Одно другого интересней

      Однако он был слаб, как младенец. Медленно, напрягая все силы, стянул с лица платок, приподнял полу плаща, открыл глаза…
      Светило солнце. Оба они лежали, почти до пояса погруженные в песок. Буря кончилась. Только розоватая песчаная мгла висела в воздухе.
      «Что с Жаном?»
      Он крикнул:
      — Жан!
      Но крик его прозвучал, как шепот. Боб принялся лихорадочно развязывать платок, защищавший лицо друга. Неловкие, ослабевшие руки никак не могли справиться с узлом.
      Наконец Боб увидел бледное лицо, закрытые глаза.
      — Жан! — снова крикнул Боб.
      И снова из его уст вырвался только шепот.
      С огромным трудом удалось ему высвободить ноги из песчаной насыпи и достать фляжку с водой. Он намочил платок, отер Жану лицо, потом начал вливать воду — каплю за каплей — сквозь стиснутые зубы.
      Жан глотнул воды. Раз, другой. Открыл глаза. Хотел что-то сказать, но только закашлялся.
      Боб помог ему сесть. Наконец Жан заговорил:
      — Боб, — прошептал он, — я никуда не гожусь.
      Боб затряс головой:
      — Неправда. — Его поразил звук собственного голоса. Словно пискнул галчонок. И все-таки он продолжал: — Чепуха. Буря кончилась, прошла. Мы живы. Значит, идем дальше.
      И попытался встать. Ох, как это было тяжело! Будто на него навалилось все небо, раскаленное небо пустыни.
      Встал.
      А потом бесконечно долгие, четверть часа помогал подняться Жану.
      Жан, видимо, не очень сознавал, что происходит. Кажется, он даже не слушал и, уж наверно, не понимал, что говорит ему Боб. Несмотря на это, Боб говорил. Говорил без остановки. Так, словно сам себе хотел объяснить, что происходит.
      — Вставай, — говорил он, — вставай, брат. Самум кончился. А мы должны идти дальше. — Нам надо идти в Ят. Мы прошли пока не больше тридцати километров. Это очень мало. Чертовски мало. Значит, надо вставать, слышишь? Вставай!
      В конце концов ему удалось поднять Жана. Положив руку друга себе на плечи, он обнял его за талию. И начал командовать: левойправой, левой-правой, словно учил друга ходить.
      Жан был тяжелый, очень тяжелый. Но постепенно он как-то попал в ритм. И они пошли: левой-правой, левой-правой, ле-вой-пра-вой.
      Шли, как два сгорбленных старца. Как двое калек. Шли качаясь, чуть не падая. Но шли.
      И даже неважно было то, что при такой скорости они доплетутся до Ята не раньше чем через неделю, если вообще доберутся туда. Важно было другое: они шли.
      Часы у обоих стали — туда проник песок. Судя по солнцу, было раннее утро. Боб проверил направление по компасу. Компас был тоже полон мелкой песчаной пыли.
      И это было неважно. В эти минуты важно было только одно: идти, идти вперед.
      — Мы должны идти, Жан, — говорил Боб хриплым голосом. — Левойправой. Что бы там ни было. И будем так идти до самого края света, если Ят на краю света. Мы должны дойти до Ята. Понимаешь, Жан? Левой-правой. Понимаешь?
      И тут он с безмерной радостью услышал голос Жана, еще более хриплый, чем его собственный, и почувствовал, что Жан пытается идти самостоятельно.
      — Понимаю, Боб, — сказал Жан.
      Они шли. Шли полчаса, три четверти часа, час. Сколько они прошли? Смешно сказать… А через час Жан снова ослабел. Упал.
      Боб сел рядом с ним. Дал ему воды, сам выпил два глотка. А потом уселся так, чтобы заслонить Жана своей тенью, прикрыл голову платком и впал в тревожный, горячечный полусон.
 
      НЕОЖИДАННО БОБ ПОЧУВСТВОВАЛ, что кто-то дергает его за руку. Это был Жан. С трудом открыл глаза. И в ту же секунду понял, почему Жан так лихорадочно его трясет.
