— Нет, вы не можете вернуться туда вместе со мной! — И, потрогав спину, добавил:

— Вы здорово сдавили мои доспехи! На спине у меня и сейчас царапины — еще с того раза, когда вы сбили меня с ног!

— Но ведь вы тогда шагнули прямо под автобус! — запротестовала Дуглесс.

Николас встал и протянул руки, чтобы помочь ей подняться, Однако, даже встав с пола, она не захотела выпускать его рук.

— Стало быть, вы все еще здесь! — едва слышно выдохнула она. — Вы уже знаете имя вашего клеветника, и, несмотря на это, вы все еще здесь! Следовательно, Роберт Сидни. Так — Сидни?! Но разве же не с Арабеллой Сидни вы… ну, вы и она…

Обняв ее за плечи, Николас подвел ее к окну и тихо ответил:

— Да, верно: это муж Арабеллы, но не очень-то я верю, что он был способен оклеветать меня в глазах королевы!

— Да идите вы ко всем чертям — и вы сами, и этот ваш стол! — в бешенстве вскричала Дуглесс. — Ведь если бы вы не… если бы вы не перестарались и не затащили Арабеллу на этот пресловутый стол, то, вполне вероятно, у ее супруга не было бы причины испытывать ненависть к вам! А как же ваша жена? Она ведь тоже должна была очень расстроиться из-за этого!

— Когда я в тот раз соединялся с Арабеллой, я еще не был женат, — ответил Николас.

— В тот раз! — насмешливо передразнила его Дуглесс. А может, Роберт и осатанел-то из-за всех прочих разов?! И, поворачиваясь к Николасу лицом, она добавила:

— Если б я отправилась с вами, в вашу эпоху, то, наверное, сумела бы избавить вас от неприятностей!

Побуждая ее склонить голову на его облаченное в доспехи плечо, Николас повторил:

— Нет, вернуться туда вместе со мною вы не можете!

— А может, и вам незачем возвращаться туда?! Может, останетесь здесь, навсегда?! — спросила Дуглесс.

— Нам нужно ехать в Эшбертон, к моей могиле, — не отвечая ей, проговорил Николас. — Я припаду к ней и стану молиться!

Она хотела сказать что-то еще, как-то убедить его не возвращаться, но поняла, что не сумеет найти подходящих слов: его семья, его честь, наконец, его имя бесконечно значимы для него!

— Хорошо, — покорно ответила она, — мы уедем сегодня же. И, насколько я понимаю, вам больше не требуется созерцать Арабеллу, верно?

— А у вас, вероятно, уже не осталось в запасе ни калькуляторов, ни телевизоров, годных для того, чтобы отвлекать от нее мое внимание?! — весело спросил он.

— На сегодняшний вечер я как раз приберегла стереомагнитофон! — в тон ему откликнулась Дуглесс.

Поворачивая ее лицом к себе, он положил руки ей на плечи и сказал:

— Молиться я буду в одиночестве! И если мне суждено вернуться, то вернусь тоже один! Вы меня поняли?!

Она согласно кивнула, думая одновременно: время нас поджимает! Мы получили его взаймы!

Сидя на кровати их спальни в гостинице Эшбертона, Дуглесс разглядывала Николаса, покоившегося на соседней постели. При свете этого раннего утра контуры его лица были еще плохо различимы, и само лицо недостаточно освещено, но ей и этого света вполне хватало, чтобы глядеть на него. Минуло уже трое суток с того самого момента, как им стало известно имя клеветника, и все эти дни Дуглесс знала, что Николас может взять и исчезнуть. Ежеутренне он отправлялся в церковь и проводил там по два часа, стоя на коленях перед надгробием собственной могилы. А днем выстаивал там еще пару часов.

