Охота за атомной бомбой

      Для Курчатова важнее было построить экспериментальный реактор на уране-238, а не на уране-235. Работа с ураном-235 могла бы дать более быстрые результаты, но это следовало делать только после установления необходимых общих закономерностей и пропорций, что должно было занять много времени. В августе 1940 года Курчатов вместе с Харитоном направляют в президиум Академии наук меморандум, обрисовав в нем долгосрочные перспективы освоения атомной энергии и запросив на эту работу соответствующие государственные ассигнования. Ответ выяснился через двадцать три месяца лишь в ходе созванной в Москве научной конференции. Хлопин и Иоффе отвергли взгляды Курчатова, которые, по их мнению, являлись не чем иным, как проектом отдаленного будущего, "прекрасной мечтой". Не унывая и не падая духом, уверенные в себе молодые ученые обращаются к Николаю Семенову, начальнику Харитона, который соглашается войти с этим вопросом в правительство. В своем письме "наверх" Семенов вновь приводит аргументы Курчатова, делая при этом упор на военные аспекты, тем более что речь идет о бомбе более разрушительной силы, чем любое другое известное в истории оружие. Но правительство, не видя в этом особой срочности, не предпринимает никаких шагов. Нападение нацистов на Советский Союз произошло раньше, чем ленинградские физики получили какой-то ответ на свои предложения1.
      В день начала войны Курчатов принимает решение оставить ядерную физику и применить свои способности в сфере конкретных военных разработок. Он советует своим молодым коллегам поступить так же и принести своей стране пользу более непосредственным образом. Флёров присоединяется к его решению. Он вступает в корпус добровольцев и в течение четырех месяцев учится на инженерных курсах Военно-воздушных сил, после чего участвует в создании автоматической системы выхода самолетов из штопора. Другие его соратники нашли военное применение своим знаниям в электронике, радиосвязи и различных областях противовоздушной обороны. Остальные занялись эвакуацией своих лабораторий в отдаленные районы страны и перестройкой их для работы по военным проектам. Эксперименты были приостановлены, планы заморожены, оборудование сдано на склады. Советская ядерная физика погрузилась в спячку.
      Большинство физиков приспособилось к сложившейся ситуации. Один Флёров не смог этого сделать. Худой, истощенный, преждевременно облысевший, он напоминал птицу своим застывшим взглядом, длинным носом и выступающим подбородком. Его друзья знали о его бессоннице и опасности, которую она представляет для его здоровья. Продрогший от холода в промерзшей библиотеке в Йошкар-Оле, в восьми сотнях километров к востоку от Москвы, он не прекращал попыток проникнуть в загадку ядерной энергии, просчитывая и заново перепроверяя свои расчеты цепной реакции. Мысль о том, что немцы, будучи в авангарде ядерных исследований, при наличии мощного промышленного потенциала наверняка смогут добиться успеха в создании атомной бомбы, приводила его в отчаяние. Неужели наиболее приоритетной является сейчас работа по самым насущным задачам? Окажут ли советские физики больше помощи своей стране, если станут использовать свои знания в уже достаточно известных областях техники, или лучше, чтобы они совместно разрабатывали новые, революционные научные проблемы? То, что они делали, несомненно, было полезным, но это могли бы делать и многие другие, в то время как то, что физики-ядерщики уже сделали, могло быть продолжено только ими же. Флёровым все больше и больше овладевала мысль о том, что его уход из лаборатории в войска был большой ошибкой.
      В таком настроении он пишет письмо Иоффе, который эвакуировался вместе со своим Ленинградским физико-техническим институтом в Казань, пытаясь убедить его в том, что следует без промедления возобновить атомные исследования. В ответном письме Иоффе приглашает его приехать к нему в гости в столицу Татарии, находящуюся в ста шестидесяти километрах к юго-востоку, и подготовить доклад для Академии наук. Флёров берет недельный отпуск, в ноябре 1941 года едет в Казань и готовит досье для Иоффе, Капицы и всего ареопага академиков, собранных для работы в университете. Отреагировав весьма положительно на аргументы Флёрова, пожилые академики отказались принимать положительные решения. Речь не может идти о том, чтобы в военное время выделять огромные человеческие и материальные ресурсы, необходимые для создания атомной бомбы. Флёров возвращается к себе с пустыми руками.
      Но есть люди, которые никогда не отказываются от своей идеи. К таким относился и Флёров. В следующую ночь он составляет продиктованное отчаянием письмо к своему наставнику Курчатову, в котором делится своей тревогой и информирует его, что, согласно его расчетам, два с половиной килограмма урана могут произвести взрыв, равный по мощности взрыву ста тысяч тонн динамита. Он считает, что Курчатов не может бросить на полпути исследования в области атомной энергии, что все могли бы вернуться в осажденный Ленинград и продолжить работу над бомбой. Но Курчатов, всецело поглощенный программой размагничивания судов, был, видимо, слишком занят и не ответил на письмо1.
      Тем временем Флёрова вместе с его разведывательной ротой переводят на юг России. В феврале, получив звание лейтенанта, он останавливается в Воронеже, расположенном примерно в четырехстах восьмидесяти километрах к югу от Москвы. Там ему удается посещать библиотеку университета, книжный фонд которого, по его оценке, не пострадал. Разыскивая в специализированных периодических изданиях отклики на его открытие самопроизвольного деления ядер атомов - а его эксперименты немного не дотянули до Сталинской премии по той причине, что за ними не последовало сообщений об их влиянии на развитие физики за рубежом, - он внимательно просматривает все имеющиеся публикации. Однако, листая иностранные журналы, в том числе и поступившие недавно и неизвестно как оказавшиеся в Воронеже, он не обнаружил никакой реакции на свои работы. Но, он выяснил нечто более важное. Выдыхая пар в промерзшем читальном зале, Флёров листал страницы в упорном желании обнаружить хоть какую-нибудь статью по ядерной физике. И тем не менее не обнаружил ни одной. "Отсутствовали, - писал он позднее, - не только статьи ученых из Великобритании, Франции и других европейских стран, участвовавших в мировой войне, но также и статьи американских ученых. Становилось очевидным, что публикации по исследованиям в этой области были прекращены"1.
      Он оказался абсолютно прав. По инициативе Лео Сциларда американские физики еще с весны прошлого года решили приостановить публикации результатов их работ с целью лишить немцев информации из США; то же самое сделали и англичане. Как писал Ричард Родс в своей книге об атомной бомбе, факт введения режима секретности свидетельствует о появлении секрета. Крупные державы, за исключением Советского Союза, включились в реализацию секретных программ создания атомного оружия2.
      Теперь уже ничто не могло остановить Флёрова. Он написал письма Курчатову, Кафтанову и Иоффе. Все его послания содержали одно и то же: "Мы должны безотлагательно начать создание атомной бомбы!" Не получив удовлетворительного ответа, он в апреле 1942 года решил постучаться громче, на самый верх. Считая, что его письмо наверняка будет вскрыто одним из секретарей Сталина, он наскоро приписал на нем:
      "Секретарю товарища Сталина
      Уважаемый товарищ!
      Я прошу вас довести основное содержание этого письма до сведения лично Иосифа Виссарионовича. Только товарищ Сталин может решить этот вопрос. Поэтому постарайтесь убедиться, что мое письмо к нему дошло. Прежде чем передать письмо товарищу Сталину, будьте добры поправить в нем орфографию и стиль и перепечатать его на машинке".
      В этом историческом послании к главе государства Флёров, которому тогда было двадцать девять лет, излил всю свою горечь по поводу того, что ему не удалось убедить своих лучше знающих жизнь и более известных коллег принять во внимание перспективы ядерного оружия. Он пишет:
      "Уважаемый Иосиф Виссарионович.
      Прошло уже десять месяцев с тех пор, как началась война, и все это время у меня такое ощущение, что я пытаюсь пробить головой каменную стену.
      Где я ошибся?
      Не переоцениваю ли я важность "проблемы урана"?
      Нет. Урановые проекты приобретают фантастический характер вследствие тех невероятных перспектив, которые откроются, если будет найдено надлежащее решение этой проблемы. Конечно, в общей технике революции не случится, как это уже показали довоенные проекты, но в технике военной произойдет настоящая революция. Это может произойти без нашего участия, тем более что научный мир сегодня, как и вчера, подвержен инерции.
      Известно ли вам, Иосиф Виссарионович, какой довод чаще всего выдвигают против урана? "Это слишком многообещающе, чтобы быть правдой".
      Далее Флёров затрагивает несколько второстепенных аспектов, заверяя всемогущего вождя, что он написал ему письмо не по соображениям личной карьеры и не для того, чтобы избежать военной службы. Он снова резко критикует уважаемых академиков, но делает это не по причинам личного характера, подчеркивает он. Он также не выступает против приоритета текущих военных программ. Единственно, чего он хочет, так это чтобы правительство, помимо текущих программ, рассмотрело его программу, рассчитанную на перспективу, и тем самым внесло важный вклад в победу над фашистами. И в заключение он излагает смелый замысел:
      "Я считаю необходимым созвать совещание с участием академиков Иоффе, Ферсмана, Хлопина, Капицы (члены Академии наук СССР), академика Лейпунского (Академия наук Украины); профессоров Ландау, Алиханова, Арцимовича, Френкеля, Курчатова, Харитона и Зельдовича; докторов наук Мигдала и Гуревича, желательно также пригласить Петржака.
      Я прошу один час тридцать минут для моего доклада. Ваше присутствие, Иосиф Виссарионович, лично или в лице вашего представителя было бы очень желательно.
      В целом момент сейчас не очень подходящий для подобного рода научных ристалищ, но для меня это единственная возможность доказать, что я прав и имею право заниматься ураном, так как другие средства - беседы с Иоффе и письма к товарищу Кафтанову - не возымели никакого воздействия и были обойдены молчанием. На мое письмо и пять телеграмм к товарищу Кафтанову я не получил никакого ответа. Во время обсуждения плана работы Академии наук они, вероятно, говорили обо всем, только не об уране.
      Я надеюсь с вашей поддержкой пробить эту стену молчания, поскольку это мое последнее письмо по этому вопросу. После этого я перестану заниматься этой проблемой и стану ждать, когда Германия, Англия или Соединенные Штаты решат эту задачу. Результаты будут таковы, что станет уже не важно, кто в СССР был виноват в нашем нежелании заниматься этим делом".
      В заключение Флёров выразил сожаление по поводу того, что физики относятся к "проблеме урана" как к научной фантастике, зная, однако, что создание атомной бомбы возможно1.
      Впечатление, произведенное этим письмом на Сталина, описывается в различных книгах и статьях по-разному. Одни авторы говорят о нем, как о главной причине, которая побудила Сталина действовать, другие считают, что это был один из аргументов в числе прочих, третьи полагают, что это письмо не сыграло никакой роли. Тем не менее все сходятся во мнении, что Сталин получил письмо или его краткое изложение и что он одобрил его выводы, которые к тому времени уже можно было считать его собственными. Как бы то ни было, но прямого ответа Флёров не получил.
      Приводя этот эпизод в своих мемуарах, Сергей Кафтанов не упоминает ни о письме, ни о пяти телеграммах, за отсутствие ответа по которым Флёров его упрекает. Он припоминает, что письмо Флёрова повлияло на него в том плане, что он пренебрег неблагоприятным отзывом Лейпунского и решил обратить больше внимания на материалы тетради убитого нацистского офицера. "В принятии советской программы создания ядерного оружия, - писал он, главную роль сыграли три вещи: тетрадь убитого немецкого офицера, письмо Флёрова и сообщения из Германии в отношении нового сверхоружия. Этим оружием была скорее гигантская пушка, чем атомная бомба".
      Посоветовавшись с Иоффе и действуя в рамках Государственного комитета обороны, Кафтанов вновь предложил создать некий научный центр для работы над проектом атомного оружия. Его письмо по этому поводу прошло по иерархическим каналам и наконец легло на стол Сталину, который после долгих раздумий согласился с этим предложением.
      Разумеется, все это было не так просто. Если верить другому автору Сергею Снегову, письмом, которое подвигло Кафтанова на активные действия, было то самое обращение Флёрова к Сталину, направленное на отзыв в научное подразделение ГКО. Сразу можно представить себе чувства, которые испытал Кафтанов, видя, что его критикуют за волокиту в письме к вождю и учителю. Если бы он хоть на мгновение предположил, что Сталин может поддержать Флёрова, он бы и сам бросился на его поддержку. Снегов делает вывод: на письмо Флёрова Кафтанов пишет положительное заключение. Флёрова отзывают из действующей армии и приглашают в Москву. С этого момента Сергей Кафтанов и Степан Балезин принимаются с помощью Флёрова за создание и развитие советской ядерной физики.
      Но такую работу не под силу было выполнить только им одним. Нужна была поддержка того, который неусыпно следил за всем, - человека в пенсне.
      Сталин меняет мнение
      За несколько недель до этого Берия решил, что у него уже накопилось достаточно данных из-за рубежа для того, чтобы представить Сталину доклад по атомной проблеме.
      Оно начиналось так:
      "КЗ 4
      СССР
      Комиссариат внутренних дел
      Март 1942. Москва
      Государственный комитет обороны СССР
      Товарищу Сталину
      В различных капиталистических странах параллельно с исследованиями проблем деления атомного ядра в целях получения нового источника энергии начаты работы по использованию ядерной энергии в военных целях.
      С 1939 года такого рода работы в крупных масштабах развернуты во Франции, Великобритании, Соединенных Штатах и Германии. Они имеют целью разработку методов использования урана для производства нового взрывчатого вещества. Работы ведутся с соблюдением условий самого строгого режима секретности".
      Далее в меморандуме кратко излагались известные обстоятельства, которые привели к появлению британской программы создания атомной бомбы. Сообщалось, что главные месторождения урана находятся в Канаде, Бельгийском Конго, в Судетских горах (Чехословакия) и в Португалии. Для сведения Сталина были изложены основные принципы устройства и действия урановой бомбы со ссылкой на расчеты Пайерлса, согласно которым десяти килограммов урана-235 было достаточно для создания критической массы, взрыв которой эквивалентен взрыву одной тысячи шестисот тонн тринитротолуола.
      Особая сложность при создании урановой бомбы, указывалось в меморандуме, состоит в процедуре отделения активной части урана урана-235 - от других его изотопов, в создании оболочки, которая препятствовала бы дезинтеграции составляющих частей уранового заряда и обеспечивала бы необходимую скорость их относительного перемещения.
      У Советского Союза к тому времени уже был агент Клаус Фукс, который работал над первой частью секретной проблемы - разделением изотопов. Но Берия не ссылался на того, чьи сообщения шли в Главное разведывательное управление Генштаба Вооруженных сил. Надпись от руки на первой странице дела "Энормоз" сообщает, что агент Лист получил информацию в конце 1941 года, что Маклин был источником информации и подтверждающих ее соответствующих документов.
      Для того чтобы подчеркнуть серьезный характер британской ядерной программы и при этом не вызвать подозрений Сталина в том, что нам подсовывают дезинформацию, Берия завершил свой меморандум на пяти машинописных страницах перечнем финансовых расходов, структур управления и участвующих в этом деле заводов.
      Меморандум завершался следующим:
      "Принимая во внимание важность и срочность для Советского Союза практического использования энергии атомов урана-235 в военных целях, было бы целесообразно осуществить следующее:
      1) Рассмотреть возможность создания специального органа, включающего в себя научных экспертов-консультантов, находящихся в постоянном контакте с ГКО в целях изучения проблемы, координации и руководства усилиями всех ученых и научно-исследовательских организаций СССР, принимающих участие в работе над проблемой атомной энергии урана.
      2) Передать с соблюдением режима секретности на ознакомление ведущих специалистов документы по урану, находящиеся в настоящее время в распоряжении НКВД, и попросить произвести их оценку, а также, по возможности, использовать содержащиеся в них данные об их работе"1.
      Здесь мы видим, что Берия думал примерно о том же самом и в то же самое время, что и Флёров. Его меморандум от марта месяца, подготовленный, как представляется, Квасниковым, получил неожиданную поддержку со стороны молодого настойчивого физика. Но там, где Флёров лишь просил дать ему шанс для вступления в соревнование со значительно лучше оснащенными зарубежными соперниками, Берия предлагает предоставить полученные его службами за рубежом секретные сведения в распоряжение отобранных для этой цели ученых своей собственной страны.
      Сочетание научного потенциала государства с потенциалом государственных разведывательных служб стало отправной точкой советской программы создания атомного оружия.
      Подготовив меморандум, Берия вновь отправляется в Кремль. Сталин невысокий мужчина в военной форме и начищенных до блеска сапогах - как обычно сидел в кресле. Берия начинает свой доклад. Он знает, что всякий раз, когда находится у Хозяина, его собственная жизнь подвергается опасности. Так было со всеми людьми, которых мы называем "советские руководители".
      Малейшая тень на тронутом оспой лице, прищур желтоватых глаз - и вот уже "советского руководителя" охватывает внутренняя дрожь и он не знает, что, может быть, его судьба уже решена, может быть, его уже этой ночью арестуют и на допросе выбьют все зубы, в то время как уже набирают заголовки газет, в которых объявят о его государственной измене. А может быть, все пройдет благополучно.
      Важно было, чтобы каждая такая встреча завершалась конкретным результатом, чтобы уйти с нее с указанием сделать то-то и то-то, с чувством, что ты еще нужен и полезен верховному руководителю.
      Как всегда, кратко, но емко, Берия доложил перечень сообщений, полученных разведывательными службами. Сталин был очень недоволен. О чем думают англичане? Он считал, что Великобритания и СССР договорились о взаимопомощи и взаимном содействии в военных вопросах. Незадолго до этого министр иностранных дел Молотов сообщил ему о договоренности в этом плане с послом Великобритании в Москве Стаффордом Криппсом об обмене научной и военной информацией. Естественно, Сталин совершенно не собирался делиться военными секретами с англичанами, которых он считал капиталистами, империалистами и до нападения гитлеровцев главным противником СССР. Но он считал абсолютным коварством с их стороны скрывать от него военные секреты.
      Действительно ли они занимаются созданием атомной бомбы? Подозрительная натура Сталина не могла отказаться от мысли о том, что ему пытаются подсунуть дезинформацию. Ведь в конце концов, англичане являются союзниками Советского Союза в борьбе с нацизмом. И в их интересах способствовать поражению вермахта. Они направляли в Советский Союз по ленд-лизу самолеты, суда и оружие, так же как американцы посылали промышленное оборудование, грузовики, продовольствие, одежду и многое другое. Так почему же тогда они скрывают свои усилия по созданию атомной бомбы? Все это очень похоже на операцию по дезинформации, осуществляемую людьми Берия за границей, с целью разобщить союзников и ослабить Советский Союз.
      Сталин пристально посмотрел на Берия. Лицо вождя, обычно тусклое и невыразительное, как гипсовая маска, приходило в движение и оживало по мере того, как он принимался изучать черты лица собеседника. Его глаза начинали блестеть и неумолимо следили за глазами возможной жертвы.
      В то время как он выискивал признаки неискренности или напряженности и колебаний у собеседника, складки вокруг его глаз становились тяжелыми и жесткими. Он переводил разговор на какую-нибудь опасную или скользкую тему.
      - Ты и твои люди неоднократно говорили мне, что мы не можем все время доверять нашим источникам информации. Ты сам говорил, что много сотрудников наших резидентур служат инструментом в руках врагов народа.
      Берия очень хорошо понимал, на что намекал Сталин. С самого своего основания советские спецслужбы подвергались чисткам и всегда под предлогом устранения "врагов народа" - этот термин был введен Лениным для тех, кто не был согласен с линией партии, а Сталин возвел его в ранг социальной категории, которая охватывала всех тех, кто был не согласен лично с ним. Чистки Всероссийской чрезвычайной комиссии (ВЧК) от врагов народа проводил Феликс Дзержинский, который умер в 1926 году, как считали, естественной смертью, однако его заместителя Вячеслава Менжинского впоследствии подозревали в том, что Железный Феликс был отравлен не без его участия. Чистку ГПУ, пришедшего на смену ВЧК, проводил Менжинский, который тоже умер, предположительно, неестественной смертью, а его заместителя Генриха Ягоду впоследствии также подозревали в отравлении своего шефа. НКВД, пришедший на смену ГПУ, подвергся чистке тем самым Ягодой, который был расстрелян в 1938 году. Обновленный НКВД чистил от врагов народа и Николай Ежов, расстрелявший Ягоду и людей из его окружения. Ежов устроил чистку в своей заграничной разведывательной службе, направив "летучие группы" Отдела специальных заданий (их называли тогда "эскадронами смерти") в Европу и Америку, где они охотились и убивали перебежчиков как реальных, так и предполагаемых. Убивали прямо на улице или убеждали клятвами и обещаниями вознаграждения добровольно вернуться в Москву, где их ждали мучители и палачи. Значительную часть этих жертв составляли преданные чекисты, полностью приверженные коммунистическому идеалу и лояльные к СССР. Такое невероятное отношение к своим сотрудникам вызвало волны паники по всему НКВД и породило в этом ведомстве инстинкт консерватизма и самосохранения.
      Когда Берия принял под свое руководство "органы", как тогда называли службы государственной безопасности, ему предстояло провести в них чистку. Он начал с расстрела Ежова и людей из его команды, которые, разумеется, оказались врагами народа1.
      - Вы правы, товарищ Сталин, - ответил Берия. Наши разведывательные службы всегда ведут двойную игру, и случается, что они пользуются сомнительными источниками информации. Вот по этой причине мы и должны вычистить до основания наши резидентуры за рубежом. Однако некоторые из наших офицеров заслуживают доверия.
      Чего Берия не мог сказать, так это того, что все чистки проводились по приказу Сталина, под его общим руководством и зачастую следуя его личным указаниям. Уничтожение наиболее опытных и квалифицированных сотрудников НКВД было делом его рук - не он ли был верховным Хозяином? Фактически причина уничтожения этих компетентных сотрудников заключалась в том, что их доклады не подтверждали предположений Сталина в отношении развития событий. Вождь и учитель был убежден, что нацисты будут соблюдать условия пакта Молотова - Риббентропа от 1939 года, что они предадут Европу огню и утопят ее в крови, но оставят в покое Советский Союз. Он считал, что Гитлер не настолько сумасшедший, чтобы ввязаться в войну на два фронта. Когда Европа истощит и разрушит себя в ходе долгого и опустошительного кровавого конфликта, Красной Армии останется только прийти и отхватить лакомые куски. Любые разведывательные данные, вступающие в противоречие или ставящие под сомнение такой взгляд на складывающуюся ситуацию, до начала войны считались дезинформацией.
      А тем, от кого исходила дезинформация, наклеивали позорящий ярлык агентов иностранных держав или агентов внутренних врагов народа, а зачастую и то и другое вместе. Их обвиняли в двойной игре. При этом не требовалось никаких доказательств в подтверждение выдвинутых обвинений.
      Зарубежные резидентуры разведки были разгромлены. Их смогли пополнить недостаточно опытными сотрудниками только накануне войны. Агрессия нацистов против Советского Союза, которую предсказывали задолго до ее развязывания опытные, но неосторожные разведчики, о которой почти с точностью до дня объявило британское правительство и которую подтверждали прямо в день нападения немецкие перебежчики, перебравшиеся вплавь через реку на советской границе и с риском для жизни сообщившие о гитлеровском нападении, за что в Советском Союзе их подвергли пыткам и обрекли на смерть, - все это вынудило Сталина проявлять несколько больше снисходительности и терпимости по отношению к внешней разведке. Разумеется, это не привело его к признанию своих ошибок, которые всегда начинались с недоверия ко всему и ко всем: к прекрасным источникам информации НКВД в Берлине Арвиду Харнаку (Корсиканец), Гарольду Шульце-Бойзену (Ветеран) и Брайтенбаху; недоверия к невероятно насыщенным информацией донесениям Рихарда Зорге и Шандора Радо1 (и тот и другой работали на военную разведку - ГРУ, которой руководил генерал Ян Берзин, казненный в 1938 году). Сталин не хотел им верить и был ошеломлен операцией "Барбаросса", которая началась под утро 22 июня 1941 года. Советский народ заплатил реками крови за это самовнушение и промедление в принятии военных мер.
      А теперь, чтобы спасти лицо, Сталин придумал версию, согласно которой он якобы все предусмотрел и пакт Молотова-Риббентропа дал ему передышку. Все друзья Советского Союза за рубежом, все его политические попутчики приняли его версию вплоть до того, что ее приняла пресса свободного мира, и эта версия в итоге получила статус достоверного факта. Берия, как и всякий другой информированный человек в Советском Союзе, знал, что это не более чем еще один миф, но делал вид, что верил этому.
      Тем не менее объем и сложность досье по британской атомной программе были таковы, что Сталин счел желательным посмотреть и на другую сторону медали. Он был очень не прочь иногда поменять мнение. Внезапные и резкие перемены мнения - это привилегия деспота, так как они заставляют его подчиненных все время держаться в напряжении.
      Он задал Берия вопрос:
      - Скажи мне, Лаврентий, почему англичане создают атомную бомбу втайне от нас? И почему они решили поделиться результатами своих научных экспериментов именно с американцами?
      Берия уже подготовился к такому вопросу.
      - Я считаю, товарищ Сталин, что Черчилль пришел к выводу, что он не может позволить себе ждать и гадать. Небо над Великобританией открыто для самолетов "Люфтваффе". Но, как сказано в донесении начальнику внешней разведки генералу Павлу Фитину, англичане прекрасно понимают, что они не в силах сами создать атомную бомбу. Им необходимы американцы, и именно поэтому они решили с ними сотрудничать.
      - Следовательно, - подвел итог Сталин, - они готовят это оружие и против нас. Наши союзники предали свое обязательство работать совместно с нами над военными проектами. Наши разведывательные службы указывают нам путь, по которому мы должны следовать. Флёров прав, мы не можем тянуться в этой области в хвосте.
      Сталин был решительным, но осторожным. Он предпочитал продвигаться вперед медленно, но обдуманно. Но после рекогносцировки местности он отдавал приказ двинуть вперед миллионы людей - в колхозах, на больших промышленных стройках, на фронтах. Решение о радикальном повороте военной промышленности к экспериментальным работам по ядерным исследованиям требовало такого же подхода.
      - Так вот, Лаврентий, - подвел он итог. - Нам нужно проверить и перепроверить информацию из Лондона. Направь это досье обратно Фитину. Война продлится еще долго, и кто знает, может быть, это новое оружие будет способно оказать решающее влияние. А пока мы узнаем мнение наших самых крупных специалистов. Вызови ко мне Абрама Иоффе, Николая Семенова, Виталия Хлопина и некоторых других из Академии наук. Совещание состоится через два дня.
      - Как! Они ведь эвакуированы и находятся далеко отсюда, - не удержался от возражения Берия.
      Сталин никогда не отягощал себя размышлениями по поводу обстоятельств или деталей жизни людей, которых он хотел видеть. Если он назначал дату, то человек, о котором шла речь, должен был прибыть к нему без задержки. И точка.
      - Ну и что? - повернулся к нему Сталин. - Пошли за ними самолет.
      Борода и Лаборатория-2
      Однако совещание с учеными в назначенную дату не состоялось. Помешали другие события. Сталин мог бы перенести совещание на какую-нибудь более отдаленную дату, не будь такого потока тревожной информации из-за рубежа. Такой, например, как телеграмма Горского Павлу Фитину.
      "Москва, Центр
      Совершенно секретно
      Виктору
      По имеющимся достоверным данным в Германии, в Институте кайзера Вильгельма, под руководством Отто Гана и Гейзенберга разрабатывается сверхсекретное смертоносное оружие. По утверждениям высокопоставленных генералов вермахта, оно должно гарантировать рейху молниеносную победу в войне. В качестве исходного материала для исследований используются уран и тяжелая вода, производство которой налажено в норвежском городе Рьюкане на заводе "Норск гидро". Мощность завода планируется увеличить до десяти тысяч фунтов в год. Кроме того, немцы заполучили в оккупированной Бельгии половину мирового запаса урана. Всем этим очень встревожено правительство Острова, оно опасается, что Германии удастся раньше, чем союзникам, получить горгону и что в этом случае победная война для Гитлера завершится за каких-нибудь несколько недель.
      Вадим.
      14.X.41 г.".
      Это сообщение только более детально подтвердило информацию, опубликованную раньше газетой "Нью-Йорк таймс":
      "Согласно информации, поступающей по абсолютно надежным каналам, правительство нацистской Германии, по-видимому, находится в курсе научных исследований, проводимых в американских лабораториях, и предложило самым крупным своим ученым сконцентрировать их усилия на решении этих же проблем. Стало известно, что каждый германский ученый в этой области (физики, химики и инженеры) получили указание отложить все другие работы и заняться исключительно решением этой задачи. Сообщают, что эти ученые выполняют порученное задание с утроенной энергией в лабораториях Института имени Кайзера Вильгельма в Берлине"1.