Глава восемьдесят девятая

Итак, услышав, что Цзя Ляня вызывают по какому-то делу, Фэнцзе испуганно вздрогнула и спросила:

— По какому делу? Служебному?

— Точно не знаю, — отвечала служанка. — Слуга, дежуривший у ворот, сообщил, что вызывали господина Цзя Чжэна, но господина Цзя Чжэна дома не оказалось, и госпожа просила прийти господина Цзя Ляня.

Тут Фэнцзе поняла, что дело касается ведомства работ, и, успокоившись, сказала:

— Передай госпоже, что второй господин еще накануне уехал. Пусть обратится к старшему господину Цзя Чжэню.

Цзя Чжэнь вышел к нарочному, посланному за Цзя Чжэном, узнал, в чем дело, и отправился с докладом к госпоже Ван:

— Из ведомства сообщили, что по донесению смотрителя защитных береговых сооружений в Хэнани прорвало дамбу и затопило несколько округов и уездов. Кроме того, требуются деньги на починку городских стен. Начальник ведомства занят и хотел поручить это дело господину Цзя Чжэну.

Цзя Чжэн вскоре вернулся, и ему все подробно передали.

До самой зимы у Цзя Чжэна не было ни одной свободной минуты, целые дни проводил он в ямыне. Воспользовавшись этим, Баоюй уже не проявлял в учебе прежнего усердия, но, боясь отцовского гнева, школу посещал аккуратно и не так часто бывал у Дайюй.

Близилась середина десятого месяца. В тот день погода резко изменилась, и когда Баоюй собрался в школу, Сижэнь приготовила теплую одежду и сказала:

— Одевайся потеплее, похолодало!

Она подала юноше теплый халат, а плащ завязала в узел и передала Бэймину на случай, если понадобится.

Придя в школу, Баоюй выполнил задание и тут вдруг услышал, что бумага на окне зашелестела.

— Опять погода переменилась, — произнес учитель Дайжу и распахнул форточку. С северо-запада медленно плыли на юго-восток клубящиеся черные тучи. В класс вошел Бэймин.

— Второй господин! — окликнул он Баоюя. — Похолодало, наденьте плащ!

Баоюй взял у Бэймина плащ и смутился. Все ученики уставились на него. Не взгляни Баоюй на плащ, все обошлось бы. Но он сразу определил, что это тот самый плащ из павлиньего пуха, который когда-то чинила Цинвэнь.

— Зачем ты взял этот плащ? — спросил Баоюй слугу. — Кто тебе его дал?

— Ваши служанки, — отвечал Бэймин.

— Мне не холодно, — решительно заявил Баоюй. — Спрячь его.

Учитель подумал, что Баоюю жалко такую дорогую одежду, и про себя оценил его бережливость.

— Надевайте, надевайте, второй господин! — уговаривал Бэймин. — Простудитесь — я буду виноват! Хоть меня пожалейте!..

Баоюй накинул плащ и с задумчивым видом склонился над книгой. Дайжу решил, что юноша углубился в чтение, и перестал обращать на него внимание.

После окончания занятий Баоюй, сославшись на недомогание, попросил у учителя разрешения не являться на следующий день в школу.

Дайжу был уже в летах, ничем не занимался и детей учил ради развлечения. Здоровьем похвастаться он не мог и радовался, если кто-нибудь из учеников пропускал занятия — по крайней мере хлопот меньше. Учитель знал, что Цзя Чжэн сейчас занят делами, а бабушка лелеет и балует внука, поэтому не задумываясь разрешил ему не приходить на следующий день в школу.

Возвратившись домой, Баоюй навестил матушку Цзя и госпожу Ван, рассказал, что отпросился на следующий день с занятий из-за плохого самочувствия, немного посидел и ушел в сад. Он не стал, как обычно, шутить и смеяться с Сижэнь и другими служанками и, не раздеваясь, прилег.

— Ужин готов, — сказала Сижэнь. — Сейчас поешь или немного погодя?

— Ешь без меня, — отозвался Баоюй. — Мне не хочется, плохо себя чувствую.

— Не хочешь — не ешь, но переоденься хотя бы, — заметила Сижэнь. — Не то всю одежду изомнешь. А она недешево стоит!

— И переодеваться не буду, — заявил Баоюй.

