Виктор ЧЕРНЯК
      ЗОЛОТО КРАСНЫХ
      Они не потеряли власть, а обменяли власть зримую,
      обременительную, подразумевающую пусть относительную,
      но... ответственность, на власть скрытую, беспредельную
      и... совершенно безопасную. Они поменяли призрачное
      величие кабинетов на несомненное, извечное могущество
      денег.
      Автор
      Хлопья снега. Слякоть под ногами. В глазах редких прохожих пустота, морщины даже на лицах молодых, будто высечены резцом.
      Зашторены окна властителей: решали, решают сейчас и будут решать. Так повелось от века... в особенности в России. Здесь власть более, чем власть, скорее мистический орден, члены коего на причудливых геральдических щитах своих начертали единственно - "Повелевать!" Таков их герб, таков тайный смысл всей их жизни.
      ...Сумерки. Черная "татра" скользила по улице Щусева. В лобовом стекле отразилась старая пристройка Дома архитекторов. Из готических стрельчатых окон сочился призрачный свет.
      "Татра" прошелестела, оставив позади памятник знаменитому зодчему, и замерла у "детского дома" - роскошного номенклатурного дворца, обнесенного железным забором.
      На заднем сидении автомобиля едва виделся в углу салона седоголовый человек с размытыми полумраком чертами.
      Вспыхнул огонек зажигалки, робкий всполох света метнулся, облизывая бархатную обивку автомобильных кресел... седина волос окуталась сивым дымком.
      Милиционер на посту у "детского дома" зевнул, поежился и... скрылся в алюминиевой будке.
      Сдавленный крик прянул сверху, будто прокладывая путь стремительно падающей тени...
      Глухой удар о землю слился со звуками ожившего двигателя.
      "Татра" плавно покатила, удаляясь от "детского дома". Седой так и не обернулся.
      Милиционер выскочил из будки и замер над телом, распластавшимся на бордюре.
      Ребров - располагающий брюнет около сорока лет - вошел в приемную.
      Вышколенная секретарша растянула красивый алый рот, в глазах мелькнуло бесовское и угасло.
      Ребров потянул на себя массивную ручку одновременно с разрешающим кивком секретарши. Председатель правления банка Черкащенко крутил хрустальную пепельницу, скользившую по безукоризненно полированной поверхности без единой бумажки.
      Черкащенко приветливо улыбнулся: приглашающий жест, дружеское подмигивание...
      - Слушаю... - Черкащенко оставил пепельницу, дотронулся до синеватой наколки у основания большого пальца.
      Ребров не успел раскрыть рта. Ожил кремовый телефон с государственным гербом в центре наборного диска.
      Черкащенко слушал, его указательный палец снова возил пепельницу по глади стола:
      - Да... нет... нет... да... нет...
      Ребров попытался отвести глаза, испытывая смущение, будто невольно узнавал чужие секреты.
      Черкащенко положил трубку, скользнул взглядом по Реброву, достал пачку "Беломора" и "Пэлл-Мэлл" без фильтра, подумал и... остановился на "Беломоре".
      - Слушаю, - с едва заметным нажимом повторил председатель правления.
      Ребров извлек из тонкой папки листок, протянул начальнику. Черкащенко брезгливо подцепил лист за уголок, пробежал глазами, посмотрел на Реброва:
      - Ух ты!.. Интересно... Ух ты!..
      Ребров приподнялся, как хороший службист, удостоившийся поощрения верхов.
      Черкащенко сгреб лист мощной пятерней, скомкал, яростно шурша, и швырнул в пластиковую корзину.
      Ребров замер. Председатель правления отечески улыбнулся, поднялся... встал и Ребров. Предправления приблизился к подчиненному, положил руку на плечи:
      - Запомни: к нам приходят со своим мнением, а уходят... - выдержал паузу, - с нашим!
      Снова ожил кремовый телефон. Черкащенко подцепил трубку. В Реброва дробью полетели да... нет... нет... да... естественно...
      В кабинете на Старой площади человек со стертыми чертами - Сановник задавал вопросы:
      - Можно перевести на счета нашей фирмы? - в трубке слышалось - да. Лучше военным самолетом?.. - Нет... - Связаться с пароходством?.. - Нет. Дипкурьером?.. - Да.
      Напротив человека со стертыми чертами замер Седой.
      Черкащенко двумя пальцами аккуратно положил трубку "вертушки" на рычаги, будто опасаясь резким движением раздосадовать далекого абонента.
      - Слушай... - неожиданно переходя на ты, заявил предправления. - У тебя мать болеет?.. - и, перехватив недоуменный взгляд Реброва, пояснил, я должен знать все и обо всех... это и есть моя работа... кстати и твоя... следишь за курсами валют, а надо за людьми... кто за кем стоит... жены, связи, группы влияния... все можно исправить, но... если куснешь, кого нельзя - пропал! Значит, не ориентируешься!
      Черкащенко неожиданно нагнулся к корзине, извлек смятый лист, расправил и, глядя в глаза Реброву, выдохнул:
      - Ух ты!.. - протянул лист Реброву. - Возьми! Хочешь жги, хочешь, что хочешь... Черт их знает, кто в моей корзине копается... под моих людей копает...
      Ребров оценил расположение предправления, сдавленно поблагодарил.
      - Насчет поездки в Цюрих... - зазвонил телефон. Городской. Черкащенко рявкнул в микрофон:
      - Слушаю!.. - и сразу сбавил тон. - Ты... дорогая... Три карата?.. Ух ты!.. - Положил трубку, вызвал секретаря. - Отправьте Колю к жене. На фабрику, он знает, пусть забросит ее домой.
      Снова ожил телефон под гербом.
      - Блядь! - выругался предправления. - Вот так работаем, как каторжные... Могу же я обедать?.. Мать их так, - подумал. - Насчет Цюриха... поедет Чугунов, он уже в возрасте, ты успеешь. - Встал, подошел к сейфу, отпер, в стальном зеве пачки валюты. Взял несколько купюр, протянул Реброву. - Матери на лекарства. Насчет болтовни не предупреждаю не мальчик. И спасибо за дочку. Дура дурой, а одни пятерки на приемных экзаменах. Кланяйся отцу. Крепко институт держит, молодец. Отец с матерью по-прежнему живут?..
      Вопрос остался без ответа. Предправления пригвоздил скрипучим нравоучением:
      - Значит, договорились... приходишь со своим мнением, уходишь с нашим, - и, желая сгладить резкость, продолжил: - Регион у тебя нищенский, жалкий, перевести тебя, что ли, в Европу?..
      - Спасибо, - неловко поклонился Ребров.
      - Ну иди... иди... - устало напутствовал Черкащенко, - думаете, дураки наверху... жлобы, тупицы... Наверху, брат, такую системку отладили... Ух ты! Иди! - неожиданно сухо завершил Черкащенко.
      Некогда красивая, а теперь оплывшая дама села в черную "Волгу", обратилась к водителю:
      - Коля! Заедем в ГУМ, в секцию... потом на Грановского пакет возьмем и на Сивцев Вражек, оправу Тихон Степанычу заберу...
      Безотказный мордастый Коля послушно врубил движок. Дама на заднем сидении вывалила на гладкий плюш драгоценности, перебирала кольца и цепочки ухоженными пальцами.
      Неожиданно Коля тормознул, одно из украшений слетело с сиденья под ноги жене Черкащенко.
      - Коля! - Гневно взвизгнула дама и, несмотря на вальяжность, нырнула вниз.
      Водитель припарковал машину к бордюру и терпеливо ждал завершения поисков.
      В кабинете на Старой площади Сановник, разговаривающий с Черкащенко, нудно, без выражения, внушал Седому, стоя перед раскрытым сейфом:
      - Товарищи из Польши вернули долг... Шестьсот тысяч, - сжал двумя пальцами пачку долларов. - Притащили вчера твои орлы из гостиницы в Плотниковом переулке. Сколько раз просил партайгеноссе помещать на наши счета там... нет, обязательно сюда приволокут...
      - Не проблема, - ожил Седой, - только скажите куда, я переброшу...
      - Куда?.. Куда?.. - Сановник раздраженно отбивал пальцами дробь.
      - Головная боль лишняя... Теперь мерекай, - посмотрел на портрет генсека над головой.
      Седой перехватил взгляд, неожиданно, сам не успев испугаться, вопросил, кивнув на портрет:
      - А он знает?
      Сановник сглотнул слюну, посмотрел за окно долгим взглядом, с трудом приходя в себя, прогнусавил:
      - Дождина который день... охота срывается...
      - Дождь - это точно... - поддержал Седой, не понимая, как он, битый-перебитый, сумел так вляпаться, поднялся, у двери с трудом выжал из себя:
      - Не пойму... с чего это?..
      - Вы о чем? - деловито перебирая бумаги, осведомился накрепко оградившийся чиновной броней Сановник.
      - Да так... - неопределенно буркнул седоголовый. - Значит, как надумаете куда и сколько, только скажите...
      Сановник поморщился.
      - Что-то не так? - Седой уже положил ладонь на ручку двери.
      - Так... все так... голос у тебя больно громкий, пронзительный... стены буравит...
      - А кого здесь бояться? - недоумевал Седой. - Здесь все свои... Все на доверии. Наши люди!
      - Наши! - поддержал Сановник, губы скривились улыбкой, явившей странную смесь властности, корыстолюбия, трусости и, как ни странно, мальчишества.
      Сановник поднял трубку... Телефон с гербом ожил в кабинете Черкащенко.
      - Нужно место на выезд, - сказал Сановник, - на постоянку...
      - Подумаю. - Черкащенко привычно возил пепельницу по столу.
      - На раздумья времени нет, - надавил Сановник и, опасаясь перебора, уже по-доброму дожал, - нет времени, Тихон Степаныч. И еще... у меня тут внезапно сумма образовалась... нельзя ли по Вашим каналам...
      - Сколько? - уточнил Черкащенко и, услыхав ответ, выдохнул излюбленное. - Ух ты! - положил трубку. Вызвал Чугунова.
      Вошел сухой, высокий человек со стальным ежиком и серо-голубыми непроницаемыми глазами.
      - Садись! - по-свойски прикрикнул Черкащенко и сразу перешел в атаку. - Знаешь сколько страждущих в Цюрих смотаться... аховая поездка... Трезвонят со всех сторон, каждый своего толкает, а я уперся, только Чугунов, спец экстра-класса! А ты меня не жалуешь! Не поддерживаешь! Вроде все кругом замараны, и я... больше всех, а ты - непорочная, значит дева. Вроде, как все в гэ..., а ты, значит, в белом!
      Чугунов обводил взглядом начальственный кабинет, будто попал в эти стены впервые: обязательный портрет вождя-отца за спиной хозяина, обязательные синие с золотом "ни разу не надеванные" тома Ленина, обязательные дурацкие кумачевые вымпелы-треугольники за остеклением шкафов...
      - Молчишь?.. - терпение покидало Черкащенко, засмолил беломорину. Молчишь, твою мать, мол, хуля, с придурком объясняться? - и, не дождавшись ответа. - А придурок... тебя в Цюрих заправляет... по старой дружбе. Тут Ребров слюной исходил, а я руками разводил... пойми, мил человек...
      - Тихон Степаныч, - перебил Чугунов, - ты же не просто так, не за здорово живешь глаз на меня положил...
      Черкащенко взорвался, передразнил с немалым артистизмом:
      - Не просто так!.. Не за здорово живешь!.. А ты как хотел? За просто так только кошки оближут... и то с похмелья, апосля валерианки. Я уверен в тебе, Михаил Михалыч. Уверен!.. А молодняк соображает туго... им бы нажраться до свекольной хари, девок потоптать, урвать тряпья поболе, а на работу им насрать... белая, значит, кость. За каждым мурло маячит, только промахнись, на куски раздерут да по ветру развеют...
      - Вас? По ветру? - Чугунов мрачно усмехнулся.
      - Ладно... - Черкащенко выдохнул. - Я в тебе не сомневаюсь, ты человек управляемый, смекаешь что к чему. Ревизия в нашем альпийском банке штука небезопасная. Раскопаешь лишнее, головы полетят.
      Чугунов откинулся на спинку стула:
      - Не понимаю...
      - Не понимаешь?! Головы полетят. Здесь, у нас! - обвел руками стены в деревянных панелях. - В общем мой совет: глубоко не копай, не дай Бог раскопаешь что не след. Хорошо бы так... чтоб наших ребят в Цюрихе подставить, мелкие недоработки, недочеты и тэпэ, чтоб мелюзгу затралить, а крупняк пусть плавает, крупняк, в случае чего, и сеть в клочья порвет...
      Чугунов встал:
      - Я работаю всегда одинаково, как положено, как учили.
      - Дуру не ломай. Как учили!.. - Предправления безнадежно махнул пухлой ладонью. - Умные все стали!
      - А чего другого не пошлешь? Спецов по мелкой вспашке пруд пруди.
      - Им веры нет. - Черкащенко ухмыльнулся. - Кто у нас дока по глубокой проверке? Ты! После твоего наезда тишь да гладь на год, а то и на все три, а за три года... сам знаешь...
      Чугунов направился к двери.
      - Машку позови! - пульнул вслед предправления.
      Вошла секретарша, тихо притворила дверь. Черкащенко хищно, по мужски оглядел крутые бедра, задержался на лепных, упругих икрах, обтянутых черными колготками:
      - Цюрих закажи! Срочно!
      Седой зашел в кабинет на Старой площади. Сановник выглянул в приемную, прошелестел помощнику:
      - Никого не пускать!
      Седой открыл кожаный кофр с цифровыми замками. Сановник долго возился с ключами, наконец массивная дверь сейфа медленно распахнулась. Седой с кофром приблизился к сейфу. Сановник переложил пачки... Седой успел заметить, что сейф далеко не опустел. Сановник перехватил взгляд, объяснил:
      - Это те... польские... шестьдесят пачек по десять тысяч... Сановник подошел к столу, вынул из ящика сафьяновую тетрадь, что-то записал. - Как повезешь? Самолетом?.. Сам решай, головой отвечаешь, поднялся, постучал согнутым пальцем по сейфу. - Вишь, все вместе, чохом переправлять не рекомендуют... мало ли что... нельзя яйца в одну корзину... да что толковать, сам соображаешь. Благо отсюда только крохи перекидываем... главное за бугром крутится... чего зря таскать туда-обратно...
      Седой, практик, а не партцаредворец, снова встрял, похоже, неудачно:
      - Тут наш рубль с Вовой в чести, а там... их "зеленый" с Вашингтоном Джордж Иванычем...
      Сановник поморщился. Подтолкнул Седого к двери. Седой прошел приемную, опустился на лифте, замер рядом с прапорщиком у конторки: на синих погонах блестели золотом буквы ГБ. Седой показал удостоверение и бумажку с размашистым росчерком. Синепогонный скупо улыбнулся. У подъезда Седого ждала черная "Волга" с мигалкой на крыше.
      В кабинете Черкащенко зазумерил телефон. Предправления поднял трубку, услышал голос телефонистки: "Цюрих на проводе. Говорите!"
      Черкащенко переложил трубку, рявкнул в микрофон:
      - Холин! Слушай. Вылетает Чугунов. Я его что ли выбирал?.. Сверху потребовали, отбивался, как мог... Надавили! У них свои игры в поднебесье. Кому-то понадобились наши головы, то бишь места. Держитесь... предправления взмок, ослабил узел галстука. - Если нырнет глубоко тогда... В общем, Цулко рядом, подскажет... с дарами осторожно... по обстановке... нет, задержать его не могу, сам только что пел, как ценю его, как горой за него стоял... - ухватил пепельницу, повозил по столу. - Мне от тебя передали... Подошло... - вздохнул. - Если обстановка накалится - звони, держи в курсе.
      Связь оборвалась. Предправления вызвал секретаршу:
      - Маш! Кофе свари... покрепче... голова раскалывается.
      Перед генерал-полковником авиации сидел Седой с кофром на коленях. На ковре застыл летчик-майор.
      Генерал кивнул на кофр, посмотрел на майора:
      - Секретные документы. Посадка на аэродроме нашей группы войск под Магдебургом. Вас встретят? Так?..
      - Так, - кивнул Седой.
      - Вопросы есть? - уточнил генерал.
