Это было ободряющее зрелище, хотя и длилось оно всего минуту. Як рвался к югу, и по звуку мотора, по рывкам стрелок на приборах было ясно, что он вновь и вновь прибавляет скорость.
      Ветер немного утих, тучи ушли выше Як тоже постепенно набирал высоту. Еще какой-то пароход светлым пятнышком мелькнул внизу. Небо становилось все яснее. Вскоре прояснилось и море.
      И вдруг где-то далеко-далеко ветер на минуту, как сабля, рассек многоэтажные слои туч. Из разрыва навстречу самолету хлынул золотой сноп косых солнечных лучей.
      И в его свете на горизонте ясно обозначилась белая черточка.
      — Африка! — довольно торжественно объявил Як. И сердито добавил: — Сильно опаздываем. По плану мы должны были быть уже на двадцатой параллели. Нехорошо. Но нечего греха таить: такой грозы я еще не видывал. Вы знаете, что вначале нам пришлось весьма туго?
      Ребята промолчали. Як тихонько засмеялся.
      — Иногда оно и лучше — не знать.
      — А когда мы долетим до двадцатой параллели? — спросил Горошек.
      Як на минуту задумался, потом ответил не слишком уверенным тоном:
      — Через час… Может быть, через полтора.
      — Почему это «может быть»? — возмутилась Ика.
      — Ох, как строго! Жаловаться будешь? — с грустным юмором спросил Як. — Не забывайте, уважаемые пассажиры, — добавил он через некоторое время, — что перед нами еще одна зона урагана.
      Ребята смущенно переглянулись.
      — Понятно, — сказала Ика. — Извините, пожалуйста.
      — Пустяки, дорогая моя, — смягчился Як. — Все в порядке. А сейчас попрошу минуточку помолчать — нам надо послушать, что говорят о той части света, в которую мы летим.
      — Где говорят? — спросил Горошек.
      — В воздухе… В эфире, — засмеялся Як. И он объяснил: — Я хочу послушать, что африканские метеорологические станции сообщают разным путешественникам, вроде нас с вами.
      Ребята послушно замолчали. Горошек даже покраснел, поняв, что задал глупый вопрос. Но Ика, у которой тоже было кое-что на совести, не воспользовалась своим временным перевесом. Тем более, что в наушниках уже зашумело, затрещало и захлопало, совершенно как в обычном, не совсем исправном радиоприемнике. А из этих шумов и тресков начали прорезаться какие-то иностранные слова английские, итальянские, французские. Люди о чем-то друг друга предупреждали. Кто-то упорно спрашивал: «Дуглас» — one, two, five? «Дуглас» — one, two, five? Потом он замолчал. Другие голоса то умолкали, то возвращались снова. 
      Голос Яка заметно повеселел.
      — Вторая полоса урагана перемещается на восток. Уходит с нашей дороги. Разве только одним крылышком о нее зацепимся.
      Горошек хотел что-то сообщить Ике, но не решился нарушить тишину, так как Як продолжал слушать сообщения метеостанций. Он достал блокнот, перо и написал на бумажке то, что хотел сказать Ике.
      Она прочла, кивнула головой.
      На листке было написано только два слова: «Они ждут».
      И вот море скрылось из виду. Да, они летели уже над африканским материком в хмуром свете утра, под пологом тяжелых туч.
      — Тысяча шестьсот метров, — сказал Як. — Высота тысяча шестьсот метров.
      Так вот, значит, какая она, Африка! Ике и Горошку казалось, что она должна быть совершенно не похожа на все, что они до сих пор в жизни видели. Так словно бы получалось и по рассказам Капитана, по тем картинам, которые он им показывал…
      Но внизу были зеленые, ласковые холмы, словно они летели над привычными пейзажами Европы. Край казался почти безлюдным — раз только мелькнули вдалеке белые стены какого-то маленького городка и на однообразном фоне земли обозначился, как нарисованный, абрис шоссе, бежавшего широкой дугой. Его пересекала прямая железнодорожной линии. И деревья, даже если это были пальмы, сверху казались самыми обычными деревьями; так же обычно выглядел и кустарник.
      И все-таки это была Африка. Зелень вскоре начала сереть, редеть. Широкие, словно морские заливы, все чаще вторгались в зелень большие проплешины желто-бурого цвета. Чернели каменные гряды, как острова; зелени становилось все меньше и меньше, и наконец в южной стороне широко разлилось песчаное море — Сахара.
      Як снова несколько снизился. Сперва до тысячи двухсот, потом до восьмисот метров. Теперь уже ребята при смене давления автоматически начинали зевать, и даже не смеялись при виде своих комичных гримас. С каждой секундой приближалась к ним цель: те, кто ждет. Те, о которых известно только то, что они где-то к югозападу от селения Ят ждут и все не могут дождаться голоса, который возвестит им, что помощь пришла.
      Ждут… Но как? Ведь вынужденные посадки бывают разные. В песчаную бурю вынужденная посадка может означать аварию, взрыв бензобаков, словом — катастрофу…
      Живы ли эти люди? Здоровы ли они? Может быть, уже произошло нечто… непоправимое?
      Ведь, кроме сигнала о помощи, радиопередатчик «Дугласа» ничего больше не сумел сообщить. В каком же состоянии найдут они «тех, кто ждет»?
      А главное: что должны делать они сами, двое очень, очень юных и далеко не уверенных в своих силах спасителей?
      Казалось, что от них требуется совсем немногое… Просто сбросить записку над тем местом, которое укажет им Як. Ну что ж, известно, что при всех своих блестящих качествах даже самый умный самолет записок писать не может. Значит, они действительно могут пригодиться. Но ведь, по сути дела, какая это скромная и маленькая роль… Когда искали Яцека, им надо было самим действовать, самим соображать, даже самим рисковать. А тут, в сущности, все за них уже сделано, все рассчитано и проверено… Зачем же они нужны?
      Вот почему как Ика, так и Горошек впали в задумчивость. И даже старались не глядеть друг другу в глаза. С одной стороны, росла тревога: нуждаются ли еще в помощи те, на помощь кому они летят. С другой же стороны, все сильнее грызла мысль о собственной ненужности и беспомощности…
      Вскоре Як прервал их размышления.
      — Ого! — сказал он. — Вот это да! Нас приглашают поплясать!
      — Кто? — не подумав, спросила Ика.
      — А вы посмотрите вперед.
      Посмотрели.
      К ним приближалась темная, от земли до самых туч стена. Мотор Яка взревел изо всех сил. Самолет начал почти вертикально подниматься вверх. Слышно было, как он тяжко дышит, как убыстряется ритм мотора, как скрипят от напряжения крылья и рули.
      Земля вдруг сделала рывок, убежала вниз. Они снова оказались в облаках, уходили туда все глубже и глубже. Ребята догадывались: Як хочет начать битву с бурей, имея максимальный запас высоты и скорости.
      И началось! Як потом объяснил, что все продолжалось менее десяти минут. Но ребятам казалось, что эти десять минут растянулись не меньше чем на сто лет. Превратились в вечность. Хотя все было внезапно: внезапно на них обрушилась ночь и налетела непроглядная тьма; внезапно они ощутили, что эта тьма — тысячи, миллионы всепроникающих, мелких, как пыль, колючих, как иголки, песчинок! Стало трудно дышать. Ребята чувствовали каждым своим нервом, что идет борьба не на жизнь, а на смерть.
      Да, началась такая безумная пляска, по сравнению с которой первая буря показалась им невинной забавой! Мотор Яка ревел, как разгневанный лев. На каждый удар бури самолет отвечал ударами винта. С мощью ветра спорила мощь его крыльев. Но песок был коварен. Вот мотор хрипло закашлялся. Снова. И смолк. Нескончаемо долгие секунды казалось, что он уже не отдышится…
      Вот тут ребята и взяли друг друга за руки. Они чувствовали, что опускаются, что самолет падает, как раненная, побежденная птица. Крылья Яка жалобно стонали. Но он не сдавался. С неутомимым упорством резал воздух, поднимаясь ввысь, снижался — и снова пробовал набрать высоту.
      Да, эти десять минут длились бесконечно. Целую вечность!
      И в конце концов Яку удалось снова вернуть ровный ритм своему мотору. Спустя еще минуту темнота разорвалась так внезапно, словно кто-то перед ними молниеносным ударом сабли рассек черную завесу.
 
 
      — Ура! — крикнул Як. — Ура!!!
      И стало так, словно они выплыли на спокойную, тихую воду. Попросту не хотелось верить, что всего минуту назад они переживали все то, что пережили.
      Но эта пляска смерти завершилась на высоте всего лишь нескольких десятков метров от земли…
      Потому-то, пролетев еще несколько минут, Як сам сказал:
      — Ну и ну! Еще немного… Еще чуточку… И от нас даже и звания бы не осталось. У-у-уф! — вздохнул он с облегчением. Никогда не думал, что придется мне плясать такой сумасшедший гопак!
      Сказал он это удивительно комичным тоном. Ребята не могли не улыбнуться. И только тут Ика отпустила руку Горошка и с изумлением посмотрела на следы, которые ее пальцы оставили на его кисти.
      Она хотела извиниться, что-то сказать, но Горошек сам махнул рукой и вдруг неловко погладил ее по плечу.
      — Ну как считаешь? — живем? — спросил он.
      — Живем! — сказала она с улыбкой. Светлой-светлой. Ведь и вокруг было уже светло…
      И наконец они снова увидели солнце — солнце над волнистым, неподвижным морем пустынных дюн.
      — Да здравствует солнце! — крикнул Як. — А ну-ка хором: Да здравствует солнце!
      Все трое со смехом дружно провозгласили: «Да здравству-ет солн-це!»
 
      А ЕЩЕ МИНУТ ЧЕРЕЗ ПЯТНАДЦАТЬ — двадцать Як медленно, плавно накренился на правое крыло. И солнце, находившееся от них слева, на востоке, начало уходить назад, скрылось из виду. Тут Горошек встрепенулся, как охотничий пес, почуявший лису. Да, они летели спиной к солнцу — летели на запад.
      — Внимание! Внимание! — сказал Як. — Шесть часов тридцать минут. Выходим на двадцатую параллель. Высота сто пятьдесят метров. Гм… Гм… Интересно, где во мне нет проклятого песка? Охо-хо! Боюсь, им тоже пришлось ею наглотаться…
      — Им? — спросила Ика.
      Як не отвечал. Теперь он летел не спеша, описывая широкие полукруги.
      Ика, не дождавшись ответа, поглядела на Горошка. Но Горошек не отрывал взгляда от открывающегося перед ним пустынного простора.
      — Горошек, — спросила она, — они… они еще живы?
      Он даже не посмотрел на нее. Сказал только равнодушным, холодным тоном:
      — Чем болтать, лучше смотри как следует.
      Конечно, в другой обстановке он бы за это от нее получил! Она бы ему выдала! Но сейчас действительно было не время ссориться.
      От их внимания, от их наблюдательности зависело слишком многое!
      Як снова включил приемник. Видимо, хотел послушать, что слышно в эфире о «Дугласе». Но, кроме треска дальних электрических разрядов и приглушенного шума, ничего не было слышно. Ни голосов, ни морзянки…
      — Та-а-к, — сказал Як. — Тишина в эфире. Ждут сообщений с «Дугласа». Потом добавил:
      — Очередное сообщение: через четверть часа подойдем к району вероятного приземления «Дугласа» номер сто двадцать пять Объединения Африканских Авиалиний. Проходим меридиан селения Ят, расположенного в ста двадцати километрах к северу от двадцатой параллели, над которой мы находимся. Наша скорость: двести восемьдесят километров. Высота сто пятьдесят метров. Внимание! Внимание! Приказываю как можно тщательнее наблюдать за местностью. Экипажу соблюдать тишину. Это уже не директива, а приказ! Я кончил.
      — Есть! — сказал Горошек.
      — Есть! — повторила Ика.
 
      В ВОЗДУХЕ ОСТАВАЛСЯ ЕЩЕ СЛЕД ПРОМЧАВШЕЙСЯ БУРИ — прозрачный, розоватый пылевой туман. Его разгонял, прижимая к земле, южный ветер. Свет восходящего солнца становился все чище, все ярче. Лучи его в этот час падали еще совсем косо. Тем отчетливей рисовалась перед глазами пассажиров Яка рельефная карта пустыни: серо-желтый, волнистый, чуть окрашенный розоватым туманом простор.
      Мотор Яка мощно ревел, нарушая тишину пустыни, но ребята порой переставали его слышать. Они могли только видеть.
      С бесконечной цепи дюн к ним плыла безмерная, неподвижная тишина. Тишина, неподвижность, молчание… Словно какой-то всемогущий владыка остановил бег тысяч морских волн и превратил их в сверкающий песок.
      Единственной приметой жизни в этом мертвом мире была маленькая тень самолета, бежавшая по дюнам. И, видя ее одинокий бег, можно было понять, каким о одиноким может стать человек перед лицом молчания и неподвижности песков.
      Наклонившись вперед, ребята всматривались в просторы пустыни так упорно, что глаза от напряжения то и дело наливались слезами. Песок проникал в каждую щель, забирался под одежду, сушил горло, лез в глаза. Поднималась жара. Первые капли пота уже стекали по вискам.
      Но они обо всем этим попросту не думали. Не замечали ничего. С того момента, когда Як приказал экипажу соблюдать тишину, прошло пятнадцать минут. Значит, они уже где-то поблизости от того места, откуда двадцать часов тому назад был послан в мир сигнал SOS сигнал, который привел их сюда. Сигнал, который возложил всю огромную тяжесть ответственности за жизнь семидесяти восьми на их детские плечи…
      Як летел змейкой, описывая плавные дуги, чтобы в их поле зрения попал каждый кусочек широкой — в добрых два десятка километров — полосы пустыни. Летел все медленнее, снижаясь над каждым пятном тени, старательно облетая все крупные холмы. От напряженною взгляда ребят не могло ускользнуть ни одно пятнышко на однообразном буром фоне. Даже силуэт одного человека.
      Время шло. Уплывали назад километр за километром. Стрелка альтиметра упала ниже цифры восемьдесят, скорость снизилась до ста шестидесяти километров в час. Як кружил над дюнами, покачиваясь с крыла на крыло, как голодная чайка над спокойной поверхностью моря.
      — Тринадцать градусов восточной долготы, — сказал Як.
      Значит, где-то совсем рядом находится предполагаемое место вынужденной посадки. Перед глазами ребят от напряжения начали мелькать темные пятна.
      Самолет еще больше снизился. В эту минуту Ика и Горошек почти осязаемо почувствовали разумность, точность и правильность действий машины. Видно, Як понимал все их мысли, тревоги и надежды. Да, это была поистине умная, послушная человеку машина, машина-друг!
      — Тринадцать градусов пятьдесят минут, — сказал Як.
      Время текло все медленнее. Теперь Як облетал каждый участок местности не по одному, а по два раза. Ничто не могло ускользнуть от внимания ребят. Они заметили бы даже потерянный носовой платочек!
      Но перед ними была все та же картина. Они пролетели уже больше ста километров. А могло показаться, что еще не тронулись с места. Все те же иссера-желтые с кристаллическим отблеском дюны, похожие друг на друга, как близнецы, — одна за другой, одна за другой, цепь за цепью до самого горизонта, трепетавшего в солнечном мареве…
      Як по-прежнему сообщал данные голосом деловитым и спокойным. Но чувствовалось, что и он все больше тревожится. Секторы облета увеличились. В ритме мотора зазвучали какие-то более высокие, нервные ноты.
      Они долетели до двадцатого градуса долготы.
      — Прошу слова, — сказал Горошек.
      — Слушаю, — нехотя откликнулся Як.
      Горошек был очень бледен, по лицу его тек пот. Губы пересохли, потрескались.
      — Я считаю, что надо учитывать все возможности, — сказал он хриплым голосом. — Есть возможность, что самум мог занести песком «Дуглас» вместе с людьми?
      После длинной паузы Як ответил:
      — Есть. Потом добавил:
      — Одиннадцать градусов пятьдесят пять минут.
      — Прошу слова, — повторил Горошек.
      — Слушаю, — отозвался Як.
      — Я за то, чтобы продолжить поиски до десятого градуса, — не поворачивая головы, сказал Горошек.
      — Я получил задание ограничиться поисками в районе между четырнадцатым и одиннадцатым градусами, — сказал Як. — Самолет могло засыпать песком только в случае тяжелой катастрофы. Если бы люди не могли его откопать… Вероятность такого случая — один к десяти. Но я согласен…
      Горошек нетерпеливо затряс головой. Он хотел сказать, что один к десяти — это очень много, но боялся, что голос его выдаст… Вдобавок перед глазами его то и дело мелькало какое-то темное пятно. Протер глаза… Сам себе не веря, тряхнул головой и вдруг… вдруг, задохнувшись, наклонился вперед, вытянул руку.
      — Там! — кричала Ика. — Там! Там!
      Это было не пятно. Не иллюзия, не обман измученного зрения. Нет, к счастью, не иллюзия!
      — Он! — кричали оба, смеясь и плача, не стыдясь ни друг друга, ни Яка. — Вот он! Там!
      Моторы Яка вдруг взревели, и он сделал такой рывок, что пятно за какие-нибудь несколько секунд выросло в огромный четырехмоторный самолет, зарывшийся правым крылом в песок дюны. И на звук моторов Яка из дверей самолета начали выскакивать маленькие человеческие фигурки, размахивая руками, приветственно подымая вверх платки, подпрыгивая от радости.
      Фигурки росли на глазах. Як на высоте пятидесяти метров совершал круг за кругом, как бы давая понять, что не собирается приземляться. Люди были разные: мужчины, женщины, молодые, старые, белые, желтые, четверо черных. Один из мужчин — вероятно, кто-то из экипажа (он был в форме летчика) — вскочил на крыло и, размахивая руками, что-то сигнализировал. Горошек самозабвенно считал человеческие фигурки:
      — Пятьдесят пять… шесть… девять… шестьдесят… Закончив крикнул: — Семьдесят шесть! А где же…
      — Не мешать! — резко бросил Як. — Дайте принять сообщение. Ребята притихли.
      Як продолжал кружиться над лежавшим среди песков «Дугласом». Наконец, когда мужчина в форме кончил передавать сигналы, несколько раз покачал крыльями. Видимо, сам ответил каким-то сигналом. И внезапно сделав вираж, полетел на северо-запад. Самолет снова стал маленьким темным пятном на просторах пустыни.
      — Внимание! — сказал Як. — Записать координаты. Двадцать градусов восемь секунд северной широты… Одиннадцать градусов сорок восемь минут двадцать шесть секунд восточной долготы. Горошек, наклонившись над блокнотом, записывал. Потом сказал:
      — Повторяю: двадцать градусов восемь секунд северной широты, одиннадцать градусов сорок восемь минут двадцать шесть секунд восточной долготы.
      — Отлично, — сказал Як. — А теперь, мои дорогие, я должен вас проинформировать. Посадка прошла относительно удачно. Все здоровы, не считая мелких царапин и ушибов. Есть даже известный запас еды и питья. Словом, в сущности, можем за них не волноваться. Достаточно сбросить записку с координатами самолета в Яте. Да, за них мы можем быть спокойны…
      — Что значит «за них»? — крикнула Ика.
      — Дело в том, — ответил Як, что вчера вечером два члена экипажа, пилоты, отправились за помощью. В Ят.
      — Ах, вот почему… — начал Горошек.
      — Да, — подтвердил Як. — Поэтому ты насчитал только семьдесят шесть человек. Эти двое… вчера днем пошли в направлении Ята.
      — Да ведь ночью был самум! — закричала Ика.
      — Так точно.
      И тут голос Яка снова стал суровым.
      — Поэтому приказываю: экипажу сохранить тишину. Необходимо величайшее внимание. Теперь у нас нет уже никаких данных. У пилотов имелись компасы и карты, значит, можно надеяться, что они идут в правильном направлении. Но надо быть готовым к любым неожиданностям. Был самум. Повторяю приказ: экипажу сохранять тишину и наблюдать трассу.
      — Есть! — отвечали ребята.
      И вот вновь под ними по молчаливым, мертвым дюнам поплыла — на этот раз на северо-запад — маленькая черная тень самолета. Она опускалась и поднималась, описывала широкие круги, неустанно, терпеливо разыскивая тех двоих, кто не колеблясь пошел в пустыню, чтобы спасти жизнь остальным.
      Тень кружила, поворачивала, описывала круги. Искала следы.
      Но поверхность дюн была такая гладкая, словно там никогда не ступала нога человека. А ведь самолет шел над той самой трассой, по которой те двое должны были проходить.
      Да. Все так. Но только ночью был самум.
      Боб Феррис и Жан Габль, пилоты «Дугласа», покинули свой самолет и направились в сторону Ята в полдень накануне.
      Когда «Дуглас» приземлился среди пустыни и через несколько часов стало ясно, что положение скверное, Боб и Жан раздумывали недолго. Не дольше, чем нужно, чтобы вместе выкурить одну папиросу.
      Потом Боб сказал:
      — До Ята около ста километров.
      — Никогда еще не бывал в Яте! — засмеялся Жан!
      — Стоит побывать, — буркнул Боб.
      Тогда Жан встал, бросил окурок и сказал:
      — Ну, так пошли.
      Потом они подошли к командиру экипажа и повторили ему все это. Жан добавил еще, что помощи божьей ждать не стоит и лучше попробовать, нельзя ли все уладить своими силами.
      — Воды у нас мало, — сказал командир.
      Они покачали головами в знак согласия. Ведь как раз Боб первым заметил, что во время посадки лопнул бак и воды осталось в нем маловато.
      — Получите трехдневную порцию, — сказал командир.
      — Прогулка как раз на три дня, — засмеялся Жан.
      Командир, однако, не улыбнулся. Он был серьезен. И сказал им очень серьезно, что этого от них и ждал, но не хотел приказывать, потому что риск слишком велик. Пешеходу в пустыне даже самый лучший компас и карта мало помогают.
      — Если они ошибутся хотя бы на несколько километров, то… он не окончил.
      — А я не собираюсь ошибаться! — весело возразил Жан.
      Только перед тем, как тронуться, в путь, оба — Боб и Жан попросили, чтобы «в случае чего» сообщили семьям. Боб попросил переслать его парадный мундир десятилетнему сынишке. А Жан попросил все отправить жене.
      — Только ожерелье дочке. Ей восемь лет, — сказал Жан и улыбнулся.
      И они отправились.
      Все весело прощались с уходившими, приветственно махали им вслед. Все улыбались. Но, когда силуэты Боба и Жана исчезли за первой дюной, одна из женщин вдруг заплакала.
      Сначала Жан пробовал заговорить с Бобом, даже напевать. Но Боб оборвал его:
      — Перестань дурачиться! Это не прогулка. Не надо зря тратить силы!
      И Жан замолчал.
      Действительно, это была не прогулка.
      Три дня, чтобы добраться до Ята… Словно бы немало. Но когда солнце жжет, как расплавленный металл, когда ноги по щиколотку вязнут в мелком песке, когда на сотню километров вокруг простирается пустыня и только пустыня, тогда три дня и запас воды на три дня — это очень, очень мало…
      Шли молча, размеренным, неспешным шагом. Время от времени менялись местами, как лыжники, идущие по снежной целине. То один прокладывал след, то другой.
      Это мало помогало. Все тело было липким от пота, губы сохли и трескались, язык деревенел.
      Прошел час, второй, солнце уже скатилось к горизонту. Поднявшись на высокую дюну, пилоты разом остановились как вкопанные и вскрикнули.
      Слева, на западе, они увидели огромный бело-зеленый город. Башни минаретов, пальмы, белые, террасами спускающиеся с холма улицы, белые дома со сводчатыми крышами. Как близко был этот город! Он словно дразнил их! Казалось, оттуда доносится людской говор, уличный шум, дыхание жизни.
      Летчики переглянулись. Боб сплюнул, криво усмехнувшись. Жан стиснул зубы.
      — Мираж, — сказал Боб.
      — В сущности, это подлость, — сказал Жан. Боб пожал плечами.
      — К кому у тебя, собственно, претензии?
      — Ни к кому.
      — Тогда в чем дело? Фата моргана — это фата моргана. И точка.
      — Боб, а это наверняка мираж?
      — Наверняка. В этих краях можно увидеть сорок озер, двадцать городов, четыре оазиса… И все это будет только иллюзия.
      — Ну, разве не подлость?
      — Подлость. Но с законами природы я спорить не буду. Надо беречь здоровье. Пошли?
      — Пошли.
      Двинулись дальше. Боб смотрел вперед. А Жан все же то и дело косился в сторону чудесного города.
      Да, это шуточки солнца. Его лучи преломляются в воздухе и переносят изображение за сотни километров. Мираж. Лишняя жестокость пустыни. Ложь, которая будит надежду, чтобы безжалостно ее развеять. Развеять навсегда.
      И сейчас это была только иллюзия, мираж. Не прошло и четверти часа, как город побледнел, заколебался и рассеялся — рассеялся, как дым. Исчезли зеленые пальмы, растаяли белые стены. И вскоре осталась только серая, желтоватая пустыня. Безжалостное, мертвое море песка.
      Когда город исчез окончательно, Боб поглядел на часы.
      — Через час солнце зайдет, — сказал он. — После захода солнца — получасовой привал. Потом пойдем без остановки до рассвета.
      Жан хотел засвистев песенку «Я люблю Париж», но пересохшие губы не повиновались.
      Он подменил Боба — стал прокладывать след.
      В Сахаре нет сумерек, нет плавного перехода от дня к ночи. Ночь наступает внезапно. Почти без предупреждения.
      Быстро холодало. Идти стало легче. Впереди шел Жан, останавливаясь через каждые полчаса, чтобы проверить направление по компасу, сориентироваться по карте.
      Шли молча. Только когда показалась луна, Жан приветствовал ее радостным возгласом:
      — Привет, старушка!
      Луна молчала. Зато Боб спросил голосом, в котором не было ни тени радости:
      — Почему она в тумане?
      Жан не отвечал. Улыбка сошла с его лица.
      — Случалось тебе раньше видеть такую луну над Сахарой? — снова спросил Боб.
      — Да, — сказал Жан.
      — Когда?
      Жан ничего не ответил. Да Боб и сам знал ответ не хуже, чем Жан. И действительно, он сам ответил на свой вопрос:
      — Я видал. Перед самумом.
      — Не скули, — проворчал Жан. — Будем волноваться, когда нас прижмет.
      К полуночи ветер начал крепчать. Он дул еще не настолько сильно, чтобы поднять песок. Но уже было понятно, чего ждать. Мгла вокруг луны все густела, свет ее меркнул.
      — Что же будет? — не выдержал Жан.
      Боб остановился.
      — Слушай, старик, — сказал он. — Может быть, найдем какуюнибудь скалу, под которой можно будет укрыться.
      — Может быть. А если нет?
      Боб покачал головой и в первый раз улыбнулся.
      — Тогда, — сказал он, — все будет зависеть от того, сколько это протянется. Четыре часа или четыре дня. В первом случае уж как-нибудь не дадим себя засыпать.
      — Уж как-нибудь не дадим.
      — Вот именно. Самое главное — не дать себя засыпать.
      — Ладно, — сказал Жан.
      Снова тронулись в путь.
      Только через несколько минут Жан снова затворил:
      — Эй, Боб!
      — Что?
      — А что будет, если протянется четыре дня? Боб негромко фыркнул.
      — С этим вопросом обратись к святому Николаю.
      — Дурацкие шутки.
      — Дурацкий вопрос, — рассердился Боб. — Сам знаешь, что если самум затянется хотя бы на сутки, от нас останутся одни фотографии.
      Жан замолчал. Но через минуту он усмехнулся.
      — В чем дело? — спросил Боб.
      — В таком случае, — объяснил Жан, — мне будет лучше, чем тебе.
      — Почему?
      — Потому что я фотогеничнее тебя!
      — Много о себе воображаешь, — буркнул Боб.
      В два часа ночи остановились на отдых. Оба очень устали. Уже восемь часов почти без остановки брели по пустыне, увязая в песке… Все мускулы болели, горло запеклось…
      — Знаешь что, Боб, — сказал Жан, когда они остановились. Конечно, как говорится, будь что будет, мне только их жалко.
      Боб пожал плечами.
      — А мне их, и себя, и тебя. Отсюда один вывод…
      — Какой?
      — Мы должны спастись сами, чтобы спасти их. Ясно?
      — Вроде ясно. Было бы еще яснее, если бы не чертова мгла. Погляди на луну.
      Поглядели на небо. Диск краснел, словно озаренный отсветом далекого пожара.
      — Ну, старик, — сказал Боб, — держись! Скоро начнется. — И двинулся вперед.
      — Эй! — возмутился Жан. — Мы же собирались отдохнуть.
      Боб даже не повернул головы.
      — Может, нам попадется какой-нибудь камень, скала, что-нибудь, за чем можно будет укрыться, — сказал он.
      — Ты надеешься? — недоверчиво улыбнулся Жан, плетясь за другом. — Я не надеюсь. Мне сейчас кажется, что во всем мире нет ничего, кроме песка.
      Боб махнул рукой.
      — Надо попытаться. Посмотрим, что за той дюной.
      Но «за той дюной» снова был песок, и только песок. И темные очертания новой цепочки дюн.
      Летчики шли и шли. На северо-запад. Туда, где был Ят.
      А с тыла, готовя удар в спину, надвигалась песчаная буря.
      Они ждали ее. И все же она разразилась внезапно. Без предупреждения на них обрушилась стена ураганного ветра. Черная как ночь стена. Ветра? Разве можно назвать ветром эту смесь чудовищного жара, раскаленного песка, рева и воя, в котором нельзя расслышать даже собственных мыслей?
      Самум налетел так неожиданно, что пилоты едва успели схватить друг друга за руки. Это было важнее всего: не дать себя засыпать и не потерять друг друга.
      И, несмотря на то, что они приготовились, порыв бури сразу перевернул их, опрокинул на землю и покатил, словно комья земли.
      Боб что-то крикнул, но крик застрял у него в горле. С большим трудом им удалось остановиться. Жан потерял плащ. Они накрыли головы плащом Боба и только тогда смогли начать дышать. Дышать? Нет, кашлять. Выкашливать заполнивший легкие колючий, как иголки, песок.
      Встать? Об этом не могло быть и речи.
      Они лежали ничком в котловине между двумя дюнами. Ценой величайших усилий им удалось связаться поясами. Лица обмотали платками. Но и так им казалось, словно они попали в топку какой-то чудовищной печи, где вместо огня полыхал раскаленный, удушливый песок…
      Вы когда-нибудь видели, как с крутого склона осыпается струйка песка, увлекая за собой муравья? Как маленькое насекомое пытается вылезти из этой лавины и снова тонет в ней?
      Вот так и это выглядело: две беспомощные мурашки, два человека, тонувших в бешеном песчаном море…
      Разговаривать они не могли. Даже и не пытались. Слишком большие усилия нужны были, чтобы просто дышать.
      У них не осталось ни слов, ни мыслей.
      У Жана промелькнуло в голове, что, наверно, именно так — да, не иначе — будет выглядеть конец света. А потом он забыл обо всем. Осталась только тьма, жара, рев бури.
 
      ПЕРВЫМ ОЧНУЛСЯ БОБ. Вокруг еще была тьма. Но она стала безмолвной.
      Попробовал пошевелиться — и не смог.
      Неужели случилось самое страшное — их засыпало?
      Но он тут же понял, что это не так. Ведь люди, засыпанные песком, никогда не приходят в себя. А он живет, мыслит, чувствует!