Каждый раз, когда он исчезал внутри церкви, Дуглесс стояла у входа и замирала от страха, что никогда более не увидится с Николасом. Однако, когда в десять утра и в четыре пополудни она тихонько, ступая на цыпочках, прокрадывалась в церковь и видела его все еще там, на глаза неизменно наворачивались горячие слезы облегчения и радости. И при виде его вспотевшего тела и мокрого от пота лица она всем сердцем буквально летела к нему: он так изнурял себя этими ежедневными молитвами, что потом прямо-таки шатался от усталости. И Дуглесс помогала ему подняться, потому что после пары часов стояния на холодном каменном полу ноги его цепенели и ныли колени. И даже священник, жалея Николаса, принес для него подушечку, но он отказался воспользоваться ею и все повторял только, что должен испытывать боль во всем теле, что только это побудит его вспомнить, что же именно он должен делать.

Дуглесс не спрашивала его о том, почему, собственно, ему требовалось какое-то напоминание о собственном долге — она не желала глушить в себе тот росток надежды, который прорастал в ней и который она не переставала пестовать в себе. Ибо ежедневно, когда она приближалась к нему в церкви и он смотрел на нее, осознавая, что все еще здесь, с нею, в глазах его появлялся свет. А может, он и не станет возвращаться?! — думала Дуглесс. И знала, разумеется, что и сама должна в молитвах просить Бога о его возвращении, ибо понимала, что честь и семейное имя и будущая судьба столь многих людей куда важнее ее собственных эгоистичных устремлений! И все же, понимая это, она всякий раз, когда вновь находила его коленопреклоненным в церкви и лучи солнца при этом отражались от доспехов, закрывавших его большое тело, шептала:

— Благодарю тебя, Господи! Благодарю!

Целых трое суток, — думала Дуглесс, — да, трое дивных суток! За вычетом тех часов, что Николас проводил в церкви, все остальное время они не разлучались ни на мгновение. Она обучала его езде на взятом напрокат велосипеде и они чудно проводили время вдвоем! Когда он падал с велосипеда, то увлекал и ее с собою, и они вдвоем валились прямо на поросшую травой и издававшую терпкий запах землю Англии! Они перекатывались потом по этой сладко пахнувшей английской траве, в которой то и дело попадались кучи коровьего навоза!

А затем, хохоча над тем, какой кошмарный запах от них исходит, они возвращались в гостиницу, мылись, принимали душ, а потом Дуглесс брала напрокат видео и кассету, и они, оставаясь в номере, смотрели какой-нибудь фильм.

Жажда знаний у Николаса была столь велика, что, уплатив положенные взносы, они с ним записались в небольшую местную библиотеку и проштудировали сотни книг. Николасу хотелось увидеть все, что происходило после тысяча пятьсот шестьдесят четвертого года, своими глазами, послушать чуть ли не все музыкальные произведения, все обнюхать, все перепробовать, до всего дотронуться!

— Если б мне пришлось остаться здесь, я бы наверняка стал строить дома! — заявил он в один прекрасный день.

Дуглесс не сразу сообразила, что он имеет в виду проектирование зданий. И, вспомнив о красотах замка в Торнвуде, она вынуждена была признать, что у него есть к этому дар. И как-то непроизвольно, не будучи в силах остановиться, она затараторила:

— Да! И вы могли бы поступить в архитектурный институт! Конечно, вам пришлось бы учить много всего о современных строительных материалах, но я могла бы вам в этом помочь! Могла бы научить вас читать книги, написанные современным шрифтом, а мой дядя, Джей Ти, мог бы раздобыть для вас паспорт! Он — король Ланконии, и мы попросту заявили бы, что вы — ланкониец, и тогда я повезла бы вас в Америку.

И мой отец помог бы вам поступить в институт, а летом мы ездили бы на мою родину, в городок Уорбрук, что в штате Мэн, на побережье, — там очень красиво, и мы бы с вами плавали на лодке под парусом и…

Тут он отвернулся от нее и произнес:

— Но я обязан вернуться!

Да, разумеется, обязан! — согласилась она. Вернуться к этой своей супруге, к женщине, которую он так любит. И как это могло статься, что вот она, Дуглесс, жить без него не может, а он ничего к ней не испытывает?! Ведь все другие мужчины в ее жизни вечно чего-нибудь да хотели от нее! Роберт, скажем, хотел, чтобы она его боготворила. А еще двое мужчин встречались с нею лишь потому, что их интересовали. деньги ее семейства. А иные мужчины жаждали иметь с ней дело только потому, что она казалась им доверчивой дурой, которую легко обвести вокруг пальца! Но Николас совсем не похож на них всех: он никогда не пытался что-либо у нее отобрать!