      - Никак нет. Все, как обычно. - Майор вытянулся в струнку.
      - Вот именно... как обычно, - генерал смущенно упер глаза в оперативную карту на стене.
      Майор взял кофр из рук Седого, развернулся и молодцевато покинул кабинет.
      - Секретные документы... - хмуро повторил генерал. - Три года назад, при посадке в нашей зоне в Германии разбился наш самолет, тоже с секретными партийными документами, вскрыли брезентовый мешок, а там...
      - А там?.. - Седой оставался невозмутимым.
      - Доллары! Полтора миллиона!
      - Ну и что? - Седой не терял самообладания. - Помощь братским партиям.
      - Ладно. - Генерал хлопнул ладонью по столу. - Проехали.
      Седой поднялся, протянул руку, генерал замешкался, зашелестел бумагами, вроде не заметил протянутой руки. Седой пропустил выпад неловко, ну и пусть - белозубо улыбнулся.
      - Дайте пропуск, подпишу, - избегая взгляда визитера, хрипанул генерал.
      - Не выпустят? - хохотнул Седой.
      - Нам на ваши корочки... - поставил росчерк.
      Седой упрятал пропуск:
      - Вообще-то вы - смельчак, генерал.
      Глаза генерала от ярости остекленели, он сцепил пальцы так, что побелели фаланги, и отвернулся к карте.
      Седой покинул кабинет, хлопнув дверью так, как генералу ни разу не приходилось слышать в этом кабинете.
      Предправления поднял трубку телефона с гербом. Ответил Сановник. Черкащенко попытался в последний раз:
      - Чугунов завтра вылетает... Отменить нельзя?
      - Нет, - сухость Сановника предназначалась в первую очередь Седому, сидевшему на одном из стульев вдоль стены. - Всего доброго. - Сановнику хотелось, как можно скорее выслушать доклад Седого.
      Визитер не спешил, листая журналы, будто не заметил, что патрон уже освободился от тягостных телефонных переговоров. Наконец Седой, будто внезапно очнулся, отложил журнал:
      - Мне сообщили... самолет уже сел... мои люди забрали груз... завтра переправят в Западный Берлин.
      - Только завтра? - тоска и нетерпение окрасили голос Сановника.
      - Какая разница... считайте, что уже там... все отлажено, как часы... ни единого сбоя, - заверил Седой. Сановник отпил чай из нарочито убогого стакана в партийном подстаканнике с ракетами и ГЭС, захрустел баранкой, ложка звякала о стакан, из-за окна доносились гудки автомобилей.
      Седой без спроса взял баранку, разгрыз, проглотил и, весело глядя в окно, продекламировал:
      - Любимый город может спать спокойно...
      - Вы о чем? - Сановник отодвинул стакан.
      - Есть такая партия... - начал было Седой и осекся под взглядом Сановника.
      Чинуша вскипел:
      - Что вы все невпопад, да невпопад?..
      Седой посерьезнел:
      - Кстати, Герман Сергеевич, похоже генерал Лавров не понимает... заблуждается... искренне, неискренне... вам решать...
      Сановник порозовел, почувствовал себя в привычной стихии персональных дел, не вымолвив ни слова, нацарапал на листке бювара: Лавров, подчеркнул и поставил знак вопроса.
      - Завтра в Питер?
      Седой кивнул.
      В Цюрихе, в квартире главы представительства банка, готовились к приезду ревизора. Что замыслили в Москве?.. Хозяин квартиры Эдгар Николаевич Холин принимал и наставлял своего заместителя Пал Иваныча Пашку Цулко в любимой белой гостиной: белые угловые кожаные диваны, белые кожаные кресла на колесиках, дымчатого стекла столики, оправленные будто начищенным серебром, белые же вазы с белыми цветами и белые батики на стенах, усыпанные нежно-серыми, почти сливающимися с фоном бабочками.
      Принадлежность Цулко к ведомству "соседей" не вызывала сомнений, именно такие бодрые юноши сновали с тоненькими папочками под мышкой в кварталах, прилегающих к зданиям Лубянки. Несмотря на дорогой двубортный костюм и отменный галстук, все в Цулко выдавало не слишком щепетильного, шустрого мальца из предместий, решившего сделать карьеру, хоть и шагая по трупам.