      В небе слышался приближавшийся рокот самолета.
      Боб вскочил так резко, что у него потемнело в глазах Над горизонтом показался темный, с каждой секундой выраставший силуэт небольшой спортивной машины.
      От счастья Боб почувствовал слабость. Ему пришлось снова сесть.
      А самолет, сделав изящный разворот, пошел на посадку и легко сел на песок в каких-нибудь пятидесяти метрах от них.
      Они смотрели на него, как на чудо. Вскоре крыша кабины поднялась, и показались две фигурки. Боб и Жан не сводили с них глаз. Молча глядели, как те бегут к ним, что-то крича и размахивая руками.
      И вдруг Боб опустил голову.
      — Это опять мираж, Жан, — сказал он с отчаянием. — Я вижу только двоих ребят.
      — Я тоже, — сказал Жан, закрывая глаза. — Шуточки пустыни. Мираж. Закроем глаза. Пусть он исчезнет.
      Но они слышали. Слышали чьи-то быстрые шаги. Потом мальчишеский голос произнес:
      — Do you speak English?
      Он произнес эту фразу медленно и со смешным акцентом.
      Но Боб все еще боялся верить.
      — Жан, ты что-нибудь слышал? — спросил он.
      — Да.
      — Что?
      — Кто-то спросил, говорим ли мы по-английски, — шепотом ответил Жан. И добавил: — Слушай, Боб. Кому из нас все это снится?
      Но тут тот же самый мальчишеский голос спросил:
      — Douglas, one, two, five?
      Тут им пришлось открыть глаза. Ведь именно этими словами вызывали их самолет по радио.
      А перед ними стояло двое детей — мальчик и девочка. Мальчик был, пожалуй, постарше сына Боба, а девочка — чуточку младше дочки Жана. Вид у ребят был такой, словно они вышли на прогулку. Оба смущенно улыбались.
      Мальчик говорил, медленно подбирая слова:
      — Мы прилетели к вам на помощь. Идемте с нами. Летим в Ят.
      А девочка подошла к ним и подала Бобу термос. Открытый термос, из которого доносился чудеснейший в мире запах — запах черного кофе.
      — Жан, она дала мне термос, — сказал Боб.
      Все еще не веря, что это происходит наяву, он налил в крышку термоса кофе и поднес ее к губам Жана. Жан с жадностью выпил. Потом проговорил:
      — Слушай. Это действительно кофе.
      Боб молча припал губами к термосу и даже поперхнулся от волнения. Потому что это действительно был кофе.
      — Боб, — сказал Жан, — кто из нас сошел с ума? А может быть мы оба?
      Боб встал, подал термос девочке. Она сделала книксен. Боб поклонился в ответ, потом посмотрел на Жана, который сидел, ошалело глядя то на Боба, то на ребят.
      — Ясно одно, — сказал Боб. — Ясно то, что если мы даже спятили, то лучшего сумасшествия не придумаешь. Верно, приятель? обернулся он к мальчику.
      Тот покачал головой.
      — Я мало понимаю, — сказал он. — Прошу идти с нами. Летим в Ят, — и подошел к Жану. Подал руку, желая помочь ему встать.
      Но Жан встал сам. И только крепко пожал протянутую руку. А потом рассмеялся.
      — Ты прав, Боб, — проворчал он. — Мы очень удачно сошли с ума. Все это нам снится, все это, конечно, мираж. Но это очень хороший сон. И, может быть, даже он хорошо кончится.
      Тут мальчик, видимо, что-то понял, потому что тоже засмеялся и сказал несколько слов на неведомом языке девочке, которая тоже залилась высоким, звонким смехом. Потом снова обратился к пилотам на ломаном английском языке:
      — Все в порядке, — повторил он. И опять добавил: — Летим в Ят.
      — Пошли, Жан, — сказал Боб. — Я хочу знать, чем этот чудесный сон кончится.
      То ли кофе был тому причиной, то ли необычность всей этой истории, неизвестно, но пошли они к самолету бодрым шагом.
      Там пилоты совсем онемели от изумления и только ошалело переглядывались. Как только они дошли до самолета, мальчик достал блокнот и подал каждому по листку бумаги, на которых четким, но еще не установившимся почерком было написано:

       Координаты пассажирского самолета Объединенных Африканских Авиалиний «Дуглас-125» — двадцать градусов и восемь секунд северной широты, одиннадцать градусов сорок восемь минут двадцать шесть секунд восточной долготы.

      Тут было несколько орфографических ошибок, и, конечно, любой настоящий летчик написал бы это сообщение иначе. Но вместе с тем это было, пожалуй, совершенно точное указание местоположения самолета. Неудивительно, что летчики только изумленно переглядывались.
      А потом? Потом продолжался все тот же сон, чудеснейший из всех чудесных снов. Дети вошли в кабину и помогли туда взобраться пилотам. Мальчик вместе с Бобом сел на переднем сиденье, девочка с Жаном — на заднем. Все привязались ремнями к креслам, и мальчик сказал по-английски:
      — Прошу ничего не трогать. — Тут он добавил несколько слов все на том же неведомом языке, и в ту самую минуту оба — и Боб и Жан принялись усиленно моргать глазами, щипать себя за нос и трясти головой.
      Но все это не помогло. Сон продолжался. Самолет сам запустил мотор, сам тронулся с места, после короткой пробежки сам поднялся в воздух и на полных оборотах мотора помчался на северозапад. Пилоты, не веря своим глазам, смотрели, как ручка и педали управления двигались перед ними сами собой.
      Под ними была пустыня, по которой бежала быстрая тень самолета. Сначала машина летела низко, потом внезапно взмыла ввысь, и Боб в безумном восторге крикнул что-то непонятное даже ему самому. Впереди — совсем неподалеку — сверкнули стены домов. Селение. Сидевший рядом с ним мальчик написал на листке блокнота две буквы: «Ят».
      И самолет плавной дугой опустился неподалеку от селения. Прямо на песок.
      Ребята отстегнули пояса. Мальчик сказал:
      — Выходим. Мы уже в Яте.
      — Боб, — шепнул Жан, — сейчас мы снова проснемся в самом центре бури. Сейчас проснемся.
      И они вышли из самолета.
      Ребята устало, но приветливо улыбаясь, махали им вслед. Мальчик еще крикнул:
      — Вы уже в Яте!
      Потом кабина закрылась, мотор снова заворчал, самолет побежал все быстрее и быстрее по гладкой песчаной долине, наконец взмыл ввысь и через несколько минут исчез.
      — Боб, — сказал Жан, — через минуту мы проснемся, и это будет страшно.
      — Нет, — сказал Боб, — сон продолжается. Смотри.
      И показал вперед. Там был холм, поросший серой, пыльной травой. На самой его верхушке стоял маленький серый ослик, насторожив уши.
 

 
      Они побежали к нему. Ослик испугался. Повернулся — и исчез за холмом. Но, когда они вбежали на его гребень, из их уст вырвался вопль. «Сон» продолжался.
      В каких-нибудь десяти метрах перед собой они увидели знакомого ослика, двух верблюдов и молодого, изумленного их появлением негра.
      — Что это такое? — крикнул Боб.
      — Это Ят, — сказал африканец.
      Через двадцать минут Боб и Жан сидели в кабине префекта, а радиостанция Ята рассылала во все стороны света весть о местонахождении «Дугласа-125».
      Однако префект смотрел на своих гостей в высшей степени подозрительно. Он уже в третий раз спрашивал их, каким образом они так быстро, да еще во время песчаной бури, сумели преодолеть сто двадцать километров, отделявшие Ят от «Дугласа», и не мог дождаться ответа. Потому что летчики молчали и только смущенно переглядывались.
      В конце концов тот, что был повыше, француз, сказал:
      — Кажется, нас привезли сюда дети. Двое детей.
      — Дети?! — закричал префект. — На чем?!
      — На самолете, — прошептал француз.
      Префект невольно отодвинулся. «Бедняги, — подумал он, видимо, лишились рассудка». Он ласково улыбнулся и переменил тему разговора. Потом вышел из комнаты и вызвал по телефону врача.
      А Боб и Жан сидели в креслах и беспомощно смотрели друг на друга. После длинной паузы Боб покачал головой:
      — Слушай. А может это были марсиане? Жан махнул рукой.
      — Может быть, марсиане, может быть, венериане, а может быть, вообще никого не было! — сказал он измученным голосом. — Одно ясно: лучше об этом помалкивать, а то нас самих за лунатиков примут.
      — Ты думаешь? — задумчиво спросил Боб.
      Потом, обдумав все хорошенько, он решил вторично высказать предположение, что все-таки это марсиане, поглядел на Жана, но не сказал ни слова.
      Потому что Жан уже спал.
      Префект, который через десять минут вернулся с доктором, застал обоих спящими в креслах.
      Врач приложил палец к губам.
      — Пусть спят, — сказал он. — Когда проснутся, наверно, придут в себя и перестанут бредить.
      Оба согласно покивали головами и вышли из комнаты на цыпочках.
 
      НУ, ДЕТИ, — ВЕСЕЛО КРИКНУЛ ЯК, — будьте здоровы!
      И дал «свечку». Дал «свечку» — это значит поднялся прямо вверх по вертикали; у Ики и Горошка просто дух захватило. Весь мир сделал сальто, а наша троица в какую-нибудь минуту оказалась высоко-высоко над пустыней.
      Ясно: Як подпрыгнул от радости. От великой радости.
      Ребята тоже были счастливы. Радость, известное дело, каждый проявляет по-своему. Один играет на рояле, у другого просто глаза горят.
      Горошек — тот расхохотался во все горло, крикнул: «Будь здоров!» — и сразу же прижал подбородок к груди, потому что у него от этой «свечки» начало стрелять в ушах.
      Ике — той от радости больше всего на свете хотелось заплакать. Но поскольку за время этого путешествия она успела всплакнуть дважды (что для нее было неслыханно много), она решила, что больше себе этого не дозволит.
      И, вместо того, чтобы спрятать нос в платочек, она сказала очень сердито:
      — Опять «дети»? Дались вам эти «дети»! Дети — в детском саду! Як затрясся от хохота.
      — Ах, батюшки! — крикнул он. — Вы уж меня простите, дорогой товарищ! Рассеян я стал. Это от старости. Я ведь уже старенький!
      И тут Ика сболтнула глупость. Большую глупость. Конечно, и то правда — все трое были измучены, изнервничались, сама она едва справлялась со слезами, а голос Яка звучал очень насмешливо. И все-таки она не должна была говорить того, что сказала.
      А сказала она вот что:
      — Может быть, вы еще и не старый. Но уж наверно устарелый.
      И сразу же ей стало очень-очень неприятно. Она почувствовала, что краснеет как вареный рак. Тем более, что Горошек прямо зашипел от злости и сделал то, что позволял себе крайне редко: ущипнул ее за руку.
      — Безобразие! — прошипел он. — Тебя действительней надо в детский сад отправить!
      А хуже всего было то, что Як замолчал. Летел очень тихо. Перестал смеяться, подпевать мотором, резвиться на лету. Просто молчал.
      И тут уже ничего нельзя было поделать: Ика наперекор всем своим правилам в третий раз разразилась слезами.
      — Я не нарочно, — всхлипнула она. — Прошу-у прощения!
      Но Горошек был неумолим:
      — Ага, просишь прощения? Поздновато! Надо было сперва подумать!
      В ответ Ика заревела во весь голос. Ну совсем как малыш из детского сада.
      — Я-а-а не-е-е на-рочно-о-о!
      — Всегда надо сначала подумать… — продолжал пилить ее Горошек и пилил бы, наверно, долго, если бы не Як.
      — Минутку, товарищ Горошек, — перебил он его на удивление веселым голосом. — Первая заповедь: не изводи ближнего своего!
      Горошек замолчал. А Як продолжал:
      — А во-вторых, товарищ Ика, я вовсе не обиделся.
      — Нет? — всхлипнула Ика.
      — Нет.
      — Правда?
      — Правда!
      Ика с шумом вытерла нос и посмотрела на Горошка не слишком ласково.
      — И все-таки, — сказала она уже более спокойным голосом, — еще раз прошу извинения.
      — Ну и отлично, — засмеялся Як. — Не скажу, чтобы это было очень приятно, но… вопрос исчерпали. А теперь, если хотите, можем немножко заняться акробатикой. Развлечемся?
      — Ой, пожалуйста! — закричал Горошек.
      — Привязались к креслам?
      — Да.
      — Ну… тогда внимание!
      Потом, много позже, Горошек признался Ике, что если бы он заранее продумал, что значит «развлечься акробатикой», то никогда бы не сказал: «Ой, пожалуйста». Потому что Як вдруг словно обезумел.
      Он начал вести себя, как пьяная ласточка. Как ласточка, в голове у которой все смешалось: где земля, где небо, где верх, где низ. И продолжалось это добрых несколько минут. Добрых? Гм-гм!
      Перед каждой акробатической фигурой Як сообщал ее название: это «свечка», это «бочка», это «петля», и так далее и тому подобное. Но, говоря по совести, ребята ни одной из них не запомнили. И неудивительно! Они едва успевали сообразить, где собственно, находится земля. А земля большую часть этих «добрых» минут находилась либо над головой, либо над левым или правым крылом, и, по сути, ни разу она не была, как велит природа, под ногами!
      В конце концов Як угомонился, и земля вернулась на свое место.
      — Уф-ф-ф! — вздохнул с облегчением Горошек.
      — Хорошо, а? — спросил Як.
      — Даже пожалуй, чересчур, — проворчал Горошек.
      Зато Ика (заметив, что Горошек несколько вышел из равновесия, она моментально его обрела) признала необходимым рассмеяться.
      — Хи-хи-хи, — сказала она. — Замечательно!
      — Может, повторить?
      — Нет-нет! Спасибо! — поспешно закричала она. Так поспешно, что Горошек только сочувственно покачал головой, а у Яка что-то забулькало в моторе.
      — Ну и на здоровье, — сказал он. — До свиданья, Африка!
      Да, пришло время прощаться с Африкой, Як поднялся высоковысоко, и земля внизу очень медленно уходила назад. Все стало маленьким, далеким. Легкий туман, поднимавшийся над морем, смягчал краски земли и неба, смешивал их. Море стало зеленым, земля голубой, пустыня розоватой. И это зеленое-зеленое море все приближалось, словно набегало на них одной огромной, шириной во весь горизонт, волной.
      — До свиданья, Африка! — повторили оба.
      Потом Ика обратилась к Яку.
      — Большое вам спасибо, — сказала она с достоинством. — Вы были такой храбрый и помогли нам. Ведь на самом деле все сделали вы, и только благодаря вам мы могли спасти этих людей. Я даже больше не прошу прощения. Я только очень, очень вас благодарю.
      — Я тоже, — сказал Горошек.
      А Як, покачав крыльями на солнце и что-то промурлыкав про себя, ответил:
      — Все в порядке, дорогие. Все в порядке. Конечно, вы без меня ничего бы не сделали, но и без вас я тоже ничего. Словом, все поровну. Значит, честь и слава всем нам, героям! Хотя некоторые из нас и устарели, а некоторые еще немного… недостарели. Верно?
      — Простите, — нетерпеливо перебила его Ика, — но ведь я уже перед вами извинялась, а вы опять…
      — Надо было продумать, — проворчал Горошек.
      — А вы опять и опять! — повторила Ика.
      — Ладно, ладно. Я нисколько не сержусь, ведь это правда. Хотя я и считаюсь неплохой машиной. Еще только двадцать лет тому назад побил бы все мировые рекорды.
      Горошек понимающе, сочувственно покачал головой:
      — Так, так. Только двадцать лет — это страшно давно.
      — Гм-гм, вот именно, — буркнул Як. — И десять лет тому назад я был для всех хорош. Уж очень вы спешите.
      — Кто? — удивился Горошек.
      — Ну вы, люди. Пятьдесят тысяч лет телега на колесах была для всех хороша и не устаревала. Потом паровоз был в моде целых сто лет. А потом уже все перевернулось со среды на пятницу. Взять хотя бы нашего друга Капитана — ведь он уже в музей годится по сравнению с новыми моделями, да и я тоже могу в любую минуту постучаться в двери этого музея. Вы думаете, я не знаю, что устарел? Мало надо мной реактивные на аэродроме смеются?
      — Как им не стыдно! — возмутилась Ика.
      — Ничего, — засмеялся Як. — Скоро и их очередь придет. Ведь уже ракеты летают. А я слыхал, сейчас делают такие опыты, после которых и над ракетами все смеяться будут!
      — Над ракетами? Быть того не может! — запротестовал Горошек. Какие опыты?
      — Очень даже может, — спокойно возразил Як. — А опыты над преодолением гравитации, это как?
      — Гра… чего? — спросил Горошек.
      — Как вы сказали? — спросила Ика.
      — Гра-ви-та-ции. То есть… земного тяготения.
      — Ага! — сказали ребята не совсем уверенно.
      — Это надо еще продумать, — добавил Горошек.
      — Вот как раз и продумывают, — засмеялся Як. — Вы знаете, что такое земное тяготение, а? Ну… сила тяжести.
      — Ну… — начала Ика.
      — Это почему все падает на землю? — сказал Горошек.
      — Скажем, так. Так вот, хотят придумать что-то такое, чтобы земля перестала притягивать. И тогда…
      — Что тогда? — спросила Ика.
      — Тогда летать и над землей, и на луну, и даже еще дальше сумеют даже дети.
      — Из детского сада? — грозно спросила Ика.
      — Да-да! — ответил Як. — Из детского сада!
      — А когда же это будет? — настаивал Горошек.
      Як покачал крыльями.
      — Откуда мне знать. Важно, что продумывают. Вот тогда даже и ракеты в музей пойдут.
      — Да-а-а-а, — вздохнул Горошек. — Это действительно надо очень серьезно продумать.
      Вздохнул, а потом зевнул. От него зевотой заразилась Ика. Показалось даже, словно и Як зевнул. Может быть, потому, что они как раз летели в скучных, сонных тучах.
      — Так, — сказал Як, — средиземноморский центр низкого давления постепенно придвигается к Центральной Европе.
      — Простите, — измученным голосом сказала Ика. — Что это значит?
      — Это значит, — пояснил Як, — что, наверно, до самой Польши будем лететь в этой грязной вате.
      — Скучно, — зевнула Ика.
      — Правильно, — согласился Як. Спустя некоторое время он добавил: — Есть одно средство против этой скуки.
      Ика не ответила. Горошек пробудился от своей задумчивости.
      — Какое? — спросил он.
      — А сделать то, что товарищ Ика, — сказал Як.
      Горошек посмотрел на Ику. Она спала. Он вздохнул с облегчением: по крайней мере пока спит, никакой новой глупости не сболтнет. И вместе с тем немного растрогался: выражение лица у нее было очень усталое и беззащитное.
      Ну что ж, неудивительно, что она измучилась. Он и сам-то чувствовал себя так, как будто целый день без перерыва играл в футбол. Что говорить, поработать пришлось. Было от чего устать.
      — А я все-таки спать не буду, — тихо пробормотал он.
      — Приказа такого не было, — добродушно отвечал Як, протискиваясь сквозь серо-жемчужные, тяжелые от дождя, сонные тучи. Он даже не спросил, почему Горошек не собирается спать. Может быть, почувствовал, что это был бы слишком трудный вопрос.
      Дело в том, что Горошек твердо решил, что он все-таки не станет конструктором самолетов. Он пришел к убеждению, что это все же слишком старомодная профессия. Гораздо лучше заняться, скажем, вопросами земного тяготения. Этой… гравитацией. То есть чем-то, что позволило бы превращать притяжение в отталкивание, и так далее.
      Надо признаться, что думать об этом было очень трудно. Чтобы не рассеиваться, Горошек прикрыл глаза.
      «Значит так, — думал он. — Как же с этим сладить? А может… может быть, например…»
      Увы — не скрою — именно на этом месте Горошек уснул.
      А Як, пролетая в тучах средиземноморского центра пониженного давления, который постепенно перемещался над Центральной Европой, настроил свой приемник на Москву и слушал концерт. Кто-то очень хорошо исполнял «Сирень-черемуху».
      — Внимание! Внимание! — вдруг заговорил Як официальным тоном. — Прошу приготовиться к посадке.
      Горошек очнулся первым. Сначала он был уверен, что задремал только на минутку. Просто глубоко задумавшись над вопросами земного тяготения, на минутку задумался чересчур глубоко.
      Но очень скоро понял, что они снова проспали большую часть полета.
      — Уже все? — закричал он.
      — Уже все-о-о-о? — повторила, отчаянно зевая, Ика.
      — Выходит, так, — засмеялся Як. — Как спалось моим пассажирам?
      — Опять мы ничего не видели, — огорчился Горошек.
      — И не на что было смотреть, — утешил его Як. — Все время шли в облаках.
      — Мне кажется, — сказала Ика, — кажется мне, что я бы чтонибудь съела.
      — Ой, и я! — простонал Горошек.
      Только теперь они осознали, что со вчерашнею ужина, в сущности, ничего не ели и не пили, не считая нескольких глотков кофе.
      И вдобавок им было стыдно. Летели над Балканским полуостровом, над Венгрией, над Чехословакией, пролетели половину Польши — и что? И ничего. Спали. Спящие царевны! Единственным оправданием, с грехом пополам, могли послужить облака.
      — Внимание! Захожу на посадку! — сказал Як.
      Облачность была низкая. Выскочили из нее в частом дожде. Не выше чем в трехстах метрах над землей. Як легко накренился, и тогда они увидели густой темный лес, а за лесом — пустое аэродромное поле, на краю которого темнел силуэт машины. Силуэт Капитана.
      Як коснулся земли и, понемногу тормозя, подъехал к нему лихо, с шиком, остановился буквально в двух метрах от автомобиля.
      — Итак, милые мои и дорогие, — сказал он, — мы свое дело сделали. Теперь время нам прощаться. Может быть, еще встретимся. На земле или в небесах. Верно?
      — Дорогой наш самолет, — сказала Ика, вылезая, — можно вас обнять?
      — И я хотел бы… — добавил Горошек.
      — Пожалуйста. Только без лишних нежностей. А то у меня мотор может заесть от волнения. Обняться? Пожалуйста. Пожмите мне винт.
      Ребята соскочили на мокрую землю.
      — Привет! — закричал Капитан.
      Резкий косой ветер брызгал дождем. Было холодно и темно, несмотря на ранний еще час — пять часов утра.
      — Значит, справился, старина? — сказал Капитан.
      — Кое-как, — усмехнулся, по обыкновению, Як.
      Но в его смехе любой внимательный слушатель заметил бы очень нежные нотки. Потому что в эту минуту Ика, а потом Горошек чмокнули его прямо в винт.
      — До свидания, Як! — крикнули ребята хором. — До свидания!
      — Ты был очень храбрым и добрым другом, — сказала Ика.
      — Мы тебя никогда не забудем, — сказал торжественно Горошек.
      — Даже когда буду в музее?
      — Ой, Як! — крикнула Ика.
      — Прощайте, ребята, — сказал он. — Я вас очень полюбил. А теперь хватит мокнуть. Долгие проводы — лишние слезы. До свидания! До сви-да-ния!
      — До свидания! До сви-да-ния! — кричали ребята.
      Но Як исчез за стеной все усиливающегося дождя, который стучал по крыше Капитана, словно сотня барабанщиков.
      Капитан, выехав на Варшавское шоссе, на полном газу мчался прямо к дому.
      — Ах, Капитан! — вздохнула Ика. — Если бы ты знал!
      — А я знаю. Все знаю. Як все время передавал сообщения с дороги. Я просто счастлив, что все обошлось так удачно. Мы очень беспокоились…
      — Кто?
      — Ну, все мы, — пробормотал Капитан. — Я, телефоны на вокзале, электронный мозг и те четыре радиостанции… вообще все. И вот что…
      — Что? — спросил Горошек.
      — Вот что, дорогие мои, — сказал Капитан торжественно, так торжественно, что ему пришлось даже притормозить. — Я горжусь вами.
      Это была чудесная минута! Ребята улыбнулись, поблагодарили и замолчали.
      И Капитан снова помчался наперегонки с ветром, словно был не старым ветераном, а новейшей моделью гоночной машины с реактивным двигателем…
      Понемногу смеркалось. Над Варшавой вспыхивали зарницы. Потом до них докатился дальний отзвук грома.
      Ика рассмеялась:
      — Горошек, это называется гроза? Горошек понимающе кивнул головой.
      — Что сделаем на ужин? — спросил он. У Ики заблестели глаза.
      — Первым делом, — горячо заговорила она, — первым делом приготовим себе бутербродов с колбасой, с рыбой, с ветчиной.
      — Да, — вдохновенно подхватил Горошек. — С копчушками, с ветчиной, с колбасой. А потом разогреем курицу и нажарим картошки. А я еще салат сделаю.
      — Чудесно. Ты сделаешь салат, а я открою банку компота. У нас ведь безе есть!
      — Ура! Про безе-то я забыл! — завопил Горошек, а у Капитана от смеха едва не закипела вода в радиаторе.
 
      И ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, на ужин ребята приготовили себе все то, о чем здесь уже упоминалось, и был это, вероятно, самый вкусный ужин в их жизни.
      Вдобавок он проходил в праздничной обстановке. Немедленно по прибытии их начали поздравлять по телефону. Позвонил автомат из кабины № 3 на Главном Вокзале, звонили представители городской телефонной станции и даже сама международная. Естественно, первым поздравил ребят телефон Ики (ведь ужин происходил у нее на квартире), а потом при помощи приемника их по очереди поздравили четыре радиостанции.
      А во время самого ужина приемник передал такую новость:
      — Как сообщает агентство АФП, пассажирский самолет Африканских Авиалиний был найден в Сахаре, к юго-западу от селения Ят. Поскольку не удалось выяснить, кто первым обнаружил место вынужденной посадки «Дугласа-125», спасенные пассажиры, их семьи, а также администрация авиалиний настоящим выражает благодарность всем тем, кто способствовал спасению пассажиров и экипажа самолета.
      Это сообщение радиоприемник повторил два раза, весело подмигивая волшебным зеленым глазком.
      Потом объявил:
      — При участии радиостанций Капштадта, Осло, Парижа и Киева передаем специальный концерт, предназначенный для героических спасителей «Дугласа-125».
      Горошек в этот момент жевал бутерброд с копчушкой.
      Он надулся, как белый павлин.
      — Слыхала? — пробормотал он. — Героических!
      Ика кивнула, проглотила свой бутерброд с паштетом, а потом сказала:
      — Да, это надо продумать.
      — Что там еще?
      — Как нам быть, чтобы мы не зазнались?
      Он посмотрел на нее с возмущением: дескать, что там еще за насмешки?
      Но потом задумался на минутку. И, задумавшись, сказал:
      — А знаешь что?
      — Что?
      — Ты права.
      Для дальнейших разговоров уже не было, к сожалению, времени, потому что золотистая подрумянившаяся курица ожидала своей очереди, а за ней компот и безе.
      Правда, для безе и компота, по правде говоря, уже не хватало места, и вообще они были не такие вкусные, как казалось сначала.
      Что поделаешь — трудно добиться полного счастья на этом свете!
 
      РАННИМ УТРОМ, когда, проклиная дождь и дорогу, вернулись родители, все было в полном порядке. Все, что полагалось съесть, было съедено, и даже посуда — помытая и вытертая — стояла на своих местах.
      Обеих мам удивила только одна вещь: в носках и ботинках как у Ики, так и у Горошка было полным-полно песка. Мама Ики в своей квартире, а мама Горошка — в своей, удивленно подняли брови.
      Одна спросила:
      — Это еще откуда? В песочек играли? А другая:
      — Полные ботинки песка! Пирожки лепили, что ли? Ни Ика, ни Горошек не отвечали. Они спали крепким и счастливым сном.
      Оба папы расхохотались. Отец Горошка пожал плечами: