По другую сторону от Николаса сидела та самая француженка-наследница, на которой предстояло жениться Киту. Девица сидела тихо, выпятив нижнюю губку и нахмурившись, лицо у нее было самое заурядное. С ней никто не заговаривал, и, похоже, это ее нисколько не трогало. Рядом с девицей сидела какая-то свирепого вида старуха, которая, когда девица нечаянно задела салфетку и та легла уголком, тотчас же расправила ее.

Поймав на себе взгляд девицы, Дуглесс улыбнулась ей, но та в ответ одарила ее злобным взглядом, а страшноватого вида старуха при этом посмотрела на Дуглесс так, как если б та чем-то угрожала ее подопечной, и Дуглесс тотчас же отвернулась.

Когда стали вносить блюда, Дуглесс заметила, что все это делается с соблюдением необыкновенно сложных церемоний, впрочем вполне уместных. Сперва на огромных серебряных блюдах внесли мясо: жареную говядину, телятину, баранину, солонину. Вино, охлажденное в медных бочках с холодной водой, было разлито в роскошные графины венецианского стекла.

Следующей переменой была птица: подавали индейку, вареного каплуна; тушенных в луковом соусе цыплят, куропаток, фазанов, перепелов и тетеревов. Затем настала очередь рыбных блюд: камбалы, белокорого палтуса, хека, также лобстеров, речных раков и угрей.

Каждое из блюд подавалось с новым, отличным от прежнего, соусом, все было обильно сдобрено специями, и все отменно вкусно.

После рыбы подали овощи: репу, зеленый горошек, огурчики, морковь, шпинат. Овощи, на вкус Дуглесс, были так себе, потому что их варили до превращения в некую мягкую массу.

С каждой переменой блюд менялись и подаваемые вина, и слуги ополаскивали бокалы прежде, чем наполнить их новыми напитками.

За овощами последовали салаты. Они, однако, тоже оказались не такими, к каким привыкла Дуглесс, все было сварено, даже лук-латук и верхушки стрелок синего лука!

Когда Дуглесс наелась так, что хотелось лишь улечься и проспать остаток дня, принесли десерт. Тут были и торты, и пироги — с айвой, с миндалем, со всякими, какие только можно вообразить, фруктами, и разнообразные сыры — от мягких до твердых, и свежая клубника.

Дуглесс даже испытала благодарность к надетому на нее стальному корсету, предохраняющему от переполнения.

После трапезы слуги вновь стали обносить всех умывальным тазиком и кувшином с водой, потому что ели присутствующие только ложками, помогая себе руками.

Наконец, спустя три часа, все стали расходиться, и Дуглесс, вразвалку добравшись по лестнице до комнаты Гонории, шлепнулась на кровать.

— Ой, умираю! — жалобно простонала она. — Должно быть, я уже никогда не смогу ходить! А я-то — подумать только! — воображала, что Николас будет счастлив, если я во время ленча угощу его двойным сандвичем!

Но Гонория только посмеялась над ней и сказала:

— А сейчас нам нужно будет посетить леди Маргарет! Уже очень скоро Дуглесс пришлось понять, что люди елизаветинской эпохи работают так же много, как и едят. Придерживая рукою набитый живот, она опять спустилась вслед за Гонорией по лестнице, прошла мимо красивого садика, разбитого на каменистом склоне, и наконец оказалась возле конюшен. Здесь Дуглесс помогли взобраться на лошадь — седло было дамским, и ей стоило немалых усилий сидя боком удержаться на нем, — а затем леди Маргарет, пятеро ее спутниц и четверка мужчин, вооруженных шпагами и кинжалами, на бешеной скорости помчались на прогулку. Дуглесс в душе призналась себе, что ее кузены из Колорадо не стали бы ею гордиться, потому что во время езды она обеими руками хваталась за что угодно, только бы не свалиться с седла!

— А что, в Ланконии нет лошадей? — спросил ее один из всадников..

— Лошади-то есть, — ответила она, — только дамскими седлами не пользуются!

Примерно через час она уже стала меньше бояться и могла даже озираться по сторонам. Попасть из прекрасного поместья Стэффордов в сельскую глушь Англии было все равно, что после волшебного замка очутиться в трущобах или переехать из Беверли-Хиллз с их Голливудом куда-нибудь, скажем, в Калькутту!

Борьба за чистоту явно не являлась важной составляющей жизни деревенских жителей. И животные и люди проживали в одних помещениях, и уровень санитарии у них был, в общем, одним и тем же. Помои и содержимое ночных горшков выплескивались прямо у дверей их темных маленьких хижин. Многие годы жизни в грязи и поту делали людей неимоверно грязными, а их одежда была грубой и жесткой из-за того, что не менялась и засаливалась от постоянной носки.

А уж всяческие болезни! Дуглесс с ужасом смотрела на местных крестьян, мимо которых они проезжали: у многих были следы оспы, шеи вздуты из-за болезни щитовидки, на головах — стригущий лишай, на лицах — гноящиеся болячки. Множество раз на пути Дуглесс видела изувеченных и изуродованных. И, похоже, у всех, кому было более десяти лет, сгнили все зубы, а уцелевшие были, как правило, темными.

Глядя на все это, Дуглесс боялась, как бы съеденный ею гигантский ленч не вышел обратно. Но что было гораздо хуже, это сознание того, что в двадцатом столетии почти все болезни подобного рода поддавались лечению. Проезжая мимо крестьян и крепко держась за луку седла, Дуглесс видела, что лишь очень немногим более тридцати. И только сейчас до нее дошло, что, родись она в шестнадцатом веке, не прожила бы более десятка лет, потому что именно в этом возрасте у нее был гнойный аппендицит, и потребовалось срочное хирургическое вмешательство. А может, она даже и вовсе не появилась бы на свет Божий, поскольку при родах шла ягодицами, и у ее матери началось кровотечение. Думая обо всем этом, она вдруг увидела всех этих людей в новом свете: они оказались самыми выносливыми, сумели выжить.

Деревенские жители высыпали из своих хижин и бросали работы в полях, завидев кавалькаду из красиво одетых людей на поджарых лошадях. Леди Маргарет и ее сопровождающие махали им на скаку руками, и крестьяне ухмылялись в ответ. Мы — что-то вроде рок-звезд, кинозвезд и принцессы Дианы, слитых в некое целое! — подумала Дуглесс и тоже помахала крестьянам рукой.

Они скакали и скакали, и Дуглесс казалось, что конца этому не будет — она отбила себе весь зад. Но вот они остановились на зеленом лужке, перед которым находилось поле, сплошь занятое пасшимися на нем овцами. Один из грумов помог Дуглесс спешиться, и она, прихрамывая, побрела туда, где на покрывале, расстеленном прямо на сырой земле, сидела Гонория.

— Ну что, понравилась вам прогулка? — спросила Гонория.

— Как корь или коклюш! — проворчала Дуглесс. — А леди Маргарет, насколько я понимаю, уже вполне оправилась после своей простуды?

— О, она — одна из самых энергичных женщин! — воскликнула Гонория.

— Да-да, — пробормотала Дуглесс, — это заметно! Они посидели еще молча, как это бывает между подружками. Дуглесс смотрела на раскинувшийся перед нею дивный пейзаж и старалась не вспоминать о встрече с Николасом прошлой ночью. Однако она спросила у Гонории, что означает словечко «шлендра», и, услыхав в ответ, что имеется в виду «распутная бабенка», прикусила губу: в ней вновь начала подниматься волна гнева.

— А кого именно подразумевают, говоря «дальний родственник»? — спросила она еще.

— Ну, обычно того, с кем существуют сердечные, дружеские узы, — ответила Гонория.

Дуглесс только вздохнула: стало быть, Николас, назвавший Роберта Сидни своим «дальним родственником», был с ним, оказывается, в «сердечных и дружеских» отношениях! Что ж, неудивительно в таком случае, что он не желает верить ничему плохому об этом человеке! Да, ничего себе «дружба»! — подумала Дуглесс. — Николас кувыркается с супругой Роберта на столе, а Роберт замышляет заговор, желая привести своего «друга» прямехонько на эшафот.

— Этот Роберт Сидни — этакий «петушок», — пробормотала Дуглесс.

— А что, вы разве его знаете? И он вам небезразличен? — стала выпытывать у нее Гонория, и вид у нее был несколько шокированный.

— Нет, — ответила ей Дуглесс, — я с ним незнакома и уж конечно влечения к нему никакого не испытываю!

Гонория при этом выглядела такой удивленной, что Дуглесс решилась и спросила у нее, что, собственно, значит это «петушок».

— Ну, просто ласкательное словечко, — пояснила Гонория, «симпатичный плутишка», или что-то в этом роде.

— Ласкательное? — переспросила Дуглесс. — Но… — она умолкла: в свое время, когда Николас попросил ее вернуться с ним в шестнадцатое столетие и готовить там для него, а она, рассердившись, стала обзывать его всякими ругательными словами, он тогда добавил к ним еще и «петушок»! Должно быть, ему просто доставляло удовольствие, когда рассерженная женщина, обращаясь к нему, называет его ласкательным словечком!

И она улыбнулась: он и впрямь мог бы быть «петушком»!

Одна из женщин, служанка служанки леди Маргарет, стала обносить собравшихся печеньем — в каждой дольке был запечен толченый миндаль.

Уплетая печенье, Дуглесс спросила:

— А кто та темноволосая дама довольно привлекательной наружности, которая во время ленча сидела рядом с Никола-сом?

— Это — леди Арабелла Сидни, — ответила Гонория. Дуглесс поперхнулась и закашлялась — крошки печенья так и полетели у нее изо рта.

— Что, леди Арабелла? — переспросила она. — А давно ли она здесь? И когда же она приехала? А уедет когда? Гонория, улыбаясь, сказала:

— Приехала она вчера вечером, а уедет завтра, рано поутру. Они с мужем едут путешествовать по Франции, и пройдут годы, прежде чем она воротится в Англию, вот она и прибыла — попрощаться с моей госпожой, с леди Маргарет.

В голове у Дуглесс мысли тотчас пустились в галоп: так, если Николас не успел еще соединиться с Арабеллой на столе и если при этом она завтра уезжает, стало быть, это должно случиться именно сегодня! И ей следует это как-то предотвратить!

И она вдруг выгнулась дугой и, схватившись за живот, принялась стонать.

— Что с вами? — встревожилась Гонория.

— Ничего особенного, просто я что-то такое съела… — ответила Дуглесс. — Мне нужно вернуться домой!

— Но… — начала было Гонория.

— Мне нужно! — воскликнула Дуглесс и еще разок-другой простонала.

Постояв немного над нею, Гонория отправилась к леди Маргарет и через несколько минут воротилась с известием:

— Нам разрешено уехать. Я возьму одного из грумов и поеду с вами.

— Прекрасно! — сказала Дуглесс. — Едемте сейчас же, не мешкая!

Вид у Гонории был порядком озадаченный, когда Дуглесс заторопилась к лошадям: грум подсаживал ее в седло, но она при этом вовсе не выглядела больной!

Дуглесс с удовольствием перебросила бы вторую ногу через это дурацкое седло, но с противоположной стороны даже и стремян не было, поэтому она уперла ногу в большой выступ, находившийся там, где положено было бы быть луке седла, потом взяла в руку небольшой хлыст для езды и огрела им лошадь. Животное будто ошпаренное понеслось по грязной, в рытвинах дороге, а Дуглесс, подавшись всем телом вперед, буквально повисла на седле.

За ней, изо всех сил стараясь не отстать, поспешали Гонория с грумом.

Дважды по пути Дуглесс пришлось подпрыгивать самой и побуждать к прыжку лошадь: один раз через дышло телеги, а другой — через небольшое деревянное колесо от повозки. В одной деревне она чуть не наехала на ребенка, вздумавшего перебегать дорогу, и, только резко натянув поводья, сумела избежать этого. Затем она проскакала сквозь гусиную стаю, сопровождаемая невероятным гоготом.

Достигнув наконец дома, она спрыгнула с седла — при этом тяжелые юбки на ней задрались, и она шлепнулась лицом в траву. Но тут же, не желая терять ни минуты, опрометью кинулась к калитке, распахнула ее, промчалась по выложенной кирпичом дорожке, потом — через галерею и вбежала в дом через парадный вход.

Остановившись, она уставилась на лестницу. Куда теперь? И где Николас? А Арабеллла где? И тот стол? — думала она.

Тут откуда-то слева до нее донеслись голоса, и она различила среди них голос Кита. Кинувшись к нему, она выпалила:

— Скажите, а вы не знаете: где-то тут у вас должен быть стол, футов шести длиной и фута три шириной? Ну, у него еще такие завернутые спиралью ножки?

Кит улыбался ее нетерпению: лицо у Дуглесс было все в поту, сетка на волосах сбилась на сторону, и рыжеватые волосы рассыпались по плечам.

— У нас здесь много таких столов! — ответил он наконец.

— Но тот, тот должен быть таким… особым… — объяснила она, изо всех сил стараясь казаться спокойной, но не вполне справляясь с собой. Одновременно она пыталась успокоить дыхание, но мешал тесный корсет. — В общем, это в комнате, которой пользуется Николас, — затараторила она, — и там, в этой комнате, еще есть кладовка, ну, место, где могли бы спрятаться двое людей!

— Кладовка? — озадаченно переспросил Кит, и Дуглесс только тут вспомнила, что в елизаветинской Англии «кладовкой» именовали шкаф для развешивания одежды.

Тут сзади к Киту приблизился мужчина постарше и что-то шепнул ему на ухо.

— А, — сказал Кит, улыбаясь, — в покоях рядом со спальней Николаса, верно, есть такой стол. И Николас частенько…

Но Дуглесс, не дослушав до конца, подхватила свои многочисленные юбки и пустилась бегом вверх по лестнице. Спальня Николаса находилась через две двери справа, а сразу за ней была еще какая-то дверь. Дуглесс покрутила ручку, но дверь оказалась запертой изнутри. Тогда она кинулась в спальню, пробежала через всю комнату и попыталась открыть дверь, соединявшую ее с соседним помещением, однако эта дверь тоже была заперта!

Дуглесс обеими руками забарабанила в дверь, крича:

— Эй, Николас! Если ты там, впусти меня! Николас! Ты слышишь меня?!

Она поклясться могла, что из комнаты доносятся чьи-то голоса!

— Николас! — завопила она еще громче. — Да Николас же! Тут он отворил дверь, держа в руке кинжал, с виду опасный, как сама смерть.

— Что?! — вскричал он. — Что матушка моя, здорова?! Дуглесс, оттолкнув его, ворвалась в комнату. Там у противоположной стены стоял в точности такой же стол, какой она видела в библиотеке у Хэарвудов. Разумеется, этот стол был помоложе того на четыре сотни лет, но тем не менее это был тот же самый стол! А на кресле восседала, стараясь выглядеть совершенно невинной, леди Арабелла!

— Да я вас… — начал было Николас.

Но Дуглесс вмиг заставила его умолкнуть, когда, кинувшись к другой стене, слева от окна, распахнула настежь маленькую дверцу в ней: там, прижавшись спинами к полкам, прятались двое слуг!

— Вот из-за них-то я и хотела, чтобы ты немедленно открыл мне дверь! — воскликнула она, обращаясь к Николасу. — Вот эти двое шпионили за тобой, и, по-видимому, видели все, чем вы тут вознамерились заняться вдвоем!

Николас с Арабеллой, лишившись дара речи, тупо уставились на нее.

Пристально глядя на слуг, Дуглесс сказала:

— Если хоть словечко о случившемся выйдет за пределы этих стен, мы тотчас узнаем, кто именно поведал об этом! Вы меня поняли, да?!

Похоже было, что слуги и впрямь все поняли, независимо от того, что речевая манера и интонации Дуглесс должны были показаться им весьма необычными!

— Ну, а теперь выметайтесь отсюда! — распорядилась она. Мгновенно, будто мыши, они бросились вон из комнаты.

— Вы… — начал было Николас.

Однако Дуглесс, не обращая на него ни малейшего внимания, повернулась к Арабелле:

— Я, собственно, спасла вам жизнь, потому что супруг ваш, конечно же, узнал бы про это! И, по-моему, вам сейчас лучше всего удалиться!

Арабелла явно не привыкла, чтобы с нею разговаривали в подобном тоне, и попыталась было протестовать, но, вероятно, вспомнив о раздражительном характере мужа, поспешила прочь из комнаты.

Повернувшись к Николасу, Дуглесс увидела, что его физиономия просто перекошена от гнева, впрочем, это не было для нее чем-то новым, ибо с тех пор, как она появилась тут, он почти никогда не смотрел на нее как-нибудь по-другому. Смерив Николаса тяжелым взглядом, она направилась к двери.

Однако уйти ей не удалось, потому что Николас с силой захлопнул дверь прямо перед ее носом.

— Ты что, шпионишь за мной?! — в ярости крикнул он. — Ты получаешь удовольствие, наблюдая за тем, чем я занимаюсь с другими женщинами, да?!

Ну-ка, сосчитай до десяти! — приказала самой себе Дуглесс. — А лучше даже — до сотни! И, собравшись с духом, ответила:

— Я и не думаю «тащиться» оттого, что наблюдаю за тем, как ты волочишься за всеми женщинами подряд, выставляя себя таким вот дураком! — И затем, уже спокойно, добавила:

— Я ведь объясняла тебе, зачем явилась сюда! Я знала, что ты вознамерился… вознамерился совокупиться с Арабеллой, прямо на столе, потому что однажды ты уже это проделал! Слуги рассказали об этом всем подряд, а Джон Уилфред записал всю эту историю в дневник, и у Арабеллы был потом ребенок от тебя, и Роберт Сидни ее прикончил! Вот так! А теперь я могу пройти?!

Она смотрела, как меняется в лице Николас, гнев в конечном итоге уступил место растерянности — Дуглесс даже пожалела его.

— Я понимаю, что практически невозможно поверить в то, о чем я говорю, — произнесла она, — но я тоже не верила тебе на первых порах, когда ты явился ко мне! И все-таки, Николас: я пришла сюда из будущего, и меня перебросили в прошлое, чтобы предотвратить здесь ужасную трагедию! Ведь Легация…

Его тяжелый взгляд остановил ее:

— Так ты хочешь теперь обвинить ни в чем не повинную женщину?! — спросил он. — А может, ты просто ревнуешь ко всем женщинам, которых я касаюсь?!

Клятвенные обещания сдерживать свои порывы, которые до этого Дуглесс давала самой себе, казалось, при этих его словах вылетели куда-то в окно.

— Ах ты, павлин тщеславный! — воскликнула она. — Да трудно даже вообразить, в какой степени мне плевать на то, скольких женщин ты затаскиваешь к себе в постель! Для меня это решительно ничего не значит! Ты — вовсе не тот мужчина, которого я знала! Говоря по правде, ты как мужчина — в подметки не годишься своему брату! Меня перебросили назад, в прошлое, чтобы как-то исправить несправедливость, и я намерена сделать все, что только в моих силах, ради этого, даже если ты изо всех сил будешь мешать мне! И, возможно, если мне удастся предотвратить гибель Кита, это сохранит Стэффордам их владения, и никто уже в таком случае не станет пытаться перевоспитать тебя и сделать из тебя не такого похотливого, хама, каким ты являешься! А теперь выпусти меня сейчас же отсюда!

Но Николас, и не подумав отойти от двери, выкрикнул:

— Ты что-то молола тут о гибели брата. Так ты хочешь… Беспомощно всплеснув руками, Дуглесс отвернулась от него и отчетливо проговорила:

— Я — не ведьма! Можешь ты это понять?! Я — самая заурядная, самая обычная девушка, оказавшаяся в центре весьма странных обстоятельств! — И, повернувшись к нему лицом, она продолжила:

— Мне толком неизвестны все подробности гибели Кита. Как ты мне рассказал, ты практиковался в фехтовании и повредил руку, а поэтому не мог скакать вместе с ним куда-то верхом. А Кит увидел в озере какую-то девушку, кинулся к ней и в результате утонул. Вот и все, что я знаю, — Кроме того, что, возможно, ответственность за это лежит на Летиции, — подумала Дуглесс, но вслух этого произносить не стала.

Он продолжал глядеть на нее с нескрываемой враждебностью.

— Когда ты явился ко мне, — вновь заговорила она, и голос ее смягчился, — я тебе тоже вначале не верила. Ты мне рассказывал о разных вещах, про которые ничего не писали в исторических сочинениях, а я все равно не верила. Но в конечном счете ты повез меня в Беллвуд и там показал потайную дверцу, за которой была спрятана маленькая шкатулка из слоновой кости. Ни один из владельцев замка, сколько их там ни перебывало, не сумел обнаружить этой дверцы! И ты рассказал еще, что Кит показал ее тебе ровно за неделю до своей смерти. — Она умолкла: не очень-то ей нравилось думать о том, что Кит умрет!

Николас уставился на нее. Да, точно, она-таки — ведьма! Потому что только на прошлой неделе Кит показал ему эту потайную дверцу в Беллвуде! Интересно, что же она такого сделала с Китом, чтобы уговорить его и ей рассказать об этой дверце, рассказать о том, что по праву должно быть известно только членам их семьи?

Просто непонятно, что она выделывает с членами его семьи и со всем их домом! Вот только вчера он слышал, как конюх напевает какую-то чушь на мелодию спетой ею песенки «Заппити-ду-ду!». А три дамы из числа приближенных к матери вздумали теперь подкрашивать себе веки — в стиле того, как, по их объяснениям, их научила пресловутая «леди Дуглесс»! А его мать?! Его мать, эта святая, всегда уравновешенная, мудрая, — его мать, доверясь ей, будто младенец, преспокойно принимает у нее из рук какое-то снадобье! И Кит тоже — с видом обреченной на заклание жертвы — глядел на эту рыжеволосую ведьму!

За те несколько дней, что торчит тут, в поместье Стэффордов, она все вверх дном перевернула! И на всех, на всех решительно, подействовали ее чары: эти песни, эти чудовищные танцы, эти ее истории — вон совсем недавно слуги в замке болтали что-то насчет двух незнакомцев с именами «Скарлетт» и «Рэт»! — и все-все на них воздействует, даже то, как она раскрашивает себе физиономию! Ясно, что она — колдунья и постепенно распространяет на всех свои чары!

Он, Николас, единственный, кто хоть как-то пытается противостоять ей! Когда он стал говорить Киту, что эта женщина приобретает здесь особую власть. Кит только посмеялся над ним и спросил: «Какие, собственно, последствия могут быть от того, что она расскажет несколько историй или споет несколько песенок?!»

Он, разумеется, понятия не имеет, чего эта женщина хочет, но уж по крайней мере он не станет подчиняться ее ведовским чарам, как это с легкостью сделали другие! И он намерен противостоять ей, как бы трудно это ни было!

Вот глядит он на нее и отчетливо понимает, что не такое это легкое дело — сопротивляться ей! Ее темно-рыжие волосы рассыпались у нее по плечам, а свою маленькую, изукрашенную жемчугом шапочку для волос она сжимает в руках! Никогда еще не доводилось ему видеть столь прекрасной женщины! У Летиции, возможно, черты лица более правильные, но в этой женщине, в этой самой Дуглесс, — и это-то и приводит его в такое бешенство! — в ней столько очарования, и есть что-то такое еще, чему на его языке и названия нет!

С самого первого момента их встречи все получалось так, как если бы у нее была над ним какая-то тайная власть! Ему нравилось подчинять себе женщин, нравилось их целовать и чувствовать, как они прямо-таки тают в его объятиях. Ему нравилась также ситуация вызова, когда нужно было завоевать любовь какой-нибудь сопротивляющейся женщины, и нравилось это ощущение власти, которое возникало в нем, когда он попросту уходил от нее прочь!