      Банкир Холин и его заместитель Цулко распивали неведомые на далекой родине напитки. Цулко заедал тонюсенькой, обсыпанной кристалликами соли соломкой, Холин предпочитал сладости, отщипывая кусочки печенья и не замечая, как крошки мелко обсыпают надраенное до блеска стекло.
      - Не смог Мастодонт тормознуть Чугунова. - Холин поморщился.
      - Мастодонт - хитер... это тебе он заливал, что Чугунова спускают сверху, что он против его кандидатуры. Все учитывает... если Чугунов нас сжует, зачем Мастодонту иметь нас врагами?.. Он нас подставил, он же поплакался, что ничего не смог сделать и... мы ему вроде обязаны.
      - Привык я... - посетовал Холин, - привык ко всему этому, - обвел взглядом шероховатые стены, тронул бутылки, одну, другую, затем цветы в вазе погладил, будто живые существа, допил рюмку и заключил с нажимом, привык!
      - Есть к чему, - успокоил Пашка и, пытаясь вывести начальника из оцепенения, решил взбодрить толикой хамства. - Не вешай нос... еще не вечер... нам воду сливать рано... у меня запасено будь-будь и на Мастодонта, и на кого покруче...
      - Не боишься? - Холин наполнил рюмку тягучей белой жидкостью.
      - Бояки всю жизнь одну бабу кроют, а я ходок... мне бояться не с руки. Пока мы здесь, они... - взмах в сторону далеких начальников, - нас боятся.
      - А если окажемся там? - Холин невольно погрустнел.
      - А ты не оказывайся! - поддел Цулко. - Улещай заезжих визитеров оттэда, холь, лелей, пои, задаривай, борись за себя... а ты как хочешь?
      - Надоело! - процедил зло Холин.
      - Ах, надоело?.. Тогда в сберкассу... милости прошу... начальником районного отделения... квартплата, пенсии, свет, газ... работа с населением. А?.. Мудило! - Пашка хряпнул вискаря и, что странно, протрезвел, напружинился, будто Чугунов через минуту потребует их документацию. - Бороться надо!.. Кто он есть этот Чугунов?.. Копни и выяснится, или пидар или еврей, или в семье отсиденты-несогласные, или дочура дает... прикурить, а то и все вместе. Каждого есть за что прихватить. Чуешь?.. А мы ребята пролетарской складки, чистые... спим токмо с бабами, прожидью Бог миловал, протестовать, кусать лапу дающую?.. Не сдурели еще. Наши люди мы! А наших в стране мало, все больше ихние попадаются.
      Холин тяжело поднялся, обошел гостиную, дотрагиваясь до предметов обстановки с трепетом, будто прощаясь навсегда, приблизился к окну, отодвинул белую в белых же набивных хризантемах штору, посмотрел на вылизанную улицу внизу, на вымытые машины, на аккуратную желто-белую разметку. Из приоткрытой форточки доносился треск-пощелкивание светофора, предупреждающего плохо видящих или слепых сограждан: идите - редкие щелчки, или стойте - частые.
      - Музыка... - обронил Холин.
      - Ты о чем? - Пашка деловито возился с выпивкой, составляя свой особый коктейль под названием "чекист за бугром".
      - О щелчках с улицы... мы-то еще когда до такого дойдем... Вон, вижу, старики, ничуть не нуждающиеся, баночки из-под пива вкладывают в автомат, а тот отсыплет положенную деньгу... все по-людски..
      Пашка опрокинул "чекиста за бугром", замер прослеживая падение горячительного по пищеводу и, убедившись в благополучном приземлении пойла, заключил:
      - Это точно... По-людски... - Пашка развалился в белом кресле, покуривая, и Холин с сожалением наблюдал, как пепел сигареты марает белую обивку. - А мне брательник отписал... В Москве водяру уже в бутылки "пепси" разливают, скоро в молочные пакеты станут набулькивать...
      - Если будут! - Холин гладил прохладный материал шторы.
      - Что... будут? - не понял Пашка, похоже, прикидывая, не повторить ли "чекиста за бугром".
      - Пакеты, если будут! - выкрикнул Холин и отлепился от окна. - Завтра поедем Чугуна встречать... оба! - подчеркнул Эдгар Николаевич и предупредил. - Ты, Паш, только не улыбайся. Прошу! У тебя улыбка, как приговор... и, зрачки, будто свинцом заливает. Лучше не улыбайся... кивай, слушай, вставь пару слов к месту.
      - "Чекиста за бугром" не желаешь? - Пашка принялся смешивать коктейль. - А я повторю!
      В кабинете Черкащенко за приставным столом расположилась банковская рать. Мастодонт оглядел присутствующих, задержал взгляд на Реброве, затем тщательно, будто пограничник на паспортном контроле, обсмотрел Чугунова, мысленно прикидывая в который раз - не ошибся ли...
      Все знали цель сборища - "развинчивание" Панина, "разборка на части" и... последующее увольнение.
      Панин, средних лет крепыш, застыл на стуле, рядом ни справа, ни слева никто сесть не рискнул.
      Вошла секретарша, сегодня еще более обворожительная, чем обычно. Мужчины потупились. Мастодонт подчеркнутым безразличием к красавице выдал себя, догадался, что присутствующие давно в курсе и, чтобы не длить скоморошество, перешел к делу:
      - Итак, Панин... кто желает высказаться? - в кабинете повисла тишина. Мастодонт с тоской глянул на телефон с гербом: когда нужно потянуть время, обдумать, получить фору хоть на минуту-другую - не звонит!
      - Тогда начну я. Уже не один год с Паниным творится нечто странное... Толковый, вроде бы работник... правление доверяло ему и... в позапрошлом году на Панина напал разоблачительный зуд - его предупредили, по-доброму... В прошлом году все повторилось, и снова спустили на тормозах... и, наконец, последняя выходка! Это что?.. Желание поссорить банк с кураторами из ЦК?.. Мне плевать, что со всех сторон талдычат: Панин - хороший работник! Плевать! Если человек близорук... подчеркиваю, политически близорук, его деловые качества никого не интересуют. Кто продолжит? - Мастодонт упер взор в Чугунова. - Понимаю, вы уже мысленно в Цюрихе, но... случившееся касается вашего управления. Прошу!
      Чугунов поднялся:
      - Я доверяю Панину... квалифицированный специалист, лучшая отчетность в управлении...
      - Это все? - Мастодонт прищурился.
      - Все, - кивнул Чугунов.
      - Я просил дать политическую оценку, - напирал предправления.
      - Я не понимаю, что такое политическая оценка, я понимаю лишь что такое профессионально выполненная работа.
      - Отлично! - Мастодонт расцвел. - Все знают, что товарищ Чугунов завтра летит в Цюрих и... открыто не поддерживает председателя правления... это означает лишь одно... разговоры про запугивание в банке... про расправы - ложь! Чугунов завтра благополучно отбудет в Цюрих, я не мстителен, хотя кое-кто уверяет всех в обратном. Кто еще желает?
      Все молчали.
      - Панин... - обратился Мастодонт к подследственному. - Ваши резоны?
      Панин неохотно поднялся:
      - Я так полагаю, что все решено, благодарю коллег за молчание... в наших условиях молчание, как вопль в поддержку... Спасибо. - Панин сел.
      Мастодонт поморщился:
      - Панин разыгрывает из себя рыцаря без страха и упрека... однако на нем висят некоторые валютные злоупотребления... я бы вел себя скромнее.
      Панин вскочил:
      - Все, о чем вы говорите, я делал по вашему прямому указанию.
      Мастодонт держался отлично:
      - Вы что-то путаете. Какое указание?
      - Устное! - выкрикнул Панин.
      - Вот видите, - обрадовался Мастодонт, - устное! Это не серьезно... здесь же взрослые люди. Кто еще желает высказаться? Ребров?.. Молчишь?.. Так-так... Вот, что я вам скажу, Панин, то что вы совершили в последний раз - больше чем преступление, это - ошибка. Ошибки не прощаются. Федорчук, подготовьте приказ об увольнении! Все свободны! - Мастодонт резко поднялся, оттолкнувшись от подлокотников. - Панин, останьтесь.
      Все покинули кабинет, Мастодонт достал пачку сигарет, протянул Панину, щелкнул зажигалкой:
      - Разыграли как по нотам! И ты - молодец, я чуть не взрыднул. Сволочи кругом! Никто меня не поддерживает, все хотят барахтаться в дерьме и остаться чистенькими. Местечко я тебе заготовил аховое, месяц перекантуешься, вроде в опале... и вдруг тебя берут - дикий случай, везение... и на новом месте уверены, что я тебя выпер с треском - кто подумает, что ты мой человек? Иди, отдыхай! - Мастодонт потрепал Панина по плечу, проводил до дверей, выглянул в приемную, поманил пальцем секретаря.
      Женщина вошла в кабинет. Мастодонт запер дверь на ключ изнутри:
      - Люблю, Маш, когда по-моему выгорает. Сил прибавляется. - Подвел женщину к подоконнику. Усадил. - Кровь по жилам, кураж и все такое... крепкие руки Мастодонта гладили тугие бедра женщины, обтянутые матовой, тонкой черной тканью.
      Мастодонт рывком задрал юбку женщине, ее голова запрокинулась, волосы цеплялись за зеленые листья цветов в горшках...
      Глаза Мастодонта заволокла белесая пелена. Радио вопило об успехах привычно, бодро и глупо. Мастодонт дышал все чаще, голова женщины запрокидывалась все больше, пальцы с длинными ногтями цвета сливы впились в мощные плечи хозяина... Наконец, Мастодонт выдохнул, в безумных глазах шевельнулось осмысленное:
      - Часто думаю, Маш, какая светлая голова так мастерски рассчитала высоту подоконника... гений и только... ни сантиметром выше, ни сантиметром ниже... в аккурат... Женщина усмехнулась. Легко соскочила с подоконника. Осмотрела себя, поправила волосы, передвинула цветы и уже в дверях спросила:
      - Ваш заказ Коле передать?
      - Нет. Я на другой сегодня. Коля жену по ювелирным фабрикам возит. Я место устроил, панинское, одному человеку, а он подсобил связями на фабриках... вишь, как закольцовано: панинское место - нужному человеку... самого Панина - на нужное мне место... и еще проверил сегодня на разборке, кто чем дышит. Кофе принеси, - попросил Мастодонт. - Приустал я. - В глазах женщины почудилась обида. - В ближайшую поездку возьму тебя, вроде референта, и подкину чуток. - Мастодонт кивнул на сейф. - Реброва позови, - и тяжело направился к столу.
      На Московском вокзале в Питере Седого встречали, тоже черная "Волга", но не с красной мигалкой, как в столице, а с синей. Седой расположился сзади, упокоил кожаный кофр с цифровыми замками на коленях.
      Машина, разбрасывая снопы синих искр, подвывая сиреной, пронеслась по центру города. Седой любовался разрушающимся городом: на скорости работа времени над кладкой зданий, над ажурными ограждениями набережных не так заметна... голубое небо пронзала золотая адмиралтейская игла, под мостами, будто вымерли цементные, стылые воды Невы.
      - Можно не торопиться, - обронил Седой и шофер тут же сбросил газ. Паром на Стокгольм отходит в двенадцать?..
      Шофер кивнул.
      - Сто раз успеем, - успокоился Седой.
      Машина подкатила к серому здания питерского морвокзала. Седого встречал сумеречный мужчина, однако, умудрившийся скроить подобие любезной улыбки. Мужчина взял Седого за локоть, провел мимо таможенников. Юнцы в мышиных мундирах тормошили унылые очереди к таможенным стойкам, особенно лютовали размалеванные наглые девицы. Седой остановился, заинтересованно глянул на пожилого мужчину, растерянно замершего над выложенными на стол двумя банками красной икры и бутылкой водки.
      - Это сверх нормы... не положено... оформим изъятие... Вам расписку на две банки и бутылку... получите на обратном пути.
      В глазах пожилого человека застыли слезы, казалось постоянные унижения, копившиеся десятилетиями сейчас выплеснуться через край. Пожилой, будто решился на последнее унижение:
      - Может разрешите?