В это же время, то есть летом 1942 года, начинают поступать сообщения о развитии ситуации в Америке. Уже нет сомнений в том, что нацисты и англичане с американцами включились в гонку вооружений, победитель которой может выиграть войну и завоевать весь мир. Если Советский Союз не примет участия в этом соревновании, то его или уничтожат нацисты, или в лучшем случае после войны американцы и англичане будут властвовать над ним. Итак, пришло время действовать.
      Первое, что нужно было сделать, это собрать совещание ученых. Сталин поручил Берия связаться с контингентом физиков и химиков, имеющих отношение к проблеме, и собрать их на специальное совещание Государственного комитета обороны. Повестка дня совещания состояла из одного пункта: "Состояние работ по созданию атомного оружия в Советском Союзе". Приглашены были Абрам Иоффе, Петр Капица, Виталий Хлопин, Николай Семенов и Владимир Вернадский. Заседание состоялось в Кремле осенью 1942 года, и при этом велся протокол. К сожалению, он до сих пор находится в архиве Президента России и недоступен. Однако мы располагаем записью Леонида Квасникова, получившего первоначальный вариант протокола от генерал-майора Николая Павлова, который был одним из помощников Курчатова. На основе этой записи можно попытаться восстановить ход совещания.
      Первым взял слово академик Иоффе:
      - Товарищи ученые. Приступая к разработке этой научной и технической задачи чрезвычайной сложности, мы видим только один позитивный фактор: мы знаем, что решение проблемы атомной бомбы существует, и оно реально. Но негативные факторы намного многочисленнее. Англичане собрали ряд самых видных мировых ученых в области ядерных исследований. Вы знаете их имена: Нильс Бор, Отто Фриш, Рудольф Пайерлс, Ганс Хальбан, Лев Коварский, Джозеф Ротблат и Франц Симон, не говоря уже об англичанах Фредерике Линдемане, Джоне Кокрофте и Джеймсе Чедвике. Мы располагаем меньшим числом специалистов такого калибра, и на каждого из них возложено две функции: работа по своему научному направлению и работа по военным заданиям. У англичан имеются крупные научные центры в Оксфорде, Бирмингеме, Кембридже и Ливерпуле. Сегодня у нас мало центров такого масштаба, а те, которые есть, пострадали от войны и находятся в плохом состоянии. Английские ученые могут опереться на мощную промышленную базу. Наша промышленность намного слабее и сильно дезорганизована условиями войны. Научное оборудование распылено по разным комиссариатам и фактически непригодно к работе.
      Сталин перебил его:
      - Вы - ученые, и вам не следует опускать руки. Конечно, было бы намного удобнее, если бы не было войны. Вам следует это понять, а не хныкать, как товарищ Иоффе. И не забывайте, что в Советском Союзе вы располагаете двумя большими преимуществами: первое - это общественная система с ее способностью организовать и мобилизовать ресурсы. Второе - это наши ученые, которые проинформировали меня о том, что этот уровень уже достигнут нашей наукой в ядерной области.
      Обычно Сталин был немногословен, предпочитая острые вопросы, краткие заключения и общее руководство совещанием. Но когда он находил нужным и был в настроении, мог рассуждать долго, как в этот раз.
      - Несомненно, первые шаги в создании нашей атомной бомбы будут трудными, но наша задача - преодолеть этот этап. Потребуются большие усилия, крупные затраты средств и участие большого числа людей. Нужно будет решить много задач в промышленности и новой технологии. Нам придется поставить на ноги наши научно-исследовательские институты, организовать производство нового научного оборудования и установок для экспериментов. А пока все это будет делаться, товарищу Берия придется более эффективно использовать имеющийся в его распоряжении научный потенциал. Если он сможет заботливо и уважительно руководить этими учеными, подбодрить и поддержать их, и особенно их организовать, тогда я уверен, что мы сможем сделать многое одновременно, быстро и с минимальными затратами.
      Больше не о чем было говорить. Сталин принял решение, и Советский Союз включился в реализацию проекта по созданию атомной бомбы. Присутствовавшим в зале ученым предстояло своим прямым участием или косвенно поддерживать реализацию этого проекта. Время критики прошло. Но Сталин еще не кончил говорить.