Бывали такие минуты, когда Дуглесс при взгляде на него переполнялась таким вожделением, что готова была соединиться с ним прямо в библиотеке, или же в пабе, или хоть прямо на улице! Она то и дело в мечтах представляла себе, как сорвет с него одежды и соблазнит его!

Но всякий раз, стоило ей хоть чуточку поближе подойти к нему, как он тут же отступал в сторону. Складывалось такое впечатление, что в этом мире он желал бы все попробовать, обнюхать, перетрогать — все, но только не ее!

Она пыталась даже как-то заинтересовать его своей персоной — да, Господь свидетель, она пыталась это сделать! Воспользовавшись своей кредитной карточкой, она выложила целых две сотни фунтов за роскошный пеньюар из красного шелка и за все, что к нему прилагалось, — все эти вещи наверняка любого мужика просто свели бы с ума! Но когда она, выкупавшись, вышла из ванной в этих одеяниях, Николас едва взглянул на нее!

Она купила даже флакончик духов под названием «Тигрица», и покупка эта опустошила ее кошелек еще на семьдесят пять фунтов! Как-то, склонившись над Николасом, так что кофта совсем свалилась с нее, обнажив груди, она спросила у него, нравится ли ему этот запах. В ответ он пробормотал нечто невразумительное!

И еще — она наполнила ванну обжигающе горячей водой и положила в нее джинсы, чтобы они сели. Когда они высохли, то стояли колом и были столь тесны, что ей пришлось пришпилить к молнии на них здоровенную английскую булавку и влезать в них, лежа на полу. Эти джинсы она надела с блузкой из прозрачного красного шелка, под которой не было никакого лифчика. Николас же даже не посмотрел на нее!

Она могла бы подумать, что он «голубой», если б не его привычка пялиться на любую женщину, проходившую мимо.

И Дуглесс тогда купила себе черные колготки, черные туфли на высоченных «шпильках» и короткую-прекороткую черную юбку и надела все это вместе с блузкой из красного шелка! Разумеется, катя в своих «шпильках» на велосипеде, она должна была выглядеть смешной, но она сделала это! В таком виде она ехала перед Николасом целых четыре мили, но он — она это точно знала! — так ни разу и не поглядел на нее как следует! Две встречные машины полетели в кювет, потому что их водители вытаращились на нее, но даже и в этих случаях Николас не обращал на нее ни малейшего внимания!

А видеокассета, которую она взяла напрокат! Одно название-то какое: «Жар тела»!

К исходу четвертых суток она пришла в полное отчаяние и, призвав на помощь хозяйку гостиницы, разработала совершенно потрясающий план, как затащить Николаса к себе в постель! Хозяйка сообщила Николасу, что ей якобы срочно понадобилась их комната, и поэтому Дуглесс забронировала номер в очаровательной сельской гостинице, расположенной по соседству. Потом она сказала Николасу, что единственная комната, которую ей удалось снять, имеет огромную, одну на двоих, кровать на ножках, и им придется довольствоваться этим! Он как-то странно посмотрел на нее и, будучи не в силах выдержать его взгляд, она просто вышла.

И вот Дуглесс стоит в ванной их номера, стоит уже полчаса и нервничает, будто девственница-невеста накануне первой брачной ночи! Дрожащими руками она побрызгалась духами.

Кажется, она наконец готова! И, распушив волосы, Дуглесс выскользнула из ванной комнаты. В спальне было темно, но она разглядела контуры кровати, которую ей предстояло разделить с Николасом.

Медленно подойдя к постели, она увидела его длинное тело под простынями. И коснулась его, шепча:

— Николас!

Однако рука ее наткнулась не на него, а на… подушку!

Она зажгла прикроватную лампочку и увидела, что Николас выстроил между ними что-то вроде баррикады из подушек, протянувшейся от изголовья до ног. Сюда были сложены все имевшиеся в помещении подушки! А за этой стеной, на дальнем конце кровати, повернувшись в ее сторону спиной, покоился он сам, и его широкая спина была похожа на еще одну баррикаду!

