I. Лето и встречи

Лето пришло в Старый лес — серо-зеленые листья прикрыли скрюченные стволы и украсили искривленные сучья. Они были упрямы, эти старые деревья, и продолжали упорно цепляться за свое существование на краю долины. Здесь у холмов покоились гнев и долгая память. Деревья шептались, склоняясь друг к другу, как старые заговорщики, а дожди приходили и уходили, и сменялись смертные солнца, и тени скользили меж корней среди колючек и зарослей. Ни одно существо из Нового леса не вступало сюда без страха и ни одно не оставалось на ночь — ни беглый заяц, щипавший цветы на краю леса, ни олень, принюхивавшийся дрожащими черными ноздрями и убегавший прочь, предпочитая человеческих охотников. Ни самое измученное, ни самое отважное существо, рожденное под смертным солнцем, не могло полюбить Элдвуд… но в нем блуждали свои олени и зайцы — туманные странники с темным отрешенным взором, быстрые, как стрела, и не созданные для охоты.

Изредка лес словно просыпался, сбрасывая оковы сна, и шевелился, когда луна не была такой жуткой и ярко-белой. Середина лета была таким временем, когда по ночам собирались призрачные олени, и появлялись такие птицы, которых нельзя было увидеть днем, и ненадолго Элдвуд забывал свой гнев и мечтал.

В такую ночь, одну из многих одинаковых ночей, по зову сердца вышла Арафель — желания ее достало на то, чтобы связать кажущееся и действительное, чтобы выскользнуть из течения ее времени, ее солнца и луны, сиявших более прохладным и зеленоватым светом, из памяти деревьев и лесов, из их воспоминаний о том, какими они были, или какими они могли стать. С собой она принесла нездешний свет, струившийся за ней. Цветы, никогда бы не раскрывшие своих бутонов, расцветали этой волшебной ночью от ее присутствия. Она оглядывалась и прикасалась к лунно-зеленому камню на своей шее, хранящему в себе частицу ее сердца, и вздрагивала от прохладной сырости мира, уже позабытого ею. Олени и зайцы, которые, подобно ей, блуждали туманными путями, мелькали то здесь то там, осмелев от ее присутствия.

Когда-то в такую ночь здесь были танцы и веселые пирушки, но арфы и свирели давно затихли, а музыканты ушли далеко за серое холодное море. Камень на ее шее откликался лишь воспоминаниями об этих песнях. Она вышла в эту ночь лишь из любопытства, по зову памяти. Смертные годы летели быстро, и сколько их прошло с тех пор, как гнев и горе ее утихли, — она не знала. Она была в унынии. Ей больно было видеть лес столь изменившимся, задушенным колючими лианами. Огромный холм высился на том месте, теперь поросшем дурманом, где в старое время ее народ танцевал средь высокой травы и высоких прекрасных деревьев. Этой ночью она подошла к старому танцевальному кругу и положила руку на невозможно древний дуб, и тот словно высосал из нее силы — и старое сердце его зазеленело, и тоненькие почки набухли на концах ветвей. Такие волшебные силы в ней сохранились еще, они были естественны, как дыхание.

Но звезды над головой прежде светили ярче. Разрозненные облака плыли по небу. Она взглянула вверх, и ей захотелось, чтобы их не стало, чтобы все было, как тогда. Олени и зайцы смотрели вверх своими огромными туманными очами, как будто небо и вправду очистилось. Но вскоре клубы облаков примчались снова, и ветер затянул ими синеву неба.

— Давно, — прошептала Смерть.

Арафель обернулась, сжав свой камень, ибо у самого круга появилась черная тень, мрак, опустившийся рядом с деревом, погубленным молнией, и гнусные шепотки зазвучали вокруг.

— Давно тебя не было, — промолвила госпожа Смерть.

— Уходи отсюда, — попросила Арафель. — Это не твоя ночь и не твое место.

Смерть шевельнулась. Вздрогнули олени и неуверенными шагами двинулись поближе к Арафели, вдыхая влажный воздух, который всегда пах сыростью в этом лесу.

— Много лет ты не появлялась здесь совсем, — заметила госпожа Смерть. — И я гуляла здесь! Или я не могу? Здесь были мои охотничьи угодья. Что ж мне теперь, уйти?

— Мне все равно, что ты будешь делать, — ответила Арафель. Ей было так одиноко, что даже этот разговор притягивал ее. Она уже спокойнее взглянула на тень, посмотрела, как та расползается и устраивается на расколотом пне среди колеблющихся кустов. А у ног хозяйки пристроился еще какой-то мрачный сгусток, похожий на пса. Он опустил свою чернильную голову, зевнул и прерывисто задышал в темноте, повергнув в трепет оленей и зайцев.

— Не надейся остаться здесь, госпожа Смерть. Это я говорю тебе.

— Гордячка. Госпожа паутин и лохмотьев. Старый дуб сегодня помолодел. А другими ты не хочешь заняться? Или может… в тебе иссякают силы?

— Корни у него уходят в нездешний мир, у этого старого дерева, и в нем гораздо больше всего, чем кажется. Не трогай его. Кое-что и для тебя вредно, госпожа Смерть.

— Много лет, много зим ты пренебрегала этим местом. А теперь ты снова обратила сюда свой взор. Что привело тебя сюда?

— Разве нужны мне причины, чтобы прийти в свой лес?

— Элдвуд стал меньше в этом году.

— Он все время уменьшается, — сказала Арафель и внимательнее присмотрелась к тени, впервые различив намек на руку, кисть, но ничего похожего на лицо.

— Старый друг, — позвала Смерть, — пойдем погуляем со мной.

Арафель насмешливо улыбнулась, но улыбка исчезла с ее лица, когда она увидела протянутую руку.

— Выскочка, какое мне дело до тебя?

— Ты посылала мне души для охоты, Арафель. И я забирала их, когда догоняла, но какой в них толк? Ни благодарности. Ни радости тем паче. Зачем я пришла? Что ты видишь со своей стороны Элда? Что там такого, что мне не суждено увидеть? — тень приподнялась, и пес тоже встал. Подобие руки все еще тянулось к Арафели. — Пойдем со мной, — чуть слышно позвала Смерть. — Разве не создана эта ночь для дружбы? Прошу тебя — пойдем со мной.

Олени бросились врассыпную, зайцы в испуге кинулись прятаться. Но пес не трогался с места, лишь часто дыша во тьме. И вдруг из чащобы послышался цокот копыт и шуршанье, и смутные своры начали сгущаться вокруг.

Ветер возник в кронах деревьев. А в небе, там, где сияли звезды, выросла черная кромка тучи. Арафель перевела взгляд с неба на деревья, в которых плавали тени и шепотки нарушали покой.

— Отошли их прочь, — сказала она, и тени исчезли, а ветер спал. Лишь сгусток тьмы говорил о ее присутствии, да леденящий дух.

Она пошла с ней прочь из круга и дальше, дальше, все глубже в мир, населенный людьми — нелепая дружба — эльф и одно из наименее чтимых человеческих божеств. Смерть была неразговорчива. Им не хотелось говорить — ни Арафели, ни ей. Арафель не боялась ее, ибо эльфийский народ никогда не подчинялся ей: когда они не могли совладать со своими ранами, они просто уходили в тот мир, где смерти не было, и куда она не могла прийти. Теперь уж никого из них не осталось, а Арафель все была тут; они ушли далеко за море, но Арафели не хотелось уходить. Она была последней и слишком любила лес, чтобы поддаваться отчаянию. А может, ее удерживала здесь привычка или гордость — ее народ всегда был горд, а, может, она просто сердцем прикипела к этому лесу. Откуда было Смерти знать, что заставляет эльфов поступать так или иначе.

Она шла человеческой тропой, не удаляясь под свою луну. Смерть не могла за ней последовать в иной мир, и не следовало ее дразнить. Она оставалась любезной с ней, с этой охотницей, хранительницей ее леса, пока она была в отлучках, которая явилась вместе с человеком и полюбила этот лес больше других мест на земле. Смерть показывала Арафели ее владения — огромные вековые деревья, которым было не так-то просто умереть, ибо корни их уходили в иной Элд. Арафель видела их иные образы, отражающиеся под этой луной, и, находя время от времени какое-нибудь смертельно засыхающее дерево, лечила его своей силой.

— Ты мешаешь моей работе, — укоряла ее Смерть.

— Только в своих владениях, — ответила Арафель и снова взглянула на тьму, в которой, казалось, брезжили два слабых огня. — Раз уж я не ушла со всеми, то буду залечивать язвы Элда, причиненные ему людьми. Неужто ты думаешь, госпожа Смерть, что я растрачу всю свою силу? Или этого ты и дожидаешься? Или ты думаешь, мой род может умереть?

— Поживем увидим, — отвечала Смерть спокойным тихим голосом. И что-то, похожее на рукав, всколыхнулось в широком жесте. — Ты все здесь можешь исправить, изгнать людей, взять под свою власть и править.

— А после умереть, как водится.

— И умереть, — еще тише откликнулась Смерть.

Арафель улыбнулась, почувствовав тоску той.

— Девчонка.

— Возьми меня с собой, — попросила Смерть. — Дай мне хоть раз увидеть то, что ты видишь. Дай мне увидеть тебя такой, какая ты есть. Покажи мне… ту, другую землю.

— Нет, — вздрогнув, ответила Арафель и ощутила легкое прикосновение к своей щеке.

— Не надо, не надо ненавидеть меня, — взмолилась Смерть. — К чему меня бояться. А все боятся… кроме тебя.

— Оставь свои надежды. Мой род тает от ран.

— Но разве может что-нибудь ранить тебя! — воскликнула Смерть. — Нет, Арафель. А значит, ты прикована в этому месту и разделишь судьбу Элда.

— Многое может ранить меня, — возразила Арафель, глядя туда, где по ее представлениям у Смерти должно было быть лицо. — Только не ты.

— Разве что когда все деревья умрут. Разве что когда все, питающее тебя силой, исчезнет. Ты будешь долго жить, моя госпожа увядающих деревьев, но не вечно.

— И все равно я обману тебя.

— Возможно, — прошелестел дрожащий шепот. — Знаешь ли ты, куда ушел твой народ? Известно ли тебе, хорошо ли то место? Нет. А со мной ты знакома. Я привычна и проста. Мы старые друзья, ты да я.

— Мы приятели, но не друзья.

— Разве тебе не знакомо одиночество? Его мы делим с тобой.

— Но ты — вся мрак и холод, — сказала Арафель.

— Все видят тебя одинаково?

— Нет, — призналась Арафель.

— Может, ты придешь взглянуть, как выгляжу я.

Арафель ничего не ответила, ибо она была не так жестока, как некоторые ее сородичи, и умела чувствовать боль.

— Я тоже исцеляю, — сказала Смерть.

Но Арафель так ничего и не ответила.

— Пойдем, — позвала Смерть. — Я покажу тебе свое другое обличье.

Арафель замерла при ее прикосновении, ибо та вела ее в другой, третий Элдвуд, бывший в ее власти, и ледяным ветром несло из этого порождения смерти.

— Нет, — ответила Арафель. — Только не туда, моя госпожа, туда — никогда.

— Все, что я беру, я возвращаю, — сказала Смерть. — Все, что падает в котел, снова выходит из него. Я могу быть красивой, Арафель, но ты не можешь этого увидеть, потому что ты не была со мной и не переживала меня. Твое мнение обо мне превратно.

— Ты оказала мне услугу, защищая Элд от людей, — сказала Арафель. — Зачем?

И теперь Смерть замерла, не отвечая.

— Может, я недооцениваю свое время. Может, я задержусь в этом лесу слишком надолго. И ты можешь уповать лишь на это. Но я не стану обнадеживать тебя.

— Мне не нужна надежда, — сказала Смерть. Порыв ветра отодвинул ее. — Но пойдем, если не туда, так в другое место. Я хочу, чтобы ты хорошо думала обо мне. Увидишь… я могу исцелять.

Голос у нее был мягким и не сулящим никакой беды, и вправду она ничего не могла сделать Арафели. И она послушалась на этот раз и подчинилась, и пошла за Смертью, как ходят смертные, по общей их земле.

Но вскоре она заколебалась, ибо поняла, куда ее ведут.

— Верь мне, — просила Смерть, и холодный ветер налетал все сильней и напористей.

Они медленно брели сквозь заросли и чащобы, и на исходе ночи они вышли к роще, к которой вела ее Смерть, к Новому лесу, к границе Элда, ближе всего подступавшей к человеку. Здесь лежали мертвыми исполинские деревья, израненные топорами, о чем Арафель не забыла. Это бессмысленное разрушение угнетало ее, ибо в день гибели этих деревьев умерла часть ее Элда, рассеялась в серой дымке, что ограждала ее мир и замутняла ей взор.

— Видишь, — сказала Смерть, и тень метнулась к буйным зарослям папоротника-орляка, видневшимся под меркнущими звездами. Прямые и свежие побеги в человеческий рост тянулись вверх. — Взгляни на мое рукоделье. Разве мы можем быть врагами?

Арафель взглянула и содрогнулась, вспомнив, каким было это место, когда поваленные деревья стояли высокими и прекрасными, а их двойники в ее родном Элде цвели звездами и укрывали ее своими белыми ветвями.

— Это всего лишь Новый лес, — промолвила Арафель, — мой же мал для этого. Они не имеют корней в Элде.

— И ты не ощущаешь в этом красоты?

— Это красиво, — согласилась Арафель и прошла дальше и преклонила колена от внезапного укола памяти, ибо под орляком лежали кости и древесная щепа, и она прикоснулась к давно пробитому черепу.

— Деревья ты восстановила. Не можешь ли поправить и это, госпожа Смерть?

— Со временем, — ответила та, надрывая ей сердце. — А что тебе в них?

— У меня есть свои пристрастия, — сказала Арафель, но когда она встала, старое любопытство нахлынуло на нее, и она прошлась немного дальше, к плоской скале, нависавшей над долиной, над темным морем деревьев. Она вспомнила каменную башню на другом конце долины — там, далеко, среди деревень и полей, и ручных животных, и разного прочего, что дорого человеку. Но все это было за пределами видимости. Внизу Керберн катил свои темные воды к морю, как черная змея, разделяющая лес; и этот бег воды к морю напомнил ей о расставании с ее родом, и Арафель загрустила.

— Люди всегда честны. Они зачинаются, рождаются и умирают. И нет этому конца, — сказала Смерть.

— И все же им приходит конец.

— Не навсегда. Такова их природа. Ты не хочешь смотреть на мой Новый лес, он не нравится тебе.

— Нет, пока мой умирает.

— Умирает и не тает?

Арафель бросила на нее холодный взгляд.

— Уходи, — попросила она. — Я устала от тебя.

— Ты обижаешь меня.

— Тебя, разрушительницу всего, к чему ты прикасаешься? Ты не можешь обижаться. Оставь меня.

— Ты ошибаешься, — сказала Смерть. — Ты ошибаешься, так говоря обо мне. Есть одиночество, Арафель, и есть бессердечие; я никогда не была бессердечной. Не дразни меня, Арафель.

— Так уходи же. Я устала от тебя.

И за спиной ее послышалось шуршание теней, дыхание и кашель. Она нахмурилась и приложила руку к самоцвету, висевшему на шее. Звуки затихли.

— Я не боюсь тебя, божок. Никогда не боялась и не буду бояться. Исчезни!

И тень исчезла, прикоснувшись к ней в последний раз и обдав тоскливым холодом. Арафель отмахнулась и, наконец, почувствовала, что та ушла. Остался лишь склон холма, да ветер, да испорченная ночь.

Арафель тронулась вдоль хребта. Темная долина расстилалась перед ней, там спали смертные, избывая эту ночь. Она вспомнила, сколько боли и добра принесли ей люди… но сколько лет прошло с тех пор, она не знала. Она помедлила, и странное томление охватило ее — ей захотелось знать, что с ними стало за это время и как сложились их жизни.

II. Бранвин

Она пошла другим путем, скользя с такой прытью, с которой не могли тягаться ноги смертных, вдоль троп, где заросли не тревожили ее. Она остановилась в серой мгле рассвета в приятной зелени свежих побегов на берегу реки, куда она давным-давно не приходила. Она была за пределами Элда и все же не совсем, ибо Элд следовал за ней по ее воле, растягиваясь и утончаясь не без усилий.

Утро принесло с собой смертную красоту, легкое прикосновение солнца позолотило черные воды Керберна — красоту контрастов, которых не было в ее мире, ибо он был лишен уродства, и не было в нем мертвых сучьев или поваленных деревьев, или безобразных ветвей. Она взглянула на призрачного оленя, последовавшего за ней из иного мира, на его трепещущие ноздри и огромные глаза, полные рассвета.

— Уходи, — сказала Арафель, ибо он не знал здешних окрестностей, и тот исчез, хрустнув веткой, взметнувшись пятнистым крупом, укрывшись в призрачном безопасном мире.

Она прошла чуть дальше, за реку, где теперь были видны суровые стены Кер Велла на холме, а внизу раскинувшиеся поля, как золотые и зеленые шали. Когда-то здесь обитало зло, окруженное грубыми людьми и острым оружием. Теперь в замке поднялась новая башня, усилились защитные укрепления. Но сейчас ворота были открыты. Новый лес раскидал свои саженцы совсем близко от замка с этой стороны холма, а под ними стелилась трава и выглядывали цветы из-под мрачных черных камней. По дороге туда и обратно ходили люди, но они не были отмечены жестокостью. Они смеялись, и на сердце у нее отлегло, в ней взыграло такое любопытство, которого она не знала долгие человеческие годы… ибо приставания Смерти омрачили ее душу, а вид жизни и радости был целителен.

На зеленой траве между молоденькими деревцами и увитой цветами стеной сидело несколько женщин, а по склону, смеясь, бегало золотоволосое дитя, перебирая крохотными ножками. Странное чувство родилось в эльфийском сердце Арафели при звуках этого смеха, словно эхом откликнулся детский смех давно прошедших лет. Она вышла под смертное солнце, убедившись, что девочка видит ее, хотя другие и не замечают. Глаза у ребенка были синими, как лен, и круглыми от удивления.

Тогда Арафель встала на колени и, прикоснувшись к цветку, заколдовала его в дар. Девочка сорвала его, и чары рассеялись, оставив в пухленькой ручке лишь обычную примулу, и в синих глазах появился испуг.

Арафель раскинула чары по всем примулам на склоне, проливая на них эльфийскую красоту, и детские глаза заискрились радостью.

— Пойдем, — прошептала Арафель, протягивая руку. И девочка вошла за ней под сень деревьев, забыв о цветах.

— Бранвин, — закричала одна из женщин, — Бранвин, не уходи далеко.

Девочка остановилась и обернулась. Арафель уронила руку, и ребенок помчался прочь, навстречу раскрытым объятиям женщины, боязливо вглядывавшейся в утренний туман над папоротниками.

Человеческий страх. Он также леденил, как Смерть, и не нравился Арафели. Она бросила последний тоскливый взгляд на девочку и ушла в лесную тень.

— Помни, — раздался шепот у нее над плечом. — Они умирают.

То была Смерть на развалинах старого дерева.

— Исчезни, — сказала Арафель.

— Они принесут тебе боль.

— Исчезни, выскочка.

— Они неблагодарны за дары.

— В третий раз говорю — сгинь.

И Смерть ушла, оставив за собой лишь стылый воздух, ибо не могла ослушаться в третий раз.

Арафель нахмурилась и отпрянула, свернув своим путем в эльфийскую ночь, освещаемую лишь ее собственным сияньем, да бледно-зеленой луной.

Она часто вспоминала об этой встрече, но не рисковала снова попасться Смерти на глаза. Ее гордость, надменная эльфийская гордость не позволяла ей признаться в том, что Смерть смущала ее, и все же она отложила свое возвращение на следующее лето, а может, и не на следующее… что значит время для того, кто помнит крохотными ростками вековые деревья? Но, наконец, она вернулась в этот лес рядом с Кер Веллом и снова была смущена быстротечностью человеческой жизни, ибо дитя стало гораздо выше, когда она снова увидела его играющим на полоске у стены. Девочка уставилась на нее огромными детскими глазами, позабыв о кукле, лежавшей на коленях. С ней снова были спутницы, которые болтали и смеялись резкими лукавыми голосами, не замечая гостьи. Они сидели кружком, разложив свои яркие юбки, а пальцы их сновали, занимаясь вышивкой. Лишь девочка смотрела на нее с серьезным интересом.