ГЛАВА 7

Кем был месье Андре. — Мнение майора Камерона[153] о португальцах. — Богатство экваториальной флоры. — Встреча с желтой змеей. — Страшный укус. — Отчаяние. — Битва великодуший. — Бессилие науки. — Гамен в агонии. — Его отвага перед лицом смерти. — Мажесте взволнован. — Уж не роет ли он могилу? — Как закопали одну ногу Фрике. — Цветы-барометры. — Лес, где у деревьев нет стволов. — Загадочное нападение. — Исчезновение. — Признательность — добродетель чернокожих. — Доктор и Андре среди европейцев. — Бедный Фрике! — Я тебя никогда не забуду.

Сюжет нашего повествования, столь невероятного, сколь и правдивого, разворачивался до такой степени быстро, что до сих пор не выдалась возможность сказать хотя бы несколько слов о симпатичном Андре.

И поскольку его судьба неразрывно связана с парижским гаменом, поскольку он вовсе не является эпизодическим персонажем в драме, которую еще предстоит пережить нашим друзьям, воспользуемся случаем, пока караван покидает земли племени галамундо, чтобы рассказать о человеке по имени Андре.

Обладатель приличного состояния, Андре Бреванн, осиротев в семнадцать лет, перед окончанием коллежа, вместо того чтобы броситься в вихрь парижских развлечений, стал изучать право, намереваясь, по завершению образования, огласить громом своего голоса своды Дворца правосудия.

Адвокат в двадцать один год, серьезный, трудолюбивый, к тому же прекрасный товарищ, Андре воспринимал жизнь во всем ее многообразии и, наблюдая за современниками, совершавшими глупость за глупостью, решил объехать весь свет.

Это было пристойным способом тратить деньги. Путешествовать не столь экстравагантно, как англичане, одолеваемые сплином[154], но как разумный человек, готовый смотреть и извлекать пользу из увиденного.

Война, объявленная в 1870 году, застала Андре в Мексике. Первым же пакетботом[155] он прибыл во Францию. Высота духа естественно сочеталась у него с зовом сердца. Андре не просил у правительства ни места, ни назначения, ни синекуры[156].

Имея ружье модели 1869 года, этот здоровяк ростом в пять футов семь дюймов пошел в пехоту. Был ранен, вновь вернулся в строй. Долг исполнял просто, как истинный патриот, причем его даже ни разу не наградили. Ну и что! Он сохранил номер газеты «Офисьель», где упоминалось его имя, и это была для него самая лучшая награда.

По окончании войны Андре радостно возвратился к гражданской жизни, несмотря на то, что полученное им благодаря личной храбрости звание младшего лейтенанта вспомогательных войск подтвердила квалификационная комиссия по пересмотру званий военного времени.

Андре оказывал людям многочисленные услуги, за которые часто платили неблагодарностью, но это тоже шло на пользу.

Его одолела ностальгия по морю. Он вновь отправился в путешествие, побывал в Южной Америке и Австралии, посетил остров Суматру вместе с Броде-Сен-Поль-Лиа, после чего направился в Африку, в государство Сенегал, куда звали коммерческие интересы. Его дядя, судовладелец из Гавра, владел в Аданлинанланго крупной торговой факторией[157], которая вдруг стала приходить в упадок.

Благодаря энергичным усилиям Андре привел в порядок дела богатого дяди и уже собирался возвращаться во Францию, как вдруг в порт зашел шлюп, направлявшийся в Огове на поиск доктора Ламперьера.

Взяв чемодан с пятьюстами патронами и двумя фланелевыми рубашками, вооруженный карабином центрального боя, Андре добился разрешения отправиться вместе с поисковой экспедицией, благо комендант был его другом.

Молодой человек оказался достойным товарищем по экспедиции. Спокойный, но готовый поддаться благородному порыву, он, как никто другой, мог с изяществом нести тяготы жизни исследователя.

Привычка к трудностям путешествия, неизменное хладнокровие, железное здоровье, верный глаз выгодно отличали его от товарищей по приключениям.

Слово Андре становилось непререкаемой истиной. И больше всех его обожал Фрике: месье Андре сказал то, месье Андре сказал это. И когда гамен произносил «месье Андре», выражение его лица делалось таким умильным!..

Но мы почти совсем забыли нашего друга Мажесте, alter ego[158] Фрике.

Итак, черный гамен, став своеобразной тенью гамена белого, решил посвятить свою жизнь тому, чтобы любить Флики, подражать Флики, восторженно глядеть на Флики, когда тот молчит, и внимать Флики, когда тот говорит. А раз Фрике от всего сердца любит Андре и доктора, Мажесте выказывал «Адли» и «Доти» прямо-таки собачью преданность.

Негритенок попал в хорошие руки: любо-дорого было смотреть, как это трио, состоявшее из столь различных, но одинаково преданных друг другу людей, помогало развиваться интеллекту чернокожего мальчика…

Ну, а теперь продолжим наше «Кругосветное путешествие».

Ибрагим повел отряд к побережью. Он заботился о своем стаде двуногих, как барышник заботится о перегоняемом им табуне. Абиссинец вовсе не был плохим хозяином, но занимался позорной деятельностью, к которой европейцы не желали иметь никакого отношения!.. Живой товар скоро будет продан. Португальцы, по словам майора Камерона, сказанным в связи с путешествием по Центральной Африке, являются соучастниками позорного промысла, закрывая глаза на подобные сделки.

Путешествие медленно, но верно близилось к концу по мере подхода к побережью Атлантического океана. В принципе, оставшееся расстояние было не столь уж значительным: всего пятьгеографических градусов, или сто двадцать пять лье. Караван, вышедший из Верхнего Огове, перемещался с севера на юг, почти все время спускаясь по одиннадцатомуградусу восточной долготы.

Верхнее Огове расположено в точке пересечения первого градуса южной широты и одиннадцатого градуса восточной долготы. Путешественники, пройдя горный массив, именуемый «Ншави», вышли на пятую параллель, где протекала река, обозначенная на картах как «Лоиса Лоанго», однако Ибрагим называл ее просто «Речка».

Именно здесь предстояла погрузка на борт судна, об этом говорили с каким-то мистическим ужасом.

Европейцы имели лишь смутное представление об «Вольтижере Черного Берега» (контрабандисты называли этот корабль просто «Судно»), который крейсировал по волнам, уклоняясь от встреч с английскими и французскими судами, контролировавшими водные перевозки и обеспечивавшими запрет на вывоз негров.

Достопримечательности экваториальной флоры оставляли безучастными тех страдальцев, которых злая судьба вела прочь с родной земли. А вот наши друзья, напротив, вели себя как школьники на экскурсии. Доктор воспользовался случаем, чтобы пополнить свои сведения о ботанике, и принялся раздавать огромным и причудливым порождениям природы оригинальные названия, вызвавшие немалое восхищение спутников.

Фрике тоже не оставался безучастным к местным красотам. Вот стоит пальма с пушистыми отростками, из ее алого плода делают растительное масло, один вид которого вызывал у юного парижанина малоприятные воспоминания о принятых на экваторе способах откорма живых существ. А вот гигантский каучуконос[159], чьи матово-зеленые листья так гармонируют с изящной бахромой низких кустарников. А папирус[160], ротанг и прочие вечнозеленые растения великолепно представляют мир тропического леса в жарком и влажном климате.

Непроходимые заросли тиковых деревьев перемежаются с фриниями, смоковницами и шелковичными деревьями[161]. Попадаются и заросли клещевины[162] с фиолетовыми стеблями, красный перец, каучуковые кустарники Босуэлла, клейкий мох, черное дерево, акации, сандаловое дерево[163], тамариск[164], фринии «великолепные» с длинными и тонкими листьями, растущие пучками, служат для туземцев материалом, им кроют крыши хижин и хранилищ, заворачивают лепешки из местных злаков, плетут корзины и т.д.

Стоит упомянуть и дикий бетель[165], ятраппу медицинскую[166], разнообразнейшие разновидности молочая[167], протею, ананасы, арахис, саговые[168] плантации, дикий ячмень, бананы, сорго, маис[169], «муцину пруриканс», наводящую страх на туземцев, потому что волокна ее с невероятной цепкостью, точно настоящие иглы, проникают под кожу.

Все эти растения, деревья, кустарники, лианы, травы, злаки, увешанные плодами, усеянные цветами, или склоняющиеся под тяжестью полновесных колосьев, наполненных зерном, переплетаются друг с другом, вьются, торчат в разные стороны и образуют колоссальный зеленый партер, где на свободе резвятся животные, составляющие тропическую фауну[170].

Носороги, рыжие и черные буйволы, бегемоты, слоны катаются по богатому зеленому ковру, а в воздух взмывают стаи марабу, балеарских журавлей, венценосных журавлей, фламинго, пестрокрылых гусей, зимородков, цапель, ибисов[171], болотных колпиков[172], куликов, а то и диких уток.

Семейство змей весьма многочисленно, начиная с боа[173] и питонов[174] и кончая маленькой зеленой гадюкой. Скверное соседство, неприятная встреча.

Обезьян попадалось превеликое множество, и они корчили путешественникам жуткие гримасы, сопровождаемые градом кокосовых орехов: среди них были черные обезьяны с белыми шейками, маленькие серые обезьянки, огромные рычащие бабуины, шимпанзе[175] и прочие.

Фрике старался изо всех сил запомнить классификацию видов и методично изучить эту занимательную книгу природы. Говорят, путешествия формируют молодых людей при условии, что они приобретают новые знания и обращают их на пользу, а стало быть, «Кругосветное путешествие», задуманное Фрике, не будет бесплодным.

— Ах, доктор, — не раз говаривал наш гамен, обращаясь к Ламперьеру. — Если бы не вы, я бы изучал ботанику возле топки машины! Мне так хочется учиться. Больше любишь и больше восхищаешься, когда знаешь!

— Прекрасно сказано, Фрике, — проговорил Андре, умиленный столь серьезным подходом маленького парижанина к формированию собственной личности, проявившимся без посторонней подсказки. — И учтите, мой друг, у вас прекрасная память!

— О! Видите ли, месье Андре, я никогда не утруждал ее так, как сейчас! Надо нагонять упущенное! И учиться у вас так приятно. Мне слишком хорошо.

Утром караван вновь неторопливо отправился в путь.

Чернокожие с трудом двигались под ритм простенькой мелодии. Слон шел налегке: трое европейцев решили размяться и пройти один переход пешком. Фрике беспечно перебегал из стороны в сторону в поисках то плода, то ягоды, то насекомого. И вдруг раздался отчаянный крик.

— Что случилось? — спросил доктор.

— Я обо что-то уколол ногу.

— Покажи… быстро!

— Да нет… ничего… меня, наверное, укусил красный муравей, так щекотно. Ой! Похоже, что-то серьезное… Доктор, мне плохо… Сердце схватило… Доктор! Мне холодно…

— Дитя мое! Маленький мой… что с тобой?.. Говори…

— Там… на ноге… что-то в меня вцепилось… Больше гамен говорить не мог: страшно побледнев, он откинул голову назад, глаза закрылись, тело била дрожь. Фрике упал бы, если бы Андре не подхватил его.

С того мгновения, как Фрике закричал, прошло всего две минуты. Что же случилось?

Доктор быстро закатал бурнус Фрике.

— Бедный мальчик!..

На ноге, пониже колена, виднелась маленькая желтая змейка, длиной не более сорока сантиметров, она прокусила тонкую ткань панталон Фрике и глубоко впилась в тело.

Все силы маленькой рептилии, казалось, сосредоточились в этом укусе; ужалила она от ярости и теперь не могла высвободиться. Ее отвратительное скрюченное тельце оставалось жестким и неподвижным, точно в каталептическом[176] состоянии.

Доктор быстро раскрыл большой складной нож так, чтобы угол между рукояткой и лезвием составил примерно сорок пять градусов. Затем просунул рукоятку под тельце змеи и дернул на себя, после чего с глухим щелчком лезвие раскрылось полностью.

Удар обезглавил змею. Зубы ее наконец разжались, и голова рептилии упала подле туловища, свалившегося в выгоревшую траву.

На месте укуса виднелись две ранки, оставленные острыми зубами. Вокруг уже появилось синеватое пятно размером с пятифранковую монету.

У чернокожих при виде маленькой желтой змейки на лицах появилось выражение ужаса. По их мнению, Фрике уже пропал, ведь укус этой змеи считается смертельным.

— Такова судьба, — хладнокровно проговорил подошедший Ибрагим. — Твой друг, — добавил он, обращаясь к Андре, — умрет.

Маленький парижанин находился в обмороке.

— Доктор!.. Друг мой!.. Спасите его!.. — отчаянно воскликнул молодой человек. — Скажите… что с ним будет?

— Спокойно! Предоставьте действовать мне.

Доктор мгновенно сделал на коже гамена крестообразный надрез ножом и, не боясь погибнуть от сильнейшего змеиного яда, стал отсасывать ртом кровь, не желавшую даже свертываться.

— Дайте я! — попросил Андре.

— Ну нет! — проговорил хирург, сплевывая кровь. — А вдруг яд на вас подействует? Тогда погибнем все трое… и потом, я все же врач…

— Это мой друг!

Битва великодушных намерений завершилась победой Андре, и он энергично проделал ту же опасную операцию, что и доктор.

А что же в это время делал негритенок?

Мажесте был потрясен до глубины души. Он хотел, как во время охоты на гориллу, предложить что-то, но не смог внятно объяснить.

Видя бесполезность усилий, он схватил у одного абиссинца кирку и стал яростно бить землю. Что он задумал? Неужели решил выкопать могилу другу? Или усомнился в правильности действий белых людей, до того представлявшихся ему существами высшего порядка?

Надо было прижечь ранки. Калить нож уже было некогда. Полезть в патронташ, достать патрон, вскрыть его пальцами и высыпать содержимое на открытую рану оказалось делом минуты.

Ибрагим флегматично попыхивал трубкой.

— Возьмите-ка, — сказал он, решительно дернув доктора за одежду.

Сгоревший табак превратился в уголь, который доктор и высыпал на кончик ножа.

Порох воспламенился. Кожа почернела, вздулась, треснула…

Невыносимая боль — результат прижигания — казалось, оживила Фрике, до того погруженного в глубокий обморок. Но несчастный был мертвенно бледен и еле дышал. Глаза были плотно закрыты.

Негритенок же рыл яму со все возрастающей скоростью.

— Доктор… месье Андре…— спустя минуту едва выговорил бедный Фрике, — конец… Надвигается холод… как жаль, я так вас всех люблю… Позаботьтесь о моем бедном… черном… брате… я умираю! Но… мне хочется умереть достойно!.. — добавил парижанин и из последних сил произнес: — Прощайте… друзья мои!..

Доктор, бледный, точно призрак, массировал мальчику грудь. На глазах Андре показались крупные слезы. Двое мужчин представляли собой живое воплощение страдания, достигшего предела. Абиссинцы Ибрагима, все до одного обожавшие маленького парижанина, да и сам Ибрагим, тоже тяжело переживали случившееся.

— Такова судьба, — тихим, низким голосом проговорил работорговец и со скорбным почтением склонился над умирающим.

Раздалось рычание, совершенно не похожее не человеческий возглас. Чернокожий мальчик, завершивший свой непонятный труд, отбросил кирку и, не переводя дыхание, жадно хватая ртом воздух, обливаясь потом, одним прыжком подскочил к Фрике.

— Моя не хочет твоя умирать! — сказал он.

И, приподняв с невероятной силой тело друга, понес его к свежевырытой яме.

Он обнажил до самого бедра укушенную ногу Фрике, посиневшую, распухшую и уже наливавшуюся желтоватым серозным инфильтратом[177].

В изумлении доктор и Андре, не вмешиваясь, следили за действиями чернокожего мальчика.

Неграм известны таинственные рецепты, противоречащие всем законам терапии, однако в ряде случаев приводящие к невероятным результатам. Быть может, время еще не истекло, и кто сказал, что спасение невозможно?

Ожидание оказалось недолгим. Негритенок уложил недвижного Фрике наземь и опустил до самого дна ямы больную ногу.

По сути дела, яма представляла собой глубокую борозду, выкопанную под углом примерно в тридцать пять градусов; так что вторая нога оставалась на поверхности.

Торс Фрике поддерживался холмиком свежей земли, а под голову был уложен пучок трав.

Не теряя ни секунды, негритенок стал присыпать погруженную ногу землей, разминая с величайшим старанием горсть за горстью.

И вот яма закопана, а нога энергичными шлепками закрыта землей вплоть до бедра. Но Фрике по-прежнему казался мертвым. Дышит ли он?

Доктор, желая удостовериться, приблизил к губам блестящее лезвие ножа… на полированной стали появилось чуть заметное облачко.

— Он жив, — проговорил врач дрожащим голосом.

— Остается надеяться!.. Как знать?.. Хотя спасти его может только чудо.

Мажесте присел на корточки позади гамена, приподнял ему голову и стал снимать с уголков губ белесую пену Казалось, он действовал спокойно и уверенно, лицо выражало абсолютную безмятежность, чего не скажешь обелых.

Ибрагим приказал разбить лагерь. Люди были измучены жаждой, но, вопреки обыкновению, не издали радостных криков.

Несчастные рабы, выстроившиеся под листьями, с неснятыми оковами, тотчас же погрузились в тяжелую дрему. Что для них значило происшедшее? Быть может, кто-то из них, а то и большинство, хотели бы очутиться на месте умирающего.

Невыносимо медленно тянулись два тревожных часа.

— Это конец, — с отчаянием выдавил из себя Андре, — он не шевелится. Бедное дитя!

— Друг мой, я в отчаянии, — проговорил в ответ доктор. — Мальчик мой, дорогой! Какой добрый! Какой храбрый! Нет, это невозможно! Нельзя поверить, что это конец. Какая смелость! Какая прямота!..

— Но, муше Доти, но, муше Адли, его не мертвый, его не мертвый, твоя говорю!

…На щеках Фрике стал проступать слабый румянец. Он открыл глаза.

— Жив! Андре, смотрите! Жив! — произнес доктор сдавленным от избытка чувств голосом.

— Совершенно верно.

Грудь гамена исторгла легкий вздох, затем стон, потом крик!..

Вовторой раз юноша чудомостался жив.

— А что же это вы со мною сделали?—чувствуя страшную боль в ноге, едва сумел выговорить он. — У меня, наверное, переломаны кос… О-ля-ля! Вытащите меня из могилы! Я не умер! Освободите! Я жив! Доктор! На помощь! На помощь!

— Ну-ну, мой мальчик, успокойся. Ты спасен, не бойся!

— Но скажите же, что со мной. Даже не знаю, где нахожусь…— Тут юноша увидел улыбающегося во весь рот Мажесте. — Ах да, змея… Я выздоровел… правда?

— Да, мой маленький, конечно… только пока отдохни, очень скоро я обо всем тебе расскажу.

— А ты, братишка, такой милый и заботливый! Может, тебе дана жизнь, чтобы сохранить мою? Но где же месье Андре?

— Я здесь, дружище.

— Ах, как хорошо, а то мне уже показалось, что все кончено…

— Ладно, займемся делом, — прервал парижанина доктор, — надо же поглядеть на результаты столь загадочного и таинственного метода лечения!

— Вам легко говорить! Мне больно, как грешнику в аду. Хочу вылезти из этой могилы!

— Не! Не! — же закричал Мажесте и знаками показал: надо оставаться на месте.

Боль настолько усилилась, что Фрике приходилось удерживать чуть ли не силой. Но Мажесте не позволял прервать сеанс загадочного лечения.

Наконец, с величайшими предосторожностями, негритенок высвободил маленького парижанина. Как только землю стряхнули, боли прекратились.

Освобожденная из плена нога приобрела прежний цвет; оставалось лишь пятнышко на том месте, где горел порох, и никаких припухлостей.

Гамен, ощущавший странную усталость, все-таки захотел приподняться и даже попробовал перепрыгнуть через голову негритенка, однако силы ему изменили: нога сильно онемела из-за слишком долгого пребывания в одном положении.

— Черти парижские!.. Неужели я такой слабый? — Убедившись в сказанном, юноша принялся насмехаться над собственной немощью. — Вот это да! Значит, придется повременить с прыжками, над которыми так смеялся бедный Бикондо! Ну, ладно, хорошо, хоть жив остался! Послушай-ка, Мажесте, что же получается? — смешную рожу, обратился к негритенку Фрике. — Раз я обязан тебе жизнью, значит, ты мой «приемный» папаша? — смех гамена, веселый и открытый, зазвучал, подобно фанфарам.

По правде говоря, Мажесте даже не знал, как ответить, но, увидя Фрике веселым и здоровым, просто произнес:

— Ага!

— Больше всего мне хочется тебя обнять!

И оба стали смущенно клясться друг другу в вечной дружбе.

— Доктор, меня удивили две вещи. Лежа в яме, я наблюдал за вон теми цветами, на дереве. Они два раза меняли цвет; в середине дня были желтыми, а теперь стали совсем синими. Быть может, это цветы-барометры? Ну, те, которые предупреждают о перемене погоды.

— Я решительно не имел сегодня ни малейшей возможности на них поглядеть; но это растение и впрямь интересно. Называют его «хао». По утрам его цветы белые, но, пока солнце за день обойдет небесный круг, они меняют окраску три раза. Живут они всего один день — на другое утро вместо них вырастают новые. А какой у тебя второй вопрос?

— Почему, когда мою ногу закопали в землю, я вылечился от укуса желтой змеи? Ведь земля не лекарство!

— Я полагаю, воздействие ее носит чисто механический характер. Земля давит на поверхность ноги и не дает яду распространяться в тканях и, более того, как бы отсасывает уже попавшие внутрь вредные вещества. Да. Видишь, земля пропиталась отравленной кровью и гнойными выделениями из раны.

— Неужели это придумал Мажесте?

— Заслуги его велики, но полагаю, сей метод применяли и до него. Во всяком случае, твой подопечный сделал то, что надо.

Мажесте сиял; радость его выражалась в негромких восклицаниях, в прыжках и в премилых гримасах, более красноречивых, чем любые слова.

Фрике, будучи не в состоянии идти пешком, взобрался на слона. Надо сказать, храброе животное, все это время неподвижно наблюдавшее за тем, что происходит с его любимцем, было искренне радо чудесному исцелению парижанина. Погладив хоботом бока друга и как бы убедившись, что все в порядке, слон тронулся в путь.

Каравану предстояло преодолеть горный массив, образованный отрогами хребта Санта-Комплида. До атлантического побережья оставалось пройти не менее пятнадцати лье, однако запах соленой воды явственно ощущался в атмосфере ночи.

Вскоре наши путешественники оказались в экваториальном лесу. Мы употребляем слово «лес», поскольку не придумано другого для обозначения конгломерата деревьев, таких, в частности, как «уэлвичия», ствол ее не менее полутора метров в ширину, а высота не превышает тридцати пяти сантиметров. Эти деревья, приземистые, или, точнее, приплющенные, растут исключительно вширь. Ствол похож на огромный пень, твердый, как железное дерево, а из него тянутся два побега — жестких, плотных, причудливой формы, длиной в два метра и шириной в семьдесят пять сантиметров.

Впечатление, производимое «зелеными сковородами», было ошеломляющим и даже граничило с отвращением.

— Чересчур жесткие, — не преминул высказаться Фрике. — Знаете, доктор, сравнивать этот лес с корабельными лесами — все равно, что про жабу сказать «жираф». Объясните, как такое чудище могло появиться?

— Буду краток. Эти деревья встречал один лишь доктор Гукер[178] и описал их достаточно точно. Нам несказанно повезло лично убедиться в абсолютной правдивости его монографии, которая в среде европейских ученых вызывала определенное недоверие.

— Черт! У них еще вызывает недоверие! Кстати, как назвать этот лес без ветвей, точнее, без листьев, ведь два так называемых листа напоминают огромную завязь фасоли?

— Ты почти попал в точку. Эти две, как ты их называешь, завязи фасоли — не что иное, как семенные отростки, или семядоли. По пока еще неясной причине они идут только в рост и превращаются во взрослое растение.

То же самое мы наблюдаем в животном мире; птица снесла яйцо, где развивается зародыш, затем вылупляется цыпленок и становится солидным петухом.

Это растение, названное доктором Кобером «уэлвичия» по имени первооткрывателя, живет свыше десяти лет. Способ размножения был неизвестен, поскольку внешние органы размножения отсутствуют…

Эта интересная лекция продолжалась еще некоторое время. И вот караван очутился в огромном лиственном лесу. Рассуждения доктора прервал резкий свист.

— Вот это да! — удивленно произнес он.

Свист повторился вновь и вновь… Вдруг со всех сторон на отряд обрушился град стрел с красным оперением, раздалось несколько ружейных выстрелов, и мимо путешественников просвистели куски железа, используемые неграми в качестве пуль.

Ибрагим не потерял самообладания. Его люди построились в каре[179] и наугад дали залп по невидимкам.

Поскольку торговля для негритянских царьков вещь священная, приносящая доход, то напали, очевидно, разбойники, позарившиеся на богатства каравана.

Множество рабов было убито, уцелевшие выли от отчаяния.

Видя столь значительный урон, Ибрагим больше не колебался. Он собрал человек тридцать и бросился в атаку в гущу леса.

Но успеха атака не принесла — слишком неожиданным и напористым было нападение.

Когда густой пороховой дым рассеялся, доктор и Андре увидели, что гамен, негритенок и слон исчезли.

— Нас преследует какой-то злой рок! — проговорил в отчаянии доктор.

— Мы почти у цели, — возбужденно воскликнул Андре, — и тут сваливается новая беда!

Двое французов бросались из стороны в сторону, пытаясь найти пропавших друзей, но увы!.. И вдруг невдалеке от дороги, по которой двигался караван, доктор обнаружил следы слона; животное, судя по пятнам алой крови, окрасившим примятую траву, было ранено. Все стало ясно, — больной Фрике не мог сам спуститься, а негритенок остался с ним.

По всей видимости, обезумевший от боли слон, способный перегнать лучшую лошадь, идущую галопом, уже унес своих всадников на не поддающееся исчислению расстояние.

Двое друзей, ошеломленные случившимся, вынуждены были прекратить бесплодные поиски. Факт оставался фактом: Фрике и Мажесте исчезли в дебрях экваториального безмолвия.

На следующий день работорговец вместе со своим отрядом прошел двадцать пять километров в сторону Атлантического океана. Они следовали в направлении реки Лоиса-Лоанго, в устье которой предполагалось встретиться с судном, готовым принять на борт живой товар.

— Теперь нам суждено расстаться, — небрежно бросил он Андре.

Тот попытался возразить.

— Я держу свое слово, — довольно жестко перебил его Ибрагим. — Табиб меня спас, и я делал для него, для тебя и для мальчика все, что в моих силах. Теперь мы расстанемся. Белым людям из Европы нельзя видеть, как грузят негров на судно, им нельзя знать место, где встречаются торговцы. Мои люди проводят вас до Шинсонксо в устье реки Каконго. Там вы встретитесь с европейцами, они, может, возьмут вас на пароход. Кстати, — проговорил араб со странной улыбкой, — пока «судно» нас ждет, тут неподалеку находится «Эклер». Крейсирует, чтобы помешать нам погрузить товар… но мы об этом знаем. Я все сказал! Прощайте!

— А если мы не торопимся встречаться с европейцами? Если мы предпочитаем остаться здесь и поискать наших спутников?

— Это невозможно! — Отчего же?

— Белые люди! Повинуйтесь! Я мог бы заковать вас в цепи и доставить на побережье, но не хочу этого делать. Благодарность — добродетель мусульман.

— Доктор, — перешел на французский Андре. — Отсюда нам предстоит отправиться в другом направлении, после того, как нас проводят до Шинсонксо, мы, несмотря ни на что, сможем вновь заняться розыском наших друзей.

— Договорились. Расстаемся! — сразу поняв, в чем дело, сказал Ламперьер. — Прощай, Ибрагим!

— Прощайте! Мы квиты!

Через десять часов доктор и Андре, усталые, едва переводящие дух, очутились в городе Шинсонксо, на попечении европейских негоциантов, которые были потрясены рассказами наших друзей об их опаснейшем путешествии по Экваториальной Африке.

Радушные хозяева устроили пышный прием в честь гостей. Славно отужинав, доктор и Андре поспешили как можно скорее лечь спать, ведь на следующее утро они намеревались отправиться на поиски гамена, но, увы, их планам не суждено было осуществиться…

В тот самый момент, когда Андре предоставилась возможность впервые за долгий срок отоспаться в постели, он, еще двенадцать часов назад впервые ощутивший легкий озноб, вдруг внезапно почувствовал сильное головокружение. Начались бред и судороги. Зубы выбивали дробь; липкий пот заливал лицо, побледневшее и обострившееся. Все мускулы подрагивали, глаза потухли, дыхание стало неровным, грудь едва вздымалась.