Но с этой женщиной с самого начала все было по-другому! Он следил за нею куда чаще, чем она за ним. Всякий раз, когда она бросала взгляд на Кита, он знал об этом, знал и о том, когда она окидывала взглядом какого-нибудь красивого слугу, он всегда чувствовал, когда она улыбается или смеется! Вчера, когда он был у себя, это постоянное ощущение ее присутствия достигло в нем апогея, вызывая чуть ли не физическую боль, и это ощущение его так разъярило, что он не мог ни мыслить четко, ни говорить внятно! Сила ее воздействия приводит его в бешенство. После ее ухода он не мог уснуть, потому что знал, что она плачет! Раньше женские слезы его совершенно не трогали: эти женщины вечно плачут! Плачут, когда с ними расстаешься, когда не делаешь того, чего они хотят, когда говоришь им, что более их не любишь! Ему нравились женщины типа Арабеллы или Летиции, те никогда не плакали.

Вчера эта женщина проплакала всю ночь, и, хотя он никак не мог ни слышать, ни видеть ее, он чувствовал, что она плачет! Трижды за ночь он вставал, собираясь подойти к ней, но как-то справился с собой и сдержался! У него не было ни малейшего желания дать ей понять, какую власть она имеет над ним!

А что касается этой истории ее насчет прошлого и будущего, то он попросту и задумываться-то над этим не станет! Однако же есть во всем этом и впрямь что-то странное! Разумеется, он и на секунду не поверил в то, что она — принцесса из Ланконии, да и мать, как он считает, тоже скорее всего ей не поверила: просто леди Маргарет понравились ее странные песнопения и странная манера изъясняться. И сама она держалась так, как если бы все здесь было для нее непривычно — начиная от еды или одежд и кончая слугами!

— …Так ты мне скажешь, да? — говорила меж тем она. Не понимая, о чем это она, Николас стоял и смотрел на нее. И вдруг по всем его жилам прокатилась волна такого желания, что он даже отступил к двери.

— Нет, меня ты не сможешь заколдовать, как ты это уже проделала со всеми членами моего семейства! — пробормотал он, как бы пытаясь убедить в этом самого себя.

Дуглесс увидела, что глаза его зажглись желанием, заметила, как он чуть опускает веки. Сердце ее забилось часто-часто. Ты только коснешься его и в тот же миг вернешься в свою эпоху! — сказала она себе. — Но ведь не могу же я уйти, пока Кит не окажется в безопасности и пока не будет раскрыто коварное предательство Летиции!

— Но, Николас, — сказала она вслух, — я и не думала околдовывать тебя, и я решительно ничего не проделывала с членами твоего семейства, кроме того, что мне требовалось для выживания здесь! — И, вытянув вперед руку, чтобы хоть прикоснуться к нему, добавила:

— О, если б ты только захотел выслушать меня!..

— Что? Слушать твою болтовню о прошлом и будущем, да?! — спросил он с презрительным смешком. А потом, склоняя к ней лицо, договорил:

— Поосторожней, женщина, с тем, что творишь! Ибо я не перестаю следить за тобой! И когда придет известие о том, что у тебя нет никакого такого дяди-короля, я собственными руками вышвырну тебя вон из моего дома! А теперь — прочь убирайся и не пытайся впредь шпионить за мной! — С этими словами он повернулся к ней спиной и в гневе выскочил из комнаты, оставив в одиночестве Дуглесс, которая чувствовала себя совершенно беспомощной.

Глядя в спину удаляющегося Николаса, она недвижно стояла в его спальне и молила Бога.

— Ну, пожалуйста. Боже! — просила она, — Ну, наставь же меня в том, как мне помочь Николасу! Позволь же мне сделать то, что я не сумела сделать в тот, первый раз! Пожалуйста, направь меня на путь!

И, ощутив себя сразу постаревшей, Дуглесс удалилась из спальни.