      - Я хорошо понимаю, что создание супербомбы потребует крупной правительственной программы. Мы ее подготовим, невзирая на трудности военного времени. Наша первая задача заключается в том, чтобы развить соответствующие отрасли промышленности и добиться их эффективной работы. Вторая задача - в том, чтобы разработать прямые и низкозатратные технологии. Ключевые руководящие позиции в крупных научных коллективах должны занять самые компетентные исследователи, и работа должна вестись в соответствии с жесткими планами. Необходимо предупредить управленцев в министерствах и правительственных ведомствах, что эти руководители по данному конкретному направлению им не подчиняются и сами определяют условия своей работы.
      Набросав схематичный план перед слушавшей его с затаенным вниманием аудиторией, Сталин резко закончил выступление и сменил тон. Всемогущий диктатор превратился в скромного собеседника и даже в дружелюбного коллегу.
      - Ну а теперь, - произнес он, - я хотел бы послушать вас. Сколько времени, по вашему мнению, потребуется на все это мероприятие?
      Академик Иоффе вызвал недовольство Сталина тем, что занялся перечислением трудностей, связанных с этим проектом, но он был ученым, а не дипломатом. В этих обстоятельствах он честно высказал свое мнение в отношении предполагаемой длительности работ по проекту. Создание атомной бомбы, по его мнению, могло потребовать от пятнадцати до двадцати лет. Он не видел возможностей сократить этот срок и облегчить достижение цели.
      Снова проявив недовольство, Сталин сдержал свое раздражение:
      - Нет, товарищи ученые, такой график работы нам не подходит. При любом состоянии вещей вам придется распределить ваши таланты и энергию более рационально. С нашей стороны мы сделаем все возможное, чтобы облегчить вам выполнение этой задачи. Мы можем помочь вам разными способами. Например, мы можем предоставить вам недостающую информацию. Скажите только товарищу Берия, какие сведения вам потребуются и откуда. Это позволит радикально ускорить вашу работу.
      Был задан вопрос о том, возможно ли будет получить информацию из-за границы с учетом того, что атомные исследования там засекречены, а научные журналы прекратили публиковать статьи на эти темы.
      - Это не должно вас беспокоить, - ответил Сталин спокойно и уверенно. - У нас есть кому заняться такими вещами.
      Без сомнения, при этом намеке Сталина Берия почувствовал прилив гордости, хорошо зная, даже если ученые были об этом в неведении, откуда должны были прийти эти сведения.
      - Теперь, - произнес Сталин, - нам нужно решить, кто будет научным руководителем проекта.
      Он уже решил, что во главе проекта нужно поставить Иоффе, несмотря на высказанные им опасения. Как ни оценивай, но Абрам Иоффе был самый видный физик в СССР. Все его уважали и хорошо бы работали под его руководством, как со многими это уже и происходило в прошлом. А если он будет недостаточно активным, то Сталин и Берия всегда смогут его подстегнуть.
      - Это должен быть, - продолжал Сталин, - первоклассный ученый и прекрасный организатор. Именно по этой причине я называю кандидатуру товарища Иоффе. Я считаю, что если мы назначим его научным руководителем, то он сможет преодолеть все трудности проекта. Он энергичен, способен отделить главное от второстепенного и умеет четко формулировать свои требования и решения.
      Предложение, выдвинутое Сталиным, должно было обязательно получить всеобщую поддержку. Но, к удивлению всех присутствовавших на совещании, Иоффе попросил отвод своей кандидатуры, сославшись на возраст. Ему был шестьдесят один год. Он рекомендовал вместо себя молодого ученого, который уже достиг многого, а именно Игоря Курчатова.
      Сталин долго и упорно смотрел на Абрама Иоффе. За непроницаемым выражением лица диктатора должно было скрываться восхищение смелостью ученого. Не часто случалось, что ему возражали. А кто такой этот Курчатов? Второй очевидной кандидатурой был Петр Капица. Он работал вместе с лордом Резерфордом в Кембридже, а в Москве у него был свой институт, который советское государство щедро предоставило в его распоряжение после того, как аннулировало ему разрешение на выезд за границу из-за того, что он провел там подряд семь лет. Но Курчатов???
