ГЛАВА 8

Гай Пиктон мог бы радоваться тому, в какую сторону повернулись события. Однако случившееся привело претора в еще больший ужас.

Его пальцы мелко задрожали, он попытался привстать с кресла и вновь упал в него – то ли ноги Пиктона подкосились, проявив гражданское неповиновение, то ли трусость властно потянула его за штаны, заставив сесть.

Он снял с лица очки, и те запрыгали в его руках, грозя упасть и разбиться.

– Я же говорил, – запричитал несчастный Пиктон, – нельзя было так поступать с дружинниками магистрата. Капрал! Я их предупреждал.

Произнеся последние слова, Пиктон испугался – уж больно неубедительно они прозвучали. Претор жестоко клял себя за то, что при первом появлении стражи не рухнул на свой стол и не притворился мертвым.

Пластинчатые латы королевских солдат зазвенели, как боевые литавры.

– Я – ченселлор, – сказал я, – и не подчиняюсь королевскому наместнику. Если вы попытаетесь арестовать меня, сами нарушите закон. Эта девушка находится под моим покровительством.

Глаза демонессы вспыхнули. Не знаю, что взбесило ее сильнее – попытка капрала арестовать нас или мои слова о покровительстве.

– Лучше вам отойти от дверей, мальчонки, – процедила она.

Королевский капрал взглянул на меня. Одеяние темно-зеленого цвета, с короткой пелериной, не могло оставить у него сомнений в моем сане, но имело ли это значение для стражника?

– Я получил приказ наместника Аргедаса, – произнес он. – Вы пойдете с нами или умрете на месте.

– Боже, боже! – воскликнул Гай Пиктон. – В моем кабинете. Что скажет моя жена.

Все же его супружница относилась к числу домашних тиранов…

Я сложил руки на груди.

– Вы собираетесь нарушить закон, капрал, – сказал я.

– Я собираюсь выполнить приказ, – был ответ.

Я повернулся, чтобы посмотреть на королевского претора.

– На ваших глазах, Пиктон, – произнес я, – совершается акт произвола. Вы были поставлены на этот пост для того, чтобы следить за соблюдением королевских законов. И что вы собираетесь предпринять?

Гай Пиктон вытянул шею, чтобы посмотреть на капрала через мое плечо. Одновременно он старался поглубже спрятаться за столом, от чего его шея вытянулась еше больше и едва не порвалась.

– Наместник Аргедас ведь только пригласил вас, – трусливо произнес он. – Он человек занятой, важный. У него, должно быть, есть серьезные основания. Наверное, вам лучше все-таки пойти с этими людьми. Вот увидите, все скоро выяснится.

Он нечаянно встретился со мной взглядом и замолчал.

– Вижу, он ничего не собирается делать, – с грустью констатировал я.

– Королевские законы для них не существуют. – Франсуаз сверкнула глазами.

– Увы, – произнес я. – Так часто бывает в таких городах, как Бармут. Достаточно больших, чтобы их наместник смог ощутить себя крупной рыбиной в луже. И достаточно отдаленных от столицы, чтобы уверовать, будто короля вовсе не существует… Представители монарха ведут себя так, словно эта волость полностью принадлежит им.

– Хватит, – прервал меня стражник. – Сдайте оружие и следуйте за нами.

– Ты хочешь получить мой меч? – спросила Франсуаз.

Рубящее оружие можно носить либо за плечами, либо на поясе. Один гном, пользующийся глубоким уважением как наставник по фехтованию, как-то рассказывал мне какой из этих двух способов лучше.

Вынимая меч из-за спины, говорил он, вы одновременно замахиваетесь и можете сразу нанести удар. Если клинок за поясом, то его сперва надо вытащить, потом распрямиться самому и поднять оружие. Только после этого воин оказывается готов к бою – а не каждый противник даст ему время на подготовку.

Я никогда не ношу меча, поэтому слова гнома имели для меня скорее теоретическую ценность, капитан же королевской стражи смог прочувствовать их на собственной голове.

Франсуаз выхватила клинок из ножен и, продолжая широкое движение, разрубила им голову капрала. Две половинки черепа раскрылись, как куски дыни.

Не знаю, что подумал стражник в ту последнюю секунду, когда холодная сталь проводила грань между частями его мозга. Скорее всего, его мнения разделились.

– Вот тебе мой клинок! – воскликнула красавица. – Но, кажется, для тебя это чересчур!

Мертвое тело, пошатываясь, стояло перед ней; демонесса пнула капрала ногой в живот и завалила его на королевских стражников.

Я встряхнул тростью, превратив ее в длинную изогнутую катану.

– Нет! – в ужасе закричал Гай Пиктон. – Что вы делаете!

И на этот раз он действительно залез под стол.

– Она убила Редвига! – закричал кто-то из стражников. – Смерть им! Во славу наместника!

Франсуаз тихо засмеялась.

Демонесса могла зарубить двух или трех солдат, воспользовавшись их секундной растерянностью. Но она не стала атаковать, позволив своим противникам выхватить мечи из поясных ножен.

– Давайте, мальчонки, – воскликнула она. – Покажите, на что вы способны здесь, в провинции!

Два стражника бросились на меня, поднимая мечи. Возможно, они были неплохими парнями. Их беда состояла в том, что они согласились выполнять не те приказы, и их следовало остановить, пока они не причинили беду кому-нибудь другому.

Я не пытался блокировать ни одного из ударов; сложно отбить два меча, если у тебя только один клинок. Вместо этого я сделал длинный выпад.

Изогнутое лезвие катаны прошло по животам стражников, вспарывая доспехи. Они так и не успели обрушить свои мечи; жгущая боль во внутренностях подсказала им, что пора заканчивать с ремеслом военного.

Трое солдат набросились на Франсуаз. Ни у одного из них не возникло угрызений совести из-за того, что они все вместе напали на одну женщину.

Демонесса вогнала клинок в грудь того из них, что находился посередине. Голубоватая броня, выкованная из прочнейшего ливадиума, не раз спасала жизнь своему обладателю. Об этом говорили следы от глубоких вмятин, видные даже после искусной работы кузнеца. Но на сей раз стражнику предстояло умереть.

Длинный клинок пронзил его, словно деревянная палочка бутерброд. Если слово «красноречие» происходит от названия цвета, то умирающий был очень красноречив, когда из его распахнутого рта хлынул фонтан крови.

Его товарищ высоко занес меч, и у демонессы уже не оставалось времени, чтобы освободить свой клинок и отбить удар. Тогда она развернула тело убитого ею солдата.

Меч стражника отрубил голову умирающему; стуча пластинчатым шлемом, она покатилась по мозаичному полу, и алых ромбов на нем становилось все больше и больше.

Солдат замер на месте, он не мог понять, как так случилось, что он только что добил своего раненого товарища. Мертвое тело навалилось на него, Франсуаз тихо засмеялась и всей тяжестью налегла на рукоятку своего клинка.

Длинная дайкатана наполовину вошла в корпус первого стражника; теперь клинок пробил мертвеца насквозь, и жалящий кончик погрузился в живот второму солдату.

Оба они оказались сколоты вместе. Франсуаз отбросила их прочь, позволяя бойцу барахтаться и захлебываться кровью.

Последний солдат оказался у девушки за спиной.

Не оборачиваясь, она пнула его ногой. Захлебнувшись от боли, воин попытался опустить свой меч на шею демонессы.

Франсуаз плавно уклонилась и перехватила кисть стражника. Она вывернула мужчине руку в плечевом суставе. В тот момент, когда солдат рухнул перед ней на колени, раздался хруст выламываемых костей.

Демонесса позволила воину упасть на пол и вышибла из него дух ударом ногой в висок. Потом подошла к двум стражникам, сколотым ее мечом, уперла сапог в живот верхнего из них и с силой выдернула лезвие.

Нижний из солдат все еще был жив; он широко раскрывал рот и булькал кровью, как рыба.

Демонесса отсекла несчастному голову и обратилась к Гаю Пиктону:

– Вам стоит перечитать королевские законы, претор, пока голова у вас еще присоединена к телу.

– Беднягу Гая Пиктона едва не хватил удар, – сказал я.

Каменные улицы Бармута раскрывались перед нами нитями паутины.

– Вот как, – ответила девушка. – А по-моему, он был даже рад, что так произошло. Мне кажется, он ненавидит наместника.

– Я никогда не видел этого Аргедаса, – заметил я, – но теперь понимаю, отчего простая история с беретами смогла зайти так далеко. Я полагаю, нам стоит отложить визит к Саути и ее суфражисткам. Надо выяснить, отчего королевский наместник решил арестовать нас.

ГЛАВА 9

Серая двуколка, покачиваясь, катила по городской мостовой. Дом наместника располагался чуть в отдалении от остальных зданий. Дорога изгибалась, словно праздничная лента, забытая здесь беспечной деревенской красавицей когда-то много веков назад и с тех пор обратившаяся в камень.

Ни одного дома не стояло по пути к особняку Аргедаса, только зеленые волны травы обрамляли путь. Здание венчало собой поднимающийся край горного плато, словно сама природа возносила над городом жилище наместника.

– Представители короля не имеют права жить в замках, – произнес я, указывая на особняк кончиком трости. – Но Аргедасу, очевидно, очень хотелось бы нарушить этот запрет.

Высокое здание было возведено из того же камня, что и остальные городские постройки, но сделано это было, без сомнения, гораздо позже. Тяжелый особняк не носил в себе ни одного признака бьонинской архитектуры. Сам факт, что здание располагалось вне городской черты и над общей высотой Бармута, свидетельствовал о его чужеродности.

Можно было себе представить, каких трудов стоило наместнику Аргедасу найти старую, давно заброшенную каменоломню, обеспечивавшую материалом градостроителей прошлого. Но не возникало сомнений, что вся работа была произведена за счет королевской казны.

Сколько усилий, времени и денег было затрачено на то, чтобы удовлетворить прихоть наместника, в то время как множество насущных проблем оставались без должного внимания.

Двое стражников в голубоватых ливадиумных латах стояли у входа в особняк; я протянул вознице сверкающий соверен, но Франсуаз выхватила монету из моей руки.

– Получите две, когда дождетесь нас, – сказала она.

Возница помешкал, ему очень не нравилось задерживаться возле особняка наместника Аргедаса, но и остаться без денег тоже не хотелось. Что ж, если он все же решит вернуться в Бармут, его будет сопровождать мысль об утраченном соверене.

Человек развернул двуколку и отъехал подальше от входа, на зеленую лужайку.

Я подошел к бронзовым дверям особняка, стражники сомкнули передо мной алебарды.

– Ченселлор Майкл, – произнес я, – и демонесса Франсуаза к наместнику Аргедасу.

Солдаты переглянулись.

– А где капрал Редвиг? – спросил один из них. – И его отряд. Им было приказано привести нас.

– Привести, – сказал Франсуаз. – Как мило.

– Капрал в городской мертвецкой, – сообщил я. – И отряд от него не отстал.

– Да? – удивился стражник. – А что он там делает?

– То же, что и остальные покойники, – ответил я. – Если вы не освободите дорогу, то сами сможете узнать, что именно.

Солдаты снова переглянулись. Они не знали, на что решиться.

– Доложите о нас наместнику, – приказала Франсуаз. Слова девушки вывели солдат из оцепенения.

– Господин Аргедас сказал, что Редвиг получит награду за них двоих, – произнес один из воинов. – Я тоже хочу награду.

– Если Редвиг мертв, мы сами получим деньги, – воскликнул его товарищ.

Он ткнул в нашу сторону лезвием алебарды.

– Шевелитесь! – воскликнул он.

– Перед тобой, Френки, – произнес я, – образец неверного умозаключения. Редвиг должен был получить деньги, но Редвиг погиб. Теперь наш новый друг хочет повторить его судьбу и думает, что если это и произошло с Редвигом, то с ним не произойдет.

– Давайте! – приказал другой солдат.

Франсуаз коротко размахнулась и с силой ударила одного из солдат кулаком в грудь.

Барды и менестрели рассказывают о героях, которые могут пробивать рукой самый прочный доспех. Это неправда.

В человеке может таиться сколько угодно силы – полученной от природы или черпаемой из темных бездн мироздания. Ментальная тренировка и медитации способны научить в тысячи раз усиливать обычный удар и наносить тысячи необычных.

Но ливадиумный доспех, склепанный из шести слоев, не может прошибить даже рог священного единорога.

Франсуаза – демонесса пламени; огненная аура на миг родилась вокруг ее пальцев и проделала отверстие в доспехе стражника – столь широкое, что самого солдата можно было, пожалуй, вытащить сквозь нее из лат.

Красавица ударила воина в левую сторону груди.

Жестокий удар парализовал движение сердца. Пальцы стражника разжались, и алебарда рухнула на каменны плиты.

Тонкая струйка крови появилась на губах солдата. Его глаза остекленели, он упал на колени, потом его голова коснулась древка оброненной алебарды.

Франсуаз наблюдала за тем, как он умирает.

– Теперь, – спросила она, обращаясь к оставшемуся солдату, – ты нас пропустишь?

Он шагнул в сторону и отсалютовал.

Бронзовые двери особняка сошлись, издав глухой звук. Он напоминал рокот гонга, возвещающего о прибытии новых гостей. Главный зал дома, в котором мы оказались, поднимался вверх на высоту трех этажей, белые колонны высились четырьмя рядами, по два справа и слева.

Пол здесь тоже был выложен плиткой, как и в большинстве знатных домов Бармута, но, стремясь подражать величию древних, новомодный архитектор оказался не в состоянии уловить их дух. Вместо скупого, чарующего в своей простоте узора на полу разрастался богатый орнамент.

Он был красив, я смог бы даже назвать его гармоничным, несмотря на строгость своей опенки в такого рода предметах. Но в старинном Бармуте, гордом городе бьонинов, эта красота выглядела излишней и вызывающе дешевой, словно павлин среди совершенных голубей.

Человек шел нам навстречу, слишком безобразный, чтобы вызывать симпатию, и слишком самоуверенный, чтобы скрывать недостатки своей внешности.

Был он толст. Толстые люди обычно выглядят симпатичными, даже если не являются такими на самом деле, но наш встречный был не из их числа.

Я бы сказал, что полнота его нездорова, но это было бы не совсем верно. Его тело покрывал не просто слой жира, поверх него морщинились безобразные складки, выросты кожи, напоминавшие струпья. Волосы торчали на его голове, и крупные их пучки высовывались из широких ушей.

Лицо незнакомца было обрюзгшим, на нем навсегда застыло смешанное выражение. Самодовольная улыбка человека, который, как ему кажется, познал все удовольствия жизни, сливалась здесь с гримасой постоянного раздражения; два этих чувства, столь разные на первый взгляд, в действительности всегда идут рядом, ибо пустые развлечения не в силах принести человеку истинного удовлетворения, заканчиваясь лопнувшим пузырем пресыщения.

Нетрудно было догадаться, что перед нами находится сам Аргедас, королевский наместник в Бармуте. Его облик в точности соответствовал сложившемуся у меня портрету, и, что более важно, в особняке Аргедаса никто не мог чувствовать себя полным хозяином, кроме как сам Аргедас.

– Ченселлор Майкл, – произнес он. – Демонесса.

Он носил длинную тогу, блестящую, темного изумрудного цвета, и, шагая, подбирал ее правой рукой. Казалось, уродливые складки на его липе и шее перетекали и на его одежду.

– Где же мой капрал Редвиг? – спросил Аргедас – Он должен был вас сопровождать.

– Он там же, – произнесла Франсуаз, – куда попадает каждый солдат, который слишком рьяно исполняет приказы и слишком мало при этом думает. Он в гробу.

Наместник Аргедас соединил пальцы, образовав у живота подобие разлапистой морской звезды. Он засмеялся – гаденьким, покровительственным смехом монарха, который обильно обделался на парадном пиру, но не видит необходимости прерывать из-за этого трапезу.

– Редвиг был слишком горяч, – произнес он.

– Зато теперь быстро остывает, – процедила Франсуаз.

В водянистых глазах Аргедаса мелькнуло недоумение. Он привык, что все вокруг только поддакивают ему, говорят то, что он хочет услышать, да повторяют его слова, следить же за мыслью собеседника он не умел.

Лицо наместника сжалось, словно он попытался свернуть в трубочку всю кожу и жир, которые обрамляли его череп. Он мог показаться глупым, этот уродливый человек, выстроивший себе безвкусный дворец на деньги королевской казны. Однако глупость бывает разных сортов, и в некоторых отношениях Аргедас был очень сообразительным человеком.

Он олицетворял собой странный сплав тупой ограниченности, которая не позволяет оценить себя со стороны, и примитивной хитрости, что прокладывает черни дорогу в правительственные залы и сословие нуворишей. Наместник выслал за нами отряд из шестерых стражников. Судя по тому, с какой неохотой те отдавали свою жизнь, я мог заключить – отряд капрала Редвига никогда не отступал перед опасностью, если речь шла о выполнении приказа.

Два солдата, охранявшие двери, также не сопровождали нас. Все это заставило Аргедаса понять, что с нами придется разговаривать.

Умение говорить и решать все проблемы мирным путем – величайшее достижение цивилизации. К сожалению, для успешного ведения переговоров перед их началом приходится выбить кому-нибудь зубы.

Иначе никто не захочет вести дела по-хорошему.

– Я много слышал о вас, – произнес Аргедас.

Обычно в таких случаях говорят, что человек «растаял»; бармутский наместник почти полностью состоял из жира, и видеть его таюшим стало преотвратительным зрелищем.

Он попытался протянуть Франсуаз руку, но девушка подчеркнуто игнорировала его знак внимания.

– Позвольте мне пригласить вас внутрь! – сказал Аргедас – Мой виноградарь привез мне несколько бутылок молодого вина. За хорошим барашком мы…

– Наместник, – негромко произнес я.

До того он не смотрел на меня; он не привык смотреть на тех, кто не отводил при этом взгляда.

– Мы приехали в Бармут, – продолжал я, – для того, чтобы расследовать случаи серийных убийств, которые здесь происходят.

– Да, да, конечно, – поспешно закивал головой Аргедас – Это ужасные…

– Заткнитесь, – приказала Френки.

– То, чем занимаетесь вы, – сказал я, – нас не касалось. Мы собирались найти преступника и уехать. Но в первый же час нашего пребывания в Бармуте на нас напала шайка хулиганов, которых вы называете дружинниками. Спустя совсем немного времени нас попытались убить королевские стражники. Поэтому теперь ваши дела нас касаются.

Я вынул из внутреннего кармана короткий свиток.

– Это фрагмент магистратского Уложения, – произнес я. – Руна триста одиннадцатая, раздел шестой. То, что в последнее время стало известно как «Закон о беретах».

Я протянул Аргедасу свиток, и он не посмел не взять.

– Как я уже сказал, – продолжал я, – внутренние дела Бармута нас не интересуют. Но только до тех пор, пока хулиганы не начинают бесчинствовать на улицах с полного одобрения магистрата. Сегодня в пять часов дня вы соберете магистратское заседание. Там, в полном соответствии с обычаями волости, вы отмените «Закон о беретах» и распустите свои отряды дружинников. Надеюсь, вы успели все запомнить?

Наместник осмотрел свиток, который держал в руках так, словно не был уверен, что такое ему только что дали.

Как у любого маленького царька, его реакция на окружающее проходила три стадии.

Прежде всего он попытался задавить силой то, что угрожало его положению полновластного правителя Бармута. Однако он не был готов к тому, чтобы вести длительную и бескомпромиссную борьбу. Поэтому при первой же неудаче, прогнулся и попытался сохранить свои привилегии, унижаясь перед заезжими.

Аргедас знал, что рано или поздно мы уедем и жизнь в городе вновь вернется в прежнее русло.

Когда и этот стиль поведения не дал результатов, он сделал то, что другой человек, не отвыкший от нормального общения с людьми, сделал бы с самого начала, – приготовился к настоящей борьбе.

– Я не могу отвечать за поступки своих стражников, – сказал Аргедас, вращая в руках свиток. – Если у вас возникли проблемы с Редвигом или с дружинниками, то вам предстоит еще доказать, что в этом виноваты я или магистрат.

– В пять часов, – повторил я. И собрался уходить.

– Стойте! – внезапно воскликнул наместник. Какая-то мысль, казалось, пришла ему в голову.

– Я знаю, откуда вы набрались таких идей, – сказал он. – Вы говорили с доктором Бакулой, верно? Я видел, как вы прогуливались с ним по бульвару, в нижнем городе.

Доктор на самом деле сказал нам правду – все, что ни происходило в Бармуте, сразу же становилось достоянием провинциальных сплетников, даже если поблизости на первый взгляд никого не было.

– Доктор Бакула наверняка наговорил вам про меня много чего, – произнес Аргедас.

– Вы ошибаетесь, – сказал я. – Он не назвал даже вашего имени.

– Это неважно, – отмахнулся наместник. – А сказал ли он, что магистрат подозревает его в убийствах?

– Его? – спросил я.

– Значит, не сказал! – Аргедас был очень этим доволен. – Бакула никогда не был одним из нас, он приехал издалека и не уважает наши законы. С тех пор, как его жена умерла, он стал словно сам не свой.

Правый глаз Аргедаса прищурился, веко начало дергаться.

– Мои стражники видели его несколько раз возле дома Карлиты Санчес. Он прятался. Не хотел, чтобы его увидели. Почему? Многие ходят к ней, скажем так, за микстурой от одиночества. Женатые. Никто этого не скрывает, да и не смогли бы – городок-то маленький. А ему, вдовцу, тем более нет резона скрывать свои похождения.

Глаза наместника вспыхнули.

– Я храню это в тайне, даже Гай Пиктон ничего об этом не знает. Этот крысиный хвост тут же разболтал бы все газетчикам.

Аргедас поднял палец.

– Стоит горожанам узнать, чем занимается по ночам доктор, – и его линчуют после следующего же убийства. Вам кажется, что я жирный глупый индюк, который только и умеет, что обкрадывать королевскую казну. Возможно, я таким выгляжу. Я знаю, что некрасив, и давно с этим смирился. Но на самом деле я забочусь о городе – так, как только можно заботиться об этих глупых людишках, каждый из которых думает только о себе. Я не допущу ни самосуда, ни беспорядков – вот зачем на улицах дружинники. Это красивый и богатый город, ченселлор, и люди здесь жили счастливо, пока не появился этот маньяк. И будут жить счастливо, когда его найдут. Вам может это не нравиться, но Бармут стал таким благодаря мне.

Речь наместника не произвела никакого впечатления на Франсуаз, скорее, девушка даже ее не слышала. Я видел, что известия о докторе Бакуле заставили ее сильно переживать. Демонесса не хотела расставаться с тем образом, который сложился у нее после первой их встречи.

– Если вы так заботитесь о Бармуте, – сказал я, – то отмените «Закон о беретах». И не станете бояться, что кто-нибудь увидит в этом победу травницы Саути.

Аргедас посмотрел на меня исподлобья. Его взгляд стал хмурым и сосредоточенным.

– И у вас есть власть заставить меня сделать это? – спросил он.

– Нет, – сказал я. – Но вряд ли вам понравилось бы, если б я ее приобрел.

ГЛАВА 10

– Трудно представить, что в Бармуте есть публичный дом, – произнесла Франсуаз.

Отпустив извозчика, мы шли по городским улицам к гнездышку Карлиты Санчес.

– Почему? – спросил я.

– Не знаю. Эти стены, эти дома… Люди, которые здесь живут. Все выглядит настолько благопристойным…

Девушка пожала плечами.

– Именно поэтому здесь и должен быть публичный дом, – ответил я. – Это как место, в котором собираются человеческие пороки. Не мне тебе объяснять, насколько сильны в людях те побуждения, которые там назвали бы греховными.

Я указал рукой на силуэт кафедрального собора, поднимающийся над улицами Бармута.

– Их нельзя уничтожить и оставаться при этом людьми. Их можно загнать куда-нибудь в глубину, но тогда жизнь человека начинает перекашиваться, словно картонная коробка, на один из углов которой положили слишком большую тяжесть.

В лучшем случае это делает человека несчастным. В худшем – он сам делает несчастным других. Мы недавно говорили о том, что типичный серийный насильник обычно выглядит как хороший семьянин и прилежный работник. Загнать порочные помыслы глубоко в душу – значит рисковать тем, что там, в полной темноте, они вырастут и превратятся в неконтролируемые чудовища.

Такие заведения, как у Карлиты Санчес, помогают справиться с ними.

По-твоему, благопристойность города основывается на городских шлюхах?

– Точно так же как в доме не может быть чисто, если не собирать весь мусор в предназначенный для этого бак… Нельзя выкинуть бак и делать вид, что мусор от этого больше не будет появляться.

Нет, Френки, в большом городе порок выплескивается на улицы. В таком тихом местечке, как Бармут, он собран в один патриархальный публичный дом. Уверен, здесь не встретишь девиц, которые подпирали бы стены или слонялись по тавернам в поисках клиентов.

– У тебя странная философия, – заметила девушка. – Но стоит ли идти в бордель днем? Мне казалось, жизнь там начинает кипеть ближе к вечеру.

– Тебе казалось! – воскликнул я. – Такое впечатление, будто ты никогда не бывала в подобных местах.

– Никогда, – скромно ответила девушка. – Я имею в виду – никогда с той целью, с какой туда обычно ходят.

– Охотно верю, – согласился я. – Однако не расстраивайся. Вечером мы бы не смогли узнать ничего для нас ценного – бордель будет полон посетителей, этих благопристойных жителей благопристойного города. Ни у кого бы не хватило времени поговорить с нами.

Я задумался.

– Вопрос в том, захотят ли они разговаривать, даже имея время.

– Что ты чувствовал, когда первый раз заходил в бордель? – спросила девушка.

Вопрос показался мне настолько возмутительным, что я в первый момент решил не отвечать.

– Я вел достойную жизнь, – произнес я. – По крайней мере, пока не повстречался с тобой. Конечно, мне иногда приходилось заглядывать в места, подобные этому. Я не хотел бы говорить громких слов, но человек моего сана должен иногда спускаться на самое дно общества, чтобы протянуть руку помощи нуждающимся.

Франсуаз взглянула на меня так, словно я только что безуспешно попытался скрыть от нее чрезвычайно похабную историю из моего прошлого.

Дом, в котором жила Карлита Санчес и в котором работали ее девочки, внешне ничем не отличался от сотен других, которые мы видели на бармутских улицах.

Над деревянными дверями не висел четырехгранный фонарь с ввинченным в него светящимся кристаллом красного цвета, пестрые оборки не украшали изнутри глубокие окна, около дверей не было никакой вывески, которая говорила бы, что за услуги предоставляются здесь прохожим.

По всей видимости, ни в чем подобном не было необходимости, все жители Бармута хорошо знали заведение Карлиты.

Дверной молоток имел форму человеческой руки; холодная манжета бронзового камзола охватывала тускло сверкающую кисть. Я поднял его, чтобы постучать в дверь, Франсуаз перехватила мою руку.

– Что ты собираешься там делать? – спросила она.

– Не знаю, – ответил я. – Посмотрим, сумеет ли пара соверенов раскрутить госпожу Карлиту на разговор. Если нет – возможно, я найду иной способ убедить ее, чтобы она развязала тесемочки свитка со своими секретами.

Франсуаз смерила меня взглядом с головы до ног, словно я был рабом на рынке невольников и она оценивала – достаточно ли я хорош, чтобы меня покупать.

– Ты слишком много думаешь, Майкл, – сказала она. – Поэтому пытаешься решить даже те проблемы, которых нет.

Я хмуро посмотрел на нее:

– Собираешься выломать дверь и бить Карлиту головой об пол? Разве это хорошо, Френки? В конце концов, Карлита – работающая женщина. Если о движении бармутских суфражисток напишут книгу, то первая ее глава будет посвящена Карлите как их предтече.

– Бить? – Франсуаз провела пальцам по моему камзолу. – Это неплохая идея, беби! Только не Карлиту, конечно… Одним словом, закрой рот и смотри.

Франсуаз, собирающаяся решить задачу с помощью сообразительности, а не удара мечом по чьей-либо шее, – это все равно что порнографическая звезда, сохраняющая девственность, – contradictio in adjecto [2]. На это стоило посмотреть, хотя я и понимал, насколько жалки могут быть потуги моей партнерши.

Франсуаз взяла у меня дверной молоток и постучала сама. Стук этот был совершенно особым, в нем звучали нотки нетерпеливые и ждущие и в то же время полные предвкушения.

Дверь отворилась. Это была маленькая калитка, в рост человека, довольно маленького человека. По всей видимости, основные двери распахивались только к началу вечера, а остальное время держались на запоре.

Женщина, которая открыла нам, могла бы быть красивой, если бы этого захотела.

Ее лицо покрывала косметика – на один мазок больше, чем следовало бы; черные волосы, вымытые совсем недавно, были уложены под сетку цвета бордо.

Плечи и грудь незнакомки закрывал голубоватый пеньюар с белыми пушистыми оборками. Он мог служить и ночной рубашкой, и рабочей одеждой ночной бабочки. В данный момент его назначили банным халатом.

Глаза женщины были немного сонными, и я понял, что она покинула кровать лишь час-полтора назад и еще не успела проснуться полностью. Пик ее делового дня наступал после заката.