нее: как это можно не знать такой простой вещи!

— Что-то стало очень тяжело! Еще что-то намечается? — осведомилась Дуглесс.

Теперь поверх юбки с фижмами Гонория надела на нее еще одну юбку из тонкой шерсти.

На эту, как бы нижнюю, юбку была надета еще одна — на этот раз из тафты изумрудно-зеленого цвета. Дуглесс слегка приободрилась: при движении тафта шуршала, и ткань была просто великолепна!

Вслед за юбкой Гонория взяла с кровати платье — из парчи, цвета ржавчины, с огромным абстрактным рисунком в виде черных цветов. Не очень-то просто было влезть в него! В области плеч была целая сеть шелковых шнурков, переплетенных крест-накрест, с жемчужиной на каждом пересечении. Корсаж застегивался впереди, под вышитым поясом, и для этого использовалась система крючков и петелек, с виду казавшихся столь прочными, что за них, должно быть, можно было бы без всякой опаски цеплять армейские танки!

Рукавов платье не имело, их Гонория надевала и прикрепляла отдельно, натягивая на длинные рукава нижней рубахи из полотна. В плечах рукава были свободными и как бы вздутыми, а к низу сужались и на запястьях делались совсем узкими. Рукава не кроились из целого куска материи, а представляли собой полоски подрубленной тафты изумрудной расцветки, скреплявшиеся через каждые несколько дюймов особыми золотыми квадратиками, украшенными сверху еще жемчужинами.

Дуглесс потрогала жемчужинки, а Гонория торопливо и деловито стала ходить вокруг Дуглесс, держа в руке непонятный инструмент, что-то вроде вытянутой шляпной булавки, и сквозь прорези в рукавах принялась запихивать внутрь вылезавшие кусочки белой нижней рубахи.

Прошло уже полтора часа с того момента, как Гонория принялась надевать все эти наряды на Дуглесс, и это был еще не конец!

Настала очередь украшений из драгоценных камней. Вокруг теперь уже совершенно тонкой талии Дуглесс был закреплен пояс с золотыми пряжками и грубо обработанными изумрудами поверх него. Корсет был заколот в самой середине круглой эмалевой брошью с жемчужинами по краям, а от нее, уходя под мышки, протянулись две чешуйчатые золотые женщины. На одних одежды были из грубого полотна или шерсти, на других — шелковые; одни носили драгоценные украшения, на других их вовсе не было, попадались даже одетые в меха; кое-кто из мужчин был в штанах, как у Николаса, иные — в длинных камзолах. Почти все — молодые и, что особенно поразило Дуглесс, примерно того же роста, что и люди двадцатого века. Она не раз слышала, что в средние века люди были значительно ниже ростом, чем в последнем столетии. Но она тотчас заметила, что при своем росте — пять футов и три дюйма — она, как была маленькой по меркам двадцатого века, такой же маленькой осталась и в веке шестнадцатом. И еще она подметила, что в целом люди тут более стройные — видимо потому, что постоянно находятся в движении.

— А где комната Николаса? — спросила Дуглесс, и Гонория указала ей на закрытую дверь.

Спускаясь в длинных юбках по лестнице, Дуглесс должна была внимательно следить за каждым своим шагом, зато парчовый шлейф, который она придерживала рукой, побуждал ее чувствовать себя элегантной и богатой дамой.

Они шли к выходу через заднюю часть дома, и Дуглесс по пути заглядывала на мгновенье в красивые залы, где сидели, склонясь над пяльцами, пышно разодетые женщины. Выйдя наружу, они остановились на окруженной низенькой стеной кирпичной галерее, с каменной балюстрадой, и Дуглесс впервые получила возможность взглянуть отсюда на сад елизаветинской эпохи. Внизу, прямо перед нею, зеленели лабиринты сплошных живых изгородей, а справа, отделенный еще одной стеной, был огород, где на грядках, представлявших собою правильные прямоугольники, росли овощи и всякие пряные травы; посредине огорода находилось небольшое, восьмиугольной формы приятного вида строение. По левую руку от Дуглесс виднелись кущи фруктовых деревьев, меж которыми в центре возвышался какой-то странного вида холм с деревянной оградой на вершине.

— Что это? — спросила она у Гонории.

— Это — курган, — ответила та и поторопила ее:

— Ну, давайте же пройдем в сад!

Они сошли по кирпичным ступенькам вниз, пересекли приподнятую над уровнем земли дорожку для прогулок, протянувшуюся вдоль увитой розами стены. Гонория распахнула дубовую калитку, и они оказались в саду. Попутно Дуглесс обнаружила, что ее наряд сковывал движения лишь в верхней части, а начиная с талии и ниже он никак не мешал ей: вся тяжесть от нижних юбок ложилась не на ноги, а на фижмы, а отсутствие трусов порождало в Дуглесс весьма странное ощущение, будто она разгуливает совершенно голой.

Сад был очень милым, и ей особенно понравился идеальный порядок, в каком он содержался: растения здесь росли в соответствии с законами симметрии, и кругом царила абсолютная чистота. На глаза ей попались несколько работников — не менее четырех взрослых мужчин и пара подростков, — которые с помощью граблей и метел, а также, видимо, за счет собственного старания и делали садик столь привлекательным. Теперь она вполне понимала, почему Николас был удручен видом беллвудского парка. Но, разумеется, чтобы должным образом ухаживать за садом, требуется постоянный труд многих и многих людей!

По посыпанной гравием дорожке, что тянулась вдоль сада, Гонория привела ее к увитой виноградом беседке. Насколько могла заметить Дуглесс, на виноградных плетях не было ни одного увядшего листочка или пожелтевшего побега, повсюду свисали в изобилии еще незрелые гроздья винограда.

— Ой, как тут чудесно! — прошептала Дуглесс. — Я никогда не видела такого чудного сада!

Гонория на это лишь улыбнулась, а затем села на скамью под грушевым деревом, ветви которого красиво распластались по стене, взяла лютню с колен и спросила:

— Так вы сейчас станете меня учить?

Дуглесс села с нею рядом и развернула матерчатый сверток, принесенный для нее слугой. В нем был большой ломоть белого хлеба, не похожего на белый хлеб двадцатого века: он был более плотным и очень-очень свежим, а в корочке виднелись странной формы дырочки. Вкус его был божественным! Сыр же оказался острым и тоже совсем свежим. В бутылке из жесткой кожи оказалось кисловатое на вкус вино. Был в свертке и небольшой серебряный кубок.

— А что, воду тут не пьют? — спросила Дуглесс.

— Нет, вода плохая, — ответила Гонория, настраивая свою пузатенькую лютню.

— Плохая? То есть — непригодная для питья? — спросила Дуглесс, вспомнив виденные ею накануне хижины. Конечно, если обитатели этих хижин имеют доступ к источникам воды, то она и должна быть грязной! Вот странно, — подумала Дуглесс, — а я полагала, что загрязнение питьевых источников — проблема только для двадцатого столетия.

Она провела пару восхитительных часов в этом саду, сидя рядом с Гонорией, закусывая хлебом с сыром, потягивая из серебряного кубка прохладное вино, разглядывая, как переливаются в лучах солнца драгоценные камни, украшающие их платья, и наблюдая, как садовники работают в саду. Она знала не слишком много песен, но бродвейские мюзиклы ей всегда нравились, и большую их часть она видела на видео, так что когда Дуглесс всерьез сосредоточилась на этом, то быстро пришла к заключению, что в действительности знает их даже больше, чем казалось. Ей были известны песенки «Я мог бы танцевать всю ночь» и «Доставьте меня вовремя в церковь» из фильма «Моя прекрасная леди». Она рассмешила Гонорию, напев ей хит из фильма «Волосы». А еще она знала «Назови ветер Марией» из мюзикла «Раскрась свою повозку». Знала она и шлягер из фильма «Остров Джиллигана», но его петь не стала.

Гонория жестом остановила ее и, сказав, что ей надо это записать, пошла в дом за пером и бумагой.

Дуглесс, очень довольная, осталась сидеть, нежась, будто ленивая кошка на солнышке: в отличие от обычного настроения в ее повседневной жизни, сейчас она испытывала стремление нестись куда-то или делать что-то еще.

В дальней части сада приоткрылась небольшая калитка, и она увидела входящего Николаса. Дуглесс тотчас насторожилась, и сердце ее забилось. Понравится ли ему ее платье? Вообще, понравится ли она ему больше теперь, когда выглядит, как и другие женщины его времени?

Она уже привстала было, но тут заметила, что следом за Николасом идет кто-то еще — некая хорошенькая молодая женщина, которую Дуглесс еще не видела. Николас держал ее за руку, и они побежали к беседке в противоположном углу сада, также увитой виноградом. Нетрудно было понять, что это — пара любовников, торопливо пробирающихся к какому-нибудь укромному местечку.

Дуглесс вскочила, сжав кулаки. Да чтоб его черти взяли! — подумала она. Недаром он приобрел скандальную репутацию в двадцатом столетии. Ничего удивительного, что в исторических сочинениях о нем доброго слова не сказано!