Кругосветное путешествие юного парижанина

Барбантон, обогатившийся за счет английского либерализма, щедро предоставил в распоряжение своих новых друзей необходимые средства, с помощью которых наши путешественники зафрахтовали легкое суденышко с малой осадкой. Нанятый экипаж состоял из пяти человек, великолепно знавших опасные проходы маршрута, а посему французы отважно двинулись через коралловые рифы.

Перед опасным плаванием коротко расскажем о кораллах.

Коралл — образование из кальция, имеющее цвет от белого до ярко-красного, равно ценимое и дикарями, и людьми цивилизованными, является продуктом выделений живущих в морских глубинах микроорганизмов.

В местах обитания устраиваются промысловые поля, где добыча диковинных кальцитов превратилась в солидное предприятие.

Сами по себе кораллы похожи и на животных, лишенных кровеносных сосудов, и на камни, так прочны их останки, и на растения, размножающиеся почкованием. Много кораллов создают агломераты-республики и в итоге заполняют моря бесчисленными колониями.

Не говорю уж о Коралловых островах, чье название в достаточной степени свидетельствует об их происхождении. Вокруг Новой Каледонии находится коралловый риф длиной в девятьсот километров. К востоку от Австралии кораллами создан барьер общей протяженностью в тысяча шестьсот километров, а еще существует грозный для моряков архипелаг в море Опасности, длиной в две тысячи пятьсот километров и примерно такой же ширины. Итог: пять тысяч километров кораллового континента!

Колоссальная работа микроорганизмов продолжается по сей день, и нетрудно заметить, что эти образования с окаменелыми, хотя и живыми ветвями служат основанием будущих континентов.

Навигация становится все более и более затруднительной в пространстве к северу и к востоку от Австралии, от Торресова пролива до тропика Козерога и от Новой Каледонии до Соломоновых островов. То сужается фарватер, то забивается проход и поднимаются островки, словно вехи, размечая новые земли, и каждый год образуются новые рифы.

Работающие в силу инстинкта без передышки, миллиарды микроорганизмов создают в непомерных глубинах огромные скалы, внутри которых формируются гроты и подводные галереи, где, как в заколдованных замках, прячутся подводные чудовища.

Новообразования наслаиваются на старые, сплетаются с соседними, переходят друг в друга, срастаются, взаимно проникают друг в друга, строят новые пещеры по капризу случая, единственного архитектора фантастических опорных конструкций.

Наконец «великий труд» завершается. Увиден свет!.. Этот миг — увы! — означает конец их существования. Перемена жизненной среды несет смерть.

Однако Океан полон бесчисленных коралловых зарослей. Едва заметные острые края задерживают предметы, попадающие с берегов или из открытого моря: деревья, вырванные бурей с корнем, остовы погибших кораблей, лианы, водоросли всех видов и т. д.

Эти отбросы земли и моря смешиваются друг с другом, разлагаясь, обретают однородность и со временем образуют толстый и плотный слой гумуса. Семена, приносимые на легких крыльях ветра или набегающей волной, завершают работу по формированию острова. На новых землях появляется собственная растительность. Неведомо откуда берутся ящерицы…

Еще много лет пройдет, прежде чем на этой земле поселятся люди. Но дело сделано, и можно смело заявить, не боясь обвинения в парадоксальности суждений, что конфигурация океанических земель изменится в будущем…

Четверо французов снялись с якоря в ранний утренний час, ни единый миг не помышляя о возвращении на родину, не раздумывая о непреодолимых препятствиях, как донкихоты очертя голову поплыли в неизвестность.

Марсельское остроумие доктора било через край. Гамен дурачился от души. Жандарм твердый, как сабельные ножны, не терял своего достоинства. И лишь одна вещь время от времени выводила его из состояния безмятежного спокойствия: бравый вояка страдал морской болезнью. Когда бортовая качка в сочетании с килевой бросала суденышко с правого на левый борт и с носа на корму и обратно, грудь у Барбантона начинала вздрагивать, а желудок вступал в заранее проигранную битву с тошнотой. Тогда несчастный отдавал честь по-военному и, бледный, с синяками под глазами, осунувшийся, неизменно произносил:

— Прошу прощения, господа, я чувствую себя… утомленным. К счастью, поскольку тут нет дам… Между нами, мужчинами, говоря…

— Поступайте как вам угодно, месье, — позволял себе позубоскалить Фрике, — не стесняйтесь, мы вас понимаем.

А жандарм ждал… когда же прекратится качка.

Гамен и жандарм стали закадычными друзьями. Почему-то Фрике пользовался у Барбантона непререкаемым авторитетом. И хотя паренек частенько подтрунивал над воякой, тот не обижался: за его дубоватой внешностью таились страсть к смешному, доброе сердце и великолепный характер. Частенько он хохотал, как большой ребенок, над довольно пикантными и забавными историями Фрике.

В подчеркнутой снисходительности жандарма скрывалась та самая отцовская терпимость стража порядка, которую они проявляли к выходкам студентов и уличных мальчишек, балованных детей Парижа.

Французский матрос, тоже сумевший уцелеть во время кораблекрушения, буквально не спускал с Андре глаз, изучал его с ног до головы и спрашивал себя, где, черт возьми, они уже встречались. В свою очередь, Андре смутно припоминал, что с этим человеком он тоже встречается не в первый раз.

Как-то утром, когда лоцман медленно проводил судно по фарватеру, усеянному потемневшими и порыжевшими кораллами, внезапно у «матроса» пробудились воспоминания. Он перестал жевать табак, сунул пачку в берет, решительно поднялся и подошел к молодому человеку.

— …Видите ли, — несколько озадаченно обратился он, — мне бы не хотелось навязываться… но, месье, нельзя ли с вами перекинуться парой слов?

— Конечно, даже четырьмя словами, если угодно. Я весь к вашим услугам. Говорите.

— Черт! Дело в том, что мне не дает покоя одна вещь, и хочется у вас спросить, если позволите.

Андре ничего не ответил, считая, что так лучше. Матрос осмелел и продолжал:

— Если не ошибаюсь, то мы знакомы уже восемь лет.

— Мы впервые увиделись восемь лет назад?

— Да, месье, и при таких обстоятельствах, которые я никогда не забуду. Вы — месье Андре Бреванн.

— Вне сомнения.

— Вы участвовали в обороне осажденного Парижа.

— Да.

— На передовой у предместья От-Брюиер.

— Да, я действительно несколько раз находился на этой позиции.

— Вы были в составе маршевого батальона… До вас там стояла рота морских пехотинцев из Лориана под командованием лейтенанта флота Люка и лейтенанта Эдуарда Дезессара, вашего друга детства.

— Все верно до мелочей; с отважным Дезессаром мы вместе голодали в проклятой траншее!

— Тогда вы припоминаете, как он отправился ловить на снегу жаворонков под носом у пруссаков, взвод которых обстреливал вас с расстояния шестисот — семисот метров, что, впрочем, вас нисколько не волновало.

— Да, мой дорогой друг счел необходимым пополнить продуктовую кладовую.

— О! — уверенно воскликнул моряк. — Он человек сметливый!.. И лихой матрос.

— Вы тоже там были?

— И там, и в других местах. Как-то вечером навалило снегу, в половине десятого мы находились в траншее и, чтобы согреться, пританцовывали и дышали в кулак.

«Скажи-ка, — обратился к вам месье Дезессар, — ты утверждаешь, что прусский часовой все еще находится на прежнем месте, возле большого тополя».

«Да, — ответили вы, — пока не разрешат его снять».

Лейтенант, сгорая от зависти, сказал: «Именно так».

Головы врагов в квадратных фуражках виднелись уже в шестистах метрах от нас, и радости в этом было мало. Но особенно мозолил глаза часовой, и вам и, прежде всего, лейтенанту, который хотел подарить вам на праздник ружье Дрейзе.

«Мне нужны двое добровольцев», — сказал месье Дезессар.

Вызвались двадцать. Он выбрал наугад одного эльзасского[401] матроса по фамилии Бик, славного малого, и своего ординарца, парижского «шкилетика».

— Как это «шкилетика»? — спросил Фрике.

— Не в обиду вам будет сказано, но ведь говорят: парижанин забывает свой желудок дома, и слово «шкилетик» вовсе не оскорбительное. Посмотрите: я настоящий парижанин, поэтому вовсе не жирный.

— Черт побери! Парижанин! Какими судьбами! Дай же обнять тебя, мой старший брат!

Неизвестный, казалось, был тронут теплым отношением Фрике.

— Продолжайте же, друг мой, — с чувством произнес Андре, предаваясь дорогим воспоминаниям.

— Так вот, — продолжал рассказчик, — капитан Люка, тоже парень что надо, распорядился вести наблюдение. Значит, так. Все четверо уже спускались со ската бруствера, шли индейской цепочкой, с разряженными ружьями, но с примкнутыми штыками, ведь стрелять было категорически запрещено. Первым двигался лейтенант, за ним эльзасец Бик, вы, месье Андре, ну, а потом я.

Ночь была чернее жерла девятнадцатисантиметрового орудия. У могучего эльзасца башмаки при каждом шаге издавали «крак крак!», как лошадь, жующая овес.

«Слушай, — сказал ему лейтенант, — из-за тебя нас всех тут подстрелят…»

«Да не бойтесь, лейтенант, буду тише воды ниже травы!»

Мы подошли; слышно было, как пруссак ходит, покашливает, тяжело дышит. До него оставалось всего двадцать пять шагов. Момент настал! Не тут-то было! Только мы приготовились схватить часового, раздался выстрел со стороны французских позиций, и в ветвях просвистела пуля.

— Стой! — крикнул часовой.

Мы замерли. Уж не везет, так не везет: оказывается, в десять часов все наши орудия должны были открыть огонь… В этот миг Исси, Ванв, Монруж, Бисетр[402] и редут Иври подняли такой гром, словно сам дьявол вступил в бой.

Короче говоря, вернулись мы гораздо быстрее, чем шли туда. В ста метрах от траншеи нас встретил обеспокоенный капитан Люка… В общем, в тот день вам так и не удалось стать обладателем ружья Дрейзе[403]. На ночь я завернулся в баранью шкуру и устроился на снегу, огородив местечко прутиками, вы же улеглись рядом с месье Дезессаром и спали как убитые до побудки, несмотря на пушечную пальбу.

Андре слушал собеседника, все более волнуясь.

— Значит, ты — Бернар, ординарец Дезессара! Ведь это ты ходил с нами!.. Ты укрыл нас ночью своим плащом! Мой храбрый Бернар! — молодой человек руки. — Какое счастье, что мы опять встретились!

— И я очень рад, месье; вот ведь как в жизни бывает…

— Помнишь, Бернар, как ты возвращался через питомник Дефрен из сиротского дома в Витри и нес полный котелок кофе?

— Да! Да! Боже! Вот потеха!

— И ты называешь это потехой?! Пруссаки открыли огонь. Одна из пуль пробила котелок насквозь, и кофе потек с обеих сторон, а ты, не думая об опасности, попытался, без особого результата, закрыть пробоины пальцами. И под градом пуль принес-таки котелок, хотя и на три четверти пустой!

— Я до сих пор жалею, месье, что вам тогда не досталось кофе.

Фрике слушал навострив уши.

— Стоп! — раздался вдруг голос лоцмана, и разговор прекратился.

ГЛАВА 4

Предательство. — Пять на пять. — Жандарм, несмотря на морскую болезнь, отлично выполняет свой долг. — Пленный. — Что представляет собой атолл. — Гигантские труды бесконечно малых существ. — Дело идет к концу. — Склеп для «корабля-хищника». — Вперед! — Подводная разведка. — Мина. — Путь свободен. — Пехота в деле. — Невидимые, но опасные противники. — Взрыв мины и его последствия. — Тот, кого уже не ждали.

Одновременно с возгласом лоцмана перед судном, метрах в десяти, пронесся какой-то предмет, до пассажиров долетел звук, напоминающий выдох кита или шорох проносившегося снаряда.

— Пора! — произнес рулевой.

В этот момент скала, находившаяся в трех или четырех кабельтовых, раскололась. Послышался глухой взрыв, в воду свалился огромный камень, на мгновение появилось белое шарообразное облачко.

— Похоже, — заявил Фрике, — пошел стальной дождь.

— Снаряд ударного действия довольно крупного калибра, — заметил матрос Бернар.

— Да, — подтвердил доктор, — предназначался нам.

— Какой черт забавляется, принимая нас за буй, по которому ведется учебный огонь?

— Но тут ведь не полигон.

— Нет. Правда, неподалеку могут быть пираты.

— Невозможно.

— Возможно.

Второй более прицельный выстрел снес опору бушприта.

— В конце концов, какого дьявола нас обстреливают? — прорычал взбешенный гамен.

— Судно по правому борту, — произнес лоцман, который, подобно Кожаному Чулку[404], говорил мало, а смеялся беззвучно.

— Ну вот, теперь мы превратились в дурачков!..

— Фрике, мальчик мой, говори только о себе, — заметил доктор. — Наша всем известная скромность не позволяет принять этот комплимент, скорее… лестный, чем заслуженный.

— Но если мы не вывесим хоть какой-то флаг, белый, желтый или зеленый, любой лоскут, нас так и будут угощать четырьмястами фунтами металла.

На верхушке грот-мачты взвился французский флаг. Это Фрике, обладавший, как говорят парижане, ловкостью обезьяны, поднял его. Не спускаясь вниз, гамен принялся тщательно осматривать горизонт.

Крупное судно удлиненной формы, явно потерпевшее серьезную аварию, медленно двигалось среди рифов. Из длинной и узкой трубы вырывался обволакивающий черный дым.

— «Эклер»! — заорал гамен. — Да это же «Эклер»! Он нас видит… может, узнает, когда прекратит огонь…

Не дав договорить, раздался новый выстрел. На этот раз — из американского карабина.

Юный парижанин свалился, а точнее, скатился по штагу на палубу с лицом, перепачканным кровью.

— Тысяча парижских чертей! Кого-то убивают! Очевидно, выстрел карабина послужил сигналом, ибо пятеро матросов экипажа, вооруженные до зубов, тут же кинулись на пассажиров.

У штурвала остался один рулевой.

— Пять на пять, — прокричал Андре громовым голосом. — Силы равны, мы победим.

Жандарм, несмотря на морскую болезнь, мгновенно вскочил на ноги и выхватил саблю из ножен. Он был бледен, как призрак, лишь нос храбреца сохранял все оттенки фиолетового цвета, словно в сливочный сырок сунули гребень индюка. Но разве дурнота способна устоять перед героическим порывом?

Гнев и воодушевление заставили желудок не бунтовать.

— Похоже, будет жарко, — пробормотал Барбантон, готовясь к бою.

Доктор, хорошо знакомый с оснащением судна, бросился на корму и схватил топор, которым в случае необходимости перерубается канат спасательного круга.

Один из негодяев выстрелил в Андре, но промахнулся, пуля попала в ванты. Стрелявший и Андре сцепились и покатились по палубе.

Матрос Бернар, единственный, кто мог справиться со штурвалом, решительно атаковал рулевого. Тот же, удерживая штурвал левой рукой, выхватил револьвер и открыл настоящий беглый огонь по отважному матросу, но безрезультатно.

Огромный англичанин с абордажной саблей в одной руке, с револьвером в другой только представлялся опасным противником. Но это впечатление было обманчивым, ибо от удара гамена он рухнул на спину, перевернулся и проехался носом по доскам палубы. Фрике цапнул револьвер англичанина, как кошка сосиску, встал в позицию и принялся выкрикивать:

— Как же так… зачем огорчать милых французов, которые, не торгуясь, оплатили фрахт за эту ореховую скорлупу… Ну, маленькие ягнятки мои, идите-ка сюда! Больно не будет! Будет весело!

Однако, что бы ни говорил Андре, до победы было еще далеко, пока приходилось говорить лишь о равенстве сил. К тому же не обошлось без ранений. Фрике, залитый кровью, словно рабочий боен в разгар труда, отделался царапиной. Пуля из ремингтона, задев мочку левого уха, вызвала обильное кровотечение, впрочем, не опасное.

Уста нападавших изрыгали площадные английские и немецкие ругательства, ибо они поначалу рассчитывали без труда справиться с французами, но достойный отпор сбил их с толку. Это были настоящие негодяи, отпетые мерзавцы, сообщники «морских разбойников».

Бернар боролся с рулевым. Выстрелы последнего, кое-как стрелявшего из револьвера, храбреца не остановили. Вообще, огнестрельное оружие слабо пригодно для сражений на судах малого тоннажа: бортовая и килевая качка мешают точности попадания.

— Чтоб тебя разорвало, треска тухлая! — прорычал Бернар, схватив мерзавца за горло.

Рулевой посинел и, высунув язык, осел мешком. Но тут один из заговорщиков пришел ему на выручку. Он схватил за ствол, как палицу, тяжелый карабин и занес над головой Бернара… Конец! Однако тут вмешался Барбантон. Если он не обладал морской походкой, то саблей владел мастерски. И рука у него была длинной… достаточно длинной.

Клинок сверкнул и со свистом разрубил руку бандита. Две кровавые струи, красные и пенящиеся, забили из культи, пульсируя в такт биению сердца. Приклад свалился на плечи Бернара, он вздрогнул, но не ослабил хватки.

— Молодец, жандарм! — воскликнул гамен.

Когда один из разбойников задел ножом плечо доктора, тот ударом топора пробил мерзавцу голову до самых глаз.

Андре и его противник в мертвой хватке, как два борца, катались по палубе. Из хриплых глоток вырывались глухие проклятия.

Жандарм и доктор, сделав свое дело, окинули взором происходящее и уяснили: ситуация не безнадежна.

— Ко мне! — крикнул Фрике.

Отважный юный парижанин отчаянно отбивался сразу от двоих. Во время схватки он беспорядочно расстрелял все патроны, так и не попав из револьвера в того, в кого целился.

Безоружный гамен прыгал то вправо, то влево, однако, загнанный в угол, безрассудно кинулся вперед. Тут подоспели доктор и жандарм.

— Сдавайтесь! — голосом провозгласил Барбантон, подкрепив приказ легким уколом в почку одного из разбойников.

Жандарм, человек добродушный и немного шутливый, вовсе не хотел убивать нападавшего, ведь главное — пресечь правонарушение и задержать виновных. Барбантон не отходил от этого правила и прибегал к оружию, лишь когда речь уже шла о законной самозащите: таковы правила.

Доктор не произнес ни слова, однако его топор поработал еще раз. Бандит, получивший страшный удар в правую часть головы, закачался и перевернулся, с болтающейся щекой, перерезанным ухом и жутко белеющими оскаленными зубами.

Человек, до которого дотронулся жандарм, обернулся, словно бык, ужаленный слепнем. Он, как и доктор, держал топор. Но в тот момент, когда негодяй развернулся на сто восемьдесят градусов, острый кончик сабли Барбантона уперся ему прямо в горло.

— Не двигаться! — скомандовал Барбантон. — Вы мой пленник.

Тот отпрянул, но очутился в руках Фрике, который в два счета поднял его над палубой и перебросил через спину. Жандарм кинулся связывать пленника.

Андре, бледный, полузадохнувшийся и едва пришедший в себя, поднялся и издал долгий победный клич, а его противник со всаженным по рукоятку ножом между четвертым и пятым ребром испускал дух.

Бернар уложил мощным ударом кулака своего антагониста, на три четверти придушенного, и отправил его за борт проводить время в обществе акул, чьи серебристые тела сверкали в кильватерной струе.

Противники доктора и Андре разделили ту же судьбу.

Раненые же нуждались в срочной медицинской помощи. Прекрасный медик, внезапно превратившийся в солдата, был более чем доволен обратному превращению в знахаря-чудотворца. Андре, совершенно пришедший в себя, взялся помогать доктору. А тот, не теряя ни минуты, вытащил из сумки необходимый инструментарий и приступил к своим обязанностям.

Времени терять было уже нельзя: один из пациентов, мертвенно-бледный, истекавший кровью, залитый потом, с прерывистым дыханием, мог умереть от слабости. Его спустили в межпалубное помещение и укрыли там одеялами.

Настал черед следующего. Его рана ужаснула даже доктора.

— Черт, какой удар…— пробормотал он, по всей видимости успев забыть, что это было делом его рук.

Андре не мог не улыбнуться.

— Черт!.. Черт!.. Фрактура[405] черепа…— продолжал монолог хирург. — Серьезное кровоизлияние из ушной полости, перманентная контрактура[406] лица. Этот человек пропал. Если бы не было чертовой фрактуры, наложил бы штук двенадцать швов и сделал ему презентабельную харю.

Двенадцать швов!.. Доктор произнес это с удовольствием. Судя по размерам раны, наложенные швы располагались бы на двух сантиметрах с небольшими промежутками.

— Паршивая фрактура! Ничего не поделаешь… черт побери! Ничего не поделаешь! Ладно, отнесем-ка детину в лазарет. И будь что будет. В конце концов, он сам виноват.

Барбантон, величественный, как сама власть, допрашивал пленного, совсем как военно-полевой суд.

Обвиняемый, по внешнему виду англичанин, возможно, понимал французский, но на все вопросы предпочитал молчать.

«Военно-полевой суд» невозмутимо продолжал работать, записывая в допросный лист, представлявший собой четвертушку бумаги, против каждого заданного вопроса слова: «Обвиняемый ничего не ответил».

Жандарм был абсолютно уверен в законности своих действий. Он никоим образом не боялся глупых обвинений, подобных тем, что были сформулированы против него судом в Кардуэле, за самовольный протокол по поводу «господ», собиравшихся полакомиться человечиной, ведь в этот раз преступление было совершено на французском судне, и Барбантон, председатель военно-полевого суда, его коллегия, судебный секретарь и стража в одном лице, обладал абсолютным правом действовать.

— Вы не желаете отвечать? Как вам угодно. Вас повесят.

Пленный рассмеялся.

— Повесят? Вы намереваетесь меня повесить!.. — произнес он на вполне сносном французском. — В данный момент вы сильнее, но уже пропали… Ведь вы ищете «морских разбойников», загадочных моряков с «корабля-хищника»? «Корабль-хищник» невидим! «Морские разбойники» не умирают! Вы считаете и Магистра, и его приближенных чуть ли не дурачками. Это взятое вами суденышко принадлежит им; а мы — их сообщники. Вы победили? Простая случайность. Ваш крейсер нашел атолл, всего-то? Но ни один человек не попадет туда живым, проходы известны только нам. Кстати, атолл уже недалеко. Не пройдет и двух часов, как вы увидите кокосовые пальмы.

— А вот и «Эклер» идет на всех парах!

Это действительно был «Эклер». Умело ведомое Бернаром суденышко подошло к крейсеру, где наших друзей, которых в очередной раз сочли погибшими, ожидал, не стоит говорить, какой прием.

Капитан де Вальпре шел к намеченной цели. Он хотел захватить бандитов врасплох. Когда же пушечные выстрелы выдали его присутствие, тактические хитрости перестали быть необходимыми.

Показался атолл. Настала ночь. Электрический марсовый прожектор осветил яркими лучами риф. На него тотчас же были направлены морские бинокли. Решили на рассвете произвести рекогносцировку[407].

Слово «атолл» уже появлялось в третьей части нашего повествования. Чтобы уяснить всю важность происходившего и осознать весь драматизм разворачивавшихся событий, требуется небольшое отступление.

«Атоллами» называются острова, образованные кораллами. Чаще всего они имеют форму круга, повторяющую очертания кратеров подводных вулканов. Как говорит знаменитый Дарвин в своей книге «Путешествие натуралиста», нет более потрясающего зрелища, чем коралловый барьер, о который разбиваются пенистые волны.

Высокая волна, порождаемая слабым, но постоянным воздействием пассатов[408], стабильно дующих в одном направлении на значительном пространстве, в свою очередь, рождает новую волну, мощную, подобно тем, что возникают во время бурь в штормовых районах. Эти волны постоянно атакуют риф и никогда не прекращают свой бег.

Глядя на них, приходишь к выводу: любой остров, будь то из порфира, гранита или кварца, обязательно поддастся такому напору. Однако мельчайшие коралловые островки выдерживают натиск и одерживают победу. Почему? Да потому, что пенящиеся волны не столько разрушают колонии полипов, сколько кормят их, углекислая известь, содержащаяся в водах океана, — основной элемент питания этих удивительных зоофитов.

И пусть буря разбивает их на тысячи кусочков, это уже не важно. Что значит этот приходящий разрушитель в сравнении с великим множеством архитекторов, трудящихся днем и ночью в течение многих лет, в течение столетий!

Да разве не чудо, что мягкое, бесформенное тело полипа, согласно законам жизни, способно выдерживать гигантское механическое воздействие океанских волн, воздействие, которому творения рук человеческих и неодушевленные создания природы не могут с успехом противостоять!

Наконец! Вещь куда более невероятная! Читатель вряд ли поверит, что несокрушимый риф растет только с наружной стороны, все время находящейся под ударом волн.

Заметим в скобках, что один из лучше всего изученных Коралловых рифов находится в атолле Килинга, куда, среди прочих, приезжали капитан Росс[409] и Дарвин[410].

Вот на подобном островке «морские разбойники» и устроили свою штаб-квартиру.

Остров был очень маленьким и представлял собой геометрически точный круг. Уже было сказано, что коралловый риф разделял проход, позволявший судну войти в лагуну, игравшую роль порта посреди открытого моря.

Кольцо, поросшее кокосовыми пальмами, имело не более сорока метров в ширину и двух метров в высоту. Пещеры, безусловно, были устроены пиратами основательно и отвечали своему назначению пристанища авантюристов.

Защищенная минами, цитадель казалась неприступной. Да и кому могло прийти в голову, что этот островок, затерянный в безбрежном океане, удаленный от проторенных морских путей, не отмеченный ни на одной карте, может служить убежищем для людей.

Нельзя было терять времени. Возник мгновенный план: произвести рекогносцировку атолла, подойти как можно ближе, высадиться и отыскать вход в таинственное убежище.

Дело предстояло нелегкое. Конечно, пираты сосредоточили здесь все свои наступательные и оборонительные средства. Но трудности такого рода ни на мгновение не остановили бывалого морского офицера, с честью выходившего из множества переделок.

Итак, пора! Решившись атаковать, «Эклер» встал в двух тысячах метров от рифа, орудия правого борта зарядили — одно картечью, другое снарядом.

Паровой катер с тридцатью меткими стрелками медленно направился к атоллу, чтобы осмотреть внешнюю стенку. Люки катера, глядящие на коралловую стенку, были уплотнены скатанными гамаками, а у каждой амбразуры стоял человек, вооруженный винтовкой системы «Гра». В центре кораллового бассейна расположился не кто иной, как «корабль-хищник» со снятыми мачтами, укрытый огромным черным покрывалом, словно похоронным крепом.

Круговой обход острова длился окола часа. Никаких признаков жизни, только гигантские крабы, чистившие могучими клешнями упавшие кокосовые орехи, шуршали в траве острова.

— Ну, ладно, — произнес наконец де Вальпре, как человек, принявший окончательное решение, — от сильной болезни сильное средство. Сначала попробую вывести судно из спячки! Настоящей или притворной. Для этого поприветствую его снарядом или картечью.

Капитан отдал приказ произвести наводку одного из орудий на черную стену, поднимавшуюся метра на два.

Тут экипаж стал свидетелем весьма необычного явления: корабль словно почуял угрозу и тотчас же ожил. Нос и корма быстро завибрировали. Задрожал киль, и через десять секунд хищник погрузился в воду, а на его месте образовалось что-то вроде воронки. Затем поверхность воды мало-помалу стала выравниваться.

Наш старый знакомый Пьер Легаль, потрясенный увиденным, на мгновение окаменел у орудия, а на лице у него застыло выражение, которое бывает, когда на глазах у охотника дичь, находящаяся уже на мушке, растворяется в воздухе.

— Черти морские! — прорычал главный канонир. — Видел я за свою жизнь множество невероятных вещей, но такого — никогда!

Бесстрашные матросы оказались обескуражены столь сверхъестественным исчезновением.

Катер после завершения рекогносцировки вышел во второй раз. Командир отдал приказ валить деревья, возводить укрепленную полосу и занять позиции.

Вскоре катер подошел к берегу, и один матрос собрался выскочить на берег. Стоило его голове и плечам показаться из-под защищавшего гамака, как раздался выстрел из карабина. От земли, казалось, поднялся легкий дымок; матрос с пробитой головой свалился на месте. Тут вскочил второй, за ним третий, одновременно прогрохотали два выстрела. Пули поразили цель с потрясающей точностью.

На красную от крови палубу легли три трупа. Но был приказ высаживаться на землю. Несмотря на смертельную опасность, приказ необходимо было выполнять. Командующий этими храбрецами младший лейтенант, молоденький, совсем еще ребенок, выхватил саблю и воскликнул:

— Вперед!

Железная рука легла ему на плечо и дернула вниз.

— Нет, командир, без вас!

— Молчать, когда я отдаю команду!

В этот миг пролетела со свистом пуля, оказавшаяся в том самом месте, где была голова офицера до того, как его остановил матрос.

— Спасибо, Ивон. Пойдешь под арест, когда вернемся на «Эклер».

— Да, командир, если не сломаю шею. Младший лейтенант снова отдал приказ «Вперед!» и тут заметил поданный крейсером сигнал о возвращении. Пришлось подчиниться.

Казненный оказался прав. Атолл обитаем и действительно служил бандитам убежищем. Атаковать негодяев обычными средствами нельзя было и думать. Как же добраться до противника, прячущегося в пустотах рифа и защищенного крепостью, стены которой — безмерные глубины Тихого океана?

Командир «Эклера» задумался. Поскольку уйти было абсолютно невозможно, «корабль-фантом» предпочел погрузиться на глубину более сорока саженей, а месье де Вальпре решил дожидаться ночи.

Катеру повезло — ему удалось подойти к острову и не подорваться на мине. А дождавшись темноты, можно было бы высадиться на атолл, закрепиться на берегу и атаковать.