Закусив губу, чтобы не расплакаться, Дуглесс вскарабкалась на кровать и улеглась на самом краешке, стараясь не касаться ненавистных подушек. Свет она так и не выключила, потому что вдруг совершенно обессилела, и слезы, горячие-горячие слезы заструились по ее щекам!

— Ну, почему же? — шептала она. — Почему же так?!

— Дуглесс! — тихо произнес Николас, поворачиваясь к ней лицом, но не пытаясь перелезть через подушки и коснуться ее.

— Ну почему я так уж нежеланна для вас? — воскликнула она и тотчас, же возненавидела себя за этот вопрос, но у нее не осталось ни капли достоинства! — Я же вижу, — продолжила она, — вижу, как вы смотрите на других женщин, хотя — я это точно знаю! — и менее привлекательных, чем я, но на меня вы даже не взглянете! Ваши руки обнимали Арабеллу — хватали ее за все места! — но меня вы лишь иногда целовали и больше ничего! Вы занимались любовью со многими женщинами, а меня вы не хотите! Но почему?! Я что, не вышла ростом? Или слишком толстая? Или, может, вы терпеть не можете рыжих?!

Когда Николас наконец заговорил, Дуглесс поняла, что слова его исходят из самых глубин души.

— Никогда еще ни одна женщина не вызывала у меня такого желания, как вы, — проговорил он. — Да у меня все тело ломит от желания обладать вами, но я обязан вернуться! Я не хочу возвращаться, зная, что покидаю вас в горе из-за нашей разлуки! Когда я впервые вас увидел, вы плакали, плакали так сильно, что я расслышал вас через расстояние в четыре сотни лет! Я не могу позволить себе любить, а потом бросить нас здесь, зная, что вы погрузитесь в такое же отчаяние!

— Так значит, вы не хотите прикасаться ко мне потому, что не желаете, чтобы я страдала из-за вас, да? — спросила Дуглесс.

— Да, — прошептал он.

Дуглесс почувствовала, что вместо того, чтобы плакать, она вот-вот рассмеется. Выпрыгнув из постели, она встала и, глядя на него сверху вниз, сказала:

— Но вы же просто дурачок! Неужели непонятно, что, когда вы оставите меня, я буду страдать и томиться без вас ежедневно всю оставшуюся жизнь?! Да, я буду рыдать так долго, так громко, так надрывно, что меня будет слышно до самого начала времен! Ох, Николас, дурачок ты мой, разве ты не видишь, как сильно я тебя люблю?! И прикоснешься ты ко мне или нет, слез моих остановить ты все равно не сможешь! Помолчав немного, она с улыбкой добавила:

— Если уж мне суждено страдать, так почему бы тебе не оставить по себе такое воспоминание, которое позволило бы стряхнуть и Арабеллу с того самого стола!

Пока Дуглесс стоя произносила свою речь, Николас какое-то время лежал недвижно и смотрел на нее из-за подушек. Но уже в следующее мгновение он вскочил с кровати и бросился К ней. Дуглесс даже опомниться не успела, как ощутила вдруг близко-близко его тяжелое тело, почувствовала, что его губы целуют ее всю, что его руки обхватывают ее плечи, а потом — быстро, но решительно! — скользят все ниже.

— О Николас! — прошептала она. — Николас!

И вот он рухнул на нее, его руки и губы, казалось, были повсюду, да и сама она покрывала поцелуями все его тело. Он схватил ее пеньюар, и Дуглесс услыхала, как тот затрещал, разрываясь под его пальцами. И когда он впился своим горячим и влажным ртом в ее грудь, она даже вскрикнула в исступлении.

Да, это был он, ее Николас, которого она так страстно желала, о котором часами грезила! Его большие крепкие руки скользили по ее телу, своим большим пальцем он тихонько щекотал ей пупок, а его губы и язык не уставали играть с ее сосками.

Ее пальцы ерошили его волосы.

— Пустите же меня! — прошептала она. Ей всегда доставались мужчины, нуждавшиеся в ней, полагавшие, что никто не в состоянии дать им достаточно много. Весь сексуальный опыт Дуглесс сводился к знакомству с такими мужчинами, которые ждали лишь чего-то от нее! — Ну же, Николас! — пробормотала она, когда его губы заскользили вниз вдоль ее живота. — Право, Николас, я не думаю, что… — А руки его тем временем ласкали ее бедра, и его большой палец, осторожно поглаживая податливую мягкую плоть, продвигался все ниже, ниже…

И Дуглесс, лежа на ковре, вся так и выгнулась ему навстречу. Еще никогда ни один мужчина не добивался от нее такого! Страсть пульсировала в ней в то время, как его язык… его язык… о Господи!

— Николас! — выдохнула она безотчетно, вцепляясь ему в волосы, и все ее тело под ним затрепетало. Он же частыми-частыми поцелуями стал осыпать ее под коленями так, что ей казалось, она просто не вынесет этого.

И тут он, ухватив ее левую ногу, согнул ее в колене и, подтянувшись, вошел наконец в нее — и член его был столь большим и напряженным, что она даже попыталась оттолкнуть его от себя. Но тело ее само прильнуло к его телу, а другая нога сама обвилась вокруг его ноги, а он пульсировал, двигаясь в ней тяжелыми, глубокими толчками, отчего ее тело скользило по ковру все дальше и дальше, и она закинула обе руки за голову, опираясь ими о стену.

Николас отпустил ее согнутую в колене ногу, и она тотчас обхватила его за талию ногами с обеих сторон, и бедра ее стали непроизвольно двигаться навстречу его толчкам, а он поднимал ее все выше и выше, ухватив за ягодицы.

Он изогнулся в последнем умопомрачительном толчке, и Дуглесс почувствовала, как ее тело затрепетало мелкими судорогами в ответ.

Потребовалось время, прежде чем она пришла в себя и вспомнила, кто она и где находится. Голова ее была чуть ли не вдавлена в стенку, и над нею угрожающе нависли прикроватный столик и стоявшая на нем лампа.

— О Николас, — пробормотала она, касаясь пальцами его залитых потом волос на груди. — Нечего удивляться, что Арабелла была готова на все ради тебя!

Он приподнялся, опершись о локоть, и поглядел ей в глаза.

— Ты что, спишь? — усмехаясь, спросил он.

— И ни один мужчина…

Он не дал ей договорить, а просто, ухватив за руки, приподнял с пола и поставил рядом с собой. Потом он стал целовать ее — такими нежными, ласкающими, глубокими поцелуями! — а затем за руку Повел в ванную. Сделав воду в душе горячей, он притянул ее к себе и, прижав к стене, вновь принялся целовать ее, и его большое, тяжелое тело крепко прижималось к ней.

— Я все время мечтал об этом! — бормотал он. — Этот водяной фонтан был явно изобретен для любви!

Руки его при этом подбирались к ее грудям, и все внимание Дуглесс было сосредоточено на них, и поэтому она не нашла в себе сил ответить. Горячая вода стегала их тела, а Николас покрывал всю ее поцелуями, касаясь губами и грудей, и шеи, и живота… Дуглесс закинула голову назад и положила руки на плечи — такие широкие, что они занимали чуть ли не все пространство под душем.

Он приблизил лицо к ее лицу, и, приоткрыв смеженные веки, Дуглесс увидела, что он улыбается.

— Похоже, хоть что-то в вашем современном мире не претерпело изменений! — сказал он. — И, кажется, теперь — моя очередь быть твоим наставником!

— Правда?! — воскликнула она и стала целовать его шею, потом плечо и мускулистую грудь, а руки ее в это время гладили его по твердой спине. Тут — жирок, — подумала было она и готова была сказать ему, что он толстеет, но ощутила, что весь он был как бы свит из одних мускулов, плотных, крепких мускулов, буквально литых!

Горячие струи колотили ее по голове, и, целуя его, она пригибалась все ниже, обхватывая его руками за ягодицы, и, когда губы ее, обхватив член, сомкнулись, настала его очередь задохнуться в экстазе. Теперь его ладони зарылись в мокрые волосы, и она услышала, как он тихонько постанывает от наслаждения.

Затем он чуть ли не за волосы поднял ее, прислонил к скользкой стене и, побуждая обхватить его ногами за талию, почти грубо вновь проник в нее. И Дуглесс, отвечая на его страстный порыв, прильнула к нему, и губы его сомкнулись с ее губами, а язык продвигался у нее во рту такими же толчками, как сама его плоть в ней!

И когда наступил высший момент напряжения, Дуглесс чуть не закричала от наслаждения, но Николас закрыл ей рот поцелуем.

Она прижалась к нему, вся трепеща, и тело ее обмякло. Она была уверена, что, не поддержи ее в то же мгновение Николас, ее смыло бы вместе с водой в водосток!

Целуя ее в шею, он с нежностью проговорил:

— Теперь я буду мыть тебя! — и поставил ее на ноги, но тут же подхватил, потому что она чуть не упала.

Он сумел укротить свою страсть, как если бы внутри его тела существовал некий электровыключатель, и, развернув Дуглесс лицом к душу, принялся взбивать пену на ее волосах, смочив их шампунем. Его большие сильные руки и все его большое тело заставляли ее ощущать себя маленькой и хрупкой, но вместе с тем и защищенной! Расправившись с волосами, он намылил ладони и покрыл пеной все ее тело.

Дуглесс прислонилась спиною к стене, а руки Николаса скользили по ее телу, — вверх, вниз, вокруг, туда, сюда! Боясь совершенно потерять голову, она тоже схватила в руки мыло и принялась гладить его тело мыльными ладонями. У него было самое прекрасное тело, которое она когда-либо видела у живых существ! Он был высок ростом, широк в плечах, тонок в талии, а бедра его были тяжелыми! Господи Боже Ты мой, даже ноги у него прекрасны! — восторгалась она.

Выключив воду, она стала намыливать его. И смотреть на него! И трогать его! На левой ягодице у него была родинка, напоминающая формой цифру "8", а на правой икре — шрам.

— Это я с лошади свалился, — пробормотал он, не открывая глаз. На левом предплечье тоже оказался шрам, длинный такой. — Это от удара шпагой во время урока фехтования в тот самый день… — начал он и не договорил, но Дуглесс и так, как если б он закончил фразу, вполне поняла его: в тот самый день, когда утонул Кит. И еще был шрам, странной овальной формы у него на плече. И, все так же улыбаясь и не открывая глаз, Николас сказал:

— А это — последствия драки с Китом, и я в тот раз одержал верх!

Приступая к мытью его головы, она заметила:

— Я так рада, что ни одна из женщин не оставила никаких отметин на твоем теле!

— Лишь ты, Монтгомери, отметила меня! — прошептал он в ответ.

Дуглесс очень хотелось расспросить его о жене. И о том, любит ли он ее, Дуглесс, столь же страстно, как свою красавицу жену. Но она все же не спросила, опасаясь услышать соответствующий ответ.

Николас тем временем опять пустил воду. После этого он поставил Дуглесс на коврик и стал осторожно вытирать ей волосы. Дуглесс хотела накинуть на себя халат, но Николас не позволил.

— Я все мечтал увидеть тебя именно такой, — произнес он, любуясь на нее в зеркало, — Ты чуть с ума меня не свела, честное слово! И этот твой аромат! — Он провел руками по ее телу, добавил:

— И эти одежды, что были на тебе!

Дуглесс улыбнулась и прильнула к нему, склонив голову на его плечо. Значит, он все-таки заметил. Да, конечно заметил.

Волосы ее подсохли, и он подвязал их сухим полотенцем, и затем, держа в руках белый териленовый халатик, предоставленный в пользование гостиницей, сказал:

— Ну же, надевай! — и вслед за тем накинул и на себя такой же халат.

Из ванной он провел ее по гостиничной лестнице и затемненному вестибюлю прямо на кухню.

— Николас, — возразила было она, — но нам здесь находиться не положено!

Целуя ее, чтобы принудить к молчанию, он ответил:

— Но я голоден! — так, как если бы это все вполне объясняло!

И это странствие по гостиничной кухне, где, как Дуглесс прекрасно было известно, им не следовало быть, лишь добавило возбуждения, порожденного этой чудесной ночью! Николас приоткрыл дверцу холодильника. Глядя на его спину, Дуглесс думала: он мой! Я вольна коснуться его в любой момент, когда только захочу. И, ухватив его за руку, она крепко прижалась к нему и положила голову во впадинку на его плече.

— О, Николас! — Я так тебя люблю! Не покидай же меня! Обернувшись к ней, он поглядел ей в глаза, и лицо его выражало смешанное чувство озабоченности и тоски одновременно. Он опять заглянул в холодильник:

— А где же тут мороженое?

— В морозилке, — засмеялась она. — Попробуй-ка открыть нот эту дверцу!

Не желая выпускать ее из поля зрения или хоть на секунду расстаться с нею, Николас подтолкнул ее к морозильной камере. Там стояли большие сосуды с мороженым. Тесно прижимались друг к другу, словно сиамские близнецы, Дуглесс с Николасом прошлись по всей кухне и отыскали наконец миски, ложки и большой черпак. Наковыряв им в каждую из мисок довольно большое количество мороженого, Николас поставил сосуд обратно в морозилку. Перепачкав Дуглесс ванильным мороженым, он принялся слизывать его с ее тела. Однако язык его не поспевал за мороженым, полоска которого сползала все ниже и ниже, так что последние капли ему удалось слизать у рыже-золотых кудряшек в низу ее живота.

— Клубничное! — воскликнул он, вызывая у Дуглесс смех. Они сидели на столе для разделки мяса длиной в целых восемь футов, соприкасаясь ногами. Некоторое время они спокойно ели мороженое, но затем вдруг Николас уронил шарик мороженого на ногу Дуглесс и принялся слизывать его оттуда. Дуглесс же наклонилась над ним, чтобы поцеловать его и, как бы нечаянно, тоже уронила кусочек мороженого ему прямо в пах.

— Пари держать готова, что оно ужасно холодное, — прошептала она, прижимая губы к его губам.

— Да, и я просто не в силах терпеть! — откликнулся он тоже шепотом.

И тогда неспешно, проводя грудями по всему его обнаженному телу, она пригнулась и стала слизывать мороженое с его бедра. Она продолжала лизать его и тогда, когда ничего не осталось. Мороженое было тотчас забыто, и Николас, откинувшись на столе, потянул ее на себя. Мышцы его напряглись, и, подняв ее, как если б в ней вообще не было никакого веса, он усадил ее на себя, руки его, продвинувшись вверх по телу, крепко обхватили ее груди, тогда как Дуглесс в это время медленными толчками двигалась, приподымаясь и опускаясь, на нем.

Прошло немало времени, прежде чем они выгнулись дугою в последнем пароксизме страсти, и Николас, прижав ее к себе, принялся осыпать Дуглесс жадными и несколько грубоватыми поцелуями.

— Насколько я понимаю, сударыня, — прошептал он ей на ухо, — из-за вас все мое мороженое растаяло! Расхохотавшись, Дуглесс прильнула к нему.

— Я так долго ждала, когда смогу трогать тебя! — ответила она и стала гладить его грудь и плечи и, засунув, насколько могла глубоко, руку в рукав его халата, который все еще был на нем, принялась ласково касаться пальцами его руки. — Никогда за всю свою жизнь я не встречала такого, как ты, мужчины! — воскликнула она.

Потом, опершись о локоть, она чуть приподнялась и стала смотреть на него.

— Скажи, — спросила она, — а там, в вашем шестнадцатом веке, ты тоже был единственным среди мужчин? Или там все такие?

Усмехаясь, он ответил:

— Нет, я — единственный в своем роде, потому женщины и…

Закрывая ему рот поцелуем, она сказала:

— Не надо! Не говори! Что мне за дело до каких-то там женщин, даже до твоей жены. — И, понурив голову, она добавила:

— Я предпочла бы думать, что я для тебя — какая-то особенная, а не просто одна из сотен других!

Приподняв за подбородок ее лицо, чтобы лучше видеть его, он сказал:

— Но ведь ты сумела вызвать меня сюда через столетия, и я откликнулся на зов! Разве одного этого мало, чтобы считать тебя особенной?

— Значит, я все-таки тебе не безразлична, да? Ну, хотя бы чуточку?

— У меня просто нет слов! — ответил он и, легонько поцеловав ее, осторожно положил ее голову на стол и, перебирая затем ее еще влажные волосы, вдруг почувствовал, что она как-то вся расслабилась, привалясь к нему, и понял, что она спит. Запахнув на ней халат, он подхватил ее на руки и понес из кухни наверх, в спальню. Потом скинул халат с нее, уложил ее в постель, разделся сам и лег рядом. Она уже спала, когда он крепко прижал ее к себе, так что ее ничем не прикрытые ягодицы касались его уже обмякшего члена, и положил на нее ногу.

Она спрашивала, — думал Николас, — не безразлична ли она ему? Безразлична?! Да она постепенно сделалась для него всем на свете, самым смыслом его существования! И ему не безразлично, о чем она думает, что чувствует, в чем нуждается! Он не в состоянии прожить и более пяти минут в разлуке с нею!

Утром и днем он ежедневно молит Бога вернуть его в свою эпоху, но какая-то часть его "я" не перестает думать о том, что же станется с ним, если он навсегда утратит возможность видеть ее, слышать ее смех, утирать ее слезы, если никогда уже ему не доведется сжимать ее в объятиях!

Он поправил на ней одеяло. Никогда прежде ему не доводилось встречать такую женщину! В ней нет ни капли вероломства, нет ни корысти, ни эгоизма. И вспомнив ее реакцию на него, когда они только-только встретились, Николас улыбнулся. Она тогда заявила, что не станет помогать ему, но по выражению ее глаз он видел, что для нее было бы невыносимо бросить его одного в этой удивительной стране! Он вспомнил о женщинах своей эпохи и подумал, что не знает ни одной, которая стала бы помогать какому-нибудь несчастному сумасшедшему! А Дуглесс помогала! Да, она и помогала ему, и наставляла его, и… любила его! Она отдавала ему свою любовь самоотверженно. Да, целиком, без остатка! Он снова улыбнулся при воспоминании о прошедшей ночи. Ни одна из женщин еще никогда не отвечала на его страстный зов с таким чувством абсолютной самоотдачи! Арабелла — та вечно чего-нибудь требовала. «Сию же минуту и здесь!» — вот то, что она обычно произносила! А другие женщины воображали, что оказывают ему честь! А Летиция… Нет, ему и думать о своей холоднокровной супруге не хочется! В постели она всегда была напряженной, а глаза ее, неизменно широко раскрытые, как бы с вызовом призывали его исполнить супружеские обязанности! И за четыре года их супружеской жизни он даже не сумел сделать ей ребенка!

Он погладил руку Дуглесс, и она, не просыпаясь, придвинулась поближе к нему. Николас поцеловал ее в висок. Как он сможет покинуть ее?! Вернуться в свою, не похожую на ее, жизнь, к другим женщинам, бросить ее здесь одну, беззащитную?! Она — такая мягкая, нуждается в ласке и добром к себе отношении.

Ему вновь вспомнились мать и Летиция. Эти женщины вполне сумеют позаботиться о себе, что бы на них ни обрушилось. Да, они-то сумеют, но не Дуглесс! Он боялся, что не пройдет и недели после его ухода, как она окажется вместе с одиозным мужчиной, которого, как ей казалось, она любила!

Он погладил ее волосы. Ну, как он сможет бросить ее одну?! И при ней никого не будет, чтобы защитить ее! Этот нынешний мир совершенно недоступен его пониманию! Ведь это отец должен был найти для нее супруга. И Николас улыбнулся, думая о том, как Дуглесс стала бы жить-поживать с каким-нибудь мужчиной примерно его возраста, которого отец избрал бы ей в мужья. Это она-то, со всеми ее детскими разговорами о любви!