— Вещи надо беречь, — наставительно произнесла Сижэнь. — Взгляни, какая тонкая вышивка на плаще! А ты ее портишь!

Слова Сижэнь укололи Баоюя в самое сердце, и он ответил с тяжелым вздохом:

— В таком случае убери плащ подальше! Я больше не стану его надевать!

Он поднялся с кана, сбросил с себя плащ и аккуратно сложил, не дожидаясь, пока Сижэнь возьмет его.

— Что это вы, второй господин, так проворны сегодня? — насмешливо спросила Сижэнь.

— В какой платок завязать? — вместо ответа спросил Баоюй.

Шэюэ подала Баоюю платок, подмигнула Сижэнь и тихонько рассмеялась. Баоюй не обратил на нее никакого внимания и, опечаленный, сел. Из задумчивости его вывел бой часов — стрелки показывали половину шестого.

Служанка зажгла лампу.

— Не хочешь есть — выпей хоть полчашки рисового отвара, — предложила Сижэнь, — зачем морить себя голодом?! И волноваться не надо! Заболеешь — хлопот с тобой не оберешься!

— Я не голоден, — замотал головой Баоюй. — К чему есть через силу!

— Ну, тогда ложись спать пораньше, — предложила Сижэнь.

Они с Шэюэ постелили постель, и Баоюй лег. Всю ночь он ворочался с боку на бок и лишь перед рассветом уснул. Но вскоре снова проснулся. Пришлось встать и Сижэнь и Шэюэ.

— Ты почти до пятой стражи не спал, все ворочался, — сказала Сижэнь, — но я не осмелилась тревожить тебя расспросами. А потом сама уснула и не знаю, спал ли ты.

— Немного поспал, — отвечал Баоюй. — Сам не пойму, отчего так рано проснулся!

— Тебе нездоровится? — спросила Сижэнь.

— Нет, ничего. Только на душе неспокойно.

— В школу пойдешь?

— Меня освободили на день от занятий. Хотел погулять в саду, немного рассеяться, но боюсь, холодно будет. Вели девочкам убрать свободную комнату, поставить там курильницу, положить бумагу, тушь, кисть и тушечницу. И пусть никто меня не тревожит, я буду заниматься.

— Кто же осмелится тебя тревожить! — вмешалась в разговор Шэюэ.

— Вот и хорошо! — обрадовалась Сижэнь. — И позанимаешься, и успокоишься, и простуду не подхватишь. А как аппетит? Может быть, съешь чего-нибудь? Скажи, чего тебе хочется, я велю приготовить.

— Мне все равно, не хлопочи по пустякам, — ответил Баоюй и добавил: — Пусть поставят в комнату немного фруктов. Они хорошо пахнут.

— А в какую комнату? — спросила Сижэнь. — В свободных комнатах беспорядок, лишь в той, где жила Цинвэнь, более-менее чисто. После ее смерти туда никто не заходил. Но там холодно.

— Ничего, — промолвил Баоюй. — Пусть принесут жаровню.

— Хорошо, — ответила Сижэнь.

Девочка-служанка принесла поднос, на котором стояла чашка и лежали палочки для еды.

— Здесь все, что просила барышня Хуа Сижэнь, — сказала девочка, передавая поднос Шэюэ, — это прислала старуха из кухни.

На подносе стояла чашка супа из ласточкиных гнезд.

— Это ты заказала, сестра? — спросила Шэюэ у Сижэнь.

— Да, я, — ответила Сижэнь. — Пусть Баоюй подкрепится немного. С вечера он не ел и всю ночь не спал.

Сижэнь велела накрыть на стол, а Шэюэ уговорила Баоюя немного поесть. Вскоре явилась Цювэнь и сказала:

— Комната прибрана! Пусть только рассеется дым от жаровни, и господин может туда идти!

Поглощенный своими думами, Баоюй не ответил, лишь кивнул головой.

— Кисть и тушечница на месте, там, где вы приказали, — сказала девочка-служанка, входя в комнату.

— Ладно, — откликнулся Баоюй.

— Завтрак готов, — доложила другая служанка. — Где будете есть, второй господин?

— Покоя от вас никакого нет, — рассердился Баоюй. — Ну, несите сюда!

Вскоре принесли завтрак, и Баоюй обратился к Шэюэ и Сижэнь:

— Поешьте со мной, одному не хочется, уж очень тоскливо на душе.

— Мы недостойны сидеть с тобой за столом, — возразила Шэюэ. — Твоя просьба — просто каприз.

— Ничего особенного здесь нет, — заметила Сижэнь. — Сколько раз ели и пили вместе! Если это пойдет ему на пользу, можно и нарушить обычай!

И вот Баоюй занял место в центре стола, Сижэнь и Шэюэ по обе стороны от него.

После еды девочки-служанки подали чай для полоскания рта.

Держа в руках чашку, Баоюй сидел молча, словно о чем-то задумавшись, а потом вдруг спросил:

— В комнате все прибрано? Можно идти?

— Ведь вам уже сказали об этом, — ответила Шэюэ, — к чему снова спрашивать?

Посидев немного, Баоюй ушел в приготовленную для него комнату, воскурил благовония, расставил на столе фрукты, велел всем уйти и запер дверь.

После этого он взял листок розовой бумаги, произнес молитву и, обмакнув кисть в тушь, написал:

«Владелец двора Наслаждения пурпуром воскуривает благовония и подносит ароматный чай в надежде, что душа сестры Цинвэнь снизойдет и насладится жертвами». Дальше шли стихи:

Дописав последнюю строку, Баоюй зажег в курильнице благовонную свечу и сжег листок со стихами. Когда же свеча догорела, юноша отпер дверь и вышел из комнаты.

— Что-то ты очень быстро! — произнесла Сижэнь. — Тебе и там скучно стало?

Баоюй лукаво усмехнулся:

— На душе было тревожно, и хотелось побыть одному. А сейчас печаль рассеялась, и я решил прогуляться.

С этими словами он вышел в сад и, дойдя до павильона Реки Сяосян, крикнул:

— Сестрица Дайюй дома?

— Кто это? — послышался в ответ голос Цзыцзюань. Она откинула дверную занавеску, выглянула наружу и, увидев Баоюя, с улыбкой сказала: — Это вы, второй господин? Барышня дома! Пожалуйте!

Баоюй последовал за Цзыцзюань и услышал голос Дайюй:

— Скорее проси второго господина!

Подойдя к комнате Дайюй, Баоюй увидел по обе стороны двери параллельные надписи:

Еще с порога юноша спросил:

— Чем занимаешься, сестрица?

— Сейчас допишу сутру, и поговорим, — ответила Дайюй, подходя к нему. — Посиди! Осталось две строчки.

Она приказала Сюэянь налить Баоюю чаю.

— Не беспокойся, пиши, — махнул рукой Баоюй, и тут взгляд его упал на висевшую на стене полосу шелка с изображением Чан Э и ее прислужницы, а рядом — девы-небожительницы, тоже с прислужницей, которая держала что-то наподобие узла. Обе как бы плыли в клубящихся облаках.

Эта картина, подражание Ли Лунмяню[29], называлась «Соперничество в стужу», и надпись к ней была сделана смешанным каллиграфическим почерком.

— Ты, наверное, недавно повесила эту картину, сестрица? — спросил Баоюй.

— Да. Вчера служанки убирали в комнате, я вспомнила о ней, велела разыскать и повесить.

— А на какой сюжет картина? — поинтересовался Баоюй.

— Ты сам прекрасно знаешь! — засмеялась Дайюй. — А еще у меня спрашиваешь!

— Забыл, сестрица, — промолвил Баоюй. — Напомни, если не трудно!

— Неужели забыл изречение: «Луна льет на землю холодный свет, иней блестит, Циннюй и Суэ не боятся стужи, они соперничают в красоте».

— Вспомнил! — воскликнул Баоюй. — Сюжет оригинальный! И очень кстати, ведь наступили холода!

Он стал внимательно рассматривать картину.

Сюэянь тем временем подала Баоюю чай. Пока он пил, Дайюй окончила писать и сказала:

— Прости, что была к тебе невнимательна…

— К чему церемонии, сестрица! — прервал ее Баоюй и вдруг заметил, как хороша Дайюй в своей меховой куртке и надетой поверх нее белой безрукавке, подбитой горностаем, в расшитой цветами парчовой юбке, похожей на ту, что некогда носила Ян гуйфэй, с пышными волосами, заколотыми всего одной шпилькой.

Поистине:

— Ну что, сестрица, играешь на цине? — неожиданно спросил Баоюй.

— Нет, — отвечала девушка. — С утра до вечера пишу, руки совсем одеревенели. Где уж тут играть?!

— Не огорчайся, — промолвил Баоюй. — Цинь, конечно, инструмент благородный, но привлекательного в нем мало. Никогда не слышал, чтобы игра на цине принесла кому-нибудь богатство и долголетие, она только навевает печаль и горестные думы. А как трудно разобрать ноты, сколько надо потратить на это сил! У тебя и без того здоровье слабое, так что избегай лучше лишних хлопот.

Дайюй рассмеялась.

— Это он и есть? — спросил Баоюй, указывая на висевший на стене цинь. — А почему такой маленький?

— Не такой уж он маленький, — с улыбкой возразила Дайюй. — Я в детстве немного училась играть, и этот цинь приспособили нарочно для меня, с большим мне бы не управиться. Сделан он не из сухого тунга, как это бывает обычно, но так искусно, что звук удивительно приятный. Цинь этот старинный. Посмотри, сколько на нем трещинок! Как волосков в бычьем хвосте. Словом, инструмент хороший.

— А новых стихов не сочинила?

— С тех пор как появилось наше поэтическое общество, я почти не занимаюсь стихами, — отвечала Дайюй.

— Не обманывай, — засмеялся Баоюй. — Сам слышал, как ты пробовала положить на музыку вот эти строки:

Мелодия показалась мне необыкновенно чистой и красивой. Ну что, правду я говорю?

— Как мог ты услышать? — удивилась Дайюй.

— Я как раз возвращался домой с террасы Ветра в зарослях осоки, когда услышал прекрасную мелодию. Постоял немного и ушел — не захотел мешать. Ты мне только скажи: почему мелодия, ровная и спокойная в начале, стала к концу заунывной?

— Мелодия зависит от настроения, — объяснила Дайюй. — Меняется настроение, меняется и мелодия: здесь нет твердо установленных правил.

— Вот как! — произнес Баоюй. — Жаль, что я не разбираюсь в музыке! Выходит, я слушал напрасно!

— С древности и до наших дней редко встречаются люди, способные определить по игре состояние души играющего, — улыбнулась Дайюй.

Баоюй понял, что сказал лишнее, и умолк, не желая огорчать Дайюй. Так хотелось излить душу, но он не в силах был произнести ни слова. Дайюй тоже молчала, жалея о сказанном — слова вырвались сами собой, и Баоюй мог обидеться за чрезмерную холодность.

Баоюй же, опасаясь, что Дайюй истолковала его слова превратно, с улыбкой промолвил:

— Ладно, сестрица, пойду навещу третью сестру Таньчунь.

— Передай ей от меня поклон, — попросила девушка и, проводив Баоюя, задумалась: «Чего-то Баоюй недоговаривает; он то пылок, то холоден. Не пойму, в чем дело!»

Тут пришла Цзыцзюань и спросила:

— Вы больше не будете писать, барышня? Тогда я уберу кисть и тушечницу!

— Убери, — ответила Дайюй, прошла во внутренние покои, легла и снова задумалась.

— Может, выпьете чаю, барышня? — снова послышался голос Цзыцзюань.

— Не хочется. Я полежу, а ты занимайся своими делами!

Цзыцзюань вышла в прихожую и вдруг заметила Сюэянь, та тоже сидела задумавшись.

— И тебя что-то тревожит? — спросила Цзыцзюань.

— Не шуми, сестра, — ответила Сюэянь, вздрогнув от неожиданности. — Я нынче кое-что слышала, сейчас расскажу. Только смотри — никому ни слова!

Поджав губы, она кивнула на дверь, ведущую во внутренние покои, и сделала знак Цзыцзюань выйти.

На террасе Сюэянь тихо спросила:

— Ты слышала, сестра, что Баоюй помолвлен?

— Не может быть! — Цзыцзюань даже вздрогнула.

— Ну что ты говоришь! — вспыхнула Сюэянь. — Все, кроме нас, давно знают!

— Кто тебе сказал?

— Шишу. Говорит, будто невеста и богатая и красивая и способности у нее незаурядные. Дочь какого-то правителя.

В этот момент из комнаты послышался кашель. Опасаясь, как бы Дайюй не вышла и не услышала разговор, Цзыцзюань дернула Сюэянь за рукав, велев замолчать, а сама заглянула в комнату. Там было тихо, и девушка снова обернулась к подруге.

— Как же это Шишу тебе рассказала? — спросила она.

— Неужели не помнишь? Позавчера наша барышня послала меня к третьей барышне Таньчунь, но той дома не оказалось, была только Шишу. Мы с ней разговорились. Я мимоходом сказала, что второй господин Баоюй чересчур избалован, а она отвечает: «Что правда, то правда. Только и умеет, что играть да дурачиться! Как дитя малое, а ведь уже помолвлен!» Я спросила, было ли обручение, она ответила, что было, что сватом выступал какой-то господин Ван, родственник господ из восточного дворца Нинго, поэтому справок о невесте наводить не стали, сразу и сговорились.

«Странно!» — подумала Цзыцзюань и спросила:

— Почему же у нас в доме никто об этом не говорит?

— Таков наказ старой госпожи. Она боится, как бы Баоюй глупостей не натворил, если узнает… Шишу предупредила меня, чтобы никому ни слова. Если узнают, всем будет ясно, что это я проболталась.

Снова кивнув на дверь, ведущую во внутренние покои, она продолжала:

— Барышне я ничего не сказала, а тебя обманывать не хочу.

— Барышня вернулась! Наливайте чай! — вдруг прокричал попугай в клетке.

Девушки испуганно обернулись и пошли в комнату. Дайюй, тяжело дыша, сидела на стуле. Цзыцзюань принялась с ней болтать, чтобы немного развлечь, но Дайюй сердито сказала:

— Никого не дозовешься! Где вы были?

Она легла на кан и велела опустить полог. Цзыцзюань и Сюэянь вышли из комнаты, так и не узнав, слышала ли их разговор Дайюй.

Дайюй слышала, но не все поняла. Ее словно бросили в бушующее море, она подумала, что сбывается ее недавний сон, что, как говорится, на нее обрушились тысяча печалей и десять тысяч терзаний. Уж лучше умереть, чем стать свидетельницей крушения своей заветной мечты. Да и чего могла ждать она, сирота? Теперь она знает, что делать. День ото дня она будет подтачивать свое здоровье, чтобы через полгода, самое большее через год навсегда покинуть этот бренный мир.

Дайюй легла и притворилась спящей. Она не стала надевать теплую одежду, укрываться одеялом. Служанки то и дело заглядывали в комнату узнать, не нужно ли чего-нибудь, но Дайюй лежала не шевелясь, и девушки не стали ее тревожить. В этот вечер Дайюй не ужинала.

Когда настало время зажигать лампы, Цзыцзюань заглянула за полог, увидела, что одеяло лежит у барышни в ногах, и осторожно ее укрыла. Дайюй продолжала неподвижно лежать, но как только служанка отошла, снова сбросила одеяло.

Цзыцзюань между тем допытывалась у Сюэянь:

— Ты уверена, что все, о чем ты мне рассказывала, правда?

— Еще бы! — отвечала Сюэянь.

— А от кого узнала Шишу?

— От Сяохун.

— Боюсь, барышня слышала наш разговор, — покачала головой Цзыцзюань. — Видишь, какая она грустная! Лучше молчать об этом деле.

Поговорив еще немного, девушки собрались спать. Цзыцзюань снова зашла к Дайюй и снова ее укрыла. О том, как прошла ночь, мы рассказывать не будем.

На следующий день Дайюй проснулась рано, но не стала никого звать и, убитая горем, сидела на постели.

Цзыцзюань встревожилась:

— Что это вы, барышня, так рано проснулись?

— Легла рано, вот и проснулась, — бросила Дайюй.

Цзыцзюань разбудила Сюэянь, и они стали помогать Дайюй приводить себя в порядок. Дайюй невидящими глазами глядела в зеркало, но вдруг по щекам ее покатились слезы-жемчужины, омочив платочек.

Поистине:

Цзыцзюань не посмела утешать барышню, боясь навлечь на себя гнев. Когда утренний туалет был закончен, Дайюй с мокрыми от слез глазами посидела еще немного и приказала Цзыцзюань: