Когда в 1946 году Берия предложили наградить Курчатова и его соратников, он ответил: "О чем вы говорите? Какие награды? Я собираюсь посадить их в тюрьму как саботажников, вовлекших страну в колоссальные расходы. Известно ли вам, что у нас до сих пор нет бомбы?" Сразу же после испытаний Берия пытался выяснить, соответствовал ли взрыв советской атомной бомбы американской модели. Он хотел быть полностью уверенным, что его никто не одурачил, не обманул, хотя чудовищное облако образовывалось у него на глазах1. На кон была поставлена жизнь каждого.
      В конце 80-х годов, помимо вопроса финансовых затрат, встали и другие чрезвычайно серьезные проблемы. Мощные политические взрывы сотрясали всю советскую систему, и ее различным действующим лицам приходилось предоставлять свидетельства собственной необходимости для страны. КГБ признал свои злодеяния сталинской эпохи и пошел на сотрудничество с исследователями, которые копались в его бесславном прошлом. Он также был заинтересован доказать, что внес существенный вклад в дело защиты страны от немецкой интервенции, а позднее боролся против ядерной угрозы. КГБ при Владимире Крючкове, своем новом руководителе, стал более прозрачным для средств массовой информации, более открытым для общественного мнения, более точно очерчивал свои заслуги.
      Фукс верил, что совершает подвиг, помогая СССР создать атомную бомбу, поскольку таким образом он спасал Советское государство от американского милитаризма и, возможно, помешал генералам США использовать ядерное оружие в Корее (1950-1953). Исходя из таких соображений Феклисов обратился в 1964 году к советскому правительству с предложением наградить этого "выдающегося ученого и агента", который в ту пору вновь работал на дело социализма в институте атомных исследований вблизи Дрездена. Фукс был членом центрального комитета Социалистической единой партии Германии. Однако ходатайство полковника осталось без внимания. Феклисов также попытался убедить Академию наук СССР выбрать Фукса почетным членом. Однако президент Академии ответил: "Это невозможно, поскольку бросит тень на заслуги советских ученых в деле создания атомного оружия"1.
      Возможно, Фукс был лишен почестей из-за того, что признался в своей тайной связи с советской разведкой. Как подчеркивалось, он нарушил священный принцип каждого советского агента: до конца хранить молчание2. Каковы бы ни были причины, но роль Фукса как шпиона всячески отрицалась. Советские граждане, жившие долгое время в информационном вакууме, услышали о нем только летом 1988 года во время показа по телевидению фильма "Риск-2". После чего они задумались, не стало ли возможным создание советской атомной бомбы именно благодаря документам, украденным у американцев. Этот вопрос был задан Анатолию Александрову, директору Института имени И.В. Курчатова. Он ответил: "Подобные вещи могли иметь место, но они не сыграли решающей роли. Ни Курчатов, ни другие разработчики проекта не основывались на чужих идеях. У них были собственные"3.
      Таким образом, не только сохранился, но и получил подтверждение старый миф, согласно которому Курчатов и его команда самостоятельно, без внешней помощи, создали советский вариант атомной бомбы. В 1990 году Феклисов, испытывавший глубокое уважение к Фуксу, решил положить конец этому мифу. Статьи Владимира Чикова в газетах и журналах о нераскрытом агенте Младе и его связных Крогерах, опубликованные в следующем году, подкрепили решимость Феклисова. Гласность переживала расцвет, и недоступные ранее публикации рекой лились из-за границы, в том числе и литература о перебежчиках, убийцах и шпионах. Россию охватила лихорадка исступленного интереса к сталинскому периоду, и она ежедневно пересматривала свою историю, читая газеты, журналы и книги. "Изоляционистская" интерпретация истории советской атомной бомбы была изжита.
      Битва за Олимп
      А) Наступление КГБ
      В том же году вышел из тени другой отставной офицер КГБ. Речь идет о полковнике Яцкове, человеке, который возглавлял группу, занимавшуюся атомным шпионажем в Соединенных Штатах с 1944 по 1946 год. В то время он был известен под именем Анатолия Яковлева - советского вице-консула в Нью-Йорке. Тридцатилетний Яковлев с фигурой подростка, с густой черной шевелюрой, непослушной прядью, спадающей на лоб, не походил на маститого советского разведчика, однако люди ФБР, следившие за входом в консульство, заметили, что привратник оказывал ему необычные знаки внимания - этого было достаточно, чтобы ФБР насторожилось. В своей книге "Война ФБР-КГБ" Роберт Лэмфер описывает, как однажды вечером он шел следом за вице-консулом из Манхэттена до Таймс-сквера. Осторожный человек вошел в один из театров, занял место, затем пересел. Больше ничего не произошло. Яковлев вернулся домой. И только спустя несколько лет Ламфер, лучше изучивший приемы советской разведки, предположил, что человек изъял вложение из тайника, то есть закладку, прикрепленную к сиденью1.
      Яковлев был безупречным сотрудником советской разведки - спокойным, умеющим владеть своими чувствами, осторожный. Он соблюдал все правила конспирации, то есть совокупность методов, необходимых при ведении подпольной деятельности. Тем не менее однажды он поступил против правил, и этот единственный случай привел к катастрофе. Конспирация предписывает, чтобы связник, имеющий контакт с одним информатором, никогда не встречался с другим. Причина этого очевидна: таким образом связник не может раскрыть сразу два источника. Яцков поручил Гарри Голду забирать материалы у Клауса Фукса, когда тот работал в Лос-Аламосе. Но однажды, как заявил Голд на процессе по делу Розенбергов, как раз накануне испытаний атомной бомбы в Аламогордо, когда не было другого свободного связника, Яковлев послал Голда на встречу с Дэвидом Гринглассом, агентом, проникшим в проект "Манхэттен". Это грубейшее нарушение законов конспирации оказалось непростительным: оно привело к суду над Джулиусом и Этель Розенбергами, а затем и к их казни, поскольку Голд, признавшийся впоследствии в своих тайных встречах с Фуксом, выдал Грингласса, а тот, в свою очередь, - супружескую пару2.
      Уйдя в тень на продолжительное время, Яцков вновь появился на сцене в начале 90-х годов. Он открыл свое подлинное имя и заявил прессе, что ФБР серьезно недооценивало размах его деятельности на американской земле. "Ни одной разведывательной службе мира не удалось приподнять завесу над проектом "Манхэттен", - сказал он корреспонденту "Вашингтон пост". - Мы помогли России достичь стратегического паритета раньше, чем это могло бы произойти в противном случае". По его мнению, ФБР разоблачило "только половину, возможно, даже меньше половины" советских агентов, занимавшихся проблемой атомной бомбы.
      Говоря о Фуксе, Яцков подтвердил, что тот оказывал огромные услуги Советскому государству. Однако, добавил он, в самой лаборатории Лос-Аламоса работал другой не менее, а возможно, даже и более ценный агент. Яцков сказал, что этот ученый работал под псевдонимом Млад и что он не может пока раскрыть его подлинное имя, поскольку тот еще жив1.
      Затем из тени вышел третий высокопоставленный разведчик, пожелавший рассказать собственную историю. Владимир Барковский работал в Лондоне в 40-е годы в составе группы, обеспечивавшей прикрытие Дональду Маклину, одному из знаменитых "кембриджских шпионов". Будучи преподавателем Высшей разведывательной школы, Барковский специализировался на истории советских секретных служб. Он внес свою лепту в рассказ об атомном шпионаже, не только осветив перипетии собственной жизни, но и добавив, что "по меньшей мере 10 британских агентов поставляли Советскому Союзу информацию об атомной бомбе". Некоторые из них, живущие до сих пор, так и не были раскрыты2.
      Этот поток откровений бывших и еще действующих сотрудников КГБ вызвал шок у советских ученых. Они ведь безоговорочно верили в миф о независимых исследованиях Курчатова. Во время работы над созданием атомной бомбы большинство из них не имело доступа к материалам, добытым разведывательными службами, которые предназначались исключительно для Игоря Курчатова и его брата Бориса. Эти материалы могли быть показаны Юлию Харитону, Якову Зельдовичу и Исааку Кикоину только в исключительных случаях. Кроме того, многие ученые работали изолированно в своих отделах, не имея общего представления о программе в целом. О Фуксе они знали только то, что смогли почерпнуть из материалов иностранной прессы, освещавшей судебный процесс над ним; ведь, будучи элитой советского научного сообщества, они обладали привилегией читать литературу подобного рода. Как бы там ни было, но тот факт, что Советское правительство в свое время официально отказалось от признания помощи Фукса, ошеломил ученых.
      До того как ученые выработали единую линию поведения, КГБ пригласил их в рамках проводимой в 1991 году кампании открытости в главное здание внешней разведки и ознакомил с некоторыми документами, в частности с оценками, которые давал Курчатов разведданным, добытым за границей. Была сделана групповая фотография в Музее славы - офицеры разведывательных служб и физики-атомщики стоят рядом. Все в духе честного товарищества, ведь "мы вместе делали дело". Однако физики отнюдь не могли быть довольными. Их роль в истории оказалась заметно сниженной.
      Каким бы удивительным это ни показалось, но КГБ решил открыть для общественности досье об атомном шпионаже. Удобная возможность предоставилась в начале 1992 года, когда Институт истории естествознания и техники разработал программу исследований по истории создания советской атомной бомбы. На одном из семинаров Яцков сделал доклад и предъявил архивные документы, ошеломившие собравшихся. Был составлен план публикаций архивных материалов в ежемесячнике института. Издателям было передано 300 документов, 14 из которых вызывали особый интерес. Речь идет о двух поступивших из Лондона отчетах о планах Великобритании создать собственную атомную бомбу, о записке Берия, датированной 1942 годом и адресованной Сталину, где говорилось о необходимости создания нового комитета по изучению атомной проблемы, об оценках Курчатовым документов, предоставленных ему разведывательными службами с 1943 по 1946 год. Документ № 13 представляет собой ни больше ни меньше как "общее описание атомной бомбы". Все документы, о которых мы говорим, были "открыты", то есть исключены из категории "совершенно секретно". Издатели, радовавшиеся неожиданной удаче, заранее предвкушали сенсационный успех. Они уже планировали публикации документов, относительно советской водородной бомбы.
      Во вступительной статье к журнальной публикации Яцков объяснял, что он вовсе не хотел, чтобы документы КГБ бросали тень на достижения великих физиков страны. "Бомба, - утверждал он, - была создана учеными и специалистами. Информация, полученная разведывательными службами, сама по себе ничего не значила". "Физики и сотрудники спецслужб, - продолжал он, подчинялись собственным законам и делали каждый свое дело. Не стоит противопоставлять их друг другу"1. Однако эти лицемерно примирительные слова не оказали желаемого эффекта.
      Тысячи экземпляров журнала "Вопросы истории естествознания и техники" (№ 3, 1992 год) вышли из печати и должны были поступить в продажу. Уже были разосланы в инстанции первые экземпляры. Именно тогда корректурные оттиски попали в руки Игоря Головина, биографа Курчатова. Он просто не поверил своим глазам. Он не только не слышал ничего подобного в ту пору, когда работал рядом с Курчатовым, но и не понимал, почему секреты создания атомной бомбы разглашались на весь мир. Головин немедленно связался с Харитоном, который видел подобные документы в Лаборатории-2, а затем, совсем недавно, на Лубянке. Харитон также не одобрил подобных действий. Он позвонил министру атомной энергетики, и тот поспешно остановил публикацию. В конце концов СВР (Служба внешней разведки) была вынуждена связаться с журналом и забрать у редакции документы. А вскоре президент Борис Ельцин подписал указ, согласно положениям которого всякая публикация по атомным проблемам должна была отныне получать санкцию Академии наук. Кое-кто был недоволен. КГБ-СВР - потому что им помешали открыть старые архивы. Журнал, понесший финансовые потери, из-за невозможности продать уже напечатанный тираж. Однако не все экземпляры удалось вернуть обратно. Каждый исследователь за пределами России мог достать экземпляр запрещенной публикации, обратившись в службу межбиблиотечного абонемента своего университета. За пределами России журнал по-прежнему был доступен всем, и поэтому документы досье "Энормоз" могут цитироваться, как, например, в данном произведении. По крайней мере, хотя бы у авторов и читателей этой книги есть все основания оставаться удовлетворенными1.
      Однако, как отмечают западные специалисты, нет оснований считать, что вследствие этой публикации мир оказался в опасности. "Эксперты, видевшие запрещенные тексты, - пишет один обозреватель, - утверждали, что даже Эдвард Теллер или Андрей Сахаров не смогли бы создать бомбу на основании информации, содержащейся в этом тексте". Есть основания полагать, что причины запрета кроются не в опасности распространения ядерного оружия, а скорее в состязании секретных служб и физиков-атомщиков "за место на Олимпе истории"1.
      Б) Контрнаступление физиков-атомщиков
      Смелая инициатива помогла спецслужбам обрести доверие и благосклонность общественности. Получалось, что им принадлежали огромные заслуги в деле создания советской атомной бомбы. Теперь пришла пора вступить в бой ученым.
      Юлий Харитон, старейшина физиков-атомщиков, решил поддержать своих коллег. Он начал работать с Курчатовым еще в 1925 году. Затем стажировался в знаменитой Кавендишской лаборатории Кембриджского университета, где защитил докторскую диссертацию, написанную под руководством Эрнеста Резерфорда. После возвращения в Ленинград он вместе с Яковом Зельдовичем стал изучать процесс ядерной цепной реакции. В конце концов он вновь присоединился к Курчатову для претворения в жизнь программы по созданию советской атомной бомбы. Харитон отвечал за конечный продукт - изготовление самой бомбы. Впоследствии он работал над созданием водородной бомбы и возглавлял отдел вооружений Лаборатории-2, преобразованной в Институт имени И.В. Курчатова. В 1992 году вышел на пенсию после более чем полувековой добросовестной и безупречной службы. В течение всего этого времени Харитон как бы не существовал для советских граждан, хотя и пользовался огромным уважением у своих коллег и международной научной общественности.
      Разгневанный 88-летний ученый бросился в контратаку, осаждая редакции газет, опубликовал в "Известиях" свой послужной список - довольно-таки редкий случай - и в январе 1993 года устроил в Институте имени И.В. Курчатова конференцию, посвященную 90-летию основателя института. И каждый раз Харитон вступал в противоречие с утверждениями КГБ-СВР. Конференция имела столь большое значение, что "Бюллетень ученых-атомщиков" опубликовал ее материалы под названием "Версия Харитона". Это наиболее полное изложение истории создания советской атомной бомбы в том виде, в каком ее представляют себе сами создатели. Рассмотрим вкратце выдвинутые аргументы.
      Харитон начал с того, что перечислил неточные, по его мнению, заявления, воспоминания и утверждения, опубликованные в последние годы в прессе. Некоторые из них он счел совершенно абсурдными, как, например, историю третьей атомной бомбы, сброшенной на Японию. Якобы она не взорвалась и впоследствии была передана Японией Советскому Союзу. Подготовив таким образом почву, Харитон привел пять доводов.
      Во-первых, советские физики достигли значительных успехов в области расщепления атома задолго до начала войны. Они продолжали работать в чудовищных условиях разрухи, лишь временно приостановив исследования. Это бесспорно.
      Во-вторых, советские физики разработали собственный проект атомной бомбы, но сложившаяся обстановка вынудила их скопировать американскую модель, после того как она доказала свою эффективность. "Это было хорошим решением, - подчеркнул Харитон. - В тот драматический час, когда над Советским Союзом нависла угроза атомной агрессии и когда на карту были поставлены миллионы человеческих жизней, это было единственно верным логическим решением. К тому же, для того чтобы осуществить подлинный проект на основе американской схемы, было необходимо предварительно совершить героический подвиг, потребовавший мобилизации сил всей нации, создать атомную промышленность с адекватными технологиями, производственный аппарат высочайшего уровня и подготовить квалифицированный персонал. И все это было сделано в стране, разоренной войной".
      В-третьих, даже располагая украденными американскими планами, было необходимо подвергнуть их проверке, убедиться, что они не содержат ошибок или дезинформации, понять, почему они функционируют. Весь этот процесс требовал высочайшего уровня компетенции.
      В-четвертых, изготовив бомбу, физики немедленно приступили к ее модернизации. В 1951 году они провели испытания бомбы меньших размеров, но гораздо более мощной. Две первые советские атомные бомбы американцы окрестили "Джо-1" и "Джо-2". Их настоящие названия были "РДС-1" и "РДС-2", что означало "реактивный двигатель Сталина".
      В-пятых, Харитон утверждал, что материалы, собранные службами НКВД, не сыграли никакой роли в создании советской водородной бомбы. Какие бы данные Фукс ни предоставил Советам, они не только не оказали никакой помощи, но, напротив, могли бы существенно помешать, поскольку в тот момент "сверхбомба" Эдварда Теллера теряла привлекательность. Советские физики разработали оригинальную и независимую концепцию водородной бомбы, предоставив убедительные доказательства своего превосходства во имя благополучия страны1.
      Защищая программу создания атомной бомбы советскими учеными, Харитон не обходил стороной и темные места. Например, он признал использование немецких ученых в работе над советской программой после разгрома Германии, однако опроверг бытующее мнение, что именно они создали бомбу для России. Немцы намного отставали в исследованиях и были задействованы на второстепенных направлениях работы. Он также не преминул упомянуть об использовании труда заключенных: "Безусловно, было горько наблюдать, как тысячи заключенных начинали возводить сооружения. Но все это отходило на задний план. Люди обращали мало внимания на трудности повседневной жизни. Они старались как можно лучше и быстрее выполнить поставленную перед ними задачу. Они знали, что стране грозила опасность, и понимали, что государство рассчитывает на них и предоставляет все необходимое для работы и быта. И они великолепно справились со своей задачей"1.
      В статье, опубликованной в "Известиях" незадолго до начала конференции, Харитон настойчиво подчеркивал, что решение скопировать американскую атомную бомбу было сугубо политическим. Советскому Союзу требовалось доказать миру, что он стал сверхдержавой, а самый лучший способ достичь этого заключался в копировании. А после демонстрации силы физики смогли продолжить работу над оригинальными планами, разработанными им самим и Зельдовичем. Именно они вместе с Курчатовым были "отцами советской атомной бомбы..."
      Через все дебаты, развернувшиеся на конференции, красной нитью проходила мысль: "Мы не должны переоценивать значение советских спецслужб в разработке атомной программы, каких бы похвал ни заслуживали их усилия и помощь"1.
      Тем не менее необходимо отметить, что в ходе конференции Харитон не счел нужным повторить аргумент, приведенный им в статье, опубликованной в "Известиях". В газете он писал, что первые просьбы достать материалы, адресованные НКВД своим агентам в Америке, были в некотором роде "безграмотными". Лишь после того как Курчатов стал готовить свои оценки материалов, были сформулированы разумные задания. Следует сказать, что Курчатов действительно добился, чтобы решения его проблемы были заимствованы из проекта Лос-Аламоса, и в данном случае вклад советской разведки не только заслуживал "похвал", но был и решающим2.
      После публикации "Версии Харитона" создалось впечатление, что спор сотрудников спецслужб и ученых исчерпал себя. Обе стороны высказали свое мнение, и дебаты стали превращаться в обыкновенную грызню по поводу степени величия. Кто и в какой степени внес вклад в программу создания атомной бомбы? Сколько лет выиграла команда Курчатова благодаря документам, добытым НКВД? Сколько денег сэкономили стране интеллектуальные усилия? Конечно, можно было бы заняться вычислениями подобного рода, но это было бы просто мелочным. В целом можно согласиться с тем, что атомные шпионы помогли сберечь СССР много времени и денег. В той мере, в какой они работали рука об руку с физиками, вклад и тех и других было бы справедливо оценить как 50 на 50. На Олимпе есть место как для ученых, так и для сотрудников спецслужб.
      Было достигнуто взаимное согласие. Однако "перемирие" продолжалось менее года, вплоть до того момента, когда у подножия Олимпа некто взорвал это безмятежное спокойствие.
      Непрошеный свидетель
      Одной из самых оберегаемых тайн того времени была тема готовящейся к публикации книги Павла Судоплатова - еще одного высокопоставленного разведчика. Его имя было знакомо западным экспертам главным образом по свидетельству Николая Хохлова, перебежчика из КГБ. Возглавляя отдел специальных заданий, Судоплатов руководил во время войны действиями партизан, организовывал диверсии, взрывы и убийства за линией фронта, в глубоком тылу врага. Поговаривали, что он принимал участие в организации убийства Троцкого в 1940 году в Мехико. После смерти Сталина в 1953 году Судоплатов и Эйтингон были арестованы как соратники Берия и исчезли из поля зрения как исторические фигуры, пусть даже призрачные. Имя Судоплатова было неизвестно как западной, так и советской общественности1.
      Освобожденный в 1968 году после отстранения от власти Хрущева, но реабилитированный только в 1992 году после развала СССР, Судоплатов решил поведать миру свою историю. В течение всего 1993 года он принимал у себя дома двух американцев - Джеральда и Леону Шехтер - и рассказывал им "о 70 годах манипуляций и убийств". Вокруг готовящихся к публикации "Воспоминаний" ходило немало слухов, а любители историй о шпионаже заранее предвкушали новые удовольствия. Все ожидали откровений на атомную тему. Глава, опубликованная в "Тайм" от 25 апреля 1994 года, буквально сразила наповал читателей Соединенных Штатов, Европы, да и всего мира.
      Полнейшее удивление вызвал тот факт, что с 1944 по 1946 год Судоплатов возглавлял так называемый отдел "С", или группу Судоплатова. Но его утверждение, что самые выдающиеся умы проекта "Манхэттен" сотрудничали с советскими секретными службами, опрокинуло все устоявшиеся представления. Для американской научной общественности оно имело эффект разорвавшейся бомбы.
      Если верить Судоплатову, то Роберт Оппенгеймер, Энрико Ферми и Лео Сцилард передавали информацию советским разведчикам. Просто, в отличие от Фукса, делали они это нерегулярно и не напрямую. Они якобы встречались с советскими агентами в специальных лабораториях, оставляя документы, чтобы те могли их скопировать. А вот Георг Гамов сотрудничал с советской разведкой непосредственно. Под угрозой репрессий по отношению к его родителям, оставшимся на Украине, он передавал агентам то, что ему приносили друзья из Лос-Аламоса. Даже высокочтимый Нильс Бор оказался запятнанным. После войны он принимал у себя на родине, в Дании, советскую делегацию. В ходе встречи он дал ценные сведения, которые помогли решить проблему, тормозившую пуск первого советского реактора. Оказывалось, что великие люди, которых дотоле восхваляли учебники по истории и обожествляли ученые и общественность, не только сочувствовали советской власти, были убежденными пацифистами, но и обыкновенными предателями, действовавшими весьма эффективно. Книга Судоплатова "Спецоперации: Лубянка и Кремль" вызвала бурю протестов. Газетные статьи, телевизионные дебаты, комиссии научных экспертов изо всех сил старались опровергнуть утверждения этого невесть откуда взявшегося чудовища. "Разоблачает Судоплатова тот факт, провозглашали они, - что он был профессиональным убийцей и дезинформатором". Однако этот тезис был весьма ненадежен, поскольку он предполагал, что в таком случае одному в рассказе Судоплатова можно верить, а другому - нет. Иные оппоненты ссылались на то, что обвинения, выдвинутые Судоплатовым в адрес великих ученых, были расплывчатыми, а детали сомнительными. Лео Сцилард не работал в Лос-Аламосе, вопреки утверждениям Судоплатова. Бруно Понтекорво не мог сделать в 1942 году доклад о реакторе Ферми, поскольку в то время он еще не был сотрудником Металлургической лаборатории. Роберт Оппенгеймер не приглашал Фукса в Лос-Аламос, и так далее1.
      Супруги Шехтер и советолог Роберт Конквест ответили критикам письмами, опубликованными в "Нью-Йорк таймс" от 6 мая. Наиболее сильный аргумент Конквеста, который он повторил в предисловии к книге Судоплатова, заключался в следующем: сотрудники секретных служб Сталина сообщали друг другу самые конфиденциальные сведения "исключительно из уст в уста". Это напоминание, косвенно подтверждающее версию Судоплатова, как будто развеяло сомнения. Шехтеры настоятельно подчеркивали, что их книга представляет собой "устную историю" и что все документы, содержащие доказательства, должны в скором времени "всплыть" в Москве.
      Дополнительную поддержку авторам книги оказал издатель Роджер Дональд из "Литтл, Браун и К°", который ссылался на документ, приводимый в примечаниях к книге. Это было прошение о реабилитации, адресованное Судоплатовым в 1982 году Юрию Андропову, возглавлявшему в то время КГБ. Перечисляя свои заслуги перед Советским государством, Судоплатов писал: "...отдел "С" оказал существенную помощь нашим ученым, предоставив им самые последние документы об исследованиях в области создания атомной бомбы, документы, которые мы получили от таких знаменитых источников, как физики Р. Оппенгеймер, Э. Ферми, К. Фукс и другие". Дональд отмечал, что маловероятно, чтобы Судоплатов говорил неправду в прошении, адресованном Андропову, который легко мог проверить достоверность сведений1.
      Этот аргумент был опровергнут Присциллой Джонсон Макмиллан. Она отметила, что слово "источники", употребленные в данном случае Судоплатовым, не обязательно означают признанных агентов, в отличие от слова "друзья". Кроме того, она полагала, что Судоплатов вполне мог преувеличить свои заслуги, обращаясь к Андропову. Однако имя Фукса дискредитирует ее опровержение. Поставив в 1982 году Оппенгеймера и Ферми в один ряд с Фуксом, Судоплатов отождествил их с агентами2.
      Американская критика разнесла в пух и прах книгу Судоплатова. В главе об атомном шпионаже были найдены грубейшие ошибки, и все сделали вывод, что речь идет о своего рода розыгрыше. Это задумано только для того, внушали критики читателям, чтобы произвести сенсацию и продать макулатуру; следовательно, автор заслуживает самого сурового осуждения. Были заклеймены позором американские соавторы и издатель. Все защищали репутацию Оппенгеймера и других ученых, вспоминали о Джо Маккарти и несправедливых нападках в 50-е годы на людей, придерживавшихся левых взглядов.
      В России книга вызвала самые противоречивые отклики. Безусловно, КГБ-СВР, отвечая на публикацию "Тайм", осудил Судоплатова, назвав его "непрошеным свидетелем". Проведший 14 лет в тюрьме после смерти Сталина, подвергшийся пыткам и полной изоляции, он превратился для чекистов в легенду. Однако, опубликовав книгу без помощи и одобрения официальных инстанций, он поставил себя за рамки сообщества секретных служб. В первом комментарии СВР с сожалением отмечала, что, встречаясь с коллегами за несколько дней до выхода книги, Судоплатов даже не намекнул о скандале, который он затевает.
      Однако книга нанесла еще одно оскорбление, правда совсем не замеченное западной прессой. "Судоплатов, - писал Сергей Лесков, пресс-секретарь СВР, - получал пенсию и по этой причине не был вправе считать себя свободным от выполнения неписаных этических правил секретных служб. Эти правила строго предписывают десятилетиями хранить молчание, запрещают разглашать имена агентов, которые не хотят быть раскрытыми". Судоплатов нарушил обет молчания.
      Напрашивается вывод: значит, Судоплатов не столько исказил факты, сколько пренебрег правилами безопасности. Затем последовало не предвещающее ничего хорошего заявление, что Судоплатов находится на лечении в одном из госпиталей ведомства по поводу болезни сердца и, следовательно, не в состоянии делать какие-либо комментарии. Список упреков, сформулированных СВР, содержал много ошибок. Например, там утверждалось, что Судоплатов не упомянул имя Квасникова или "Энормоз" - кодовое название советской операции в Лос-Аламосе. Однако обо всем этом говорилось в его книге. Желание дискредитировать Судоплатова было слишком очевидным1.
      Владимир Чиков, один из авторов настоящего произведения, имел достаточно времени, чтобы сформулировать обоснованные критические замечания в адрес Судоплатова. Они приведены как в предисловии, так и в главах 4 и 5. Он пишет, что документы досье КГБ не подтверждают утверждений Судоплатова. Опровергают ряд данных, приводимых Судоплатовым, и хорошо информированные сотрудники спецслужб. Судоплатов неправильно называет кодовые наименования. Его рассказ о советской делегации, посетившей Нильса Бора, противоречит отчету, написанному очевидцем. По всем этим и другим причинам Чиков присоединяется к официальной версии: "Если судить по архивным документам СВР, то книга "Разведка и Кремль" Павла и Анатолия Судоплатовых представляет собой беспорядочную смесь подлинных событий, полуправды и очевидного вымысла".
      Однако, в отличие от спецслужб, русская пресса, свободная как от корпоративных интересов чекистов, так и от американской ненависти к маккартизму, согласилась с некоторыми тезисами Судоплатова. По мере того как в стране распространялся оригинал на английском языке и французский перевод книги, все чаще и чаще появлялись газетные статьи, смакующие сенсацию и во всеуслышание заявляющие, что советская атомная бомба представляла собой конгломерат украденных деталей. Авторитетные советские физики, сброшенные с высот Олимпа, оказались в положении самозванцев с претензиями. В сложившихся условиях самые жесткие слова прозвучали из уст Владимира Белоконя, заведующего лабораторией Московского университета: