Виктору.
      Связь с Альтманом установлена. Его псевдоним Луис.
      Работает с ним Твен. Перед Луисом поставлена задача: подобрать группу источников, которые могли бы помочь нам в получении информации по немецкой колонии и по вопросам, изложенным в последнем указании Центра №26-С.
      В целях выполнения поставленных перед Луисом задач прошу вашей санкции на предоставление ему возможности проведения самостоятельных вербовок.
      С характеризующими данными кандидатов на вербовку ознакомлены.
      Лука".
      Псевдоним Твен принадлежал Семену Семенову - инженеру "Амторга". Всегда неизменно элегантный, стройный, с тонкими чертами лица и широким открытым лбом, он оставлял впечатление культурного человека. Давно находясь в Америке и имея диплом Массачусетского технологического института, не говоря уже о дипломе Московского текстильного института, он с находившимися у него на связи агентами говорил благожелательным и интеллигентным тоном, а они знали своего куратора только по имени Сэм. Семенов и Пастельняк руководили нью-йоркской резидентурой вплоть до приезда в январе 1942 года преемника Овакимяна Василия Зарубина. Новый резидент занимал официальную должность вначале третьего, а затем второго секретаря посольства СССР, что, однако, не мешало ему часто ездить в Нью-Йорк. Он приехал в США со своей женой Елизаветой, известной по своей роли провокатора в поимке Якова Блюмкина, одного из первых арестованных и казненных в Советском Союзе по делу об участии в заговоре Троцкого. Зарубин был коренастый и плотный мужчина с внешностью, чем-то напоминавшей поросенка, чему особенно способствовали его приплюснутый нос и круглые, без оправы, стекла очков. Во время своего пребывания в Америке он использовал фамилию Зубилин1.
      Вернемся, однако, к телеграмме Пастельняка. Ознакомившись с ней, Фитин вызвал Квасникова и показал ее ему.
      - Ну, какое решение примем в отношении Луиса, Леонид Романович?
      - Он производит на меня благоприятное впечатление, - ответил Квасников. - Думаю, что он заслуживает доверия и ему можно дать необходимые полномочия.
      - Доверять ему - это одно, а разрешить вербовать агентов - это совсем другое дело. Как правило, эту работу поручают только оперативным сотрудникам нашей службы.
      - Я знаю, но нам приходится делать исключения для наших закордонных агентов.
      Фитин некоторое время молча размышлял.
      - Хорошо, Леонид Романович, я принимаю к сведению вашу точку зрения. Но мне необходимо выработать свою собственную, прежде чем решить вопрос о его пригодности на роль вербовщика. Дайте кому-нибудь указание подготовить заключение по его делу.
      - Слушаюсь, Павел Михайлович.
      Через четверть часа в кабинете Фитина появился молодой офицер:
      - Разрешите, товарищ генерал?
      - Вы по какому делу?
      - Вы затребовали информацию в отношении Луиса.
      - Я попросил подготовить заключение по его делу.
      - Оно готово. Я принес его.
      - Так быстро?
      Фитин жестом пригласил офицера подойти поближе, чтобы взглянуть на его невозмутимое и румяное лицо. Он заметил значок парашютиста на отвороте его кителя.
      - Мы уже где-то встречались?
      - Да, товарищ генерал. Полтора года назад в Центральном Комитете партии вы мне говорили в отношении моего назначения в разведывательную службу.
      - Да, теперь я припоминаю. Ваша фамилия...
      - Лейтенант Яцков Анатолий Антонович. Выпускник Московского полиграфического института. До поступления в разведку работал в картографической службе Дунаева.
      - Так мы, выходит дело, старые приятели. Ну, лейтенант Яцков, давайте теперь взглянем на то, что вы мне принесли1.
      Яцков протянул ему тонкую папку с заключением по делу Луиса.
      Фитин начал читать громким голосом:
      - Коэн Моррис, родился в 1910 году, американец, холост, рабочий, член Коммунистической партии Соединенных Штатов, сотрудничает с разведкой с 1938 года по идеологическим мотивам...
      Дочитав до конца, Фитин поднял глаза на Яцкова.
      - Должен сказать, что написано хорошо. Но мне необходимо самому посмотреть все дело Луиса.
      Через полчаса требуемое досье уже было в руках начальника разведки. Он открыл его на автобиографии, написанной от руки по-английски, за ней следовал напечатанный на машинке перевод на русский язык с неразборчивой подписью. Автобиография была написана самим Луисом.
      В настоящее время все документы на английском языке, первоначально собранные в досье № 13 676, уже переведены в другое место, поэтому все, что дальше следует, является обратным переводом с русского языка на английский1.
      Вот что прочитал Фитин:
      "Мои родители были иммигрантами. Мать - уроженка Вильно, отец - из местечка Таращи около Киева. Они жили в нью-йоркском Гарлеме в районе Ист-Сайд. У нас дома часто собирались русские и украинцы послушать привезенные ими с собой граммофонные пластинки, попеть народные песни и устроить вечеринку, на которой танцевали польку и гопак... Но что мне особенно запомнилось, так это их рассказы о неведомой стране, которую я никогда не видел, о России. Всякий раз, когда они говорили о ней, я ощущал желание хоть одним глазом посмотреть на родину моих предков. И это желание с возрастом еще больше возрастало.
      Россия в самом деле была не похожа ни на какую другую страну, она являла собой эталон нового, справедливого общества, и потому многие обращали к ней свои взоры. Да и как было не обращать, если весь Запад впадал в состояние глубочайшей экономической депрессии, а юная Русь набирала обороты, смело приступала к осуществлению геркулесовского плана первой пятилетки. Советский Союз был привлекателен для меня еще и потому, что в нем всем предоставлялась работа, а у нас, в Америке, наоборот, процветала безработица. Поэтому, как и многими другими мыслящими людьми Запада, мною в те годы тоже сильно владели идеи социализма, воплощавшиеся в активном строительстве самого свободного общества.
      В 1933 году я вступил в Лигу коммунистической молодежи Иллинойского университета, но вскоре был исключен из него за распространение политических листовок, которые мы печатали по ночам, а расклеивали рано утром. В Нью-Йорк я вернулся членом Компартии США. Экономический кризис в тот период начинал уже спадать, но безработица достигла почти 17 миллионов человек. Трудоустроиться где-либо было практически невозможно, однако товарищи по партии нашли мне временную работу - распространение прогрессивных газет и журналов за 15 долларов в неделю. Потом устроился наборщиком в типографию, работал слесарем на машиностроительном заводе, был служащим в одном из отелей Нью-Йорка.
      Тридцать шестой год. Это было время митингов и демонстраций в поддержку республиканской Испании. В Америке, как и во всем мире, шла поляризация сил: с одной стороны, силы мира, прогресса и демократии, с другой - приверженцы реакции, угнетения и тирании. Каждому надлежало тогда сделать выбор - на чьей он стороне? У меня иного выбора, чем добровольно встать на защиту республики, быть не могло. Это соответствовало моим политическим убеждениям. На митинге в Мэдисон-Сквер-Гарден я, не задумываясь, в числе первых подал заявление в интернациональную бригаду имени Авраама Линкольна..."
      В своем биографическом очерке Моррис Коэн, естественно, делает акцент на политической ориентации. Но для советских разведывательных служб не менее важной была и сама личность молодого американца как такового. Атлетического телосложения, улыбчивый, со светлой кудрявой шевелюрой, он обожал футбол и стал звездой команды средней школы Джеймса Монро в Бронксе. В 1931 году благодаря футбольным способностям Морриса приняли в университет штата Миссисипи. Однако он там повредил ногу и стал балластом для своей команды. Четыре года спустя, в 1935 году, он получает диплом бакалавра наук. В следующем году поступает в университет штата Иллинойс для обучения уже по курсу истории. Именно там, как мы видели, он начинает свою радикальную политическую деятельность. Получив образование, Коэн возвращается в Нью-Йорк, где его отец Гарри удачно занимался торговлей.
      Гарри и его жена Гершель испытывали в жизни двойные трудности как по причине бедности, так и из-за недостатка образования. У них в семье никогда не забывали выпавшие на их долю испытания в период Великой депрессии. Молодой Моррис был воспитан на идеалах социальной справедливости и просвещения и не стремился к богатству. Начав трудовую деятельность в возрасте девяти лет, он испробовал себя на разных работах - от разнорабочего до официанта. С помощью автостопа он добрался до штата Миссисипи, где, как он считал, жизнь будет подешевле, но и там расходы оказались очень большими. Коэн чувствовал себя несчастным в государстве, которое поражало своей бесчеловечностью и расизмом и где он не нашел реформаторов, готовых разделить его взгляды. В коммунистической молодежной ячейке в Иллинойсе состояло несколько преподавателей с радикальными взглядами и, кроме него самого, еще один студент. Когда Коэн вернулся в Нью-Йорк и занялся распространением газет и брошюр, в том числе и переведенных на английский язык советских изданий, его политическая судьба определилась на всю жизнь.
      Читая автобиографию Коэна, генерал Фитин удовлетворенно улыбнулся при упоминании в ней Интернациональных бригад. Сотрудники службы зарубежной разведки хорошо знали, как много кандидатов на вербовку для советской разведки было в этих бригадах. Но вербовка Израэля Альтмана была необычной.
      Компаньеро1 Браун
      Добровольцы Интернациональных бригад вступали в мир романтических идеалов, захватывающих интриг и физической опасности. Начать нужно было с нелегального въезда в Испанию с поддельным паспортом и под чужим именем. При переходе через горные перевалы и ущелья на границе между Францией и Испанией они проходили проверку и учились подчиняться приказам. Затем их доставляли в Альбасет - штаб-квартиру бригад, откуда распределяли по батальонам. Всего через несколько недель после эмоционального принятия решения молодой человек оказывался под огнем, и прежняя жизнь превращалась для него в сон.
      Среди тысяч людей, переживших этот резкий переход из одного состояния в другое, находился и Израэль Пикетт Альтман, двадцати семи лет от роду, перешедший границу ночью в июле 1937 года. Удивляя своих товарищей смелостью, самоотверженностью и знанием марксизма, он быстро стал политическим комиссаром батальона пулеметчиков имени Маккензи - Папино, названного так в честь двух канадских патриотов. В конце года батальон вместе с советскими танками принял участие в кровавой битве при Фуэнтес-де-Эбро, где Альтман был сражен шквалом пулеметного огня. Раненный в обе ноги, он так полностью и не восстановил функции нижних конечностей и до конца своих дней передвигался с трудом. Он также получил ранение в нижнюю часть живота и навсегда был обречен остаться бездетным. Но он выжил.
      Прикованный к больничной койке в госпитале Барселоны, Альтман сделал то, что обязан был сделать революционер: он освоил труды Ленина и Сталина. Проведя в госпитале три месяца и проштудировав три тома работ, подлеченный до такого состояния, чтобы можно было выписаться оттуда, он получает приглашение посетить расположенное буквально рядом здание с колоннами, окруженное высокой стеной. Это была вилла, ранее принадлежавшая какому-то аристократу из Сарагосы, а теперь в ней располагалась школа разведывательно-подрывных операций армии республиканцев. На пропускном пункте Альтмана встретил здоровый детина атлетического телосложения с переломанным носом над короткими седеющими усами. На нем была куртка цвета хаки без погон и каких-либо знаков отличия.
      Сопровождая его через сад к зданию школы, мужчина на отличном английском языке сообщил Альтману, что здесь учатся представители двенадцати стран, включая Соединенные Штаты, осваивая профессии радиооператоров, снайперов и специалистов подрывного дела. Он добавил также, что командование бригады Авраама Линкольна рекомендовало Альтмана в связи с его ранением на курсы радиооператоров. Он не стал говорить ему, что во время учебы Альтмана проверят еще на пригодность к выполнению заданий советских разведывательных служб1.
      - Благодарю вас, компаньеро, - произнес Альтман. - Извините, как мне вас называть?
      - Зовите меня Браун, этого достаточно.
      Под этим вымышленным именем скрывался один из резидентов НКВД в Испании. По своему официальному положению он был советником республиканского правительства по вопросам безопасности. В течение всей его выдающейся карьеры у него были различные псевдонимы - Лев Николький, Лев Николаев, Игорь Берг, не говоря уже о нерусских именах, которые уже никогда не станут известны. Он был урожденный Лейба Лазаревич Фелдбин. Но в историю вошел под именем Александра Орлова, под которым и получил широкую известность. Недавно к его делу под № 32 476 получил допуск Олег Царев. На основе этого дела он выпустил книгу "Роковые иллюзии", написанную совместно с англичанином Джоном Костелло.
      Орлов начинал с нелегальной работы во Франции, затем работал в Австрии и Великобритании. В Испании он встречался со знаменитым разведчиком Кимом Филби, который в то время был аккредитован при штабе генерала Франко в качестве корреспондента лондонской газеты "Таймс". Будучи трехзвездочным генералом, он руководил партизанскими операциями против националистов и организовывал "мобильные группы" для выявления и уничтожения троцкистов в рядах республиканцев. К числу его жертв относится Эндрю Нин - руководитель Рабочей партии марксистского объединения (POUM), обстоятельства исчезновения которого долгое время были окутаны непроницаемой тайной.
      Орлову пришлось пройти через невероятные испытания. Зная о массовых репрессиях, свирепствовавших в СССР и опустошавших и партию, и вооруженные силы, и специальные службы, он принял решение не возвращаться на родину, но продолжать разведывательную работу в интересах своей страны. Имея основания опасаться покушения в случае его отказа подчиниться приказу о возвращении в Москву, он принимает все возможные меры, чтобы скрыться вместе с женой и дочкой от убийц из "эскадрона смерти", которые наводнили Европу, выполняя свою зловещую работу.
      Предчувствия не обманули его. 9 июля 1938 года в Барселоне он получает шифрованную телеграмму с приказом отправиться в город Антверпен и встретиться там на борту советского судна "Свирь" с представителем Центра. Орлов сразу понял, что такое послание может означать только одно: арест. Вместо того чтобы отправить отчет о вербовке Альтмана дипломатической почтой, он передает его майору по фамилии Стрик - преподавателю барселонской разведшколы и впоследствии герою Великой Отечественной войны. Настоящее имя Стрика было Кирилл Орловский. Затем он телеграфирует в Центр и сообщает о том, что, как и приказано, прибудет на судно "Свирь" 14 июля. Вечером того же дня он вместе с семьей исчезает из Барселоны.
      Имея на руках дипломатический паспорт, он направляется в Париж, получает канадскую визу и садится на судно, отплывающее в Новый Свет. Поскольку он не приехал на назначенную встречу, НКВД повсюду рассылает указания о его розыске, который не дал результатов. С этого времени во всех документах он проходит как невозвращенец и изменник Родины, что неизбежно влечет за собой смертный приговор. Но у Орлова были свои соображения по поводу того, как избежать наказания.
      В конце июля перед советским посольством в Париже остановилось такси и водитель подождал, пока пассажир в возрасте примерно шестидесяти лет отнес туда письмо. Такси отъехало, увозя с собой неустановленного курьера, который на самом деле был двоюродным братом Орлова. Сотрудник посольства остался с конвертом в руках, на котором была следующая надпись:
      "Сугубо лично. Николаю Ивановичу Ежову. Никому другому не вскрывать. От Шведа". Ежов был главой НКВД, а Швед - оперативный псевдоним Орлова. Письмо было передано в Центр.
      В письме Орлов изложил причины, которые вынудили его выбрать изгнание для себя и своей семьи. Упомянув свою "безупречную службу партии и советской власти", получившую их признание в виде его награждения орденами Ленина и Красного Знамени, он с горечью жалуется на то, что ему устроили западню.
      "...Для меня было ясно, что те лица в руководстве, которые планировали ликвидировать меня, перешли допустимую границу в своей "чистке" аппарата сотрудников. Те, кто хотел, выдав меня за преступника, продвинуть таким своеобразным образом свою карьеру и получить награду за проведение этой операции, показали свою оперативную несостоятельность, пытаясь выбросить меня за борт судна как врага народа. Я понял, что моя судьба уже решена и смерть идет по моим следам".
      Напомнив Ежову о своих заслугах и ранениях, полученных им в Испании, он объясняет, что не угроза незаслуженного наказания заставила его отказаться от личной явки на борт судна:
      "Я понял, что после моей казни мою жену сошлют в ссылку или расстреляют, а моя четырнадцатилетняя дочь окажется на улице. Дети и взрослые станут преследовать ее за то, что она дочь "врага народа". Вынести, чтобы такой стала судьба дочери преданного коммуниста и борца, человека, которым она гордится, было выше моих сил".
      Орлов предпринял меры по дискредитации Михаила Шпигельгласса - одного из тех "оперативников" НКВД в Европе, которые исполняли указания о ликвидации неугодных лиц. В сентябре 1937 года Шпигельгласс осуществил убийство Игнасса Порецкого, более известного под именем Игнасса Рейсса заслуженного разведчика, работавшего в Европе, который, дойдя до крайности от ужасов чисток, решил "вернуться к Ленину, его учению и его делу". Орлов считал Шпигельгласса откровенным оппортунистом и подготовил список допущенных им ошибок. Впрочем, рассыльный убийца и сам не избежал чистки в Москве его арестовали, и в следующем году он погиб.
      Орлов закончил письмо в весьма примирительном тоне:
      "Если Вы меня и мою семью оставите в покое, я даю клятву: до конца моих дней не проронить ни единого слова, могущего повредить делу, которому посвятил свою жизнь, и никогда не стану на путь, вредный партии и Сов. Союзу. Прошу также отдать распоряжение не трогать моей старухи матери. Она ни в чем не повинна. Я последний из четверых детей, которых она потеряла.
      Швед".
      Чтобы сделать свою клятву более весомой, Орлов отправил с тем же курьером свой "полис пожизненного страхования". Это был список совершенно секретных имен, операций, в которых он принимал участие, и перечень информационных сюжетов, которые он был готов сделать достоянием гласности, если на его жизнь будет совершено покушение. Если верить материалам досье Шпигельгласса в НКВД, то это письмо произвело впечатление на Ежова. Он распорядился не трогать Орлова в случае его обнаружения. В общем, коварный Орлов шантажировал органы госбезопасности и заставил их смириться с его шантажом1.
      Один знакомый адвокат устроил ему встречу с министром юстиции США Фрэнсисом Биддлом, и Орлов дал ему всяческие заверения, а в ответ получил разрешение остаться на жительство в Соединенных Штатах. После этого он и его семья исчезли из поля зрения, проживая в безвестности с 1938 по 1953 год главным образом в городе Кливленд под именами Александр и Мария Берг. (Их дочь, страдавшая последствиями ревматического воспаления, умерла в июле 1940 года). После смерти Сталина Орлов публикует книгу под названием "Тайная история преступлений Сталина", которую он сам же перевел на английский язык. В ней он рассказал, как Сталин организовал убийство Кирова и вверг страну в пучину кровавого террора.
      "Именно на Сталине лежит вина, - утверждал Орлов, - за то, что советские разведывательные службы, до этого верные и преданные высшему революционному идеалу, оказались прибежищем порочных карьеристов и оппортунистов". Книга имела значительный успех.
      Американские спецслужбы, поставленные в довольно сложное положение этими запоздалыми разоблачениями советского перебежчика, оказавшегося к тому же еще и генералом, проявили неожиданный интерес к Орлову. Его вызвали на серию бесед вначале в ФБР, а затем в ЦРУ. Позднее, в 50-х годах, ему пришлось предстать перед подкомиссией сената по вопросам внутренней безопасности и приводить убедительные улики против Марка Зборовского действовавшего в Нью-Йорке советского разведчика. Он также рассказал о том, как в 1936 году он организовал отправку в Советский Союз "по соображениям безопасности" золотого запаса Испании, оценивавшегося приблизительно в шестьсот миллионов долларов. Это золото так никогда и не было возвращено. В 1963 году Орлов написал учебное пособие по ведению партизанских войн. В ответ на проявленную им благонадежность власти тоже отнеслись к нему благожелательно и предоставили ему американское гражданство. Вплоть до его смерти в 1973 году в возрасте семидесяти семи лет он пользовался благосклонностью сената США за его вклад в контрразведывательную деятельность американских спецслужб; его свидетельские показания в сенате были опубликованы в виде специального издания под названием "Наследство Александра Орлова". Его бумаги были помещены в государственный архив с условием открытия доступа к ним не ранее 1999 года.
      Возникает вопрос, действительно ли Орлов сдержал свое слово и не сказал ничего в ущерб партии и СССР?
      В его книге описаны злоупотребления партии властью, а показания в сенате пролили свет на советские методы разведки. Его рассказ о похищении испанского золота, конечно, не улучшил отношений между Советским Союзом и Испанией. Но в отношении советских разведывательных операций, проводившихся уже в период его пребывания в США, он молчал как рыба и комментировал американцам только информацию, обнаруженную в "исторических материалах". Что касается Зборовского, то Орлов знал, что ФБР уже его разоблачило, поэтому он всего лишь подливал масла в огонь. Однако в отношении самого себя он не сообщил, что в Испании он руководил "отрядом коммандос", в задачу которого входило уничтожение троцкистов или тех, кого они таковыми считали. И о том, что он вербовал идеалистически настроенных американцев в состав Интернациональных бригад. Или же что еще до Испании, во время пребывания в Лондоне, он принимал участие в вербовке основных фигурантов "кембриджской агентурной сети" - Кима Филби, Дональда Маклина, Гая Бёрджесса, не считая еще трех десятков агентов, так до сих пор и не выявленных. В этих делах он полностью сдержал данное им слово и в течение двадцати лет скрывал от ФБР и ЦРУ разведывательную информацию, имевшую очень важное значение.
      Это говорит о том, что в Советском Союзе он не заслуживал звания предателя. Он ушел от Ежова, отрекся от Сталина, но оставался верен ленинскому идеалу и его концепции советского государства. После смерти Сталина КГБ неоднократно принималось оценивать ущерб, нанесенный Орловым, и даже дважды в последние годы его жизни проводило беседы с ним в Кливленде. Оно пришло к однозначному выводу, что Орлов остался патриотом. Ему выдали свидетельство на возвращение на родину, но он отказался от него, сказав, что его страна стала для него чужой. И в этом ему можно было поверить.
      Под кличкой Израэль Альтман
      После каждой вербовочной операции проводивший ее чекист должен был составить отчет о ней, указав основу привлечения к сотрудничеству вновь завербованного, оговоренные с ним условия работы, а также воспроизвести по памяти основные моменты беседы. Компаньеро Браун - Александр Орлов закончил один из таких отчетов буквально накануне того дня, когда он получил обеспокоившую его телеграмму с назначенной ему сомнительной встречей. Он спешно покинул Барселону, оставив там свой отчет. Компаньеро Альтман уедет из города неделей позднее, но останется в Испании до октября. Он возвратится в США с тем же паспортом, выданным на имя Израэля Альтмана. Этим именем во время войны в Испании называли Морриса Коэна.
      В своем отчете, который дошел до Москвы и оказался в первой коробке дела № 13 676, Орлов пишет, что после их первой беседы американец пришел в состояние чрезвычайной растерянности. Для того чтобы вывести его из этого состояния, пишет Орлов, ему пришлось провести беседу о возможности развязывания Гитлером мировой войны. При этом он подчеркнул, что с приходом к власти нацистов Германия превратилась в агрессора и, наконец, что у советских разведывательных служб нет более важной задачи, чем выявление гитлеровских планов агрессии против Советского Союза.
      Когда генерал Фитин в конце 1941 года узнал об этих словах Орлова в ходе вербовочной беседы, у него не было никаких оснований для недовольства, даже с учетом того, что, произнеся эти очень лояльные слова, Орлов сделал спецслужбам реверанс и исчез, получив с этого момента статус предателя. Пассаж в его вербовочном отчете о чрезвычайной растерянности Альтмана не мог вызвать никаких подозрений: такие шаги всегда надо обдумать. Не было ничего неприемлемого и в объяснении, которое дал Орлов Альтману с целью склонить его к принятию этого решения - необходимо воспрепятствовать Гитлеру в осуществлении гегемонии над миром. Антифашистская основа всегда была сильной стороной вербовки иностранцев, особенно из состава Интернациональных бригад. Единственное, что могло сдерживать Фитина, так это мысль о том, что у Альтмана могли возникнуть сомнения, о которых Орлов не сообщил. Но какими могли быть эти сомнения?
      Ответ на этот вопрос дает документ, которого Фитин в то время не имел. Естественно, что у НКВД всегда были какие-то опасения в отношении последней вербовки Орлова, которую он провел буквально накануне своего исчезновения. И доказательством тому служит тот факт, что летом 1942 года, перед призывом Морриса Коэна (Израэля Альтмана, Луиса) в армию США, руководивший его действиями оперработник Анатолий Яцков попросил его написать отчет о той беседе с Орловым. То, что написал Коэн, представляет собой набор уже вышедшей из употребления риторики, но в ней было несколько неожиданных моментов.
      Согласно этому отчету, написанному в форме диалога и приобщенному (в переводе на русский язык) к делу № 13 676, компаньеро Браун начал с вопроса о симпатиях компаньеро Альтмана к Советскому Союзу. Это повлекло за собой довольно длинный ответ, в котором Альтман подтвердил свою преданность идеалам мировой революции. "С тех пор как мы верим в принцип построения на земле свободного общества, мы, американские коммунисты, всегда видели в Советской России поучительный пример". Для Альтмана Советский Союз являлся трамплином, с которого пойдет распространение коммунизма на все остальные страны. Он также высоко оценивал роль Советского Союза как "единственной крупной державы в мире, которая реально борется с "коричневой чумой".
      На это Браун ответил, произнеся несколько возвышенных фраз: "Мы победили в 1917 году под знаменем интернационализма в руках рабочих всего мира". Это "мы" привело Альтмана к мысли о том, что Браун приехал в Испанию из России и что он опрашивает его таким образом, как это делал бы представитель разведки. Браун подтвердил, что это именно так. Альтман воспользовался ситуацией и задал вопрос о чистках в СССР: "Почему враги народа настолько многочисленны в Советском Союзе? И почему их выявляют среди людей, которые в недавнем прошлом считались преданными большевикам?" Альтман имел в виду лидеров ВКП(б) Рыкова, Томского, Бухарина и генералов Красной Армии Тухачевского, Якира и Уборевича, которых незадолго до этого расстреляли. "Я старался понять, - пояснил Альтман, - как такое могло произойти, но никто не смог дать мне убедительного ответа".
      Браун спросил его, с кем он об этом говорил. Альтман ответил: "С компаньеро Стриком, компаньеро Алфредо и компаньеро Гуттиеро".
      Первым, как мы видим, был Кирилл Орловский, вторым - Станислав Ваупшасов - советский советник при испанском партизанском движении. Как и Стрик, он преподавал в разведывательной школе в Барселоне. Во время Второй мировой войны он будет командовать соединением белорусских партизан и получит почетную награду Героя Советского Союза. Настоящее имя компаньеро Гуттиеро установить не удалось.
      Вернемся вновь к продолжению диалога, который был стенографически записан Коэном.
      "Браун. И что они вам ответили?
      Альтман. У меня сложилось впечатление, что, по их мнению, в Советском Союзе действительно много врагов народа и их всех следует расстрелять.
      Браун. Отлично, компаньеро Альтман. Я постараюсь объяснить вам, что в действительности происходит в моей стране. Вам известна только часть этих умных и талантливых людей, которых в Советском Союзе уничтожили. Проблема заключается в том, что Сталин всегда опасался такого рода людей. По этой причине и он сам, и его приспешники из НКВД, такие, как Ягода, Ежов и Агранов1, уничтожили и продолжают уничтожать лучших людей этой страны, абсолютно невиновных ни в каких преступлениях, приписывая им выдуманные антипартийные тенденции и участие в оппозиционных блоках. Сталин жил, постоянно опасаясь, что его лишат его личной власти, и именно по этой причине он сеет в народе террор. Как ни горько это признавать, но даже для нас, сотрудников внешней разведки, стало опасно жить здесь, за границей. Каждый месяц кого-то из нас вызывают в Москву, чтобы там арестовать. И некоторые из них исчезают на пути домой.
      Альтман. Значит вы считаете, что Сталин - это русский Франко?
      Браун. Да, Сталин - это трагедия для нашей страны. Сразу же после смерти Ленина он начал готовить плацдарм для своей собственной диктатуры, избавляясь от своих товарищей по партии. Но я убежден, что в Советском Союзе еще есть здоровые силы. Но им приходится иметь дело с тираном, и поэтому они вынуждены скрывать свои убеждения, с тем чтобы не стать его очередной жертвой.
      Альтман. Я ничего не понимаю. Государство должно защищать своих граждан, а это государство ведет против них войну. Против своих маршалов и своих ученых, политических деятелей и даже против своих разведчиков. Я задаю себе вопрос о том, что с вами произойдет, когда вы вернетесь в Советский Союз. После всего того, что здесь случилось, это уже не секрет: Франко стоит на пороге победы, и вскоре нам придется покинуть Испанию.
      Браун. Это верно. Когда это случится, я знаю, что мне нужно будет делать.
      Альтман. Ну и что же?
      Браун. Очень возможно, что я не вернусь в Советский Союз, но я останусь верен ему до конца моих дней. Мы служили ему за границей оба - вы и я.
      Альтман. Но не рискуете ли вы навлечь на себя ненависть ваших друзей и бесчестье, компаньеро Браун. Не опасаетесь ли вы, что ваши соотечественники не поймут вас и будут всегда считать вас предателем?