Кругосветное путешествие юного парижанина

Пассажиры, привлеченные новизной зрелища, живо реагировали на игру света, однако вовсе не подозревали их тревожной значимости. Не просто тревожной, но зловещей.

Капитан тотчас же спустился в корабельные глубины, немедленно проверил переборки водонепроницаемых отсеков, не зависящих друг от друга. Если где-либо появится течь, то вода зальет только одно отделение.

Он прошел к машине и распорядился удвоить число кочегаров, механиков и рулевых.

Шлюпочные захваты и лопари[213] талей[214] привели в состояние готовности спустить шлюпки по команде. На плотиках разводил пары большой катер.

Весь экипаж находился на своих постах, точно в ожидании серьезного происшествия.

«Готово!» — просигналила в последний раз электрическая установка парохода.

«Все в порядке! Мы подходим!» — последовал ответ «Эклера».

Ход «Вилль-де-Сен-Назера» убыстрился. Давление в котлах почти удвоилось. Ослепленный пакетбот шел туда, где, как маяки, сверкали огни военного корабля.

Море освещалось на много километров вокруг. Лопасти винта взрезали волны с сумасшедшей скоростью. Через перегруженные клапаны со свистом стравливался пар.

Огромный корабль летел над водами»

— Капитан, — спросил один из пассажиров, — мы уходим от опасности? Что случилось?

— Один корабль подал сигнал бедствия, — уклончиво ответил офицер. — Идем… ему на помощь…

Успокоенные словами и невозмутимым тоном офицера, любопытствующие вернулись в каюты или безмятежно продолжили прежние занятия.

Немного потанцевали, немного попели, попили шампанского…

Кто-то предложил тост, и звон хрусталя слился с криками «ура!».

Вдруг раздались душераздирающие крики!

Насмерть перепуганные люди с выражением ужаса на лицах метались, толкали друг друга, сбивались в кучу и с воплями валились навзничь.

Что произошло? Какой ветер отчаяния подул на трансатлантический корабль, где только что царило веселье?

Из темного круга, находящегося за пределами освещенного «Вилль-де-Сен-Назером» пространства, выплывало фантастическое видение.

Огромное судно, черное, как тьма, молчаливое и мрачное, держало курс прямо на пакетбот и шло со скоростью морского чудовища. На борту — ни единого огонька. На мачтах ни малейшего намека на паруса.

Не видно ни труб, ни дыма.

Наступила мертвая тишина.

Что же за корабль, движущийся без парусов или пара? Что за судно-призрак, которым никто не управляет и которое без видимых механических приспособлений развивает вдвое большую скорость, чем самые быстроходные покорители морей Старого и Нового Света?..

Облик его напоминал устрашающее привидение, словно вызванное к жизни страшным заклинанием в кошмарном, горячечном бреду.

Скорость и точность курса выдавали безупречную и неумолимую работу машины, не позволявшей отклониться от заданного направления.

Нос корабля, острый, как стальной клинок, нацелился на борт парохода.

Уже оставалось менее ста метров…

Еще несколько секунд, и водорез вспорет обшивку…

Чтобы спасти пароход, требуется чудо…

Чудо это заключалось в хладнокровии и быстроте решений капитана, управлявшего судном.

С риском «запороть» машины он приказал дать винту правого борта обратный ход и прибавить обороты винту левого борта.

— Лево руля!.. Полный ход!..

Сложный маневр, осуществленный в одно мгновение, позволил совершить «поворот всем корпусом» направо, с тем, чтобы пароход двигался параллельно с атакующим судном, но в противоположном направлении.

Время было выиграно.

Второй корабль продолжал свой путь, точно бык, несущийся вперед, не разбирая дороги, в то время, как ловкий противник уже успел увернуться от зверского нападения.

Корабль-чудовище царапнул обшивкой трансатлантический пароход, отчего жалобно заскрипел судовой набор всего корпуса[215], и пронесся, словно стрела, через освещенное пространство.

И пропал в ночи.

Онемевшие, чуть ли не в обмороке, пассажиры, осознавшие степень опасности, наконец-то смогли вздохнуть. Сердца, охваченные страхом, забились в надежде.

Капитан нахмурился. Предупреждение с военного судна о нападении оказалось не напрасным.

Экипаж увидел беспримерную агрессию. Крейсер, очевидно, намеревался пристроиться в хвост трансатлантическому пароходу, чтобы одновременно защитить своей артиллерией и встать бронированной преградой между морским разбойником и хрупким пакетботом.

Но почему крейсер напал на мирное судно?

Об этом нам предстоить узнать позднее.

«Эклер» тем не менее не мог совершить перестроечный маневр.

Что делать, если «корабль-хищник» возобновит нападение?

А с борта «Эклера» вновь пошли сигналы. Жестокость содержания устрашала.

«Мы потеряли управление!» — «Двигайтесь к нам!» — «Форсируйте ход!» — «На всех парах!» — «Необходим рывок».

…И вот кочегары, подгоняемые начальством, забрасывали горы угля в топки, колосники которых плавились, точно свинцовые бруски.

Температура в машине напоминала устье доменной печи.

Пар свистел, фырчал, вырывался с пыхтением, ужасно ревел, едва сдерживаемый железом.

От конвульсивных скачков и глухой дрожи корабль-гигант вибрировал, точно запыхавшийся боевой конь.

— Подбрасывайте уголь!.. Все время подбрасывайте…

Если кто-то из кочегаров начинал задыхаться, его подтаскивали к вентиляционной трубе. Он вдыхал солидную порцию чистого воздуха и, придя в себя, вновь принимался за свою нелегкую работу.

В каютах и салонах никого не было; все высыпали на палубу, где было шумно, как во время антракта при постановке сенсационной драмы. Однако декорацией нынешней драмы служил бесконечный черный горизонт, а сценой — палуба готового к прыжку корабля. Каждый из зрителей играл свою роль; развязка, пока еще неизвестная, угрожала стать ужасной.

— На борту не было ни единого человека, — утверждал один.

— Зато я видел рулевого, такого огромного!

— А вот я, — вступал в беседу третий, — заметил двадцать человек, спящих в бортовых гамаках.

— И у них есть пушка… огромная… вся черная… в орудийной башне… тоже черной…

— Флаг был?

— Нет.

— Да.

— Ну, а я видел ясно как днем, — говорил еще один. — Там висел огромный черный флаг!.. С большим косым красным крестом посередине… а надпись горит, как пламя.

— Нет такой страны, у которой столь зловещий флаг.

— Этот флаг, господа, — пиратский!

«Мы потеряли управление!» — гласило последнее сообщение «Эклера», отражавшее отчаянное положение крейсера. Если он неуправляем, то судьба пакетбота решена. В таком случае нет защиты.

Так что же, бандиты возьмут верх? Значит, все усилия великодушного капитана крейсера будут сведены на нет фатальной случайностью, а быть может — кто знает — предательством? И беспомощный капитан станет простым свидетелем отвратительного злодеяния?

Что же все-таки случилось? Как могло произойти, что у французского крейсера в минуту опасности отказала машина?

Чтобы понять, какие именно события происходили одновременно на трех судах, читателю необходимо сначала перенестись на «Эклер».

«Эклером» командовал капитан второго ранга, один из самых молодых, носивших это звание, чьи способности, однако, ценились очень высоко. Капитану де Вальпре еще не было и сорока лет. Человек, которому дали такое задание, дожен был пользоваться особым доверием и обязательно обладать беспримерной решимостью и высочайшей квалификацией.

Работорговцы и пираты, действовавшие у африканских берегов, прекрасно его знали и боялись как огня.

Вальпре уже целую неделю шел по следу зловещего морского разбойника и пришел вовремя, чтобы уберечь пароход от грозившей ему опасности.

Привели в действие электрическую установку… чтобы просигналить ответ. «Вилль-де-Сен-Назер» ускорил ход и увеличил давление в котлах.

Между кораблями — менее трех километров.

Видно как днем.

И как раз в этот момент «морской разбойник» устремился на трансатлантический пароход, спасшийся лишь благодаря превосходно выполненному рискованному маневру капитана.

Капитан де Вальпре наблюдал за атакой.

— Полный ход!.. — скомандовал он. — Приготовиться к бою!

Все заняли посты согласно боевому расписанию. Наводчики и орудийная прислуга готовились выполнить приказ.

Главный канонир[216], бывалый моряк, загорелый, просмоленный солнцем, бородатый, грубоватый на вид, окинул все профессиональным взглядом и с довольным видом заглянул в орудийные люки.

— Что ж, ребятки, будет жарко… Вот так-то! Ну, молодцы с «Людовика Четырнадцатого», вспомним-ка уроки ведения огня… для зоркого глаза и меткой руки… как при осаде Парижа… Зальем-ка желудок паршивого кашалота[217] расплавленным свинцом!

— Постараемся, мэтр Пьер, — уважительно ответил главному канониру первый номер одного из девятнадцати орудий правого борта, — пусть только попадется этот, как его называют, «цирковой канатоходец»! Хоть он и собрал у себя на борту все дьявольское отродье, мы навсегда отучим их нападать на торговые и транспортные суда.

— Сын мой, будь повнимательнее. Если мы не заметим разбойника первыми, он сманеврирует и с ходу выйдет на нас.

— Темные делишки творятся, зато какие на том судне смельчаки!

— Да, весь экипаж без исключения стоит развесить на реях корабля, перевозящего черный товар.

— Вы полагаете, судно возит рабов?

Главный канонир хотел ответить, как вдруг внутри крейсера прозвучал глухой взрыв, затем последовало еще несколько взрывов послабее.

Раздался резкий свист, и клубы пара стали бурно прорываться со всех сторон. Душераздирающие, горестные крики послышались из машинного отделения, но мужественные бесстрастные люди оставались на своих постах, точно на параде…

Капитан побелел, бросился к люку с револьвером в руках.

Кто-то, пошатываясь, поднимался на палубу.

— Стоять! — капитан громовым голосом и приставил выходившему ко лбу револьвер.

Несчастный тупо уставился на офицера, тут силы оставили беднягу, и он со стоном рухнул на последнюю ступеньку трапа со словами:

— Я мертв!

Невыразимая смесь ужаса и сострадания исказила черты капитана.

Вид этого человека был страшен: даже на поле боя хирург не увидит подобного зрелища.

Рубашка на обуглившейся и растрескавшейся коже сгорела, а на руках, обваренных до плеч, паленое мясо отделялось от костей и свисало жуткими лохмотьями. Распухшее лицо было искажено нечеловеческими муками, а из огромной раны на животе вываливались внутренности.

Со щемящим сердцем, полный жалости, де Вальпре отодвинул в сторону умирающего и спустился вниз, к машине.

Вдруг перед ним, как бы из ниоткуда, возникли двое мужчин высокого роста.

Один худой, чуть-чуть ссутулившийся, в новенькой, с иголочки форме морского врача-хирурга, непринужденно положил капитану руку на плечо. Другой, с непокрытой головой, в белом плаще, преградил ему путь.

— Капитан, — воскликнули они хором, — вам там делать нечего.

— Как так, господа! — проговорил он резко, почти гневно. — Доктор!..

— Капитан, вы полноправный хозяин на борту, но ваше место не здесь… Там, внизу, раненые, а это уж мое дело… Прошу вас… У меня один шанс из двух их спасти… «Эклер» же без вас погибнет… Доверьтесь же своему старому другу доктору Ламперьеру, прошу вас.

— Прошу, капитан, — вмешался второй, — разрешите присоединиться к доктору, для меня это дело чести… К тому же я ваш должник, ибо именно вам обязан жизнью.

— Ну, конечно, дорогой Андре, — ответил доктор.

— Вы правы, господа, — с сожалением согласился капитан и пошел назад, на полуют. — Долг предъявляет порой жесточайшие требования, — пробормотал он, сознавая, что не может пойти вместе со своими друзьями.

Наши старые знакомые, доктор и Андре, уверенные, что, кроме них, лечить людей на этом военном судне некому, из предосторожности, закрыв лицо мокрыми.платками, спустились в машинное отделение, откуда густой дым клубами поднимался вверх.

Вода начала одолевать огонь. Недра топок затопило. Уголь, с невероятной силой выброшенный наружу, потрескивая догорал. На мокром полу лежали четыре страшно изувеченных трупа, освещенные тусклыми, словно зимнее солнце во время снегопада, лампами.

Доктор и Андре с трудом, едва не задохнувшись, добрались до нижней ступеньки трапа: главный механик, наглотавшись ядовитого пара, с распухшим лицом и впалыми глазами уже умирал.

Вдруг раздалось: «Пожар в машине!» — и два раза ударили в колокол. Люди, спасавшиеся от большого пожара, заполонили котельные. Кое-кто из матросов, более смелые и отважные, чем остальные, а может быть, просто лишенные страха смерти, спустились вслед за Андре и доктором.

На палубу вытаскивали несчастных жертв ужасной и загадочной катастрофы.

Главный механик, вдохнув чистого морского воздуха, успел прошептать несколько слов доктору:

— Нас предали… прорвало трубы… взрывом… в угле был динамит… его подбросил… один из кочегаров… машина… больше не работает… винт застопорен…— С этими словами бедняга умер.

Вот отчего крейсер потерял ход! Но вести расследование было некогда: пароход находился уже в поле зрения. Партия еще не проиграна.

— Натянуть галсы!..[218] Ставить марселя!..[219]— капитан, и паруса, до того скатанные, расправили в один миг.

Одновременно развернули стаксель[220], и корабль оказался в состоянии поймать даже самый слабый ветерок.

Ветер дул, увы, слабее некуда.

Непоправимая поломка машины и постановка парусов отняли время, необходимое для сближения. Крейсер, однако, возобновил ход и направился к приближавшемуся пароходу. Еще семь-восемь кабельтовых[221], и корабли встретятся.

Но вдруг нос морского разбойника во второй раз вынырнул из темноты. Капитан почувствовал, как от волнения забилось его сердце. Лицо заливало потом.

На этот раз, казалось, бандит все рассчитал с неумолимой точностью.

«Эклеру» не хватило времени, чтобы приблизиться к пароходу и прикрыть его собственной броней. Еще пять секунд… и конец.

Лишь артиллерия могла бы остановить натиск пирата или, по крайней мере, причинить серьезный ущерб, а то и замедлить ход загадочной машины.

— Ребята! — произнес главный канонир Пьер, оставшийся на батареях левого борта. — Нам испортили машину. Одежда Жана Леду, Жозефа Кентика и многих других пошла в вечную стирку. Бедные матросы! Теперь мы идем под парусами. Не суетиться! Канонирам не подобает вести себя как растерявшимся кочегарам! Смотреть во все глаза и проверять орудия!

Тут он резко потянул замок одного из орудий. Тяжелая деталь легко подалась, и замок раскрылся…

— Что я говорил, канониры!.. Разбойники, сунувшие взрывчатку в уголь, заложили в затворы стопорные клинья. Замок не закроется, а орудие готово к бою. Снаряд в стволе, спусковой шнур на месте… Выстрел — и орудие разорвало бы, как на «Сюффрене»!.. Нельзя терять ни секунды… Человека быстро на правый борт, предупредить других!

Слишком поздно!..

— Огонь всем бортом!.. Правый!.. Огонь!.. — прогремел голос капитана.

— Стой! — воскликнул главный канонир. — По правому борту нельзя, нужно сначала…

Он не успел договорить… Батарея громыхнула. Но вместо привычного хлопка артиллерийского выстрела раздался глухой свистящий звук, напоминающий детонацию[222] на артиллерийском складе, если там произойдет взрыв.

Опытный моряк оказался прав; преступная рука повредила подвижные части затвора; детали, запирающие ствол с казенной части, не выдержали давления газов, образовавшихся при сгорании пороха. Подумать только, какое количество пороховых газов возникает при воспламенении заряда, способного послать снаряд весом от ста пятидесяти до двухсот килограммов на расстояние в десять километров!

Рухнули переборки, разорванные неодолимой титанической силой. Через пробитую брешь едкий дым заполнил межпалубное пространство.

При виде нового несчастья раздались крики ярости и отчаяния. На палубе неподалеку от батареи оказалось десять убитых и раненых. Орудия были выведены из строя.

Тело одного из наводчиков, голову которого разбило отскочившим орудийным замком, непрестанно подергивалось в конвульсиях. Из-под разорванного воротника лились потоки крови. Множество матросов орудийной прислуги корчились от невыносимой боли. Взрывом раздробило кому руки, кому ноги…

Это несчастье нанесло огромный урон крейсеру и воспрепятствовало оказанию помощи обреченному пакетботу.

Несмотря на богатый морской опыт, на моментально принятые меры, капитан не смог ни предотвратить, ни тем более исключить подобные несчастья. Чьи сила, храбрость, решительность могли бы выстоять против предательства?

Позор и возмездие предателям!..

Беспомощный, похолодевший от ужаса несчастный офицер, стоя на мостике, беззвучно рыдал.

Проклятиям морских пехотинцев с «Эклера» вторили вопли пятисот обезумевших пассажиров «Вилль-де-Сен-Назера».

Морской разбойник, влекомый неодолимой силой, нанес удар в незащищенный борт прямо по ватерлинии!..[223] И в образовавшуюся брешь тотчас хлынули потоки воды. А корабль-бандит быстро дал задний ход.

Трансатлантический пароход встал. Он получил смертельный удар. Огни в машине погасли. Водонепроницаемые переборки рухнули и стали бесполезны. Судно потеряло управление и медленно пошло ко дну.

— Шлюпки на воду!.. — скомандовал капитан «Эклера», потрясенно наблюдая за разворачивавшейся драмой.

Большая шлюпка, крупный катер, большой и маленький ялики скользнули в воду и ринулись изо всех сил к пакетботу, издававшему, казалось, предсмертные хрипы.

Вода заполняла все пространство корабельных помещений. Корабль дрожал, как в лихорадке, мачты в воздухе раскачивались, словно подрубленные у основания.

На палубе в это время образовалась отвратительная свалка обезумевших людей. Им не хотелось умирать… Богохульства звучали громче, чем молитвы отчаявшихся… Кое у кого помутился разум, и эти люди бросались в море, ускоряя на несколько секунд наступление фатального исхода. Другие кидались в переполненные шлюпки.

Тут-то и проявились низменные черты характера многих. Скупцы судорожно сжимали свои сокровища и торговались с членами команды, покупая спасение. Полные сил мужчины в панике сбивали с ног стариков и детей. Матери бросали отягощавших их малюток и прыгали в шлюпки.

Но были там и проявления благородства. Родные, друзья героически помогали немощным и давали шанс выжить.

Пароход вдруг рывками заскользил по воде, как по растрескавшемуся льду, затем с умопомрачительной быстротой два или три раза повернулся вокруг своей оси, судорожно подпрыгнул и ушел под воду с душераздирающими воплями обреченных.

В месте погружения образовалась огромная воронка, поглотившая и переполненные шлюпки. Спустя мгновение поверхность моря вновь стала гладкой, словно бы не здесь только что свершилось гигантское человеческое жертвоприношение.

Большая шлюпка с «Эклера» быстро шла на веслах. Крейсер двигался вслед, хотя и медленно, поставив дополнительные паруса; ветер дул слабый и, к несчастью, встречный.

Яркий свет с крейсера высвечивал на поверхности вод последних несчастных, вцепившихся в обломки судна. Их одного за другим подбирали, обессилевших, едва переводивших дух.

Переполненная шлюпка погрузилась почти до краев в воду.

Что, если, набрав воды, она пойдет ко дну?

Старший шлюпки решил спасаться вплавь и, подняв руку для гребка, наткнулся на плавающий круглый деревянный брус.

— Тысяча чертей! — сказал он. — Открылся шлюпочный люк![224] Пропали!.. Я выгрызу сердце тому негодяю, кто его поломал!

— Сюда! Спасите! К нам! — кричали в отчаянии люди. Катер с тремя моряками «Эклера» приблизился к тонущей шлюпке и с огромной скоростью пронесся мимо.

Командир крейсера, видя, как судно удаляется в открытое море, приказал остановиться. Но экипаж катера не подчинился.

Сомнений больше не было: эти трое — предатели, которые взорвали машину, повредили замки артиллерийских орудий.

— Огонь по катеру!.. Огонь!.. — скомандовал капитан второго ранга.

Прозвучали выстрелы из ружей…

Внезапно над морем вспыхнул свет: прилетевший со свистом снаряд разорвался над местом кораблекрушения.

Другой снаряд разбил электрическую установку крейсера, оставались лишь регламентные огни правого и левого борта, а также белый огонь на фок-мачте[225].

Страшный морской разбойник не нуждался, по-видимому, ни в парусах, ни в паре и имел на борту мощную артиллерию.

Зловещий корпус бесшумно скользил по волнам, катер подошел к нему, и трое ускользнувших от пуль матросов «Эклера» в мгновение ока поднялись по кормовым снастям на борт.

Через несколько минут судно-бандит снова ринулось на крейсер, но тот увернулся от удара, выставив вперед водорез.

Атака сорвалась. Тогда, из чистой бравады, «корабль-хищник» прошел еще метров тридцать, готовясь якобы к атаке, затем резко развернулся и помчался прочь со скоростью экспресса.

И вот над водой пронзительно и отчетливо разнеслось одно слово:

— Сантьяго!..

ГЛАВА 3

Невероятные приключения гамена парижского и гамена экваториального. — Смерть храбреца. — Кстати, о звездчатке. — Чаши молока и миски с поджаренным хлебом, когда нет ни молока, ни хлеба, ни чаш, ни мисок. — Двое робинзонов на острове площадью в сорок квадратных метров. — Нападение дикарей. — Бедный Мажесте. — Между двух огней. — Фрике верен себе. — Танталовы муки[226]. — Да будет благословенна нужда и да здравствует голод! — Реки — это движущиеся дороги. — Плавучий остров. — Нарушение неприкосновенности жилища. — Пять против одного. — Последние патроны. — По течению. — Здравствуйте, патрон. — Новые знакомства. — Да ведь это «морские бандиты»!

Читатель уже догадался: устрашающий морской разбойник это «Джордж Вашингтон», капитан которого, повинуясь таинственным приказам, уничтожил огромный пароход с беззащитными пассажирами.

В силу какого невероятного стечения обстоятельств Фрике и негритенок Мажесте очутились на «корабле-хищнике», а доктор Ламперьер и Андре — на крейсере «Эклер»?

Мы оставили друзей менее двух месяцев назад за две тысячи лье, на берегу Экваториальной Африки: Андре, заболевшего лихорадкой в Шинсонксо после того, как Фрике и Мажесте пропали в глубинах загадочного леса на обезумевшем слоне.

Что ж, проясним происшедшее.

Читатель помнит, что отряд чернокожих неожиданно напал на караван Ибрагима незадолго до выхода из неповторимого леса с деревьями без листьев. Вспомним также — впереди, верхом на слоне, ехали двое юношей.

Озанор, обычно послушный и надежный, ринулся в чащу, не обращая внимания на призывы Фрике, тот не смог даже заставить слона замедлить бег. Бедное животное серьезно ранили.

Напавшие разделились на две группы. Одна сражалась с абиссинцами, другая окружила слона со всадниками, несмотря на револьверные выстрелы гамена. Чернокожие во что бы то ни стало решили овладеть слоном — такой огромной горой мяса.

Поскольку пули не причиняли крупному животному видимого вреда, напавшие прибегли к испытанному способу.

Один чернокожий, с огромным клинком — ассагаем, зашел сзади и обеими руками быстро вонзил его слону под хвост на глубину до сорока сантиметров. От сильного удара у ассагая отломилась рукоять, а зазубренный клинок так и остался в ране.

Теперь смерть слона оставалась лишь делом времени. Чернокожие бежали по следу, точно собаки-ищейки, ожидая конца. Поскольку выносливость четвероногих гигантов велика, то преследование могло быть долгим.

Ни один из мальчиков не посмел спрыгнуть наземь. Напротив, всеми силами они старались удержаться на огромной спине обезумевшего колосса. Слон же, подобно камню, выпущенному катапультой[227], несся через молодую лесную поросль, через рощи строевых деревьев, через частый кустарник, взлетал на склоны, перепрыгивал через овраги, ломал ветви деревьев, выворачивал стволы, разрывал заросли лиан, словом, сметал все на своем пути.

Озанор пронесся больше пятнадцати лье и ни разу не споткнулся, ведь стоило ему упасть, и он больше не встал бы. Вот на пути широко раскинулась река с берегами, поросшими гигантскими деревьями. С разбегу слон бросился в бурный поток, радужные брызги разлетелись в разные стороны. Озанор целиком погрузил голову в воду, словно надеялся одним глотком потушить пылающий внутри вулкан.

Животное попыталось вплавь переправиться на противоположный берег. Это потребовало невероятных усилий. Наконец слон смог встать на твердую почву и пойти медленно и мучительно вперед. Через какое-то время Озанор остановился.

Фрике и Мажесте спрыгнули на землю. В этот самый момент бедное четвероногое покачнулось, пошевелило хоботом, точно в поисках точки опоры, и содрогнулось от конвульсий.

Слон умирал. В столь трагический миг животное, как и человек, теряет ощущение безнадежности, жизненная сила сходит на нет, пустеют сердце и разум… Но, прежде чем погаснуть, костер еще может не миг ярко вспыхнуть.

Вот и сейчас колосс сосредоточил на Фрике взгляд, полный несказанной нежности и жалости. Потом стал медленно оседать, замер на мгновение и вдруг резко повалился на бок.

Из глаз Фрике покатились слезы. Как помочь несчастному слону, ставшему ему другом?..

Негритенок, глядя на парижанина, тоже вконец расстроился, но скорее из симпатии к Фрике, чем от жалости к Озанору. Маленький дикарь, дитя природы, привыкший жить в окружении животных-врагов и животных, служивших пропитанием, не понимал чувств своего названого брата. Для него слон — лишь удобное средство передвижения, спутник, приятный и покладистый, который легко может в случае необходимости превратиться в гору провианта.

Так что преданность парижанина великолепному животному была негритенку абсолютно непонятна… Он уже много раз видел смерть слонов на охоте, когда его единоплеменники немилосердно и безостановочно гонят четвероногих. Те попадают в ловушки, откуда добычу достают по кускам, разрезанную ассагаями. Затем устраивается пир в стиле Пантагрюэля[228] и готовится любимое жаркое.

Такая же бесчувственность в отношении животных характерна и для крестьян. Они съедают своих неоценимых помощников с полнейшим равнодушием. Так что негритенок грешил непониманием, а вовсе не жестокосердием.

Фрике же обожал природу и безумно любил животных, как, впрочем, большинство парижан; многие из них по воскресеньям убегают из удушливой атмосферы закрытых помещений, собираются всей семьей — папа, мама, дети — и выезжают за город, чтобы увидеть полоску чистого неба, поглядеть на зелень, подышать воздухом и запастись хорошим настроением на следующую неделю.

А как они любят животных! Кто может описать страстную привязанность парижан к живым существам? Вот рабочий каждый день выкраивает су на корм для щегла, с которым разговаривает и которому придумывает ласковые и нежные имена. Вот служащий, скромный служащий как-то вечером повстречал голодную, грязную собачонку, привел в дом и сделал своим другом, поверенным огорчений и обид. Вот, наконец, бедная семья подбирает несчастную драную кошку, отчаянно мяукающую в канаве, потом кормит, холит и лелеет.

Прекрасные люди! Добрые сердца!

Поскольку Фрике никогда не имел собственного жилья в Париже, ему негде было содержать животное, на которое он мог бы излить всю нежность. Но чувство одиночества тут же покидало юношу, как только он приходил на работу в зоологический сад. Гамен знал по именам всех животных и проводил в беседах с ними целые дни.

— Вставай, пойдем же, — прошептал он колоссу.

— Бед-Зано! Он мертв!.. — пробормотал негритенок с интонацией не слишком-то понимающего в чем дело ребенка.

— Давай подумаем, — произнес Фрике, немного оправившись, — что теперь делать? Нельзя вечно тут болтаться. Если не ошибаюсь, мы не слишком далеко от побережья. Вот река. До моря меньше ста лье, коль скоро Ибрагим обещал завтра погрузить на корабль всю публику. Будем двигаться по течению, а там уж… как повезет!

Посмотрим, что мы имеем. Есть нож. Годится. К сожалению, в лесу пропало ружье… Да, остается револьвер… заряженный… Прекрасно… Черт! Потерял запасные патроны. Перезаряжать абсолютно нечем! Ладно! Похоже, я жутко проголодался. Хорошо бы перекусить. Что скажешь, Мажесте?

— Ага!

— Великолепно! Ты немногословен и вообще довольно молчалив в дороге. Ладно, давай займемся «бикондо». Только вопрос, как добудем еду? Из моей «плюющейся трубки» (так Фрике пренебрежительно называл револьвер) ни одной птицы не подстрелим. Слишком высоко, — продолжал он, провожая журавлей сердитым взглядом.

Мажесте, однако, во время монолога, из которого ровным счетом ничего не понял, занялся делом. Осмотрев окружавший лес, вдруг, не говоря ни слова, негритенок полез на огромное дерево с густыми ветвями и крупными, глубоко изрезанными листьями.

На дереве росли крепкие, размером со страусиное яйцо плоды. Мажесте сбил целую дюжину, и они со стуком упали наземь. Затем он спустился вниз с ловкостью обезьяны.

— Да это же плоды хлебного дерева! — радостно воскликнул Фрике.

Негритенок построил из этих ядер такую же пирамиду, какую делают из бомб в артиллерийском парке. Затем снова полез наверх.