Золото красных

      На таможенника смиренная мольба подействовала хуже, чем красное на быка:
      - Не положено! - рявкнул юнец, отодвинул в сторону икру и водку. Квитанцию выписывать?
      - Подавитесь вы своей распиской! - огрызнулся пожилой и, кажется впервые в жизни поборов страх перед человеком в форме, направился к паспортному контролю.
      - Нервные стали люди. - Седой переложил кофр, полный долларов, в другую руку и направился за провожатым. Беспрепятственно миновали паспортный контроль, зашли в магазин беспошлинной торговли. Седой купил два блока сигарет и бутылку водки "Смирнофф":
      - На дорогу... чтобы не скучать...
      Один блок протянул провожатому, тот сдержанно поблагодарил и предостерег:
      - Зря покупаете здесь... на корабле еще дешевле...
      - Деньги есть... чего их экономить, - весело объяснил Седой.
      Вышли на пристань. Высоченный борт морского парома "Ильич" нависал над головами, уходя ввысь серой громадой в черных кружках-иллюминаторах кают невысокого класса. Вдоль борта сновали молоденькие солдатики-пограничники с серьезностью на лицах, превосходящей все мыслимые пределы оправданной осторожности.
      Чайки с хохотом и рыданиями взмывали из-за бортов, то устремляясь ввысь, то прянув к холодным водам и чиркая крыльями по грязноватой глади в радужных мазутных пятнах.
      Провожатый представил Седого капитану, тот вызвал порученца и вверил странного пассажира его заботам. Седому показали отдельную каюту первого класса, просили обращаться с любыми просьбами.
      Седой упрятал кофр, тщательно запер каюту и отправился в путешествие по кораблю: рестораны - валютные, и со шведским столом для простых смертных... бары, исключающие появление обладателей рублей... игральные автоматы, незадействованное до вечера зеленое поле рулетки и, наконец, в центре корабля магазин "Тэкс Фри". Седой прошел меж рядов разномастных бутылок, взял фляжку "Чиваса", полдюжины пива, соленые орешки и шоколад.
      ...Днем Седой изысканно отобедал в валютном ресторане, сторонясь соотечественников, вечером, после обильного ужина сыграл в карты с сосредоточенной девицей-банкометом и выиграл девятьсот крон... полез дальше и просадил три тысячи. Седой ничуть не огорчился: никому и в голову не приходило, чтобы он отчитывался в таких мелочах.
      Утром паром малым ходом скользил меж бесчисленных островов вблизи шведского побережья. Медленно вошел в гавань Стокгольма, пропустив уходившую в открытое море многопалубную красавицу "Бирке принцесс" компании "Викинг Лайн".
      Корабль пришвартовался. Седой с кофром стоял на задней палубе, наблюдая, как к небольшому домику шведской таможни подъехали два полицейских "сааба", отвалилась задняя часть кормы: на свет божий стали выползать трейлеры и легковушки из чрева парома. Таможенники и полиция весело переговаривались с водителями.
      Седой бросил сигарету в палубную урну, направился к сходням, по дороге кивнул капитану и по рукаву прямоугольного сечения стал спускаться с борта.
      Паспортный контроль Седой прошел беспрепятственно. У таможенников он прошел в "зеленый коридор", как человек, которому нечего скрывать от властей.
      Швед в серой рубашке и лихой черной пилотке скользнул глазом по пузатому кофру, в зрачках на миг вспыхнуло любопытство... Седой замер!
      - Оупн зис (Откройте это), - попросил шведский таможенник, ткнув в кофр.
      Седой достал зеленый диппаспорт, протянул.
      - О! Сорри! Извините! - швед дружелюбно махнул рукой...
      ...Седой сел в посольскую машину, признался офицеру безопасности, встречавшему его:
      - Сегодня мне показалось, они знают, что я везу...
      Офицер безопасности плавно, не обгоняя, пропуская пешеходов, как это принято здесь, вел машину:
      - Даже, если знают... и черт с ними... к ним везем, не от них... чего им расстраиваться?.. А вообще у них СЕПО не дремлет... удивительные люди шведы, вроде как снулые судаки, а все успевают... нам и не снилось, - и вовремя вспомнив, что разоткровенничался со старшим по званию из "конторы", повинился:
      - Простите, товарищ полковник.
      - Ничего, ничего, - миролюбиво и чуть устало утешил Седой.
      В резиденции на горе Седого принял высокий чин, может и посол. Курьер из Москвы поставил кофр на стол и пояснил:
      - Три четверти суммы переведете на известные вам счета... остальное...
      - Я знаю, - перебил посол, - через две недели официальный визит члена пэбэ.
      - Вот именно, - подтвердил Седой, - остальное ему на руки без оформления и расписок.
      Посол кивнул:
      - Когда домой?
      - Завтра днем, теперь через Хельсинки, есть дела в представительстве Аэрофлота.
      Чин улыбнулся.
      Маршал авиации с сожалением и сочувствием изучал генерал-полковника Лаврова.
      Маршал вертел очки за дужку, скреб изогнутой заушиной по листу на столе с резолюцией министра обороны о переводе генерала Лаврова в тьмуторакань.
      - Вот так... - маршал водрузил очки на переносицу. - Министр орал, как резанная свинья, но это для отвода глаз... Потом спросил тихо: что там натворил, твой Лавров? Знаешь, что сказал?.. - маршал тронул ладонью редеющую макушку. - Хороший офицер, но... дурак!
      Лавров поднялся, глядя под ноги:
      - Обнаглели они!
      - Ну... ну... не кипятись, - маршал тоже поднялся. - Пересидишь там... на воздухе мозги проветришь... пройдет полгодика, все уляжется и... я тебя отзову на Пироговку... Там сиди тихо, не бузотерь. Эх, мать честная, я тебя готовил начальником группы инструкторов в теплые края. Эх, мать честная! - упрятал очки в футляр, как многие военные, стесняясь утраты остроты зрения. - С ними связываться... не моги!
      Лавров согласно кивнул:
      - Не моги!
      - Давай, не тужи, - не скрывая смущения, подбодрил маршал, - я звонил командующему округом, все будет в порядке.
      Лавров вышел из кабинета. Маршал поднял "вертушку":
      - Герман Сергеевич, ну я ему дал проср..., возомнил о себе невесть что, понимаешь... Округ?.. Жуткий! Хуже не бывает. Средняя годовая температура минус сто! - маршал хохотнул, как видно, получив одобрение собеседника, и положил трубку.
      К восточному подъезду гостиницы "Россия" подъехала "чайка". Сановник и сопровождающий проскользнули в стеклянные двери, поднялись на лифте, прошли по коридору, остановились у номера 17.
      - Жди в машине... ровно через час спущусь.
      - Слушаю, Герман Сергеич, - сопровождающий тихо, по-кошачьи зашагал по ковровой дорожке к лифтам, Сановник без стука толкнул дверь, вошел в роскошный люкс, сияющий хрустальной люстрой, хрусталем в шкафах и на обильном столе.
      За столом восседали в томительном ожидании Седой и... секретарь Черкащенко - Мария Павловна.
      Седой поднялся, поднялась и женщина. Сановник враз оценил стать, а также готовность статью и прочими прелестями распорядиться, поцеловал руку женщине, мягкую, приятно пахнущую горьковатым кремом.
      - Садитесь! - царственно повелел и поддержал женщину за локоть. Зовите меня просто Герман Сергеевич.
      Седой разлил мужчинам коньяк, женщине шампанское, поднял рюмку, пожевал губами, сосредотачиваясь:
      - Мария Пална наш человек в банке, в святая святых, она одна стоит десятков людей.
      Мужчины выпили, женщина пригубила.
      - Мы ценим ваши услуги, - Сановник ухватил дольку лимона, - ваши сведения незаменимо исчерпывающи и точны... облегчают нам решение множества задач. Вы давно сотрудничаете? - обратился к Седому.
      - Мы?.. - Седой, похоже, погрузился в прошлое. - С мятежной юности Марии Палны... райком комсомола, ЦК ВЛКСМ, комитет молодежных организаций, Гена Янаев, между прочим, с ума сходил...
      - Гена по ком только с ума не сходил... было б с чего сходить, оборвал Сановник, показывая, что ему эта тема неинтересна и неприятна.
      Женщина предусмотрительно молчала, однако ловкие руки успели неуловимым движением потянуть юбку на себя, так что круглые, налитые колени почти вплотную притиснулись к столу.
      Сановник обратился к Седому:
      - У вас тут, поди, полгостиницы застолблено?..
      - Пол... не пол, - улыбнулся Седой, - но... приют всегда найти можно, плюс легкая закуска и щадящая выпивка.
      Стол ломился деликатесами и напитками: трели Седого насчет "легкой закуски и щадящей выпивки" являлись неприкрытым шутовством.
      Сановник намазал хлеб толстым слоем черной икры, сжевал немалый кус, вытер рот льняной салфеткой:
      - Так что, если возникают проблемы, Марь Пална, обращайтесь... без стеснения... мы помогаем надежным людям...
      - И нужным! - ввернул Седой, колдуя над нежнейшей семужьей тешей.
      - И нужным, - поддержал Сановник, гримасой дав понять, что в подсказках со стороны не нуждается.
      Седой рассказал анекдот, еще и еще... не слишком дружно посмеялись.
      Сановник обратился к женщине:
      - Ваши отношения с Черкащенко?
      - Ровные, - односложно ответила женщина.
      Сановник рассмеялся:
      - Наконец-то услышал ваш голос. - Посмотрел на часы. - Пора. Рад был познакомиться. Теперь знаю кому лично обязан неоценимой... не то чтоб информацией, не люблю это слово, скорее... неоценимой поддержкой. Сановник еще раз поцеловал мягкую, теплую руку, уперев оба глаза в манящие колени...
      Седой проводил гостя, постоял у двери, убедился, что важная птица улетела и заметил с нескрываемым облегчением:
      - Блядь продувная! На ходу подметки рвет. Но... все у него получается, всегда масть знает и козырей полна пазуха, как у тебя цицек.
      Женщина помрачнела:
      - Зачем знакомил?
      - С женой он недавно разошелся, за бугром заквасил столько, что не привидится в страшном сне, я-то в курсе. - Опорожнил рюмку коньяка. Охомутаешь его, считай куш сорвала, да какой... Это тебе не Мастодонту на подоконнике отпускать. - Перехватил гневный взгляд женщины. - Ну, молчу... молчу... одно не пойму, у меня глаз-ватерпас, память будь-будь, у вас там на подоконнике кактусы есть... как ты не боишься? Вдруг иголка да в такое роскошное мясо?..
      Женщина залепила в Седого шкурку мандарина.
      - Щадишь, - отметила "жертва", - могла и шампанским плеснуть.
      Седой отодвинулся от стола, явно захмелев:
      - Ну, "источник"... "источничек"... успокойся. Подоконник - это твое дело, а этого карася упускать грех. Я ж видел... у него чуть из глаз не брызнуло! Опять же мне погонишь информацию от него... меня-то информация не раздражает... Подумай! - Седой раскрыл неизменный кофр, вынул сумку Гуччи с гобеленом и флакон мадам Роша. - Тебе!
      Женщина упрятала дары, чмокнула Седого в щеку:
      - А ты представляешь, сколько у него?.. - Кивок в сторону двери, за которой скрылся Сановник.
      - Гостайна, милочка. - Хмельно осклабился Седой. - Одно скажу... тебе на четыре жизни хватит.
      - Это как жить?
      - Да хоть как!
      Неожиданно дружелюбие погасло в глазах Седого, достал бумагу, ручку, положил перед женщиной на тумбочку:
      - Давно ты мне автографов не оставляла. Все только устно, а бумага свою прелесть имеет... от нее вечностью веет, как ни жгут бумаги, как не рубят в труху, а они все на свет божий вылезают. Пиши!
      - Что? - взвизгнула женщина.
      - Что хочешь! - Седой растянул губы в нитку. - Хоть как Мастодонту в последний раз давала, в подробностях... ребята обхохочутся, подробности, мил человек, великая штука.
      Женщина облизнула губы, потянулась к ручке - случались минуты, когда ярить Седого глупее глупого.
      Ребров навестил мать после работы. Мать лежала одна в своей единственной комнатенке в коммуналке. На белой подушке ее, бесспорно, красивое, хотя и посеченное морщинами лицо свидетельствовало, как бессмысленно сопротивление времени.
      Ребров поцеловал мать, она погладила жесткие, на затылке короткие волосы сына высохшей рукой, тонкой, изящной, более всего рассказывающей о непростом происхождении.
      - Как дела, ма? - Ребров присел на край кровати.
      Женщина смутилась: отрывает сына, взрослого, занятого человека своими старческими хворями.
      - Как дела, ма? - Повторил Ребров и сжал сухую ладошку матери в своих руках.
      - А... да... - смущенно залепетала больная, - уже лучше... намного... со вчерашним днем не сравнить...
      - Врешь, ма! - Смеясь, Ребров достал лекарства в иностранных упаковках. - Представляешь вчера шеф расщедрился, отвалил валюты - откуда только прознал, что ты болеешь? - на покупку лекарств. Странно... никто никогда за ним такого не замечал...
      - Странно. - Прошелестела мать растрескавшимися губами, в глазах ее блеснули слезинки.
      От слабости, подумал Ребров и отчего-то поразился, что поведение Мастодонта, похоже, вовсе не странно.
      Ребров налил матери чай, положил варенье и терпеливо поддерживал подушку, пока она пила.
      - Как же ты здесь управляешься... без меня? - не слишком уверенно вопросил Ребров.
      - Соседки помогают... для нормального человека коммуналка - ад, для немощного и одинокого - рай...
      - Ты, ма, не одна, я-то, какой-никакой, есть. Даже плохие сыновья лучше, чем несуществующие. Молчишь?.. - Ребров поцеловал мать и неловко по-мужски принялся за уборку - гоняя несмоченным веником пыль из угла в угол, полил цветы через край так, что закапал паркет, разбил чашку...
      Мать терпеливо наблюдала за сыном: пусть крушит, лишь бы побыл хоть полчаса, хоть на пять минут подольше.
      Наконец Ребров вынес совок с мусором и веник, вернулся, снова сел на край кровати, вскочил проверил холодильник:
      - Что ж ты не ешь, ма? Я тебе столько натащил...
      Женщина протянула руку к сыну, с трудом приподнялась на подушке, поцеловала родное лицо:
      - Расскажи, как он дал деньги?
      - Какие деньги? - Изумился сын. - Кто?
      - Твой начальник.
      - Зачем тебе это, ма? Дал и дал.
      - Интересно, - прошептала женщина, и Ребров поразился: мать впервые в жизни лгала.
      - Интересно?.. Тебе?.. Убей Бог не пойму! Чужой человек, меня хочет приручить, чтоб был ему обязан, чтоб ценил и не предавал... Так рассуждают доброхоты?..
      - Нет, не так! - Отчетливо и даже с ожесточением возразила больная, из глаз хлынули слезы. Ребров долго успокаивал мать, наконец глаза женщины высохли и, омытые слезами, даже помолодели.
      - Вот ты сказал: чужой человек... это не чужой человек.
      - Что? - опешил Ребров.
      - Не чужой, - отчетливо повторила мать. - Я знала его много лет назад...
      - Что? - тупо твердил Ребров, чувствуя как земля уходит из-под ног. Что?..
      Седой пребывал в служебном кабинете, аскетическом, ничего лишнего графин, два граненых стакана, по стенам под потолок сплошь глухие деревянные стеллажи.
      Седой внимательно изучал списки книжного и пластиночного дефицита, распространяемые для ублажения начальников и скромного продвижения членов вельможных семей по пути духовного развития. Перьевая китайская ручка с золотым пером ставила крестики напротив позиций сообразно вкусам Седого.
      Вошел мозгляк лет тридцати, таких в любом комсомольском РК пруд пруди: безликий, постоянно готовый на любую подлость, с неизменной, криво приклеенной улыбочкой, плохо скрывающей острые клыки... улыбочкой, трогательно объединяющей фашистов всего света: если приглядеться, на лицах фашистов живут всего два выражения - звериная злоба и фальшивая улыбка, большего разнообразия для ликов улюлюкающих обещателей всеобщего благоденствия природа не предусмотрела.
      Мозгляк выложил на стол пачку книг и стопку пластинок:
      - Из прошлого списка.
      - Проверять не надо? - Не поднимая головы, уточнил Седой.
      Мозгляк замер.
      Седой методично проставлял крестики.
      Мозгляк обратился в статую, лишь подрагивание ресниц и трепет кадыка выдавали живого.
      Седой швырнул колпачок, отложил ручку, еще раз стеганул пренебрежительно:
      - Проверять не надо?
      Злоба на лице мозгляка вмиг сменилась прилепленной улыбкой, тело завибрировало, кожа, будто размягчилась, на миг показалось, что мозгляк фигура для украшения торта, отформованная из масла, к которой поднесли паяльную лампу, и которая вот-вот на глазах начнет оплывать, растекаясь по полу жирно блестящей лужей.
      - Иди. - Отпустил Седой. Мозгляк исчез. Ожила "вертушка". Седой поднял трубку:
      - Пытался прорваться в цэка? Я займусь... - положил трубку, наклонился к селектору. - Зайди!
      Появился мозгляк, будто вырос посреди пола. Седой поманил подчиненного, тот склонился к начальнику, внимательно слушал, и лоб мозгляка, и щеки, и подбородок, и шея блестели масляно, будто мозгляка с ног до головы окатили водой.
      Седой долго шептал, время от времени пробегая указательным пальцем по стопке пластинок. Мозгляк кивал и с каждым кивком все более сала источали его поры, пока мозгляк не засверкал, будто надраенный сапог.
      Седой откинулся на спинку стула:
      - Иди. - Мозгляк не вышел - испарился: дверь не пискнула, не скрипнула.
      Седой постучал ручкой в колпачке по столу, потер лоб, нагнулся к полу, поставил на колени кофр с цифровыми замками, раскрыл, стал укладывать книги, когда кофр заполнился книгами доверху, Седой глянул на пластинки и сообразил, что пластинки не влезут. Поморщился, выдохнул в кулак, посветлел, припомнив обнадеживающее.
      Седой поднялся, подошел к стеллажу, сдвинул в бок глухую деревянную панель - на светлой лаковой полке в ряд стояла дюжина новеньких, одинаковых кофров с цифровыми замками. Взял первый слева, сел за стол, открыл, чертыхнулся, выгреб из кофра стопку зеленых диппаспортов, разложил веером по столу... открывал медленно, из каждого на Седого взирал его же фотолик всякий раз под другой фамилией... Седой сложил паспорта, отпер сейф, упрятал зеленые корочки в стальные глубины и только тогда принялся распихивать пластинки во второй кофр.
      Ожил телефон с наклеенными цифрами 224, Седой поднял трубку, выслушал, машинально покручивая колесики шифровых замков, обронил лишь:
      - Хорошо. - И опустил трубку.
      В кабинет маршала авиации ввели светловолосую женщину лет сорока, еще недавно, бесспорно, привлекательную, но... сейчас посеревшую, с черными подглазьями, сломленную внезапно обрушившимся горем.
      - Жена генерал-полковника Лаврова, - на всякий случай, если маршал подзабыл, напомнил адъютант и вышел.
      Маршал поднялся из-за стола, заулыбался смущенно, с трудом припоминая, как это - казаться располагающим, открытым собеседнику?
      - Ну... ну... не надо... садитесь... разберемся...
      Женщина разрыдалась. Маршал налил воды, засуетился, как человек, явно не имеющий представления о помощи ближнему в беде... Наконец женщина пришла в себя, вытерла слезы.
      - Расскажите, что случилось... - Маршал опустился в начальственное кресло, обрел привычную уверенность.
      Женщина с трудом сдерживала вновь подступившие рыдания:
      - Ему стало плохо... Я была в своем училище... мама говорит, что он никого не вызывал, только прилег... вдруг примчались трое здоровенных... выправка как у ваших... так мама говорит... оказалось скорая психиатрическая помощь... психиатрическая!.. Понимаете...
      - Господи! - Маршал покачал головой. - Он приехал домой с работы?
      - Нет... - женщина промакнула слезы платком. - Он мне позвонил, предупредил, что заедет на Старую площадь по делу, а потом домой...
      - Господи! - Вырвалось у маршала. - Вот оно что!
      - Понимаете... - не унималась женщина, - их никто не вызывал... никто!.. Муж сопротивлялся... его скрутили... ремнями... - Женщина разрыдалась, - смирительную рубашку на Сашу!.. за что? Кто эти люди? Кто их прислал?..
      Маршал нервно шагал по кабинету:
      - Успокойтесь! Все образуется... Я помогу... позвоню... сейчас вас доставят домой. Турбин! - крикнул в селектор. - Отправьте жену генерала Лаврова и проследите, чтобы все было в порядке.
      Маршал обнял женщину за плечи, проводил до порога и с облегчением притворил плотную дверь.
      Поднял трубку телефона с гербом, спросил тихо, стараясь придать голосу наибольшую беспристрастность:
      - Что там случилось, Герман Сергеевич? Рвался в цэка?.. Тоже мне, новый генерал Григоренко! Мудак! Теперь все в порядке?.. Отлично.. Приходила... только что... Я?.. Я обещал помочь.
      - Что думаете делать? - Пророкотала трубка.
      - Ничего, - отрезал маршал.
      - Единственно верное решение, - поддержали в трубке, - мудро... обещать и... ничего не предпринимать. Никогда не нужно загонять в угол отказом, лучше всего соглашаться... и все оставлять без изменений. Как насчет охоты?
      - Выпал снежок, - поделился восторженно маршал, напрочь забыв о Лаврове и его плакальщице-жене, - по первопутку... эх, мазанул я в прошлый раз поросенка... не на том номере стоял... поедем в Лотошино... царская охота, доложу я вам... В прошлом сезоне мы с Пигачевым трех лосей завалили... сами, сами, без подмоги егерей. Жду звонка! - Маршал с облегчением положил трубку, рявкнул в селектор. - Трубин! Узнай, где он!
      Через минуту-другую селектор проскрипел механическим голосом робота:
      - В институте Сербского... направлен на психиатрическую экспертизу.
      - Трубин! Зайди! - Рыкнул маршал.
      Адъютант влетел пулей, замер посреди ковра.
      - Это что за экспертиза? - Уточнил генерал, понизив голос до едва слышимого.
      - Соберут специалистов, профессуру, будут решать... - Трубин пытался распознать, что желает услышать начальство... видно не угадал.
      - Будут решать! - Взревел маршал и... сразу опасливо перешел на полушепот. - Дурак! Чего там решать! Что сверху велят, то и решат. Сколько раз вам, мудакам, втемяшивал - не залупайтесь! Не встревайте, мать вашу, поперек батьки... Разузнай тихонько, как подлезть к этому Сербскому?
      - К кому? - Не понял Трубин.
      - Ты что оглох? К Сербскому! - Настаивал маршал.
      - Да нет его давно, - пояснил Трубин.
      - Как нет? - наконец маршал сообразил. - Умер что ли? - Трубин кивнул. - Чего же говоришь институт Сербского? Я думал, как арбатовский, примаковский, по имени хозяина. В общем, разузнай тихонько, кто там бал правит... Эх, Лавров, ничего не понял в этой хреновне... борцы в Рассее не в почете... на хрен они нужны воду мутить. И тебе, Трубин урок, ты полковник, он генерал-полковник, а в бараний рог вмиг скрутили, и меня, если захотят, отправят шлепать с метлой вдоль нашего фасада... а ты еще подъелдыкиваешь, хрен собачий, насчет Сербского... знаешь, что расположен я к тебе, пес, а в особенности к своей племяшке... вали, ночной командир... Чапай, думку будем думать...
      В опустевшем кафетерии банка один за столом на четверых расположился с чашкой кофе Чугунов. Появился Ребров, заказал кофе, огляделся в поисках места - с десяток пустых столов, подцепил блюдце, направился к столу Чугунова:
      - Не возражаете?
      Чугунов гостеприимно указал на стул рядом. Минуту пили молча. Наконец Ребров нарушил молчание:
      - Мы вроде соперники?
      - Что вы, юноша? - Примирительно отверг предположение собеседника Чугунов. - Какие же мы соперники... моя грязь вся испита, давно позади... ваша вся впереди... Я вовсе не стремлюсь в Цюрих, даже наоборот... кто-то разыгрывает партию, и в игре понадобились ненужные по нашим временам качества - честность, неподкупность. Вот меня и ввели в игру, легкой фигурой, а скорее всего пешкой, потом разменяют или... пожертвуют... по обстоятельствам. Я взяток не беру, смешно... Знаете почему? В жизни не поверите! Боюсь! Все гребут, о страхе и думать забыли, а я, по старинке, боюсь. Наш босс мне сказал, что вы рвались на мое место, а вам, наверняка, наоборот. - Ребров кивнул. - На всякий случай столкнуть лбами... всегда пригодится. Мастодонт!.. Фигура!.. И заблуждается тот, кто решил, что старик - впрочем, какой он старик? Это я старик - примитивен. А он мастер кружевного интригоплетения. Помните, как вышиб Панина?
      Ребров кивнул.
      - А ведь это спектакль, поверьте мне! Панин скоро всплывет, попомните мое слово... Если люди всегда на плаву, а вроде бы и в опале, знайте, это у них работа такая - быть в опале. Настоящие опальные не всплывают, так и гибнут в безвестности, больные, одинокие, никому не нужные. Игрища с опалой - любимые в нашем народе. Если монарху нужно укрепить преданного вельможу, он его сначала в отжиг - в опалу, а потом опальный возносится народным любимцем. Как же, бросил вызов самому монарху! Во смельчак! Чугунов отпил кофе. - Точно постарел... болтлив не в меру. Словеса всем поднадоели, а по жизни... вы вправе думать: ты-то в Цюрих едешь, а я остаюсь с тобою, родная моя сторона!.. - пропел на мотив популярной песни начала пятидесятых.
      Ребров мял салфетку. Чугунов поднялся, посмотрел сверху вниз:
      - Вот что я вам скажу, юноша, если не увидимся больше... если начнут шептать о слабом сердце и подорванном здоровье... не верьте! Я крепкий, хоть и сильно бэу (бывший в употреблении).
      - Не понял? - смущенно вопросил Ребров.
      Чугунов не ответил, высокий, худой, пружинной походкой направился к горе немытой посуды.
      К столу подошла секретарша Черкащенко, присела без спросу - таким спрашивать ни по должности, ни по данным не обязательно.
      - Сумасшедший, - пробормотал Ребров и кивнул в сторону уходящего. Все как сговорились... вчера мать, сегодня этот... все сходят с ума, а может уже сошли?.. давно...
      Мария Павловна безмолвно пила кофе, давно забыла про смущение, ловко-неловко, неудобно и прочую чепуху.
      Ребров не любил, когда его разглядывают, спросил чуть резче, чем следовало:
      - У вас ко мне дело?
      Секретарша отставила чашку, положила рядом обе кисти с ухоженными пальцами, как перед маникюршей, сама залюбовалась:
      - Красивые у меня руки?..
      - Красивые... - согласился Ребров.
      - Многие хотят, чтобы их гладили эти руки... - выдохнула секретарь.
      - Не исключаю, - сумеречно подтвердил Ребров.
      - Ты - мужик без юмора, - посетовала Марь Пална. - Это плохо.
      - Как-нибудь проживу, - с раздражением заметил Ребров.
      - Как-нибудь прожить не фокус, - улыбаясь одними губами и сохраняя лед в глазах, заключила секретарша. - После Чугунова поедешь ты... я знаю... есть один человек, хочет с тобой встретиться.
      - В гостинице "Россия"?.. - Наобум ляпнул Ребров, наслышанный о таких встречах, и попал в "десятку".
      Такого оборота событий Марь Пална, похоже, не ожидала, но взяла себя в руки быстро:
      - Хорошо соображаешь, Ребров.
      - Чего ж тут соображать... один человек... одни человеки как раз и предпочитают встречи в номерах "России" или каких других, при казенных свечах...
