Кругосветное путешествие юного парижанина

«Колорадо», видя, что эти люди заняты друг другом, вернулись в лес, не обращая более внимания на двоих чужаков. Раз Флажоле их знает, значит, все в порядке (в городе он пользовался репутацией весьма трезвого и рассудительного человека).

— Друзья мои, — без лишних околичностей начал Флажоле, — знаю, вы не трусы; но здесь в любую минуту может завязаться бой; вам же нечего ввязываться в схватку, к которой вы не имеете ни малейшего отношения. Идемте ко мне домой.

— Бой неизбежен?

— Думаю, да. В воздухе пахнет порохом. Тут командует Ириондо со своими приспешниками. Его хотят сместить и поставить на его место Итуррассе. Полагаю, что «Колорадо» обречены. Правительство, похоже, заранее обо всем знает, ибо еще вчера пассажиры, прибывшие из Буэнос-Айреса на пароходе «Проведор», были пересажены на борт парохода «Сан-Хуан», который пойдет вверх по течению в город Асунсьон. Те же, кто прорвался на берег силой, посажены в «кабильдо» — местную городскую тюрьму. Еще раз говорю: идемте отсюда!

— Пошли, придется подчиниться.

Назревала драма. Одна из тех, что, увы, слишком часто случаются в республиках Южной Америки.

И пока идет предварительная подготовка спектакля и все актеры, от гран-премьеров до статистов, готовятся к выходу на сцену, попытаемся коротко рассказать о политической ситуации в городе и об опасностях, угрожающих жизни наших героев.

Санта-Фе[335] — административный центр одноименной провинции — принадлежит Республике Аргентина. Это приятный городок, насчитывающий около двадцати пяти тысяч жителей. Основное занятие его обитателей — торговля, а порт служит перевалочной базой для зерна, поступающего из колоний, полукругом опоясывающих Росарио.

Провинции, граничащие с Санта-Фе на севере и на востоке, на всем своем пространстве вплоть до громадной пустыни Гран-Чако, населены индейцами и простираются до самой Боливии и Рио-Бермехо. Это Эсперанса, Сан-Кар-лос, Лас-Тунас, Сан-Иеронимо и Эль-Саусе.

В состав Республики Аргентина входят еще семь провинций: всего их тринадцать. Каждая из них обладает относительной автономией и имеет собственную палату представителей и сенат. Они, и только они, решают местные дела. Они же назначают губернатора.

Наконец, собрание делегатов от всех тринадцати палат составляет Национальный конгресс в Буэнос-Айресе, занимающийся вопросами дипломатии и торговли.

Правосудие в отдельных провинциях полностью независимо друг от друга, и экстрадиции[336] практически не существует. Подчас преступник покидает тот или иной район и благополучно живет в двадцати шагах от территории, где он приговорен к смерти.

Судебные приговоры, как правило, не слишком суровы. Они, за исключением случаев ускоренного судопроизводства, обычно не превышают двух лет принудительной службы в пограничных батальонах, предназначенных для защиты от вторжений индейцев.

Граница представляет собой обычный ров в шесть метров шириной и два метра глубиной. Преодолевают ров легко все, кроме индейцев, лошади которых, привычные к ровным пространствам, не умеют прыгать.

Через каждые десять лье поставлен небольшой блокгауз[337], а на главных направлениях разбиты лагеря, где вперемешку находятся солдаты и отбывающие повинность индейцы племени мансос, имеющие обыкновение в одну прекрасную ночь убегать, прихватив лошадей.

Прежде чем вернуться к рассказу о событиях, происходящих в Санта-Фе, хотелось бы сказать несколько слов об Эсперансе — городе, расположенном в сорока восьми километрах от Санта-Фе и не уступающем ему ни по количеству населения, ни по степени благополучия.

В Эсперансе насчитывается не менее двадцати пяти тысяч европейских колонистов; цифра огромная, если учесть общую немногочисленность городского населения Южной Америки. Города же в Северной Америке одержимы фантастическим стремлением к росту: вчера еще скромное поселение, сегодня — богатейший город.

Местная администрация, чтобы привлечь колонистов, дает вновь прибывшим возможность купить дом на выгодных условиях, к которому прилагаются сельскохозяйственный инвентарь, пара лошадей, два быка и двадцать квадратных квадр земли (квадра равняется девяносто восьми метрам).

Колония полностью подчиняется политическому руководителю, который по закону должен исполнять распоряжения губернатора провинции. На деле же он волен поступать беспардонно и бесконтрольно, повинуясь лишь собственной фантазии.

Эта независимость и является основой реальной автономии, особенно утвердившейся во время последних беспорядков, когда самые элегантные в мире колонисты собрались у ворот «juscados de paz»[338] и наголову разбили защищавший его батальон.

Главою, сосредоточившим в своих руках всю власть, стал Леман, врач-швейцарец, обладатель миллионов, собственных заводов по производству тростниковой водки. Это прекрасный, неподражаемый мужчина тридцати пяти лет, недюжинной отваги и энергии, в то же время считался человеком необыкновенно добрым, справедливым, настоящим республиканцем, умевшим укрощать горлопанов.

Добавим, что Леман был к тому же владельцем и основателем местной газеты, называвшейся «Колонист Запада».

Наш новый друг, бывший офицер зуавов, а ныне колонист в Санта-Фе, бургундец Флажоле, жил в доме возле великолепного порта, построенного швейцарским инженером Рола.

Жилище оказалось уютным и изысканным и говорило о том, что его хозяин — человек со вкусом, богатый, поклонник французского комфорта. Гостеприимство было сердечным и изобильным. Нет нужды лишний раз подчеркивать: собравшиеся все время говорили о Париже и пили за Францию.

Настала ночь. Из города доносился негромкий шумок. Можно было различить приглушенный говор, чей-то шепот, бряцание оружия о мостовую, звон шпор и лязг штыков — звуки, знакомые уху Флажоле, как, впрочем, и его гостям.

Буало озабоченно вертелся на стуле.

— Поглядеть бы, хотя бы одним глазом.

— Да, — поддержал Фрике, — ну, немножко.

— А! И охота вам подставлять свои головы? Пусть эти господа сводят между собой счеты, вам же лучше не соваться.

— Но, Флажоле, ты же сказал, опасности нет никакой.

— Все равно не стоит рисковать. К тому же происходящее здесь, признаюсь честно, меня совершенно не тревожит. А! Если бы причина возмущения была иной… Например, угнетенный народ внезапно поднимается, чтобы стать свободным, я бы снял со стены карабин и воскликнул: «На баррикады!» Но какое мне, черт побери, дело до мелких домашних склок, когда свободные как воздух бравые ребята решают мелкие разногласия силой оружия?

— Но мы путешествуем вокруг света не для того, чтобы отсиживаться в четырех стенах. Интересно поглядеть хотя бы немножко на происходящее.

— Ну, месье Флажоле, нас же, в конце концов, не съедят… Посмотрим чуть-чуть.

— Черт побери! Вы хоть знаете, из-за чего тут стреляют?.. Дело в том, что губернатор Ириондо весьма непопулярен среди колонистов. Это крупный мужчина тридцати пяти лет, в общем-то, довольно безобидный, но одержим одной-единственной страстью — к пиву и поглощает его в таких невероятных количествах, что стал бы первым человеком в каком-нибудь из германских университетов. В Буэнос-Айресе этот любитель пива наделал кучу долгов, и это в какой-то мере объясняет, почему он предложил себя в губернаторы. Полагаю, здесь не обошлось без братьев иезуитов[339], однако не будем вдаваться в подробности.

— Не люблю иезуитов…— четко и определенно высказался Фрике. — Человек иезуитов не может быть моим другом!.. Вот так!

Флажоле и Буало громко захохотали, когда услышали столь неожиданное заявление.

Да, Фрике — личность уникальная.

— А кто же, если это не секрет, собирается занять его место, месье Флажоле?

— Храбрый малый по имени Итуррассе, я желаю ему всех благ.

— Браво! Это мой человек, — воскликнул немного захмелевший от превосходного бургундского Фрике. — Долой Ириондо! И да здравствует Итуррассе!..

— Muere et traidor!.. Muere el traidor![340]— закричали на улице сотни голосов.

— Что они орут? Так у нас кричат: «На фонарь! Повесить!»

— Боюсь, вы недалеки от истины, — грустно проговорил Флажоле. — Прольется кровь. Налицо заговор. Все руководители уже собрались у Эчеррагуэ — владельца кафе на главной площади — и ждут сигнала «Колорадо».

Не успел бывший зуав произнести последние слова, как внезапно раздалась ружейная стрельба.

Мужчины вздрогнули и в три прыжка выскочили наружу.

Буало не мог не рассмеяться.

— Где ж твое прежнее решение, старый солдат?

— Черт возьми! Попробую примирить враждующие стороны, ну а если не удастся, то попытаюсь смягчить ужасы гражданской войны. Кроме того, могут быть раненые… им понадобится помощь.

— В добрый час! — воскликнул Буало и энергично пожал бургундцу руку. — У тебя доброе и отважное сердце.

— На фонарь! На фонарь!.. — повторял Фрике.

— Да замолчи ты! Раскаркался, как ворона! — воскликнул Флажоле. — Закрой клюв, и пошли!

— Есть, капитан!

Из заведения Эчеррагуэ выскочила беспорядочная группа людей, все размахивали оружием и громко кричали:

— Muere el traidor!

— Они направились к Ириондо… Беднягу прикончат. Во главе группы шел элегантный молодой человек, лет двадцати трех — двадцати четырех, одетый по-европейски.

— Это Кандиотти, — проговорил Флажоле, — мой друг, один из руководителей мятежа. Какая жалость, если ему переломают кости… он богат, умен и храбр, как парижанин.

Кандиотти заметил троих французов и приветственно помахал рукой Флажоле.

Группа росла по мере продвижения и подошла к дому Ириондо, намереваясь взять его во что бы то ни стало.

Дверь оказалась прочной. Несколько заговорщиков принялись рубить ее топорами, прочие вели беглый огонь по фасаду и плотно закрытым окнам. Внезапно дверь отворилась. Поток света от факелов, находившихся в руках дюжины пеонов, залил вход.

Оружия у них не было. Взбешенные «Колорадо» ринулись в широкий коридор и остановились, завидев нечто неожиданное. Бледная, дрожащая, непричесанная, со сверкающими глазами, лицом к ворвавшимся заговорщикам стояла скрестив руки юная девушка, почти ребенок, лет пятнадцати, неописуемой красоты.

Шум смолк, прекратились крики, все замерли.

— Чего вы хотите? — в полной тишине девушка, не сводя глаз с ворвавшихся людей.

— Ириондо! — воскликнул кто-то раздраженным голосом. — Смерть предателю!

— Кто осмеливается заявлять, будто Ириондо предатель? — воскликнула она.

— Я! — ответил нарушивший молчание. — Это я желаю ему смерти!..

— Ты, Педро? Ведь отец спас тебя от тюрьмы!..

— Умри же и ты, змея! — крикнул огромный метис и выстрелил.

Быстрый как молния Кандиотти оттолкнул оружие метиса в момент выстрела, затем, огрев ублюдка саблей плашмя по лицу, звенящим голосим приказал:

— Разоружите его!

Четверо человек тотчас вырвали у метиса нож и револьвер.

— Убирайся!.. Мы воюем с мужчинами!.. Мерзавец, посягнувший на жизнь женщины, не имеет права находиться в рядах патриотов, — произнес гневно Кандиотти.

Взбешенный метис побагровел и со следами удара на лице удалился нетвердой походкой.

— А вы, дитя, поймите, — продолжал отважный партизан, — противостоять воле народа просто глупо. Разрешите пройти, сеньорита… «Колорадо» города Санта-Фе низлагают губернатора Ириондо.

— Вы не тронете моего отца! Нет! Сеньор Кандиотти, это невозможно!.. Смилуйтесь над ним… Сжальтесь!.. Заклинаю во имя вашей матери…

Молодой человек вложил саблю в ножны, почтительно снял шляпу и легким движением руки отодвинул девушку, едва стоявшую на ногах.

Эта сцена длилась недолго. Но когда повстанцы вошли в дом, то Ириондо там уже не было; пока дочь вела переговоры с непрошеными гостями, губернатору в сопровождении капитана Барриаса удалось бежать и укрыться в иезуитском колледже.

Поиски в стенах этого заведения оказались бесплодными. Ириондо просидел под главным алтарем сорок восемь часов без еды и питья и в смертельном страхе ждал, чем кончится восстание.

Заговорщики решили: Ириондо, возможно, укрылся в местной тюрьме. Туда тотчас же отправилась группа всадников. Проскакав через проход Санто-Томе, они очутились перед зданием тюрьмы.

Тем же маршрутом отправился Флажоле, договорившись с Буало и Фрике о встрече. Те же пришли на площадь другим путем, со стороны губернаторского дома. Так трое французов снова оказались вместе.

Опять зазвучали возгласы: «Смерть предателю!..» Обезумевшие от ярости и тростниковой водки, люди бросились на штурм местной тюрьмы.

Огромные ворота были заперты. Неустрашимый Кандиотти первым подошел, вставил револьвер в замочную скважину и четыре раза выстрелил. Пятого выстрела не потребовалось. Как и в доме Ириондо, ворота внезапно распахнулись во всю ширину.

Раздалась команда: «Пли!» Мрачный, точно пещера, длинный коридор осветился зловещими вспышками. На наступавших обрушился свинцовый дождь пуль, выпущенных из множества ремингтонов[341].

Кандиотти, Итуррассе и сотня их сторонников моментально залегли. Пространство наполнилось дымом. Стоны раненых смешались с криками горечи и отчаяния. Зрелище было ужасным.

Застигнутые врасплох, но не разгромленные, «колорадо» оправились от неожиданности и с ножами в руках обрушились на два взвода провинциальной гвардии, засевших в местной тюрьме.

Атака была остановлена штыками первого взвода, а второй взвод вынудил нападавших покинуть территорию тюрьмы. Но «Колорадо» попытались предпринять новый штурм.

Флажоле, Буало и Фрике, само собой разумеется, безоружные, очутились из-за своей безответственной бравады в самом опасном месте. Казалось, их хранил какой-то добрый гений.

— Этих отчаянных ребят перебьют до последнего, — заметил бывший офицер зуавов. — Вот несчастье! О, Боже… Хотя это меня не касается, но большего я вынести не в силах. Отходить! — он. — Отходить!..

Услышав команду, повстанцы рассыпались, как полагается пехотинцам, и приняли меры предосторожности: одни укрылись за деревьями на площади, другие легли ничком.

Переждав немного, нападавшие повели огонь по широко распахнутым воротам местной тюрьмы, в ответ слышались выстрелы из ремингтонов.

Солдаты провинциальной гвардии, являвшиеся частью регулярных войск, в конце концов сумели закрыть ворота: нападавшие остались снаружи.

Пока один из взводов вел огонь из бойниц на фасаде главного корпуса, другой поднялся на «асотею» (террасу) и стрелял без остановки, но, впрочем, и без особого успеха.

Внезапно протрубил рожок, и на западе, где располагались «cuartel d'infanteria» (пехотные казармы), послышался барабанный бой.

— Вы сейчас попадете в окружение! — воскликнул Флажоле. — Идет отряд на помощь гвардии. Через несколько минут вы очутитесь между двух огней.

— Нельзя допустить, чтобы этих храбрецов перестреляли как кроликов, — звенящим голосом прокричал Фрике.

— Отряд необходимо остановить…

— Но как? — Буало.

— Черт побери! А баррикады на что?!

Стоило лишь произнести это слово, как повстанцы, видя приближение беды, занялись мостовой улицы, ведущей от площади к казармам.

Двойная баррикада, спереди и сзади снабженная брустверами, возникла как по волшебству — хватило пяти минут. И вот наступил решающий момент. Тридцать человек остались на баррикадах, а прочие заняли боковые улицы.

Восставшие были готовы стоять насмерть, прекрасно понимая, что если их схватят, то расстреляют без суда. Так лучше пасть, отстреливаясь до последнего патрона.

Тридцать решительных мужчин, хорошо снабженные боеприпасами, сумели благодаря воздвигнутому «коло-радо» заграждению остановить пехотное подразделение.

И произошло вот что. По иронии судьбы Буало и Фрике, разлученные с Флажоле, очутились среди защитников баррикады.

— Это идиотизм, — проговорил гамен. — Ввязаться в такую авантюру! Политика наводит на меня смертельную тоску. Мне нет дела ни до Ириондо, ни до Итуррассе. Я не боюсь, но буду беспредельно счастлив, если удастся отсюда убраться.

— Ах, вот как! — отозвался Буало. — Ваш боевой пыл, похоже, угас… как погасли фонари, о которых вы кричали. А лозунги «Да здравствует Итуррассе!..», «Долой Ириондо!..». Куда они подевались? Не потому ли вы про них забыли, что бедный Итуррассе свалился с копыт перед входом в местную тюрьму?

— Месье Буало, вы слишком строги ко мне. Если бы не мои друзья, которых во что бы то ни стало надо отыскать, вы бы убедились: я вовсе не рохля.

— Нисколько в этом не сомневаюсь, мой чертов гамен. Мне просто нравится подтрунивать над вами.

— Внимание… барабаны зовут в атаку, сейчас станет жарко.

И действительно, идущие на приступ и защитники баррикады оказались достойны друг друга. Четыре раза с неудержимои яростью рвались атакующие вперед, четыре раза их порыв разбивался об упорство и стойкость защитников баррикады.

Однако горстка отчаянных храбрецов не могла до бесконечности противостоять многочисленному регулярному войску Республики Аргентина.

Вскоре в дело вмешалась артиллерия, и события приобрели иной оборот: в развороченной снарядами баррикаде появилась огромная брешь, и пехота, прибывшая из казарм, в пятый раз ринулась на штурм.

— Полагаю, — произнес Буало, — нас расстреляют.

— Вполне возможно, — согласился Фрике.

— Друзья, — раздался позади голос Флажоле. — Спускайтесь побыстрее. Пока вы тут занимаетесь словесным фехтованием друг с другом, я все устроил; в обмен на добрый совет я вручил капитану Провинциальной гвардии Эстебану, обошедшему нас со своими ребятами с тыла, пачку банкнот. Храбрый кабальеро любит деньги и беспрепятственно нас пропустит. Другого способа спасти свою шкуру нет. Итак, постараемся не привлекать особого внимания. Остальное я беру на себя. В путь, и поскорее!

Благоразумный маневр бывшего офицера зуавов вполне удался; капитан Эстебан оказался нем как рыба и слеп как крот.

У дверей дома Флажоле уже стояли две оседланные лошади.

— Так вот, друзья, садитесь на них, следуйте вдоль железной дороги и поторапливайтесь. Когда вас нагонит первый же поезд на Кордову, уезжайте подальше. Жаль, приходится расстаться, но ваши жизни дороже. Прощай, мой храбрый Буало, или, быть может, до свидания?

— Месье Флажоле, — обратился к нему Фрике, лошадь под которым проявляла все признаки нетерпения, — позвольте засвидетельствовать самую искреннюю признательность.

— Поезжайте! Поезжайте же, болтуны вы мои!

— Мне так трудно расстаться с вами… У меня сердце разрывается на части.

— Еще раз прошу, уезжайте! Лошади рванулись в темноту. Двое парижан были спасены.

— Уф! Бывает же, — проговорил себе под нос Флажоле, — что от рукопожатий слезает кожа с ладоней!

ГЛАВА 10

Последствия железнодорожной аварии. — Почему у Фрике поранены подошвы ног. — Управляемый и тяжелее воздуха. — Стена высотой в шесть тысяч метров. — Польза от смерти быка. — Как сделать двух птиц с размахом крыльев в шесть метров. — От сильных болезней сильное лекарство. — Прискорбное начало воздухоплавательной карьеры. — Серьезный изобретатель. — Гладиатор и Дочь Воздуха. — Напрямую через Кордильеры. — Вот он, город. — Изумление и восторг. — «Черепаха и Две Утки». — Сантьяго!.. — Вальпараисо!.. — Морские разбойники. — И опять «КОРАБЛЬ-ХИЩНИК».

Читатель, внимательно следящий за странствиями парижского гамена, возможно, надеется, что наш герой сможет передохнуть некоторое время после множества невероятных приключений или, по крайней мере, завершит «Кругосветное путешествие» без особых затруднений. Такое предположение ошибочно. Если Фрике и удалось в целости и сохранности убраться в обществе Буало из охваченного беспорядками Санта-Фе, то лишь благодаря вмешательству бургундца Флажоле. Это великолепно, но от невезения не уйти.

Двое беглецов добрались до «ferro-carril» (железной дороги), идущей в Росарио. С двумя пеонами они отправили лошадей назад, к Флажоле.

Чтобы побыстрее добраться до Сантьяго — конечной цели Фрике, — парижане сели на поезд, шедший из Росарио в Санта-Марию, затем отправились по строящейся дороге в Сан-Луис, купив за золото право проехать в вагоне с материалами.

Все шло замечательно до того самого момента, когда в один прекрасный вечер группа индейцев преградила путь диковинному страшилищу из железа и меди, дышащему огнем и дымом.

Завязалась перестрелка. Рабочие отважно защищались, ожесточенная схватка закончилась бы в пользу пионеров[342] цивилизации, если бы нападавшие, как люди, весьма смышленые, не сняли часть пути.

Внезапно паровоз сошел с рельсов, врезался в землю вплоть до поддувала. Удар был до того силен, что рабочие так и посыпались вниз, причем большинство из них остались лежать без сознания.

В числе пострадавших оказался и бедный Фрике, да и Буало задело бревном по голове.

Правда, обморок молодого человека продолжался всего несколько минут, и когда он пришел в себя, то увидел, что Фрике, точно мешок с хлопком, перекинут через седло индейцем, скачущим во весь опор.

Еще человек шесть линейных рабочих стали, как и Фрике, пленниками краснокожих. Этих несчастных, так же как и юного парижанина, ожидала тяжелая участь — стать пленниками людей, лишенных предрассудков. Индейцы достигли желаемого; локомотив надолго выведен из строя, а в качестве победного трофея они захватили обладателей страшного оружия. Теперь эти отважные стрелки стали беззащитней детей…

Сердце Буало обливалось кровью: ведь он, лишенный сил, едва пришедший в себя, оказался не в состоянии помешать похищению храброго и преданного друга, которого полюбил как брата и ради которого был готов рисковать жизнью.

Буало знал: индейцы Южной Америки менее свирепы, чем их собратья на Севере, и обычно не замучивают пленников до смерти, а используют на самых тяжелых работах. Они применяют дьявольское средство, чтобы удержать своих рабов от побега: на ступнях пленников делаются большие крестообразные надрезы.

Надрезы эти чисто поверхностные и не затрагивают мускулов. Операция не слишком болезненная и позволяет совершать умеренные движения. Однако если такой человек решится на побег или просто будет долго идти пешком, ноги распухнут, начнется кровотечение, а вскоре появится и нагноение.

Этой процедуре подвергся и Фрике на первом же привале. Переход совершался верхом, но, чтобы исключить малейшие поползновения к побегу, гамена привязали к седлу, а для верности на все шесть часов перехода к нему приставили стража-воина.

Вот каким транспортом совершал наш друг путешествие по той части Республики Аргентина, которая простирается между Сан-Луисом и территорией, прилегающей к Кордильерам неподалеку от Мендосы. Он, однако, не отчаивался, полагая, что этот переход приближает его к Сантьяго, и еще надеялся на сообразительность оставшегося на свободе Буало.

Утешая себя столь обнадеживающими раздумьями, обретя даже некое умиротворение, гамен прибыл на земли новых хозяев. Но бедный юноша строил планы, не учитывая мнения тех, кто взял его в плен, а что из этого вышло, увидим.

Фрике пробыл в плену два месяца. Два бесконечных месяца, более томительных, чем два голодных года.

Дело было не в грубом обращении индейцев, не в отсутствии самого необходимого, нет, трудным было то, что юный парижанин не имел даже малого глотка свободы.

Воины отправлялись верхом в более или менее длительные походы. Они садились на мустангов, используя вместо седла тигровые шкуры; а бедный Фрике, успевший полюбить верховую езду, с завистью, как лишившийся коня кавалерист, глядел на кентавров пампы, гарцевавших среди высоких трав и пропадавших из виду.

Парижанин же толок рис и просо, из которых пекли хлеб, а точнее, лепешки, и хандрил, от чего лишь усиливалось ощущение неудачи и полнейшей безысходности. Напрасно он обучил местных виртуозов веселым ритурнелям[343] мадам Анго, анакреонтическим[344] фантазиям Прекрасной Елены[345] и даже высокопарной бессмыслице Хильперика;[346] напрасно открыл местным поварихам искусство приготовления тушеной говядины, рубцов по-кански и телячьих языков в пикантном соусе; и наконец, совершенно без толку пытался внушить щеголихам пампы, что в Париже существуют дамские портные, умеющие при помощи костяных спиц и иголок делать сборки и складки, вышивать по шелку, и их произведения, если окажутся на южноамериканских Венерах, позволили бы последним приобрести приличный вид и одновременно стать мишенью карикатуристов модных газет.

Фрике все надоело. Раны на подошвах в форме знака искупления грехов человечества так и не заживали, поскольку каждое утро старый шут, именовавший себя лекарем племени, — о, где вы, доктор Ламперьер? — парижанина еще до рассвета и всякий раз смазывал надрезы раздражающей мазью. Поэтому раны не затягивались и гамен не мог дать стрекача в места, озаряемые солнцем свободы.

В конце концов бедняга Фрике укрепился в мысли: ни в одном из полушарий Земли нет столь же несчастного, как он, матроса.

Доктор Ламперьер, верный друг и превосходный приемный отец, на помощь! Андре, мудрый старший брат с любящей душой; Буало, обладатель железных кулаков и золотого сердца, куда вы подевались? Мажесте! Бедный, брошенный ребенок, великий помощник во всех делах и преданный товарищ, когда же я вновь увижу тебя?

Ах! Если бы тут появились все четверо! Если бы узнали, в каком состоянии пребывает их дорогой гамен! О! Храбрые друзья Фрике непременно поучили бы здешних бродяг крепкими тумаками, как себя вести!

Но нет! Наш герой томился в плену. Здесь не с кем было говорить о мосте Искусств и Пале-Рояле. Здесь не знали, что на свете есть пароходы. Здесь не понимали, что такое «сплеснивать шкоты». Газовый свет, макадам[347] и нарезное оружие тут оставались абсолютно неведомы.

Гамена охватила смертельная тоска, сопряженная с ощущением полнейшей беспомощности, но, быть может, все-таки удастся бежать?.. Идея кристаллизовывалась, несмотря на все трудности, подобно тому как вода точит самый твердый камень. Фрике воспрянул духом и в конце концов придумал способ, способ безрассудный, опасный, возможно смертельный. Тем лучше. Пора положить конец бесцельному времяпрепровождению!

Ситуация прояснилась. Конечно, это всего лишь соломинка в бурном море. Но Фрике готов был за нее схватиться и держаться крепко. Разумное решение. Увидите почему.

И, несмотря на боль в подошвах, он бурно пустился в пляс, когда увидел, как кондор тащит барана.

— Тра-ля-ля-ля!.. Тра-ля-ля-ля!.. Все перевернется вверх тормашками!.. Тра-ля-ля-ля!.. Да здравствуют все республики мира! Вот оно!.. Наконец-то нашел! Спасибо вам, месье Надар[348], и тебе, гигантская птица!.. Да!.. Вот оно!.. Да!.. Я нашел!.. Управляемое!.. И тяжелее воздуха. Я — воздухоплаватель!

Уж не сошел ли Фрике с ума?

Прошло два дня. Пал бык. Какая может быть связь между кончиной могучего жвачного животного и искусством воздухоплавания? Нетерпеливый читатель, с полным основанием жаждущий это узнать, вскоре все поймет.

Гамен разделал тушу со сноровкой, которой могли бы позавидовать профессионалы боен. Поскольку он не имел постели и одеяла, то выразил желание взять шкуру, чтобы устроить спальное место. Никто не возражал.

— Прекрасно. Вы добры, как любящие родители, — произнес парижанин, — зато глупы, как несколько десятков свиней.

Однажды Фрике попробовал, как он говорил, «размяться» и ходил целый час, раны воспалились, ноги опухли, из-за чего опыт пришлось прекратить.

Индейское племя располагалось лагерем, как мы уже сказали, у подножия Кордильер, или Андов. Фрике знал, что по ту сторону горного хребта — Чили. Чили! Сантьяго!.. Сантьяго, где должны находиться доктор и Андре.

Однако пусть кто-нибудь попробует преодолеть стену в шесть тысяч метров высотой с изувеченными ногами, если нельзя пройти и двух километров, не захромав! Обычным путем скорее всего не получится…

Фрике объяснил индейцам: из уважения к их обонянию он понесет сушить будущие спальные принадлежности в горы.

Мужчины и женщины, гримасничая, словно макаки, остались довольны его предупредительностью.

Гамен, закинув шкуру за спину, стал подниматься вверх по уступам, опоясывающим всю горную цепь Андов.

Восхождение было долгим и трудным. Фрике гнулся под тяжестью ноши, останавливался каждые десять метров, стирал пот со лба и вновь пускался в путь, распевая песенку.

Слова банальные, даже идиотские. Зато какая бодрящая музыка!

Ждет меня стопочка водочки Там, наверху… Ждет меня стопочка…Ждет меня стопочка… Стопочка водочки…

И так до бесконечности. Ему удалось преодолеть крутой скат, находящийся на высоте свыше тысячи метров, и он остановился на площадке в сто квадратных футов, одна из сторон которой оканчивалась отвесной стеной. «Стопочку» там можно было выпить разве что собственного пота, но Фрике все-таки дошел! Кровь на ногах проступила через плетеную соломенную обувь, зато она обволокла разрезы.

— Вот здесь очень хорошо. Приманка великолепная, шкура красная, как кровавый бифштекс. Птицы спустятся сюда, как спускаются беды на наш несчастный мир… Ну, а пока разложим приманку. Говорят, чтобы сделать рагу из зайца, требуется заяц. Я же полагаю, не в обиду будет сказано месье Дюпи де Лому, чтобы сделать управляемый аэростат, требуется кондор[349], а лучше два кондора… У меня они будут.

Фрике размотал длинный, прочный кожаный ремень, оказавшийся не чем иным, как лассо, до того служивший гамену поясом. Затем забил в твердую почву заранее припасенный кол и прочно прикрепил к нему один конец лассо, на другом же конце он смастерил петлю.