ГЛАВА 5

Население приморского города очень заинтриговано. — Неудовлетворенное любопытство. — Четыре парохода. — Груз гидравлической извести. — К чему такая таинственность? — Химические реактивы. — Пушки и пулеметы. — Пересуды. — «Анна». — Новое разочарование зевак. — «Инд», «Ганг», «Годавери». — Происшествие перед самым отплытием. — Пассажирский поезд. — Старые знакомые. — Два непримиримых врага. — Отплытие. — Испуг двух грузчиков. — В море. — На палубе «Анны». — Прерванный разговор. — Внучка господина Синтеза узнает, что вскоре станет невестой .

Какими бы трудолюбивыми, какими бы занятыми ни были рабочие торговых портов, все равно любопытства им не занимать и языки почесать они всегда рады. Нет такого судна, входящего в порт или выходящего из него, стоящего на рейде или в сухом доке, чьего названия, груза, места назначения, экипажа и капитана эти ребята не знали бы. Они всегда на глазок прикинут скорость корабля, тоннаж и регистровую вместимость [108], а придется, так и нарасскажут про него множество замысловатых, порой и совершенно невероятных историй.

И впрямь, плавучие дома, побывавшие на краю света и вновь готовые к отплытию, окружены ореолом экзотики, что очень способствует рождению самых разнообразных сплетен. А посему, несмотря на вздохи пара, на свистки машин, на скрип лебедок, на шорохи трущихся друг о друга бесчисленных тюков и крики грузчиков, сплетни находят свои пути и, передаваясь из уст в уста, превращаются в легенды. Попади в такой многолюдный порт, как Гавр или Марсель, заинтересованный и даже просто любопытствующий человек, то худо-бедно, в большем или меньшем объеме, но всегда, не сходя с места, он получит информацию обо всем, что может его интересовать.

Тем более необычным было появление в одно прекрасное утро в Гавре четырех судов под шведским флагом, которые, неподвижные и мрачные, застыли теперь на тихих водах дока Люр, словно четыре загадки из дерева и металла, пожираемые глазами любопытной и болтливой толпы на набережной. Превосходные корабли — водоизмещением [109] пятнадцать-шестнадцать сотен тонн, они отличались большим изяществом и походили на великолепные пароходы Трансатлантической компании.

Что это за суда? Откуда они пришли? Кому принадлежат? Для чего предназначены? Вот какие вопросы целый месяц волновали всех, начиная с судовладельцев, грузополучателей, рассыльных, грузчиков и кончая офицерами, матросами кораблей, стоящих на рейде, и даже пугливыми обывателями, чье единственное занятие — с видом знатоков наблюдать за таинственными сигналами семафоров [110]. Но всеобщее любопытство до сих пор не получило удовлетворения.

На четырех пришвартованных рядом кораблях экипажи несли службу так, словно судно находилось в открытом море да к тому же во время боевых действий или проводимых военно-морским флотом учений. Офицеры вообще не сходили на берег, а великолепно одетые члены экипажа лишь иногда отправлялись закупать продовольствие, ни разу не посетив злачные места, где матросы, со ставшей нарицательной бесшабашностью, вознаграждают себя за долгие дни воздержания и тяжелых корабельных работ.

Ничего нельзя было выведать у этих людей, вышагивавших важно, как солдаты под ружьем, хранивших молчание и подчинявшихся, судя по всему, каким-то своим собственным строгим правилам. Быть может, они не понимали вопросов, задаваемых моряками, которые в своих бесчисленных странствиях стали полиглотами [111] и прибегали к особому наречию, составленному из обиходных выражений, принятых во всех цивилизованных странах? Такое, конечно, возможно. Но, несмотря на то, что обмундирован экипаж был самым классическим образом — береты, матросские блузы, синие мольтоновые штаны, — с первого взгляда было видно, что многие из них не являются ни европейцами, ни американцами. Скорее всего, они были индусами — смуглая кожа, плавные движения, тонкие конечности.

Надо полагать, портовое начальство было в курсе дела и все необходимые формальности, касающиеся входа в порт и стоянки, были улажены, однако, кроме заинтересованных лиц, никто не знал, как долго все это будет продолжаться.

Так прошла неделя, но ничего примечательного, могущего дать пищу растущему любопытству толпы, не происходило. И вот, в одно прекрасное утро, на набережной, как раз напротив пришвартованных кораблей, остановился поезд. Угрюмая тишина внезапно сменилась бурным оживлением на палубах. Казалось, четыре парохода вдруг очнулись от спячки, пробужденные резкими свистками, несущимися со всех сторон.

Четыре экипажа, человек эдак сто, собрались на судне, стоявшем ближе всех к набережной, и, ответив на сигнал с берега, выстроились в две шеренги на палубе. Снова зазвучал свисток и началась погрузка на корабли содержимого прибывших вагонов.

Слухи о происходящем быстро распространились в порту. Заранее предвкушая раскрытие тайны, тройное кольцо зевак окружило поезд. Но долгий вздох разочарования пронесся над толпою, — все вагоны были полны аккуратно уложенными зеленоватыми мешочками. Их тут насчитывалось сотни и сотни тысяч. На каждом большими буквами было выведено: «Портлендский цемент [112], Д. и Л., Булонь-сюр-Мер».

Кто б мог подумать, что изысканные, с такими утонченными формами суда, в которых любители всего чудесного готовы были заподозрить корабли, прорывающие блокады, на худой конец корабли чилийских или перуанских корсаров [113], а быть может, участников будущей войны против Поднебесной империи [114], всего-навсего простые грузовозы! Вместо пороха и ядер эти, с позволения сказать, пираты преспокойно перевозят гидравлическую известь! К чему же тогда такая таинственность? Зачем такой экзотический экипаж и железная дисциплина? Да это же чистой воды мистификация!

Не обращая внимания на всеобщий ажиотаж, вызванный погрузкой, интригующей еще больше, чем все предыдущие события, матросы таинственной флотилии работали как проклятые. Двадцатипятикилограммовые мешки с головокружительной скоростью спускались по деревянным желобам прямиком в трюмы, где их аккуратно складывали.

Две вахты трудились так споро, что не прошло и четырех часов, как вагоны были опустошены, а трюмы на три четверти заполнены. Тотчас же задраили люки, подошедший локомотив отогнал состав, люди разошлись по местам, и все пришло в прежний порядок.

Через неделю разнеслась весть, что прибыл новый поезд, чей груз предназначен для второго корабля, на котором, как и в первый раз, собрались все четыре экипажа, чтобы произвести выгрузку и погрузку.

На сей раз зевак было меньше, однако любопытствующие получили некоторое удовлетворение, конечно, весьма приблизительное, но для людей, лишенных каких бы то ни было объяснений, и то пожива! Вагоны были битком набиты небольшими, но крепкими, добротно сделанными ящиками, на которых неизменно красовались всего два слова: «Химические реактивы».

Химические реактивы… Это уже лучше! Это сразу же наводит на мысль о динамите, отчего мороз продирает по коже даже самых равнодушных. Это вам не вульгарная гидравлическая известь. Химические реактивы! Черт побери! Бывают среди них и безобидные вещества, но встречаются и ого-го какие! — их состав и действие известны далеко не всем, а лишь посвященным! К тому же предосторожности, принимаемые экипажем, избегавшим толчков и соприкосновений между предметами, красноречиво свидетельствовали о том, что хранение такого груза по меньшей мере небезопасно. Поэтому-то зрители и не скрывали своего удовлетворения, словно им посчастливилось проникнуть в самую суть дела.

Кстати сказать, после очень длительной и тщательной погрузки на фок-мачте [115] взмыл красный вымпел, извещающий по международному сигнальному коду, что судно имеет на борту взрывчатые вещества.

В следующие дни все только и говорили о превосходных стосорокамиллиметровых пушках и пулеметах Нордтенфельдта, якобы доставленных в количестве, достаточном для того, чтобы обеспечить всем четырем судам отменное вооружение. Разочарование, вызванное прибытием партии гидравлической извести, рассеялось совершенно, на смену ему пришли порою самые разноречивые догадки по поводу назначения этих судов.

В дальнейшем грузы стали поступать беспрерывно; были среди них и огромные тяжеловесные ящики — под их весом трещали лебедки и лопались стропы. Скорее всего в них были упакованы машины или аппараты, однако на добротно сработанной упаковке не было ни фирменного клейма изготовителя, ни имени получателя. Все это добро мгновенно разгружалось и проваливалось, как в колодцы, в бездонные люки.

Вскоре три корабля были полностью загружены. Кроме того, каждый из них принял на борт свой запас провизии и пресной воды. Четвертый же пока не получил ничего, кроме оружия. Он был самым маленьким, хотя отличался наиболее изысканными формами и особой роскошью отделки. Зеваки из толпы окрестили его «адмиральским». Он же, единственный из всех, имел имя — золотыми буквами по белому фону на корме было написано «Анна». На остальных трех не было ничего, кроме номеров.

Но вот и трюмы «Анны» распахнулись, чтобы принять бесконечную вереницу белых деревянных пронумерованных ящиков, с красовавшимся на них схематичным изображением скафандров для спуска под воду. Насчитали их около пятисот. Зеваки, знающие ориентировочную стоимость одного костюма, восхитились такому доселе не виданному размаху затрат.

Наконец, казалось, приготовления были закончены. После бурной работы на всех четырех судах воцарились тишина и покой, бесившие зрителей, чье любопытство было раздражено, но удовлетворено далеко не полностью. Как все сердились, как негодовали на этих пришлых, которые самостоятельно справились со всеми погрузочными работами, вежливо, но решительно отклонив помощь местных портовых грузчиков!

Та же участь постигла и маклеров [116] страховой компании, — их услугами также не воспользовались, хотя проявленная ими настойчивость была достойна лучшей участи. Но ни один из кораблей так и не был застрахован от превратностей морского путешествия, что подтвердили депеши корреспондентов из Европы и Америки. Пренебречь такой важнейшей мерой предосторожности казалось чуть ли не извращением! Лишний раз возникал вопрос — кто тот, что с легкой душой вверяет коварной стихии этакое богатство, не сделав ни малейшей попытки обеспечить его сохранность?

Чужеземцам ставили в вину еще и то, что они выдержали натиск иностранных журналистов и репортеров городских газет, против обыкновения, вернувшихся с охоты за новостями ни с чем.

Наконец, потеряв терпение, люди сдались перед невозможностью что-либо прояснить и решили оставить в покое суда, пребывавшие в такой изоляции, словно находились в карантине. Так продолжалось, считая с момента, когда «Анна» приняла на борт скафандры, двенадцать дней. На тринадцатый день утром все нерешенные вопросы вновь стали животрепещущими.

Густые клубы черного дыма вдруг повалили из труб всех четырех пароходов, а темные силуэты их корпусов стали слегка подрагивать на держащих их швартовах. Суда пускали пары, готовясь к скорому отплытию. К тому же корабли, ранее помеченные лишь номерами, обрели имена; первый, груженный портлендским цементом, назывался «Инд»; второй, с химреактивами, — «Годавери»; а третий, с громоздившимися в трюме огромными ящиками, — «Ганг».

Инд, Ганг, Годавери… Три великие реки Индии… Ничего предосудительного нет в этих названиях. Для чего же было до сих пор прятать их имена под большими полотнищами? Что за новая фантазия таинственного судовладельца?

Но вскоре все домыслы смолкли перед неожиданным событием, которое случилось незадолго перед отплытием. На железнодорожной ветке, ведущей в доки, вдруг прозвучал свисток, — небывалая вещь, по рельсам медленно проследовал и остановился прямо перед «Анной» пассажирский поезд. Это был специальный состав из трех багажных вагонов, одного спального, одного салон-вагона и двух вагонов первого класса.

Не успели заглохнуть паровые машины, как с «Анны» спустились по трапу и подошли к дверям спального вагона консул Швеции в сопровождении канцлера и двух чиновников министерской канцелярии. Дверца вагона с грохотом распахнулась, выскочили два негра и помогли сойти величественного вида высокому старцу, перед которым в ответ на его вежливое приветствие низко склонились все четыре официальных лица. Старик перемолвился с ними несколькими словами и подал руку ослепительно красивой девушке, спрыгнувшей на землю с грациозной легкостью газели и радостно воскликнувшей:

— Дедушка, дорогой, так вот он, ваш сюрприз! Мы снова выйдем в море! Я так его люблю! Скоро ли отплытие?

— Тотчас же, дитя мое. Ведь все готово, не так ли? — обратился старик к консулу.

— Так точно, ваше превосходительство. Все формальности исполнены, и флотилия может отчаливать.

— Прекрасно. Примите мою благодарность, а вот это раздайте от моего имени персоналу консульства.

— До свидания, ваше превосходительство. Счастливого плавания!

— До свидания, месье. Я не забуду ваших услуг.

После этого краткого диалога старик взял девушку под руку и, вместе с нею поднявшись по сходням, устланным великолепным ковром, направился в каюту капитана.

— Ну, как дела, Кристиан? — спросил он так, словно вернулся к себе домой после краткого отсутствия.

— Ничего нового, Мэтр, — откликнулся офицер, снимая обшитую золотым галуном фуражку.

— Когда можем трогаться?

— Как только погрузят ваш багаж, то есть минут через пятнадцать.

В это время из вагонов первого класса вышли пять женщин — две белые и три негритянки. За ними следом по трапу поднялись мужчины — четверо европейцев, в двух из которых посетитель особняка по улице Гальвани узнал бы юного господина Артура и его заклятого врага Алексиса Фармака.

Старик и девушка, желая избежать любопытных глаз, удалились в маленький салон на полуюте. Капитан подал знак; главный боцман пронзительно засвистел в свисток, и человек двадцать матросов кинулись к багажным вагонам так, как будто хотели взять их штурмом. В мгновение ока они, со свойственными морякам быстротой, ловкостью и натиском, перегрузили множество чемоданов, образовавших большую груду на палубе, и застыли в ожидании новых приказов.

Прилив был в разгаре, больше нельзя было терять ни минуты. Шлюзы открылись, «Анна» отдала швартовы, подняла на мачте шведский флаг и, осторожно вытягивая канат, привязанный на носу, медленно отошла от причала.

В это самое время поезд, беспрерывно подавая сигналы, чтобы отпугнуть любопытствующих, запрудивших колею и пялившихся во все глаза на «Инд», «Ганг» и «Годавери», собиравшихся повторить маневр «Анны», двинулся в обратном направлении. Несмотря на оглушительные свистки паровоза, какой-то мужчина, одетый грузчиком, так увлекся созерцанием, что его чуть не задело буфером и не швырнуло на рельсы.

— Ты что, рехнулся? — поспешно оттаскивая его за рукав, прикрикнул на него товарищ.

— Черт побери, тут немудрено и рехнуться! — ответил казавшийся сильно озадаченным первый.

— Почему же? Разве наши подозрения подтвердились? Пусть корабли и впрямь принадлежат господину Синтезу, пусть он собственной персоной отплыл на «Анне»… Но, дорогой мой, нас ведь об этом предупреждали!..

— Не обо всем. Мы знали только об «Анне», а имя владельца остальных трех судов нам до сих пор было неизвестно.

— Какое это имеет значение в данный момент?

— И то правда. Здесь я с тобой согласен… Сам не пойму, что именно меня беспокоит и заставляет лезть прямо под колеса поезда.

— Так в чем же дело?

— Ты говоришь, я рехнулся…

— Ну?

— Пускай дьявол, наш с тобой общий хозяин, сломит мне шею, если принц не находится на борту!

— Принц?! Ты сказал — принц?! — Второй собеседник так разволновался, что голос его дрожал и срывался. — А что же делать?! Ведь тот думает, что принц мертв… Он посчитает нас предателями… И тогда мы пропали!

— Верно, пропали. Во всем свете не найдется уголка, где мы смогли бы укрыться…

— Значит, сейчас нам надо все бросить и попытаться смыться! В конце концов умереть — дело нехитрое, лучше бороться до конца!..

«Берегись! Берегись!» во всю глотку орал железнодорожник и, пока поезд шел задним ходом, стоя на подножке, размахивал красным флажком. Два таинственных незнакомца, пользуясь начавшейся суматохой, скрылись в толпе.

Меньше чем за час суда господина Синтеза кильватерной колонной [117] проплыли вдоль мола и вышли из Гаврской бухты, держа курс в открытое море.

Капитан «Анны» получил четкий приказ касательно курса, а также инструкции на случай, если непогода, шторм или туман рассеют флотилию. Сейчас его корабль опережал остальные три парохода приблизительно на милю. Держась друг от друга на относительно равном расстоянии, суда шли носом к встречной волне, что вызывало порядочную качку.

Не подверженные морской болезни, так отравляющей первые часы плавания людям, лишенным морской жилки, старик и девушка на корме полной грудью вдыхали морской бриз [118] и оживленно беседовали. Их глубоко личный разговор имел невольного слушателя, — отрывки разговора отчетливо доносились до ушей матроса, стоявшего у румпеля [119]. Из деликатности он несколько раз громко хмыкнул, как бы предупреждая: «Я здесь и слышу то, что меня не интересует».

Однако господин Синтез уже успел произнести довольно загадочные, но, видимо, определяющие цель экспедиции слова:

— И это существо, обладающее всеми физическими и моральными совершенствами, станет твоим женихом.

Часть первая

КОРАЛЛОВЫЙ ОСТРОВ