      - При каких свечах? - секретарша выигрывала время, чтобы обдумать еще раз рисунок беседы. Ребров промолчал. - Пойдем отсюда, банкир, здесь неуютно. - Марь Пална поднялась, вышагивая впереди Реброва. Она принадлежала к числу женщин, производимых природной штучным способом и не заметить это сподобился бы разве что слепой.
      Пришли в приемную. Секретарша плотно затворила двери, заварила чай, села, высоко задрав юбку и закинув ногу на ногу. Реброву стало противно: не мальчик же... посмотрел на двери кабинета предправления. Секретарша перехватила взгляд, успокоила:
      - Уехал... будет только завтра к полудню... можешь поспать подольше...
      - У меня свой начальник есть, - сообщил Ребров.
      - Да ну... - притворно изумилась секретарша. - Ребров, про подоконник, - кивнула на двери предправления, - в его кабинете слышал?
      - Слышал.
      - Веришь?
      Ребров замялся. - Вижу веришь... ну и дурак. У нас каждый норовит красивую, заметь, недоступную ему, женщину, грязью обляпать. Знаешь, почему про подоконник вранье?
      - Почему? - поддержал игру Ребров.
      - Потому что на подоконнике кактусы! Попробуй на иголках, рассмеялась.
      Ребров тоже улыбнулся, лед растаял. Секретарь открыла круглую коробку датского печенья, придвинула Реброву:
      - Помню шутку молодости... Тебе дала? Нет! А тебе? Тоже нет! Вот бэ... Наши мужики, Ребров, слова доброго не стоют: мелкие, бездельные, завистливые... не умеют бабу в красе и неге содержать, и сами же ее за это ненавидят... глупо... вроде попался тебе павлин, а ты ночь не спишь думаешь, как бы его, бедолагу, так общипать, чтоб превратился в курицу...
      Ребров откусил печенье. Секретарша сменила тему:
      - Значит в "Россию" не желаешь?
      - Не желаю.
      - А ехать, сукин сын, желаешь?
      - Не отказался бы...
      - Кто за тобой стоит, Ребров? Глаза смылила, не вижу... а чутье подсказывает - прикрывают, а?.. - и сразу без перехода: - Ребров, ты хотел бы со мной выспаться?
      Ребров потянулся ко второму печенью.
      - Заметь, не спать - это обязывает, а выспаться... разок, от силы другой?
      - А если понравится? - Ребров поднялся.
      - Если понравится?.. Обсудим с тем, кто за тобой стоит, что делать. Я жить не могу, пока человека не расшифрую. Я про всех все знаю. Кто ЖОРЫ, кто ЛОРЫ, кто ДОРЫ, а кто ВОРЫ... - и перехватив недоуменный взгляд, любезно пояснила. - ЖОРЫ - жены ответственных работников, ЛОРЫ - любовницы ответработников (причем, заметь, любого пола!), ДОРЫ - дети ответработников и, наконец, ВОРЫ - весьма ответственные работники... У них VIP, у нас ВОРЫ... смекаешь разницу? - поднялась. - Если надумаешь, приходи!
      - Вы о чем? - Ребров замер у двери.
      - О чем пожелаешь! "Россия", спанье, "...кто тебя поддерживает"... просто потрепаться с хорошим человеком...
      Белая гостиная Холина погрузилась в полумрак. Эдгар Николаевич предпочитал не включать свет, полагая что в темноте одолевающие его проблемы "заснут", а может и вовсе исчезнут.
      Цулко дремал в кресле, опрокинув четыре коктейля "чекист за бугром". Внезапно Пашка встрепенулся, почувствовал внимательный взгляд Холина.
      - Ты чего? - Цулко освободился от липких объятий мягкого кресла, зашагал по гостиной.
      - Не переверни столы, - взмолился хозяин.
      - Я в темноте вижу, как кошка, - успокоил заместитель. - Что будем делать?.. Завтра... когда он прилетит...
      - Встретим... отвезем!.. - передразнил Пашка, - а дальше? - Холин молчал.
      Цулко нажимал:
      - Чугун не за тряпками едет... начнет копать... кто покроет недостачи... подгадали, без предупреждения, как снег на голову... Мастодонт! Его хватка! Обухом по затылку, а сам в улыбках, как невеста в цветах.