— Оденьтесь потеплее, барышня! — сказала Цзыцзюань, — ведь Сюэянь ждет.
Дайюй бросила платок. Цзыцзюань завернула в него мешочек для благовоний и остальные вещи и поспешила убрать.
Дайюй набросила меховую накидку и, печальная, направилась в прихожую, но тут взгляд ее упал на стихи, присланные Баочай. Она взяла их со столика, дважды перечитала и со вздохом произнесла:
— Положение у нас разное, но мы обе страдаем. Сочиню стихотворение тоже из четырех разделов, переложу на музыку, чтобы можно было петь под аккомпанемент циня, и завтра же отошлю ей.
Она велела Сюэянь принести письменные принадлежности и написала стихотворение. Затем раскрыла ноты для циня, выбрала два мотива: «С жалостью гляжу на орхидею» и «Думаю о мудреце»[18], переложила на них стихи и снова переписала. После этого она приказала Сюэянь достать из ящика маленький цинь, привезенный еще из дому, настроила его и попробовала сыграть сочиненные песни.
Надо сказать, что Дайюй и в самом деле была одаренной. Играть она училась давно, еще живя дома, и с тех пор не брала в руки инструмент, но сейчас быстро освоилась и играла до самого вечера, пока не пришло время ложиться спать. О том, как прошла ночь, мы рассказывать не будем.
А сейчас вернемся к Баоюю. В тот день он поднялся рано, как и обычно, быстро привел себя в порядок и собрался в школу, как вдруг прибежал мальчик-слуга и воскликнул:
— Вам повезло, второй господин! Господина учителя нынче нет в школе, и всех отпустили с занятий!
— А ты правду говоришь? — усомнился Баоюй.
— Если не верите, сами глядите! Третий господин Цзя Хуань и ваш племянник Цзя Лань возвращаются из школы!
Баоюй повнимательней присмотрелся — и в самом деле: Цзя Хуань и Цзя Лань в сопровождении мальчиков-слуг приближались к нему, о чем-то весело разговаривая, но, увидев Баоюя, остановились.
— Почему вы не в школе? — спросил Баоюй.
— Нас отпустил господин учитель, — отвечал Цзя Хуань.
Сомнений у Баоюя больше не было, он побежал сообщить отцу и бабушке, что в школу сегодня идти не надо, и вернулся к себе.
Рассказав удивленной Сижэнь, что занятий сегодня не будет, Баоюй посидел немного и собрался уходить.
— Ты куда торопишься? — крикнула вслед ему Сижэнь. — Отдохнул бы, раз отпустили!
— Ты, пожалуй, права, — ответил Баоюй, замедляя шаг. — Но очень хочется погулять. Ведь отпустили всего на день. Когда еще представится такой случай?! Ты должна меня понять.
— Ладно, иди, — улыбнулась Сижэнь — ей вдруг стало жаль Баоюя.
Пока они разговаривали, служанки принесли завтрак, и Баоюю пришлось остаться. Он наскоро поел и помчался к Дайюй. Во дворе Сюэянь сушила платок.
— Барышня позавтракала? — спросил Баоюй.
— Давно, еще когда встала. Выпила полчашки отвара, да и то через силу, — ответила Сюэянь. — Сейчас она отдыхает. Вы погуляйте, а попозже придете.
Идти Баоюю было некуда, но тут он вспомнил, что давно не навещал Сичунь, и направился к террасе Ветра в зарослях осоки.
Баоюй постоял у окна комнаты Сичунь. Там было тихо. Юноша уже хотел уйти, подумав, что девушка спит, как вдруг услышал шум. Что-то легонько стукнуло, и раздался голос:
— Надо было по-другому пойти!
Баоюй догадался, что в доме играют в облавные шашки, но кому принадлежит голос, не разобрал.
Тут совершенно отчетливо прозвучал голос Сичунь:
— Почему по-другому? Ты так идешь, а я вот так. А если ты пойдешь так, я тоже так пойду и замкну кольцо.
— А если я пойду так? — вновь послышался первый голос.
— Ох! — воскликнула Сичунь. — Значит, вот какой ход был у тебя в запасе! А я не приняла мер предосторожности!
Голос девушки, которая была у Сичунь, не принадлежал ни одной из сестер Баоюя, но показался ему очень знакомым. Решив, что посторонних здесь быть не может, Баоюй осторожно отодвинул занавеску и вошел. «Стоящая за порогом» — вот кто оказался в комнате — монахиня Мяоюй из кумирни Бирюзовой решетки. Юноша не осмелился мешать, а Мяоюй, увлеченная игрой, его не замечала. Баоюй молча стоял в стороне, наблюдая.
— Разве тебе не нужны мои шашки, что стоят в этом углу? — вдруг спросила Мяоюй у Сичунь.
— Почему не нужны? — ответила Сичунь. — Просто мне некуда торопиться! Им все равно не уйти!
— Не хвастайся, — отвечала Мяоюй, — посмотри-ка внимательней!
— Сейчас мне ходить, — заметила Сичунь, — пойду, а потом погляжу, как пойдешь ты.
Мяоюй тихонько рассмеялась и поставила шашку у края доски, заперев в углу все шашки Сичунь.
— Это называется «срезать на ходу подметки», — заметила она.
Не успела Сичунь ответить, как Баоюй не выдержал и расхохотался, да так громко, что девушки испуганно вздрогнули.
— Что же это такое! — возмутилась Сичунь. — Входишь не предупреждая! Так можно насмерть перепугать! Ты давно здесь?
— Давно, — отвечал Баоюй, — с того момента, как вы спорили из-за какого-то угла.
Он приветствовал Мяоюй, а затем с улыбкой промолвил:
— Почтенная Мяоюй редко выходит за ворота святого храма. Как же случилось, что я повстречал ее здесь?
Мяоюй ничего не ответила, покраснела и не поднимала головы от шашечной доски. Поняв, что сказал лишнее, Баоюй виновато улыбнулся:
— Что и говорить. Кто ушел в монастырь, того нельзя сравнивать с нами, мирянами. Прежде всего, душа монахини обретает покой. А раз так, совершенствуются ум и способности, рождается мудрость…
При этих словах Мяоюй подняла голову, бросила на него взгляд, еще больше покраснела и снова уткнулась в доску. Заметив, что она нарочно не замечает его, Баоюй в замешательстве сел рядом.
Сичунь предложила сыграть еще партию, и Мяоюй после длительной паузы произнесла:
— Ладно, давай!
Она встала, поправила одежду, снова села и как бы между прочим спросила у Баоюя:
— Ты откуда сейчас пришел?
Баоюю очень хотелось, чтобы Мяоюй с ним заговорила, тогда он ей все объяснил бы. Но ее вопрос заставил его насторожиться, неспроста Мяоюй его задала.
Поэтому он отвернулся и ничего не ответил. Мяоюй засмеялась и завела разговор с Сичунь.
— Ты почему не отвечаешь? — спросила Сичунь. — Ведь это самый обычный вопрос: «Ты откуда сейчас пришел?» Стоит ли смущаться?
Тут Мяоюй вспомнила, что надо возвращаться, сердце дрогнуло, и ей стало не по себе.
— Засиделась я, — сказала она, вставая, — мне пора.
Сичунь знала, что удерживать Мяоюй бесполезно, и проводила ее до ворот.
— Я давно не была у тебя, — сказала на прощание Мяоюй, — а дорога все время петляет, как бы не заблудиться.
— Можно, я тебя провожу? — спросил Баоюй.
— Не смею тебя утруждать, — ответила Мяоюй. — Но если хочешь, пожалуйста.
Они попрощались с Сичунь и покинули террасу Ветра в зарослях осоки. Проходя мимо павильона Реки Сяосян, они услышали звуки циня…
— Кто это играет? — с удивлением спросила Мяоюй.
— Наверное, сестрица Дайюй, — отвечал юноша.
— Разве она умеет? А я и не знала! — сказала Мяоюй.
Тогда Баоюй рассказал ей о недавней беседе с Дайюй и предложил:
— Давай зайдем, посмотрим!
— С древнейших времен цинь только слушают, но чтобы смотрели — такого еще не было, — усмехнулась Мяоюй.
— Давно известно, что я — человек невежественный, — сконфузившись, ответил Баоюй.
Они подошли к павильону Реки Сяосян, сели на камень и стали слушать чистую, трогательную мелодию. Вскоре нежный голос запел:
Дует, воет ветер холодный.
Воздух осенью напоен,
Но вдали от прекрасной девы,
Одинок ты и удручен…
Где вдали селенье родное?
Край отеческий лик свой скрыл!
И на платье горькие слезы
Лью и лью, склонясь у перил…
Голос умолк, а потом снова зазвучал:
Беспокойны длинные реки,
Вдалеке утесы круты,
Свет луны на мое окошко
Плавно падает с высоты.
Путь Серебряный вижу в небе,
Но и ночью мне не до сна!
Я замерзла в тонкой рубашке,
На ветру роса холодна…
Когда же опять наступила пауза, Мяоюй сказала:
— Первая строфа на одну рифму, вторая — на другую. Послушаем дальше.
Дайюй снова запела:
Мне понятны ваши невзгоды,
Нет свободы — и жизнь не та!
У меня же свои напасти —
Вечно хлопоты, суета…
Если сердце твое горюет,
Горе сердце мое поймет.
Жены древности! Вы могли бы
Мне помочь уйти от забот?[19]
— Вот и еще строфа, — промолвила Мяоюй. — Сколько в ней глубокой печали!
— Я не разбираюсь в музыке, но эта мелодия и в мою душу вселила скорбь, — отозвался Баоюй.
Снова зазвенели струны циня.
— Слишком высоко взяла, — заметила Мяоюй, — не гармонирует с прежним.
Вновь послышалось пение:
Жизнь людей в этом бренном мире —
Пыль житейская, круговорот.
Все, что в небе, и все, что в мире,
В прошлой жизни исток берет;
Обретя исток в прошлой жизни,
В смерти жизнь не найдет конца,
Но с луною сравнятся разве
Человеческие сердца?[20]
Мяоюй изменилась в лице.
— Почему она перешла на другой тон?! От такой печальной мелодии могут расколоться даже камни! Это уж слишком!
— Что значит «слишком»? — спросил Баоюй.
— А то, что она долго не проживет! — отвечала Мяоюй.
В это время послышался жалобный звук — будто струна лопнула. Мяоюй быстро встала и пошла прочь.
— Что случилось? — окликнул ее Баоюй.
— Скоро сам поймешь, — последовал ответ, — не стоит сейчас об этом говорить!
Баоюй, полный уныния и дурных предчувствий, направился во двор Наслаждения пурпуром. Но об этом здесь речи не будет.
Даосская монахиня пропустила Мяоюй в ворота кумирни и заперла их. Мяоюй прошла к себе в келью, прочла сутру, поужинала, воскурила благовония и отпустила монахинь.
Опустив занавески, она села на молитвенный коврик за ширмой, поджала под себя ноги и предалась созерцанию.
В третью стражу Мяоюй вдруг услышала шум на крыше. Подумав, что напали разбойники, она испуганно вскочила и выбежала на террасу. Вокруг не было ни души, только по небу плыли одинокие облака и ярко светила луна.
Было не холодно. Мяоюй постояла, опершись о перила террасы, и вдруг услышала мяуканье кошек на крыше.
Вспомнились слова Баоюя об успокоении души, сердце затрепетало, Мяоюй вся горела, но, овладев собой, вернулась в келью и вновь опустилась на молитвенный коврик. Однако душа никак не могла успокоиться и вдруг рванулась куда-то; Мяоюй почувствовала, как коврик уходит из-под нее, ей почудилось, будто она вне кумирни. Вдруг появилась целая толпа знатных юношей, все они жаждали взять ее в жены, подхватили и потащили к коляске. Потом налетели разбойники и, угрожая ножами и палками, поволокли Мяоюй за собой. Она громко плакала, звала на помощь.
Разбуженные криками, прибежали монахини с факелами и светильниками, столпились вокруг Мяоюй, а она лежала, широко раскинув руки, с пеной на губах. Когда ее попытались привести в чувство, она, с выпученными глазами и проступившими на щеках красными пятнами, закричала:
— Мне покровительствует бодхисаттва! Как вы, насильники, смеете так обращаться со мной?
Перепуганные монахини не знали, что делать.
— Очнитесь, это мы!
— Я хочу домой! — крикнула Мяоюй. — Отвезите меня!
— Ваш дом здесь, — сказала старая даосская монахиня. — Куда же вас везти?
Она велела буддийским монахиням помолиться богине Гуаньинь, а сама решила погадать. Вытащила гадательную бирку, открыла соответствующее место в книге толкований и прочла, что странное поведение Мяоюй можно объяснить ее встречей с духом зла в юго-западном углу.
— Да! — подтвердили остальные монахини. — В юго-западном углу сада Роскошных зрелищ никто никогда не жил. Наверняка там обитает дух зла.
Все переполошились, бегали вокруг Мяоюй.
Монахиня, которую Мяоюй привезла с собой с юга и которая была предана ей больше других, сидела на своем молитвенном коврике у постели Мяоюй, не отходя ни на шаг.
Вдруг Мяоюй повернулась к ней и спросила:
— Ты кто?
— Ведь это же я, — отвечала монахиня.
— Ах, ты! — произнесла Мяоюй, пристально посмотрела, обняла монахиню и сквозь рыдания проговорила: — Ты моя мать, если ты не спасешь меня, я погибла!
Монахиня ласково гладила ее, утешала. Старуха даоска налила чаю, Мяоюй выпила немного и лишь на рассвете уснула. Послали за доктором и стали гадать, что за болезнь приключилась с монахиней.
Все говорили по-разному: нервное расстройство от чрезмерных забот, горячка, наваждение, простуда.
Пришел доктор и первым делом спросил:
— Она предается созерцанию?
— Постоянно, — последовал ответ.
— Заболела вечером?
— Да.
— Значит, в нее вселился дух блуждающего огня, — определил доктор.
— Это опасно? — с беспокойством спрашивали монахини.
— К счастью, она предавалась созерцанию не очень долго, — ответил доктор, — злой дух не успел глубоко проникнуть, и ее можно спасти.
Он прописал жаропонижающее лекарство, Мяоюй приняла его и постепенно успокоилась.
Между тем слухи об этом происшествии распространились за пределы дворца Жунго, и конечно же нашлись любители посплетничать.
— Разве может молодая женщина вести монашескую жизнь? — говорили люди. — Она хороша собой, вот только характер странный! Интересно, кому попадет такой лакомый кусочек?
Прошло несколько дней. Мяоюй понемногу приходила в себя, но душа ее по-прежнему пребывала в смятении, мысли путались.
Однажды к Сичунь пришла Цайпинь и спросила:
— Слыхали, что случилось с настоятельницей Мяоюй?
— Не слыхала. А что?
— Как я поняла из разговора барышни Син Сюянь со старшей госпожой Ли Вань, — принялась рассказывать Цайпинь, — на Мяоюй нашло наваждение. Как раз в тот вечер, когда вы играли с ней в шашки. Всю ночь она кричала, будто ее хотят похитить разбойники. Она и сейчас еще не совсем здорова. Не кажется ли вам все это странным, барышня?
Сичунь промолчала, а про себя подумала: «Мяоюй непорочна, но нити, связывающие ее с бренным миром, пока не оборваны. Жаль, что я родилась в знатной семье, а то непременно пошла бы в монахини, порвала бы все связи с суетным миром и не думала бы ни о чем мирском. Тогда никакое наваждение не страшно!»
Тут на Сичунь будто снизошло просветление, и она сочинила гату:
Уж если великая сила миров[21]
Своих не оставит на свете следов, —
На что уповать остается тому,
Кто видит в Ученье основу основ?
В том суть, что любой, кто на свете живет,
Пришел в эту жизнь из пространства пустот,
А после того, как свой век отживет, —
Назад, в пустоту совершит поворот![22]
После этого Сичунь приказала девочке-служанке воскурить благовония, посидела немного, раскрыла книгу по шашкам и отыскала главы, написанные Кун Юном и Ван Цзисинем[23]. Здесь перечислялись приемы игры «как в лист лотоса завернуть краба», «как иволга сражается с зайцем», но этот раздел Сичунь показался скучным, а раздел «тридцать шесть способов вырваться из угла» — непонятным и путаным, остановилась она на разделе «десять драконов убегают от коня».
Но только было она углубилась в чтение, как во дворе послышались шаги и кто-то крикнул:
— Цайпинь!
Если хотите узнать, кто это был, прочтите следующую главу.
Глава восемьдесят восьмая
Баоюй, к великой радости всей семьи, расхваливает сироту;
Цзя Чжэнь для поддержания порядка в доме наказывает дерзких слуг
Итак, кто-то снаружи позвал Цайпинь. Сичунь показалось, что это Юаньян, и она не ошиблась.
Цайпинь вышла и вскоре вернулась вместе с Юаньян и девочкой-служанкой, которая несла что-то завязанное в желтый платок.
— В будущем году старой госпоже исполняется восемьдесят один год, что соответствует «тайной девятке», — сказала Юаньян. — По этому случаю будут заказаны молебны на девять дней и девять ночей и дан обет переписать три тысячи шестьсот пятьдесят один раз «Алмазную сутру» — «Цзиньганцзин»[24]. Переписчиков уже наняли. Обычно «Цзиньганцзин» считают оболочкой, а «Книгу сущности» — основой, поэтому при переписке в «Цзиньганцзин» решено включить «Книгу сущности». Старая госпожа высоко ценит эту книгу, а поскольку бодхисаттва Гуаньинь почти всегда является в облике женщины, необходимо, чтобы невестки и внучки старой госпожи переписали эту книгу триста шестьдесят пять раз. Так они проявят уважение к старой госпоже и сами очистятся от грехов. Все барышни грамотны, кроме второй госпожи Фэнцзе, у которой, кстати, и времени нет, и могут переписать каждая понемногу. Да и супруга старшего господина Цзя Чжэня на это согласна, что же говорить о нас?
— Чего-нибудь другого я, может быть, и не смогла бы сделать, а сутры перепишу с большой охотой, — промолвила Сичунь и предложила Юаньян: — Садись, выпей чаю!
Юаньян положила на стол сверток и села рядом с Сичунь.
— А сама ты будешь писать? — с улыбкой спросила Сичунь.
— Шутите, барышня! — укоризненно произнесла Юаньян. — В прежние годы я, правда, этим баловалась, но видели ли вы, чтобы в последнее время я кисть в руки брала?
— А ты возьми! По крайней мере зачтется тебе в заслугу, — отвечала Сичунь.
— Мне другое зачтется, — промолвила Юаньян. — Как уложу старую госпожу спать, так начинаю читать молитвы и после каждой молитвы откладываю по зернышку риса. Вот уже три года, а то и больше. Зернышки я храню, и когда старая госпожа в день своего рождения закажет молебствия, сварю их и поднесу Будде, выразив тем самым свое почтение старой госпоже.
— Ну, тогда старая госпожа наверняка превратится в Гуаньинь, а ты — в ее прислужницу Лунънюй! — засмеялась Сичунь.
— Разве я достойна такого счастья?.. — покачав головой, отвечала Юаньян. — Я никогда никому не прислуживала, кроме старой госпожи, и не знаю, какими узами нас связала судьба в прежней жизни!
Она поднялась, но прежде, чем уйти, велела девочке-служанке развернуть сверток, вынула содержимое и сказала:
— Здесь пачка тонкой белой бумаги, на нее и следует переписывать «Книгу сущности». А вот тибетские благовония, воскурите их, когда будете переписывать.
На том Юаньян распрощалась и вышла.
Вернувшись в комнаты матушки Цзя, она застала там Ли Вань — они играли со старой госпожой в нарды, и Ли Вань выигрывала.
Глядя на них, Юаньян едва сдерживала смех.
В этот момент вошел Баоюй с двумя бамбуковыми корзиночками в руках. В корзиночках были цикады.
— Я слышал, бабушка, вы по ночам плохо спите, — сказал, он, — вот и принес вам цикад, чтобы по ночам скучно не было.
— Опять балуешься! — засмеялась матушка Цзя. — Пользуешься тем, что отца дома нет.
— Я не балуюсь, — отвечал Баоюй.
— А почему цикад ловишь, вместо того чтобы в школу ходить? — спросила матушка Цзя.
— Я не ловил их, мне Цзя Хуань дал, — оправдывался Баоюй. — Тут как-то учитель велел Цзя Хуаню и Цзя Ланю придумать параллельные фразы, но Цзя Хуань не смог, и я подсказал ему. Учитель похвалил Цзя Хуаня, и он в благодарность купил мне этих цикад. А я вам их принес в знак своего глубокого уважения!
— Ведь Цзя Хуань каждый день ходит в школу, почему же не смог выполнить задания? Надо было учителю его побить хорошенько! Тебе и без того достается. Помнишь, как ты перепугался, когда отец заставлял тебя сочинять стихи? А ты еще лезешь с подсказкой? Этот Цзя Хуань просто бессовестный, воспользовался чужим трудом и решил подарком отделаться. И как только ему не стыдно! Ведь еще маленький, а какой хитрый! Представляю себе, что будет с ним, когда вырастет!
При этих словах все рассмеялись.
— А Цзя Лань сам выполнил задание, — спросила матушка Цзя, — или же ему Цзя Хуань подсказал? Ведь Цзя Лань младше.
— Цзя Лань сам все придумал, — отвечал Баоюй.
— Что-то не верится, — промолвила матушка Цзя. — За нос небось меня водишь! Куда это годится?! Ведь ты старший и должен среди них выделяться, как верблюд в стаде баранов. Ты уже и сочинения умеешь писать!
— Я правду говорю! — стоял на своем Баоюй. — Цзя Ланю никто не помогал, учитель его похвалил, сказал даже, что он сделает карьеру. Не верите — позовите Цзя Ланя и сами проверьте, каковы его знания!
— Если это и в самом деле так, я очень рада, — отвечала матушка Цзя. — Может быть, мальчик чего-то добьется в жизни.
Поглядев на Ли Вань, матушка Цзя вспомнила Цзя Чжу и с грустью сказала:
— Ты не опозорила памяти своего покойного мужа, сумела воспитать сына! Теперь у тебя будет опора в жизни и…
Слезы помешали ей договорить.
Сердце Ли Вань дрогнуло, но, желая утешить матушку Цзя, она улыбнулась:
— Все это благодаря вашим заботам, бабушка! Если Цзя Лань оправдает ваши надежды, мы будем бесконечно счастливы. Радоваться надо, а не печалиться! — И, обратившись к Баоюю, она продолжала: — А вы, дядя Баоюй, в другой раз не захваливайте Цзя Ланя, это ему только во вред — он ведь еще ребенок. Где ему понять, что вы любите его и жалеете? Того и гляди зазнается и перестанет стараться!
— Ли Вань права, — сказала матушка Цзя. — Цзя Лань еще мал, и перехваливать его не нужно, но и чрезмерная строгость ни к чему. Мальчик и без того робкий, может заболеть, и все наши старания пойдут насмарку.
Ли Вань быстро смахнула навернувшиеся на глаза слезы.
Как раз в это время пришли Цзя Хуань и Цзя Лань справиться о здоровье старой госпожи. Цзя Лань поклонился матери и встал возле бабушки, готовый ей услужить.
— Баоюй говорит, что учитель тебя похвалил за успехи в учебе, — сказала матушка Цзя. — Это правда?
Цзя Лань молчал, лишь смущенно улыбался.
— Ужин готов! — объявила Юаньян. — Какие будут распоряжения, почтенная госпожа?
— Пригласите тетушку Сюэ, — приказала матушка Цзя.
Хупо не мешкая послала за тетушкой Сюэ одну из младших служанок.
Между тем Баоюй с Цзя Хуанем ушли.
— А вы поужинаете со мной, — обратилась матушка Цзя к Ли Вань и Цзя Ланю.
Игру со стола убрали и поставили все для ужина. Вернулась девочка-служанка и доложила матушке Цзя:
— Госпожа велела вам передать, что тетушка Сюэ занята делами и у себя дома, и здесь и не может прийти.
После этого все сели ужинать, но об этом мы рассказывать не будем.
Поужинав, матушка Цзя прилегла и завела разговор о разных пустяках. Вошла девочка-служанка и что-то прошептала на ухо Хупо. Та подошла к матушке Цзя и доложила:
— Старший господин Цзя Чжэнь пришел справиться о вашем здоровье.
— Поблагодарите его за внимание и скажите, пусть идет отдыхать, за целый день он устал, — отвечала матушка Цзя.
Утром Цзя Чжэнь снова занялся делами, принимал слуг, дежуривших у ворот, которые явились к нему с докладами. Потом пришел мальчик-слуга и сообщил:
— Староста из поместья прислал фрукты.
— А список присланного есть? — осведомился Цзя Чжэнь.
Мальчик протянул ему лист бумаги; там значились кроме фруктов несколько сортов овощей и дичи.
— Кто раньше ведал приемом продуктов? — спросил Цзя Чжэнь, пробежав список глазами.
— Чжоу Жуй, — поспешил сообщить привратник.
Цзя Чжэнь распорядился позвать Чжоу Жуя.
— Проверь, все ли есть, что указано, и отправь в кладовые, я сниму копию со списка и потом еще раз проверю, — велел он Чжоу Жую и распорядился: — Передайте на кухню, чтобы дополнительно приготовили несколько блюд и хорошенько угостили людей, которые привезли фрукты. И проследите, чтобы им, как полагается, дали денег.
Чжоу Жуй почтительно поддакнул и удалился.
Распорядившись, чтобы фрукты вместе со списком отвезли во двор к Фэнцзе, он через некоторое время возвратился и спросил Цзя Чжэня:
— А вы, господин, проверили, сколько привезено фруктов?
— У меня на это нет времени! Список у тебя, сам бы и проверил, — сказал Цзя Чжэнь.
— Я проверил, — отвечал Чжоу Жуй. — Все в порядке. Ровно столько, сколько значится в списке. Копия у вас, господин, можете позвать людей старосты и спросить, не ошибся ли я.
— Что ты болтаешь! — произнес Цзя Чжэнь. — Подумаешь — фрукты! Не стану же я подозревать тебя в воровстве!
Пришел Баоэр и с почтительным поклоном обратился к Цзя Чжэню:
— Прошу вас, старший господин, поручите мне какое-нибудь дело вне дворца!
— Это почему?! — удивился Цзя Чжэнь.
— Я здесь слова не смею сказать, — ответил Баоэр.
— А зачем тебе говорить?
— В таком случае, зачем я один сберегаю ваше добро? — возразил Баоэр.
— Я ведаю арендной платой и доходами с поместий, — вмешался тут Чжоу Жуй, — через мои руки ежегодно проходят крупные суммы, и ни разу я от господ не слышал упрека! Стоит ли затевать разговор из-за пустяков? Послушать Баоэра, так можно подумать, мы все доходы от господских земель разворовали!
— Этот Баоэр, видимо, просто склочник. Нечего ему здесь делать, — произнес Цзя Чжэнь и крикнул: — Убирайся! — после чего обратился к Чжоу Жую: Твоих объяснений мне тоже не нужно — занимайся своими делами!
Когда Чжоу Жуй и Баоэр ушли, Цзя Чжэнь прилег было отдохнуть, как вдруг услышал шум у ворот. Он тут же послал слуг разузнать, что случилось.
— Баоэр подрался с приемным сыном Чжоу Жуя, — вернувшись, доложили слуги.
— А кто он, этот приемный сын? — осведомился Цзя Чжэнь.
— Зовут его Хэ Сань, — ответил привратник. — От нечего делать он вечно сидит у ворот, задирает каждого прохожего, пьянствует, скандалит. Узнал, что Баоэр поругался с Чжоу Жуем, и полез в драку.
— Возмутительно! — вскричал Цзя Чжэнь. — Ну-ка, свяжите Баоэра и этого, как его там, Хэ Саня! А Чжоу Жуй где?
— Сбежал! — ответил привратник. — Как только началась драка.
— Приведите его! — распорядился Цзя Чжэнь. — Не хватало еще таких безобразий!
В разгар скандала вернулся домой Цзя Лянь и, узнав от Цзя Чжэня о случившемся, тоже послал людей за Чжоу Жуем.
Видя, что скрыться не удастся, Чжоу Жуй явился, и Цзя Чжэнь велел его связать.
— Наболтали здесь невесть что, — обрушился на него Цзя Лянь, — а старший господин вас одернул! Зачем же было затевать драку? Да еще впутывать какого-то мерзавца Хэ Саня! Вместо того чтобы разнять дерущихся, ты сбежал!
Он несколько раз пнул Чжоу Жуя ногой.
— Что толку бить одного Чжоу Жуя, — остановил его Цзя Чжэнь. Он велел дать Баоэру и Хэ Саню но пятьдесят плетей каждому и выгнать вон, после чего принялся обсуждать с Цзя Лянем дела.
О случившемся люди говорили между собой всякое: одни считали, что Цзя Чжэнь поступил круто, чтобы замазать собственные грешки; другие — что он не умеет улаживать споры между прислугой, третьи — что он просто злой человек.
— Разве не потому второй господин Цзя Лянь взял Баоэра в дом, что тот в свое время помогал ему улаживать дело с сестрами Ю? — говорили слуги. — Жена Баоэра не сумела угодить господину Цзя Ляню, вот он и придрался к Баоэру.
Людей во дворце Жунго было полно, все они любили посплетничать, и слухи ходили самые невероятные.
Но сейчас об этом рассказывать мы не будем, а вернемся к Цзя Чжэну. После того как он получил высокую должность в ведомстве работ, многие в доме разбогатели. Захотел и Цзя Юнь урвать кое-что. Сговорившись с несколькими подрядчиками, он, в расчете на часть прибыли, накупил всевозможных вышивок и отправился к Фэнцзе просить покровительства.
Незадолго перед этим к Фэнцзе пришла девочка-служанка и доложила:
— У ворот произошла драка. Старший господин Цзя Чжэнь и второй господин Цзя Лянь гневаются.
Фэнцзе хотела было послать служанок разузнать подробности, но тут явился Цзя Лянь и все рассказал.
— Дело пустяковое, — сказала Фэнцзе, — но подобные безобразия следует пресекать сразу. Наша семья процветает, а слуги осмеливаются затевать драки! Что же будет, когда хозяйство перейдет в ведение младшего поколения? Ведь станет совершенно невозможно держать слуг в узде! В позапрошлом году я собственными глазами видела, как Цзяо Да во дворце Нинго напился до потери сознания, лежал у крыльца и поносил всех подряд — и господ и слуг. Пусть даже у него много достоинств, но слуга есть слуга и должен держаться скромнее. Старшая госпожа — супруга Цзя Чжэня, не в упрек ей будь сказано, распустила свою прислугу сверх всякой меры. А тут еще этот Баоэр! Говорят, и ты, и Цзя Чжэнь прибегали к его услугам! Зачем же приказали высечь его?
Это был удар в самое сердце, но Цзя Лянь постарался отделаться шуткой и, сославшись на дела, ретировался.
Вскоре вошла Сяохун и доложила:
— Второй господин Цзя Юнь просит дозволения войти!
«Зачем он явился?» — подумала Фэнцзе и сказала:
— Проси!
Сяохун вышла, улыбнулась Цзя Юню. Он приблизился и спросил:
— Вы доложили обо мне, барышня?
Вместо ответа Сяохун, краснея, сказала:
— Вы, наверное, очень заняты, второй господин! Почему не приходите?
— Особых дел у меня нет, — ответил Цзя Юнь. — Просто тревожить вас не осмеливался. Еще когда вы были служанкой у Баоюя, я с вами…
— Вы подарили мне тогда платочек, — прервала его Сяохун, опасаясь, как бы их кто-нибудь не услышал. — А мой платочек вы получили?
Цзя Юнь просиял от радости, но не успел слова сказать, как вышла девочка-служанка и пригласила его войти. Сяохун шла рядом, касаясь его плеча.
Цзя Юнь ей шепнул:
— Когда буду уходить, проводи меня, расскажу тебе что-то интересное!
Сяохун снова покраснела и пристально поглядела на Цзя Юня.
В комнату Сяохун вошла одна, потом вернулась, откинула дверную занавеску и, сделав юноше знак войти, нарочито громко сказала: