Одно другого интересней

      — Дядечка! Это я! А потом…
 
      ОДНАКО, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ВЫЯСНИТСЯ, что означал этот возглас и что вообще произошло потом, следует в нескольких словах рассказать, что же все это время делали Капитан и Ика. И главное, как выполняли и как выполнили они свою часть плана.
      Когда Горошек выскочил из машины с погашенными для предосторожности огнями, остановившейся возле станционного здания, Ика глубоко вздохнула.
      Да, нечего скрывать — вздохнула.
      Иногда человеку очень хочется быть самостоятельным, как у нас говорят — хочется быть Зосей-Самосей. Все-превсе делать самой. И Ика, как утверждал Горошек, особенно любила этот «зосизмсамосизм».
      Но сейчас — надо честно признаться — ей ах как хотелось бы, чтобы с нею рядом был Горошек, а не только ее собственные тревожные мысли…
      Правда, пока с ней еще был друг и защитник — Капитан. Но ведь с минуты на минуту ей придется одной, совершенно одной выполнять самую важную часть плана!
      А это не так-то просто. Да, не штука быть храбрым, когда ты храбрый. Трудно быть храбрым именно тогда, когда возле сердца начинает что-то дрожать, а по спине бегают холодные мурашки. Именно это ощущала Ика в ту минуту, когда Горошек исчез за дверью, а Капитан медленно и осторожно двинулся дальше.
      Оба молчали. Капитан проехал одну, потом другую темную улочку и остановился.
      — Смотри Ика, — негромко пробасил он. — Видишь — вон в той палатке?
      На противоположной стороне небольшой площади светились окна и дверь пивнушки. Несколько человек толпились у стойки, мелькнул плащ и форменная фуражка милиционера.
      — Вижу, — шепнула Ика.
      — Идешь? — спросил Капитан.
      Ика сильно втянула воздух.
      — Конечно, — сказала она. — А… а где же вы будете меня ждать?
      — Ты не беспокойся, буду там, где надо, — пообещал Капитан. Ты только смотри, чтобы мне не приходилось слишком часто, попадаться на глаза взрослым. А пока подожду здесь…
      — Тогда я пошла, — решительно сказала Ика.
      Она вышла из автомобиля, плотнее запахнула плащ — ветер сразу начал рвать его за полы.
      У двери на минуту остановилась. Да, милиционер был там. Теперь все дело в том, будет ли он ее слушать. Еще раз набрала воздуху и рванула дверь.
      Звонок над дверью забренчал, и все находившиеся в палатке мужчины обернулись. Оглянулся и милиционер — молодой и очень высокий, весьма суровый с виду. Увидев Ику, он поднял брови.
      — Что ты тут делаешь, малышка? — спросил он. — Так поздно и одна?
      Ика от неожиданности попятилась. Мужчины, толпившиеся возле стойки, за которой стояла хорошенькая продавщица, засмеялись, а милиционер сделал шаг вперед.
      — Что ты тут делаешь? — повторил он.
      Ика покраснела от стыда и злости. Она терпеть не могла, когда над ней смеялись, а в особенности когда с ней обращались, как с дошкольницей.
      — Я как раз вас ищу! — сказала она резко.
      — Ого-го-го! — удивились все присутствующие.
      Милиционер нахмурился:
      — Зачем?
      — Затем, — выпалила Ика, — что на станции находится сейчас известный мошенник и похититель детей, а вы, вместо того чтобы его ловить, пьете здесь пиво!
      Тут все присутствующие снова покатились со смеху. Только на этот раз покраснел милиционер, а не Ика.
      — Какой еще мошенник? Как он выглядит? Тише, граждане! крикнул он.
      Стало тихо. А Ика похолодела. Ведь она ничего не знает о том, как выглядит этот мошенник, вдобавок даже его фамилия вылетела у нее в этот момент из головы. Что же делать? Как убедить этих людей, что она говорит правду?
      — Он… он… из гончего листа… — запинаясь, начала она.
      Милиционер не слушал ее. Он сердился. Он недавно служил в Трушеве, но трушевские ребята не раз доставляли ему неприятности. Видимо, он решил, что и эта девчонка позволяет себе над ним издеваться.
      — Товарищ сержант, — подлила масла в огонь хорошенькая продавщица, — гражданочка вам хочет помочь, а вы с ней так нелюбезны!
      Милиционер покраснел как кумач:
      — Какой там гончий лист! Какой мошенник? Что это за шутки?
      — Настоящий мошенник! — крикнула с отчаянием Ика. — Зовут его… зовут его… Евстахий!
      И тут все присутствующие, включая продавщицу, расхохотались во все горло.
      А милиционер схватил Ику за руку.
      — Ах, Евстахий? — повторил он. — Как раз Евстахий, да? — Он подтолкнул Ику к двери. — Будешь знать, как издеваться над моим именем! — крикнул он и выставил девочку за дверь.
      — О-хо-хо-хо! — покатывались в пивной. — Евстахий Евстахия поймал!
      Дверь хлопнула, Ика оказалась снаружи, под ветром и дождем.
      Она чуть не плакала от досады. Вот незадача! Надо же, чтобы милиционера звали так же, как преступника! Что же теперь делать?
      Может быть, Ике и не удалось бы удержаться от слез, но, к счастью, когда она подбегала к Капитану, вдалеке, в бледном свете фонаря, вдруг снова мелькнул силуэт милиционера.
      — Евстахий, — всхлипнула Ика еще раз и… и вдруг вспомнила фамилию: — Кужевик. Ку-же-вик! — В ту же секунду у нее родилась новая идея. Она наклонилась к окну Капитана. — Капитан, торопливо заговорила она, — пожалуйста, подъезжайте к станции, ладно? Я сейчас там буду!
      — Есть, — отвечал Капитан и послушно завел мотор.
      А Ика бегом помчалась вдогонку за милиционером, чья фигура уже исчезала в глубине улицы.
      Сейчас ей совершенно не хотелось плакать. Ни капельки! Но несмотря на это, подбежав к милиционеру, она еще издали начала громко реветь:
      — Дяденька милиционер! Гражданин милиционер!
      Плотный, круглолицый, уже не молодой милиционер немедленно обернулся и подбежал к Ике.
      — Что такое? Что случилось, гражданочка? — спросил он, ласково обняв Ику за плечи.
      Он был такой симпатичный, что на секунду Ика заколебалась: а не сказать ли ему попросту все, как есть, без всяких уверток?
      Нет, нет! А вдруг и он ей не поверит? Что тогда будет? Ведь время идет, неизвестно, как там справляется Горошек. Нет, сейчас она уже не может рисковать!
      И она захныкала:
      — Я потерялась, дяденька милиционер. Мне надо было… надо было тут встретить своего дядю на станции… и… и не нашла я ни станции, ни дяди, ни… ничего.
      Милиционер добродушно рассмеялся.
      — Эх, гражданочка, — сказал он добрым, слегка простуженным голосом. — Плакать не годится! Зачем же плакать? Сейчас найдем и станцию и дядю.
      Тут только Ика понемногу начала успокаиваться, но не слишком быстро, чтобы не выдать себя.
      — Ой, скорей бы, скорей бы найти дядю, — тараторила она. — Он такой хороший! Он меня ждет не дождется!
      — Пошли, пошли, — сказал милиционер и, взяв Ику за руку, направился с ней в сторону станции.
      А когда издали ей дружески мигнул задний фонарь Капитана, Ика сочла возможным даже улыбнуться. И затрещала, как пишущая машинка:
      — А вы, товарищ милиционер, не знаете моего дядю? Он такой веселый! Зовут его Евстахий Кужевик! Не знаете?
      — Как его зовут? — строго спросил милиционер, приостановившись.
      — Ведь я же вам сказала, — вежливо отвечала Ика. — Евстахий Кужевик. Кужевик Евстахий.
      Милиционер крепче сжал ее руку и зашагал так быстро, что Ике пришлось почти бежать. Несмотря на это она продолжала трещать:
      — Он такой веселый. Он для смеху иногда усы себе приклеивает! Такие смешные! Они ему до того к лицу!
      — Усы себе приклеивает? — переспросил милиционер.
      — Да, да, — тараторила Ика. — У нас родные даже беспокоятся. Говорят, у кого усы, тот ночью храпит.
      — Храпит?
      — Да. Ну и пусть храпит. Ведь храпеть не вредно, — не останавливалась Ика. — Правда ведь, дяденька милиционер? Зато дяде усы так к лицу, что прямо не знаю!
      — К лицу, говоришь? — буркнул милиционер.
      В конце улички заблестели уже огни станции. Неизвестно, как продолжался бы этот странный разговор, но тут издалека послышался паровозный свисток. Ика побледнела от страха: вдруг они захотят уехать именно на этом поезде?
      Видимо, та же мысль пришла в голову и милиционеру, потому что он вдруг побежал, увлекая Ику за собой.
      А поезд приближался. Все громче слышался шум колес и пыхтение паровоза.
      До станции оставалось уже только двадцать шагов… только десять… только два шага!
      Милиционер толкнул дверь. Она с треском распахнулась.
      Первым, кого они увидели, был Горошек. Горошек, загородивший собой маленького мальчика в красном беретике и пальто, в серых ботинках и брюках, Горошек, бледный и решительный, Горошек, нацеливший пугач на здоровенного мужчину, замахнувшегося для удара.
      И тут Ика завопила:
      — Дядечка! Это я!
      А потом… А потом события начали разворачиваться молниеносно. Толстяк изумленно обернулся к Ике, а она прыгнула на него. Прыгнула, как леопард, как рысь, как дикая кошка. И, ухватившись за его черные усы, одним движением сорвала их и тут же отскочила.
      Мужчина яростно заревел. Усы плавно опустились на пол. Пугач Горошка оглушительно выстрелил. Женщина за буфетной стойкой пронзительно взвизгнула.
      А громче всего прозвучал возглас милиционера, выхватившего из кобуры настоящий пистолет:
      — Руки вверх!
      Оба преступника ринулись к выходу. Буфетчица исчезла за своей стойкой. И в тесном помещении раздался такой треск, словно небо рухнуло на землю.
      Произошло вот что: кинувшись за беглецами, милиционер споткнулся, и пистолет его выстрелил сам собой. Отлетевшая рикошетом пуля, как оса, прожужжала над головами преступников. Звук выстрела подействовал на Худого, как удар дубинкой. Он свалился на пол, прямо под ноги Толстяку. Оба покатились к дверям. А там уже появилось несколько пассажиров.
      — Руки вверх! — кричал милиционер. — Ни с места!
      Мошенники поднялись с полу, поднимая руки как можно выше. Горошек шепнул Ике:
      — Мы свое дело сделали. Где Капитан?
      — У входа, — так же тихо прозвучал ответ. Горошек наклонился к Красному Беретику:
      — Пошли к мамочке?
      Малыш заколебался.
      — А еще стрелять тут не будут? — спросил он.
      — Нет.
      — Ну тогда пошли, — сказал Красный Беретик. — Скорей, скорей!
      Все трое вышли.
      И когда милиционер, надев наручники на обоих приятелей Худого и Толстого, оглянулся в поисках ребят, он никого не увидел. Милиционер поморгал, словно не веря своим глазам.
      — Кужевик, — строго спросил он Толстяка, — где ваша племянница?
      Толстяк захлопал глазами.
      — Какая еще там племянница?
      — Да ведь они были с племянником, — пропищала буфетчица, — с таким хорошеньким маленьким мальчиком. Толстяк побагровел. Казалось, у него вот-вот брызнет кровь из носа. Несколько минут он беззвучно шевелил губами, потом свободной рукой расстегнул воротник и только тогда сумел выговорить:
      — Жульничество все это! Нет у меня никаких племянников! Где вы только этого чертенка взяли, который усы с меня сорвал! Милиционер сердито усмехнулся.
      — Ладно, потише, гражданин. В суде все выяснится. Поехали… В отделении давно по вас соскучились. А чертей на свете не бывает, назидательно добавил он.
      Когда они выходили на улицу, где-то далеко на шоссе мелькнул красный задний фонарь какой-то машины.
      Мелькнул и скрылся за поворотом…
 
      КРАСНЫЙ БЕРЕТИК, по-видимому, не привык удивляться чему бы то ни было. Он, не колеблясь, выбежал вместе с ребятами из станционного домика и также без колебания уселся между Горошком и Икой на переднем сиденье Капитана.
      — Я очень люблю кататься на машине, — сказал он весело, когда Капитан рванулся с места. — Очень, очень!
      — Вот и отлично, — со смехом откликнулся Капитан. — Значит, поехали на Мейскую?
      — Да, да, да! — закричал мальчик. — Я там живу. Ой-ой-ой! вдруг заволновался он. — Ведь мамочка должна была приехать сюда поездом!
      К этому времени Горошек и Ика успели отдышаться и обрели дар речи.
      — Поездом! — закричала Ика. — Ах, поездом?
      — Мамочка? — фыркнул Горошек.
      И затараторили наперебой:
      — Какая там мамочка!
      — Каким поездом!
      — Да ведь это были жулики и мошенники!
      — Они тебя обманули!
      — Они тебя украли!
      — Как ты мог пойти с чужими людьми!
      — Ведь это могло плохо кончится!
      Красный Беретик переводил глаза с Ики на Горошка, с Горошка на Ику. А когда они на минуту замолчали, чтобы набрать воздуха, сказал очень кротким голосом:
      — Извините, вы всегда говорите вместе?
      Горошек и Ика от изумления закрыли рты. После паузы Горошек ласково сказал:
      — Погоди, Ика. Ведь он еще маленький. С ним надо спокойно. Понятно?
      — Уф, — вздохнула Ика, — сейчас успокоюсь. Вот — готово!
      — Прекрасно, — сказал Горошек. — Позволь, я ему все объясню. И обратился к Красному Беретику: — Тебя зовут Яцек Килар?
      — Да, — убежденно ответил мальчик. — Яцек Килар.
      — Ты сегодня потерялся на вокзале?
      — Да. Но меня сразу нашел тот чужой дяденька, — улыбнулся Яцек.
      — Так вот, запомни, что это был никакой не дяденька, а мошенник и жулик, который хотел тебя забрать, украсть, а может быть, даже убить. И еще запомни, что в будущем надо быть осторожнее и больше не теряться.
      — А теперь я уже нашелся? — спросил Яцек.
      — Как бы не так! — проворчал Горошек. — Ты не нашелся, а мы тебя нашли. А дело могло плохо кончиться. Ты маленький мальчик и должен быть осторожен с чужими людьми. Понимаешь?
      — Понимаю, — сказал Яцек. — А вы не чужие?
      Кажется, Капитан тихонько рассмеялся. Тут Ика предостерегающе сказала:
      — Горошек, с ним надо спокойно. Ведь он еще маленький.
      — Хорошо, — после паузы сказал Горошек. — Мы не чужие. Меня зовут Горошек, а ее Ика, и мы везем тебя домой.
      — Большое спасибо, — тихонечко сказал Яцек.
      За окнами автомобиля уже мелькали городские огни. Капитан торопился. Он почти летел, на полном газу брал повороты, легко обгонял не только медленно ползущие трамваи, но и большие блестящие лимузины.
      Ика обняла мальчика.
      — Мы очень рады, что ты возвращаешься к своей мамочке, сказала она ласково. — Но заруби себе на носу: нельзя всем доверять.
      — А почему? — спросил малыш. — Почему? Ведь я всех так люблю.
      Горошек вздохнул:
      — Всех любить нельзя.
      — А почему?
      — Потому что не все добрые, — разъяснил Горошек.
      Яцек кивнул головой. Капитан уже поворачивал на Мейскую улицу. Он сбавил газ и начал тормозить, когда Яцек взял Ику и Горошка за руки.
      — А вы не можете, — несмело заговорил он, — не можете сделать так, чтобы все были добрые?
      В машине стало тихо. Горошек и Ика растерянно переглянулись. Их выручил Капитан. Он остановился и сказал:
      — Улица Мейская, дом один. Прошу выходить — уже поздно.
      Горошек и Ика вышли вместе с Яцеком, вошли в подъезд, поднялись на второй этаж.
      — Здесь, — сказал мальчик. — А вы когда-нибудь еще ко мне придете?
      — Придем, придем, — дружно пообещали Горошек и Ика.
      Потом поцеловали его, быстро сбежали вниз… И на минуту остановились в подъезде.
      Они услышали, как Яцек два раза постучал в дверь. Дверь тут же открылась, и раздались два радостных возгласа:
      — Сыночек!
      — Мамочка!
      Тогда Горошек с Икой, подтолкнув друг друга локтями, улыбнулись и выбежали на улицу.
      Когда Капитан тронулся с места, Ика сказала, запинаясь от волнения:
      — Огромное вам спасибо, Капитан. Без вас мы бы ничего не могли сделать.
      — Это верно, — поддержал ее Горошек. — Мы вам очень, очень благодарны, Капитан!
      Капитан негромко рассмеялся.
      — Дорогие мои, — сказал он. — Мы же с вами друзья. Вместе мы можем сделать многое. Надеюсь, что вы будете меня навещать почаще.
      — Да мы… — начал Горошек.
      — Завтра же к вам придем! — крикнула Ика.
      — Ясно! — крикнул Горошек. — Если только можно.
      — Нужно — сказал Капитан. Он, пригасив фары, въехал в ворота и остановился у самого их подъезда. — Значит, до завтра.
      — До завтра, до завтра…
      — Спокойной ночи, спокойной ночи!…
      На третий этаж взлетели одним духом. Сняли плащи, зажгли лампу и уселись перед радиоприемником.
      За окном шумел дождь и ветер, а в комнате было тихо, тепло, немного сонно. Волшебный зеленый глазок радиоприемника снова замигал, словно в такт веселой мелодии, которая развернулась в эфире, как пышный, цветистый хвост неведомой птицы.
      Горошек и Ика молчали. Все случившееся напоминало то ли сон, то ли чудесный кинофильм, в котором они сами участвовали…
      Оба были очень счастливы и очень измучены. Не хотелось даже разговаривать.
      И вдруг резко прозвучал телефонный звонок.
      Ика подняла трубку:
      — Я слушаю.
      В трубке кто-то долго откашливался, потом, словно бы даже чихнув, проворчал: «Ох, сырость, сырость!» — и только тогда прозвучал знакомый простуженный голос — прозвучал на этот раз очень ласково:
      — Говорит аппарат из третьей кабины на Главном Вокзале. Коллеги уполномочили меня принести вам наши поздравления. Я лично тоже желаю вам всего лучшего.
      — Большое спасибо, — ответила Ика. Она даже вежливо присела.
      И в ту же самую минуту заговорил радиоприемник:
      — И я вас поздравляю от всей души.
      — Большое спасибо, — поклонился Горошек.
      Потом они снова слушали музыку, смотрели друг на друга и улыбались.
      … Так окончился этот день — день первого чудесного приключения.
      В заключение — перед самым возвращением родителей Ики Горошек сказал:
      — А это все-таки надо продумать.
      — Что там еще продумать? — сонно спросила Ика.
      — Как устроить, чтобы все люди были добрыми.
 
      ДОЖДЬ ПЕРЕСТАЛ И К УТРУ ПРЕВРАТИЛСЯ В ТУМАН. Утром туман стал такой густой, что пришлось зажечь в квартире свет. А на улице ничего нельзя было разглядеть в десяти шагах.
      Понятно, родители сразу же стали ворчать: ну и климат, что за климат, в этом климате… и так далее, и тому подобное.
      Горошку пришлось выслушать это сначала дома у себя, а потом у Ики — Икин отец как раз раскладывал пасьянс, напевая:
 
Что за климат,
Что за климат,
Что за страшный климат!
 
      Пел он это на мотив известной песенки: «Выпил Куба у Якуба», а Ика решала задачи. Когда она кончила, Горошек толкнул ее в бок:
      — Как тебе нравится этот климат, а?
      Ика покачала головой.
      — Других забот у тебя нет?
      Но Горошек спокойно продолжал:
      — При таком климате, как сегодня, можно даже днем пойти к Капитану: ни одна живая душа этого не заметит. Понятно?
      — Папочка! — сказала Ика. — Можно нам с Горошком выскочить на минутку погулять во дворе?
      Пасьянс у отца выходил, так что он снова запел на тот же самый мотив:
 
Так и быть, во двор скачите,
Но на улицу —
Ни-ни!
 
      А потом сказал очень испуганным голосом:
      — И умоляю вас: лучше не скачите с третьего этажа. Сойдите, как обычно, по лестнице.
      — Шуточки! — буркнула Ика.
      Вышли молча. Ведь днем, хотя бы даже таким туманным и темным днем, как нынешний, не очень удавалось поверить во все случившееся, а особенно в то, что Капитан исполнит свое обещание. Ждет ли он их, помнит ли, захочет ли вспомнить?
      Дверца была слегка приоткрыта. Но как-то жалко, прозаично, видно было, что просто замок испорчен. По стеклам стекала вода… Перекошенный кузов, лопнувшая рессора… Грустная картина.
      Да, это, конечно, был не он, не вчерашний Капитан, их смелый друг и товарищ…
      Ребята молча переглянулись. А потом, чтобы лучше все вспомнить, открыли скрипучую дверцу и сели перед погнутой завязанной проволокой баранкой.
      Не хотелось разговаривать. Даже шепотом. Даже думать не очень хотелось. За стеклами клубился туман, и, может быть, немного затуманились и ребячьи глаза…
      Было очень-очень тихо.
      И вот в этой тишине возник чей-то голос. Сперва незаметный, почти неслышный, далекий-далекий. Потом — все яснее и ближе. Знакомый голос. Он что-то напевал. И звучал, приближаясь, все теплее, все веселей!
      А напевал он так, как умеет напевать только быстрый, мощный автомобиль в дальнем пути. Аккомпанировали песне шорох шин по асфальту, рев сирены, шум ветра…
      Да! Это был Капитан!
      Он пел и, напевая, возвращался к ним.
      В песенке говорилось о приморских шоссе и горных перевалах, о пустынных дорогах и пальмах, как страусы убегающих вдаль, о запахе бензина и сиянии фар, прорезающих ночь. И наконец совсем рядом прозвучали три последних слова:
      — Привет, привет, привет!
      После этих слов наступила долгая тишина. Наконец Ика спросила шепотом:
      — Это вы, Капитан?
      — Это я, — сказал Капитан.
      Горошек все еще молчал. Капитан был в прекрасном настроении.
      — Я тут немножко попутешествовал, — сказал он. — Навестил старые, знакомые места. Некий снежный альпийский перевал, зеленый залив Бизерты и кусочек пустынной дороги около оазиса Каттара. Приятно это. Очень приятно.
      Горошек пришел в себя.
      — Извините, пожалуйста, — сказал он. — Мы ведь тут все время были. Вместе с вами. И… Капитан рассмеялся.
      — Наверно, — вежливо вставила Ика, — наверно, душа товарища Капитана…
      — Ха-ха-ха! — трясся и скрипел от смеха Капитан. — Суеверия! Предрассудки и фигли-мигли! Вы думаете, я спиритизмом занимаюсь? Ха-ха-ха!
      — А что же? — спросил Горошек.
      — А что же? — повторила Ика, и Капитан вдруг стал очень серьезным, даже погрустнел.
      — Ах, мои дорогие! — вздохнул он. — В мои годы путешествовать можно уже только в воспоминаниях…
      — А-а-а… — сказали Ика с Горошком.
      А потом наперебой:
      — А где вы бывали?
      — Когда?
      — В каких странах?
      — В какой пустыне?
      — А что это за Бизерта?
      И, наконец, как было у них заведено, оба, как по команде, проскандировали:
      — Рас-ска-жи-те нам о-бо всем!
      — Хо-хо-хо! — снова засмеялся Капитан. — Кто вас так выдрессировал?
      — Жизнь! — отпарировала Ика.
      Горошек тоже не смутился:
      — Расскажите нам обо всем.
      — О чем?
      — Обо всем.
      — Дети, — взмолился Капитан, — помилосердствуйте!
      Ика покраснела.
      — Помилосердствовать — пожалуйста. Но только, пожалуйста, никаких «детей». Дети в детском саду. Называйте нас лучше по имени.
      — Извините, — сказал Капитан. — Больше не буду, мои дорогие. А с чего же… с чего же начать?
      — Я обычно начинаю с начала, — дал справку Горошек.
      — Ладно, так и быть, начнем с начала.
 
      В НАЧАЛЕ БЫЛА ЛЕНТА, — начал Капитан. — Я рос на ней, долго ли, коротко ли — не знаю. Была это, как вы сами понимаете, лента конвейера, на котором меня монтировали, то есть собирали, и наконец собрали.
      Подробно об этом рассказывать не стану, потому что сам знаю только понаслышке. Понимаете ли, мы, автомобили, начинаем что-то соображать и понимать только тогда, когда впервые как следует глотнем бензина. А это бывает потом, когда уже сойдешь с конвейера…
      Было это как раз в Германии накануне последней войны. Понятно, нельзя сказать, чтобы это было удачное время для рождения приличной машины. Но ведь никто себе ни места, ни дня рождения сам не выбирает. Гм-гм… Очень давно это было. Ваши родители, наверно, еще тогда школы не кончили, а вы? Вы тогда еще никому и не снились.
      Но все-таки вы, наверно, слыхали, что именно тогда, когда я впервые почувствовал вкус бензина и жизни, в Германии был большой урожай на негодяев.
      Мне, однако, посчастливилось. Первый человек, который мне встретился, тот, кто впервые накормил меня и оживил, был как раз порядочным человеком. Звали его Эмиль. И на моем родном заводе он был обкатчиком новых машин.
      Как сейчас помню нашу первую встречу. Едва он притронулся к моей баранке, я сразу почувствовал, что он знает меня до последнего шарика в подшипниках. Что видит меня, как у нас говорится, насквозь — от покрышек до крыши. Я сразу подумал: «Этот парень сумеет сделать из меня машину!»
      Дело в том, что я очень волновался. Трусил. Да, да, трусил. Боялся опозориться. Я ведь был еще такой неопытный, робкий, необкатанный. И, стыдно признаваться, в первую же минуту — и только со страху! — я поперхнулся бензином, и мотор у меня заглох.
      Но Эмиль спокойно сказал:
      «Смелее, Капитан! Не нервничай!»
      И так деликатно нажал педаль, словно ботинок у него был из лебяжьего пуха. Я сразу приободрился. Мотор завелся, и мы поехали.
      Вы себе представить не можете, какое наслаждение становиться самим собой, узнавать, на что ты способен! Первые часы жизни, которые я провел с Эмилем, были суровой школой. Я чувствовал в нем друга. Но этот друг хотел, чтобы мы с ним оба узнали все мои возможности, так сказать, до последней гайки! Гора не гора, река не река, лес не лес… Мы гоняли повсюду, словно он хотел убедить меня, что я могу все, даже летать!
      А я мог многое. Ну, конечно, летать я не мог.
      К концу дня мы оба были ужасно измучены и ужасно довольны собой и друг другом. Возвращались мы по шоссе среди лугов и пронизанных солнцем лесов. Да, в этот день я узнал, что такое счастье. Эмиль, сказал мне немало ласковых, очень ласковых слов. Спел мне даже песенку.
      Но когда мы вернулись на фабричный двор, нас ожидали несколько человек. Двое были в мундирах с изображением мертвой головы. Руки Эмиля, державшего баранку, дрогнули. Я понял, что он хочет повернуть обратно. Я был готов. Но ворота за нами уже заперли. А ведь летать я не умел…
      Эмиля увели. И я его никогда больше не видел.
      Но… но я запомнил эти лица и эти мундиры. И подумал, что хоть гора с горой не сходится, но я с этими молодчиками, быть может, все же увижусь. И отплачу.
      Скажу сразу — мне повезло. Удалось эмигрировать. Меня продали во Францию почтенному старому доктору, с которым мы разъезжали в Пиренеях по маленьким селениям и городкам. Доктор был человек одинокий, и единственным существом, с которым он охотно беседовал, был я.
      Я полюбил старого доктора, он — меня. Я старался его не подводить и, кажется, ни разу не подвел.
      Но, дорогие мои, уже шла война. Такая война, от которой нельзя было спрятаться даже на краю света. И пришлось мне снова увидеть людей в серо-зеленых мундирах, с мертвыми головами на фуражках.
      Доктора моего они не тронули — он успел скрыться. Но зато они забрали с собой меня. Понимаете? Меня.
      С первой же минуты я решил, что это не пойдет. Не удастся им сделать меня своим сообщником! Сразу на первом же километре — я расплавил себе подшипники.
      Так это началось. Началась моя собственная война. Показал я им, что могут сделать вещи, «неживые предметы»!
      Они ездили на мне по городам и дорогам. Но удовольствия им это не доставляло. Я портился на каждом шагу. То проводка, то сцепление, то коробка скоростей. Вы знаете, что такое саботаж? Слышали? Ну, вот этим и занимался. Саботировал.
      Хотели они, например, приехать тайком, застать кого-то врасплох ночью. А я стрелял глушителем, как пушка, или включал сирену, завывая не хуже пожарной машины.
      Пробовали кого-нибудь догнать? На первом же повороте — пшик! спускало колесо, и пшик из их погони!
      А когда кто-нибудь из них решал поехать в субботу погулять за город, я портился так, что целый день приходилось ему лежать под моим шасси, а я поливал его маслом и грязью.
      Знаете, как они меня прозвали? «Проклятый Дьявол». Правда, хорошо? Ни в чертей, ни в ангелов я не верю, но прозвищем этим горжусь. Люблю вспоминать, как и когда я его получил.
      Было это под Марселем. Марсель — чудесный белый город над синим морем. Ах, как любил я там постоять ночью на волнах и поразмышлять, например, о том, есть ли на других планетах автомобили…
      Впрочем, я отвлекся. В тот день, о котором я хочу рассказать, я участвовал в погоне. В погоне за руководителем французских партизан. «Мертвоголовые» дорого дали бы за то, чтобы его поймать. Недаром за рулем сидел самый важный из моих хозяев. Это меня порадовало — ведь у меня были свои планы…
      Сначала я был очень послушен. Разогнался, как только мог. Партизан ехал на разбитом старом «Рено», на таком же инвалиде, каким я стал сейчас… Неудивительно, стало быть, что уже спустя несколько километров я стал наступать ему на шины.
      Я выжидал удобной минуты. Я знал, что стрелять «они» не будут: «они» говорили, что хотят взять его живым. Мы мчались по приморскому шоссе: сто метров уклона, вираж, двести метров подъема, снова крутой поворот, опять уклон, поворот, уклон…
      До «Рено» оставалось несколько метров, и «мертвоголовые» уже хохотали от злобной радости. И тут я им устроил пряный сюрприз. Внезапно, без предупреждения, на крутом уклоне, на скорости больше ста, у меня вдруг сделалась… судорога тормозов. Меня так занесло, что я сам с трудом удержал равновесие. Шины стерлись об асфальт почти до камер. Но то, что я задумал, удалось! Удалось. «Рено» с партизаном преспокойно укатил. А мои пассажиры превратились в кашу. Водитель расшиб голову, его сосед разбил носом стекло, а тех, что сидели сзади, так тряхнуло, что один из них сломал себе руку об голову другого!
      «Рено» умчался, я, не считая разбитого стекла, был целехонек, а моих «хозяев» увезли в санитарной машине. Вот тогда-то они и прозвали меня Проклятым Дьяволом!
      Но по-настоящему час расплаты с фашистами для меня пришел только тогда, когда нашу часть перебросили в Африку.
      Там я впервые увидел настоящее сражение. Там я до конца понял, что такое война. И говорю вам — запомните это, ребята: ни под солнцем, ни под звездами нет ничего страшнее войны.
      Те, с мертвыми головами, понятно, сами в бой не рвались. Держались подальше от линии огня. Меня это, по правде сказать, огорчало, это мешало мне исполнить мой замысел. На некоторое время я притих — стал ходить нормально, без сюрпризов, вел себя как приличная, исправная машина.
      Но вот наконец наступила ночь, когда земля содрогнулась и запылала, и мои «хозяева» кинулись спасаться бегством…
      На шоссе творилось что-то ужасное: грузовики, танки, санитарные машины, штабные автомобили, вездеходы — все перемешалось, как на складе железного лома. Ежеминутные авиационные налеты, непрерывный артиллерийский обстрел. Крики людей, рев моторов. Ад, сущий ад!