      - Я не знаю этого академика, - произнес наконец Сталин.
      - А он и не академик. Он еще профессор.
      - А что, у нас нехватка академиков?
      Иоффе замолчал. Прервав тяжелое молчание заговорил Кафтанов:
      - В таком случае я предлагаю кандидатуру академика Капицы.
      - Что вы на это скажете? - Этот вопрос Сталина был обращен к Капице.
      Тот ответил, что согласен, но при одном условии. Сталин, не любивший, когда с ним торгуются, нахмурил брови и поинтересовался, каково же условие.
      - Условие заключается в том, чтобы вы мне позволили, товарищ Сталин, пригласить из Англии в Советский Союз ученых-физиков и несколько человек из квалифицированного вспомогательного персонала.
      Присутствовавший при этом разговоре Молотов взялся растолковывать позицию своего Хозяина, которую он мог заранее предугадать:
      - Ваше условие неприемлемо...
      Ситуация показалась Иоффе подходящей и он вновь повторил свое предложение кандидатуры Курчатова.
      - Он молод и полон энергии, - добавил он.
      Сталин быстро принял решение.
      - Очень хорошо, товарищ Иоффе. Но тогда сделайте его академиком, чтобы придать ему больше веса.
      Впоследствии Курчатов действительно был избран членом Академии наук, но не без затруднений. Проблема возникла из-за того, что в Академии физикам выделили только одно место и на него уже была согласована кандидатура Абрама Алиханова. Поскольку кандидатура Курчатова была выдвинута дополнительно, то Капица выдвинул возражение в том плане, что при двух кандидатурах на одно место члены Академии должны сделать выбор одного из них двоих. И при этом добавил, что он отдает предпочтение Алиханову. Его мнение имело большое значение, и избрали Алиханова, что означало, что Курчатов избран не был. Узнав об этом, Берия распорядился, чтобы физикам, согласно пожеланию Сталина, выделили еще одно место в Академии. Это было сделано, и Курчатова избрали членом Академии наук.
      Главным администратором программы Сталин назначил своего первого заместителя по ГКО и по Совету Народных Комиссаров (так тогда называлось правительство) Вячеслава Молотова. Однако с самого начала было ясно, что Молотов назначен туда только для представительства, а всю работу будет выполнять Берия. И именно Берия Сталин давал свои указания.
      Заседание закончилось, когда Сталин заявил, что никакой крайней даты завершения работ назначено не будет. Тем не менее он призвал присутствовавших не забывать о дамокловом мече, занесенном над головой Советского Союза, сказав примерно следующее:
      - Вы должны найти возможности защитить страну, отвести от нее угрозу и все это как можно скорее. Я уверен, что вы понимаете важность ядерного оружия для каждого человека в нашей стране, в том числе и для вас. Есть вопросы?
      Ученые не произнесли ни слова.
      За всех ответил Берия:
      - Нет вопросов.
      - Тогда я пожелаю вам успеха, - закончил Сталин.
      * * *
      Имеются и другие протоколы об этом заседании или, по крайней мере, о его результатах, причем довольно краткие и противоречащие один другому. Например, протокол Игоря Головина - помощника, а впоследствии биографа Игоря Курчатова, согласно которому события развивались следующим образом. После того как отпали кандидатуры Иоффе и Капицы, Сталин высказал мысль о том, что научным руководителем проекта "мог бы быть кто-либо из менее известных, но более молодых физиков, чтобы эта работа стала делом всей его жизни". Тогда Иоффе порекомендовал Алиханова и Курчатова, и Сталин остановил свой выбор на последнем1.
      Как бы то ни было, мы можем согласиться с Головиным в том, что слово "молодежь" стало главным словом новой программы. В течение осени 1942 года Курчатов отпустил бороду, как утверждали некоторые, для того чтобы изменить свою моложавую внешность. Эту внешность впоследствии можно было увидеть на редких появившихся в печати фотографиях.
      Когда Сталин назначил Курчатова на эту должность, он как раз приближался к своему сорокалетию. Борода в сочетании со статусом академика завершила его новый образ. Тем, кто поддразнивал его прозвищем Борода, он отвечал, что не срежет ее до тех пор, пока не будет реализована программа создания атомной бомбы. Однако Курчатов сохранял ее в течение всей своей жизни.
      Оказавшись в Москве, Борода советуется с Балезиным и Кафтановым и ставит себе задачу формирования своей команды. Исходя из того, что научные светила перегружены административными обязанностями, своими собственными проектами и другими делами военного времени, и не желая присматривать за работой таких масштабных личностей, как Иоффе или Капица, он делает выбор в пользу более молодых, но прошедших школу под руководством опытных, сановных ученых. Это означало, что в команду вошли: Юлий Харитон, Яков Зельдович, Абрам Алиханов, Анатолий Александров, Лев Арцимович, Исаак Кикоин, Игорь Панасюк и, конечно же, Георгий Флёров. Но там было еще несколько крупных имен, таких как Виталий Хлопин, тот самый, который пожертвовал своим собственным атомным проектом 1940 года, назвав его несбыточной мечтой, а также Александр Лейпунский, который несколько раньше пренебрежительно отозвался об известной тетради немецкого офицера и перспективах ядерного оружия. Курчатов подбирал в свою команду не только физиков, но и химиков и инженеров, способных привнести собственные знания и опыт в проект, который с самого начала задумывался как сложное и многогранное предприятие.
      Он отправился в Казань, Уфу и другие города с целью провести ревизию оборудования, эвакуированного туда по соображениям безопасности, а при возможности и прибрать его к рукам.
      Вместе с Балезиным и другими сотрудниками он объездил пригороды Москвы с целью подыскать место, подходящее для научного центра исследования атомной энергии. Вначале он хотел разместить свою лабораторию в пустовавших помещениях эвакуированного института, но в конце концов принял решение занять трехэтажное здание, расположенное в одном из пригородов посреди картофельного поля. Кругом не было ничего, кроме деревьев, полей и реки. Здание предназначалось для Института экспериментальной медицины, но работы по его сооружению не были завершены и оно оказалось незаселенным. Место явилось идеальным, так как его легко было приспособить для нужд лаборатории, и еще потому, что не пришлось никого выселять. Из-за цвета стен его назвали Красным домом.
      В то время, когда Курчатов формировал свою команду, составлял планы и руководил семинарами во временных помещениях, под Сталинградом шла ожесточенная битва. 2 февраля 1943 года маршал Фридрих фон Паулюс, не сумев прорвать окружение Красной Армии, подписал капитуляцию 91 тысячи солдат и офицеров, оставшихся в живых от его армии. В это же время произошло частичное снятие блокады Ленинграда, хотя она длилась еще целый год. В августе был освобожден Харьков. В ходе войны произошел перелом. Мощь германского вермахта была подорвана, хотя он до самого своего окончательного разгрома продолжал причинять людям ужасные страдания. Угроза создания нацистами супероружия не была устранена, но теперь уже стало вероятным, что Великобритания и Америка первыми создадут атомную бомбу.
      Курчатов определял порядок приоритетов: построить реактор на природном уране, с тем чтобы осуществить управляемую цепную реакцию; разработать методы разделения изотопов и подготовить план создания супербомбы. Он направил в ГКО заказ на необходимые материалы1.
      В Красном доме были введены строжайшие меры безопасности, и вокруг места его расположения установлены посты охраны. Солдаты-узбеки принялись за проведение крупных строительных работ. Требовалось придумать Центру кодовое наименование. Поскольку Кирилл Снетков вернулся в Харьковский физико-технический институт и возобновил там свои исследования по ядерной физике, Курчатов дал указание именовать его центр "Лабораторией-1", вероятно учитывая его роль в разработке тематики, а для своего научного центра выбрал более скромное название "Лаборатория-2".
      Курчатов и НКВД
      Сейчас трудно с точностью установить время всех предыдущих этапов, но к концу 1942 года ГКО окончательно утвердил программу работ по освоению атомной энергии в рамках Академии наук СССР и назначил Игоря Курчатова ее руководителем. Официальное постановление датировано 11 февраля 1943 года. Курчатова освободили от его работы на Военно-морской флот только к концу месяца, и начиная с этого времени он безраздельно посвятил всего себя созданию атомной бомбы. Авторы биографий и мемуаров - зачастую его же коллеги - называют даты событий с разбросом в один-два месяца1.
      Однако авторы мемуаров не знали или, возможно, только предполагали, что с самого начала у Лаборатории-2 было еще и специальное отделение, находившееся не в Красном доме, а в Кремле. По указанию Берия на третьем этаже помещения арсенала был оборудован небольшой кабинет, где офицер НКВД мог встречаться с Курчатовым и передавать ему секретную информацию, полученную из-за границы по каналам разведки. Этим офицером был Леонид Квасников - руководитель подразделения научно-технической разведки (НТР), которого впоследствии сменил на этом посту Лев Василевский. Кабинет был наскоро обставлен мебелью: письменный стол, кресло, настольная лампа, телефонный аппарат. Курчатов проводил в нем долгие ночные часы, изучая материалы разведки. Здесь же он сообщал представителю НТР о своих оценках того, с чем только что ознакомился, и о своих потребностях в дополнительной информации. Забавная деталь: приехав в первый раз в Кремль, для того чтобы запросить поставки графита, Курчатов, по-видимому, насторожил охрану тем, что предъявил паспорт, на котором он был сфотографирован без бороды. Известно, что для прохода в приготовленный для него кабинет Курчатов получил пропуск, на котором уже присутствовала его окладистая борода.
      Борода фигурирует и в другой части этой истории. Поскольку Курчатов работал с НКВД, то ему, по аналогии с прозвищем Борода, присвоили псевдоним Бородин. Его происхождение нам, как и его коллегам, известно и понятно, но для иностранцев такой псевдоним был неожиданным.
      А вот как функционировала вся система. Материалы НТР, поступавшие из Англии и Америки, направлялись в группу обработки для перевода на русский язык. В первые годы - с марта 1943 по сентябрь 1945 года - документы целиком передавались Курчатову, который решал, какие из них и кому направить. Брат Игоря Курчатова Борис, тоже физик, имел полномочия действовать от его имени и был единственным человеком в Лаборатории-2, помимо Игоря Курчатова, кто просматривал эти документы. Начиная с 1945 года, то есть после Хиросимы и Нагасаки, был введен новый порядок, чтобы разгрузить Курчатова от этой работы, которая становилась для него изнурительной. Документы после перевода направлялись в техническую комиссию, где математик и физик Юрий Терлецкий, в то время тридцати трех лет, готовил на их основании сжатые обзоры, после чего коллегия решала, какие из них и кому из физиков направить в зависимости от служебной необходимости. Теперь уже четыре сотрудника Лаборатории-2 имели допуск для просмотра разведывательных данных: Курчатов, Харитон, Алиханов и Кикоин. Они были обязаны поставить свою фамилию на полученном экземпляре, сделать себе заметки в блокноте с отрывными листами и по окончании работы сдать блокноты в хранилище.
      Все материалы хранились в трех сейфах. В первом находились оригиналы сообщений из резидентур, во втором - переводы сообщений, но уже без псевдонимов агентов, от которых они были получены. Третий сейф был предусмотрен для документов, предназначенных к сжиганию. Курчатову было разрешено просматривать содержание всех трех сейфов.
      Курчатовские оценки материалов до сих пор сохранились, и сейчас уже частично открыты КГБ - СВР. Самая ранняя из них, на четырнадцати рукописных страницах, начинается так:
      "Совершенно секретно
      Товарищу Первухину,
      заместителю председателя
      Совета Народных Комиссаров
      Ознакомление с документами показывает, что их получение имеет огромное, даже неоценимое значение для нашего государства и науки. С одной стороны, эти документы показывают важность и размах научно-исследовательских работ по урану, развернутых в Великобритании, а с другой стороны, они дают нам возможность получить основные ориентиры для наших собственных исследований, что позволяет нам миновать весьма трудоемкие фазы разработки атомной проблемы и узнать о новых путях ее разрешения..."
      Таким образом, Курчатов оценил преимущества, полученные за счет добывания средствами разведки результатов чужого труда. В заключение он пишет:
      "Получение материала, как видно из изложенного, заставляет нас по многим вопросам проблемы пересмотреть свои взгляды и установить три новых для советской физики направления в работе:
      Выделение изотопа урана-235 диффузией.
      Осуществление ядерного горения в смеси уран - тяжелая вода.
      Изучение свойств элемента эка - осмия-94.
      В заключение необходимо отметить, что вся совокупность сведений материала указывает на техническую возможность решения всей проблемы урана в значительно более короткий срок, чем это думают наши ученые, не знакомые с ходом работ по этой проблеме за границей.
      Естественно, возникает вопрос о том, отражают ли полученные материалы действительный ход научно-исследовательской работы в Англии, а не являются вымыслом, задачей которого явилась бы дезориентация нашей науки. Этот вопрос для нас имеет особенно большое значение потому, что по многим важным разделам работы (из-за отсутствия технической базы) мы пока не в состоянии произвести проверку данных, изложенных в материале.
      На основании внимательного ознакомления с материалом у меня осталось впечатление, что он отражает истинное положение вещей [...].
      Содержание письма никому не может быть пока известно.
      Профессор Курчатов".
      На последней странице Курчатов признает, что ему тоже приходят в голову опасения по поводу возможной дезинформации. Он, в частности, пишет:
      "Естественно, возникает вопрос о том, отражают ли полученные материалы действительный ход научно-исследовательской работы в Великобритании и нет ли здесь коварного умысла с целью завести в тупик наши исследования. Для нас этот вопрос имеет очень большое значение, так как во многих важных областях исследований из-за отсутствия технической базы мы до настоящего времени не в состоянии проверить получаемые таким путем данные.
      Однако внимательное изучение документов дает основания полагать, что они отражают реальные достижения как результат проведенных работ.
      Некоторые выводы, включая и те, что сделаны по самым основным аспектам работы, мне представляются сомнительными, другие кажутся малообоснованными, но мои сомнения я отношу на счет британских исследователей и не сомневаюсь в надежности наших источников информации"1.
      Отсюда видно, что к весне 1943 года был уже полностью готов весь механизм плодотворного сотрудничества между НКВД и Лабораторией-2 в целях создания атомной бомбы. Агентам типа Маклина и Фукса предстояло добывать документы с высшим грифом секретности, передавать их по своим советским связям, которые переправят их в Москву. Там их обработают и вручат Курчатову. Тот проведет их оценку и отберет нужное для использования в своей программе, затем подготовит заявки на новую информацию, которые проделают тот же путь в обратном направлении.
      Мы познакомились с главными действующими лицами этой структуры, но еще не встретились с одним из самых продуктивных советских атомных агентов и двумя его кураторами. Я имею в виду агента под псевдонимом Млад и американскую супружескую пару, известную под фамилией Крогер. Их сотрудничество началось годом раньше.
      3. Как рождаются атомные
      шпионы
      Генерал Фитин изучает досье
      Сталин не особенно доверял первым донесениям разведки в отношении атомных исследований за рубежом, но делал все необходимое, чтобы получить информацию о том, что там происходило. После визитов к нему Берия в конце 1941 года он вызвал к себе двух других офицеров НКВД. Одним из них был Павел Фитин - руководитель внешней разведки, другим - Василий Зарубин, незадолго до этого назначенный резидентом НКВД в Нью-Йорке. Сталин напомнил им, что их основная задача состоит в том, чтобы способствовать победе над нацистской Германией средствами разведки. В отношении Америки перед ними были поставлены следующие задачи:
      - получать любую информацию, которой могут располагать военное министерство США и американские разведывательные службы по поводу планов Гитлера в войне против СССР;
      - выявлять тайные цели Великобритании и США в этой войне и при возможности, выяснить сроки, которые они установили для открытия второго фронта;
      - отслеживать любую информацию о возможности заключения Черчиллем и Рузвельтом сепаратного мира с Гитлером и перехода их к действиям против СССР;
      - следить за развитием военных технологий и созданием новых видов оружия в США, обращая особое внимание на программу создания урановой бомбы; добывать информацию, которая позволила бы Центру иметь полное представление об истинных намерениях Соединенных Штатов в области создания атомной бомбы.
      Такие инструкции мог бы дать своим разведчикам любой реалистически мыслящий глава государства, но один момент инструктажа очень характерен именно для Сталина. Речь идет о присущем Сталину свойстве подозревать других в намерении сделать то, что он сам бы сделал или будет делать. Когда после смерти Сталина Берия был арестован и обвинен в различных злодеяниях, среди которых фигурировала подготовка свержения Советского правительства с целью заключения в разгар войны сепаратного мира с Германией, он смог сказать, что в этом деле он лишь следовал указаниям вождя.
      "Осенью 1941 года, - заявил он, - когда вермахт рвался к Москве и, казалось, был уже близок к ее захвату, Сталин воспользовался посредничеством посла Болгарии в СССР Ивана Стаменова и направил Гитлеру сигналы о своей готовности заключить мир". Эта инициатива, якобы предпринятая в нарушение соглашений с союзниками, предполагала предложить нацистам в обмен на прекращение военных действий советскую часть Польши, государств Прибалтики и подавляющую часть Украины. Либо Стаменов не передал послания Сталина, либо Гитлер отверг его, но сделка не состоялась и война продолжилась. Версию, которую выдвинул Берия, не приняли и его казнили. Тем не менее очевидно, что Сталин всегда подозревал наличие у других таких же коварных намерений, как у себя самого1.
      Теперь Сталин опасался, как бы его новые союзники не объединились против СССР с его бывшим союзником. Эти опасения сохранялись у него на протяжении всей войны, и когда уже приближался ее конец и германские войска в Италии капитулировали перед американской армией, он обвинил Рузвельта в том, что тот замышлял заключить с Гитлером сепаратный мир. Ничего не было более противоестественного, чем такое подозрение: президент хотел, чтобы Дядя Джо - такое ласковое имя он дал Сталину - принял полное партнерское участие в послевоенном урегулировании. И в этом же направлении он продолжал действовать на переговорах в Ялте.
      После того как Сталин принял Фитина и Зарубина, его инструкции были сформулированы в генеральной директиве 26-С ("С" - гриф секретности) и направлены во все резидентуры советской разведки по странам мира. Хотя вождь и учитель продолжал сомневаться в получаемых разведслужбами донесениях о супероружии, атомная разведка оставалась абсолютным приоритетом для всех тайных глаз и ушей, находящихся на службе у Москвы.
      Резидентура в Америке давно и активно занималась промышленной разведкой. Руководил операциями Гайк Овакимян - невысокий мужчина с короткой стрижкой и типично русскими чертами лица, несмотря на его армянскую фамилию. Он занимался разведдеятельностью под прикрытием "Амторга" - советской коммерческой организации в Нью-Йорке. На самом же деле он с 1932 года был резидентом НКВД. В 1941 году у него начались неприятности. ФБР выявило несколько оперативных связей Овакимяна и арестовало его самого, обвинив в уклонении от регистрации в качестве иностранного агента. Он сослался на свой дипломатический иммунитет и был освобожден из-под ареста под залог в 25 тысяч долларов. Его жена вернулась домой, вслед за ней был отправлен их багаж, а сам он остался в США в неясном положении. В это время разразилась война. Государственный департамент решил обменять его на американцев, отбывавших тюремное заключение в Советском Союзе. 23 июля он отплыл из Сан-Франциско на борту советского судна, однако американцам, о которых шла речь, так и не суждено было вновь увидеть свою страну. Москва утверждала, что они исчезли во время стремительного наступления нацистов по советской территории1.
      После провала Овакимяна его заменил Павел Пастельняк. Он работал под прикрытием должности сотрудника генерального консульства СССР в Нью-Йорке. На самом же деле это был сотрудник НКВД, и в его задачу входило проникать в среду эмигрантов в США из числа русских, украинцев и евреев, а также в троцкистские группы. В 1938 году он был ответственным за безопасность советского павильона на Всемирной выставке. Его оперативный псевдоним был Лука.
      В период после отъезда Овакимяна и до приезда Василия Зарубина в январе 1942 года нью-йоркская резидентура направила в Центр телеграмму на имя Фитина. В ней упоминался некий Альтман, в отношении которого будет много сказано по ходу этого повествования.
      "Москва, Центр
      Совершенно секретно