Лагерь рыцарей был пуст, если не считать нескольких слуг, собравшихся у костров, где готовили еду. Маррон подумал, что сьер Антон встретит в лагере элессинов большинство своих собратьев, а если там найдутся старые друзья, у него будет с кем поговорить. Юноша задержался только для того, чтобы проверить, не трогал ли кто-нибудь вещи его господина — и его собственные вещи, точнее, вещь, меч «Дард». Легко коснувшись пальцами рукояти — теперь у тебя есть братец, — Маррон отправился к коновязям, чтобы проверить, хороший ли уход получили его мул и конь рыцаря.

Облегчённо вздохнув, когда все его обязанности были выполнены, юноша поспешил к кострам монахов, но, не доходя до них, заметил, что костерок Раделя погас, а сидевшие возле него две фигуры исчезли.

Собственно, это было всё, что ему хотелось знать, однако душа Маррона жаждала уверенности. К тому же он знал, каким путём пойдут беглецы, а занять голову было нечем. Так почему бы ему не прогуляться до деревни — ну, подумаешь, молодой оруженосец, отпущенный господином, шатается по округе, убивая время…

Звезды светили ярко, и Маррон старался идти помедленнее, чтобы никто не заподозрил, будто он что-то ищет. Он вновь миновал коновязи, шатры рыцарского лагеря, фургоны торговцев, откуда, доносился хохот, и, не дойдя до деревни, наткнулся на глубокий сухой овраг.

Звезды в Святой Земле светили куда ярче, чем у него на родине, они даже казались больше — впрочем, как и луна. Несмотря на то что овраг был глубиной в рост высокого человека, Маррон ясно видел покрытое трещинами дно сухого русла и высохший на солнце ил, чуть прикрытый слоем пыли. Берега оврага были очень круты и заросли терновником и пустынной колючкой, отбрасывавшими причудливые тени. Чтобы разглядеть, нет ли кого-нибудь в овраге, надо было стоять на самом краю.

Маррон не увидел ни малейшего движения, однако неподалёку от того места, где он стоял, овраг круто изгибался, следуя ландшафту. Это тоже затрудняло просмотр — виден был лишь небольшой участок сухого русла. Правда, и идущий по руслу человек не мог бы заметить наблюдателя на берегу до тех пор, пока не выскочил бы из-за поворота прямо на него…

В конце концов, Раделю нужен был человек, который шёл бы впереди и предупреждал об опасности, подумал Маррон. Он быстро зашагал к деревне, отыскав тропинку, которая бежала вдоль оврага и подходила к нему достаточно часто, чтобы Маррон мог высматривать, не показались ли в овраге беглецы. Они не успели бы уйти далеко: Редмонд наверняка с трудом ковылял, превозмогая боль в израненных ногах, боль, которую не могла заглушить даже магия Раделя. Ведь рука Маррона тоже начала болеть снова.

Юноша оглядел тропу — там не было ни души. Он подошёл ближе и заглянул в овраг, но там тоже никого не было.

Он напрягал не только зрение, но и слух, однако в деревне было тихо. Веселье в лагере торговцев осталось далеко позади, а впереди… действительно ли он услышал тихие мужские голоса или это только ветерок прошелестел в кустах?

Голоса — или журчание ручейка, несмотря на дневную жару, струящегося по высохшему руслу?

Нет, это были голоса. Маррон сошёл с тропы, заглянул в овраг и увидел две чёрные рясы и два светлых лица, которые глядели прямо на него.

На мгновение картина расплылась у него перед глазами, в голове воцарился туман, что-то пригвоздило его к месту. Потом дыхание снова вернулось к нему и послышался голос Раделя, скорее сердитый, чем довольный, хотя Маррон рассчитывал на радость.

— Маррон, ты что тут делаешь?

— Мессир, я хотел убедиться, что вы ушли. Я подумал, что на краю оврага могут быть сторожа…

— Если там будут сторожа, — спокойно ответил Радель, — мы с ними справимся. Пройдём мимо, и они даже не заметят нас. Беда в другом: впереди действительно кто-то есть, но это не стража, да и не на краю оврага, а в самом овраге…

— Кто это? — спросил Маррон, хотя ему хотелось спросить другое: «Откуда вы знаете?»

— Не могу сказать. Я не в силах разглядеть это, знаю только, что их там двое и что они не движутся.

— Я могу сходить посмотреть, сьер.

— Можешь… хотя не следовало бы пускать тебя. Ладно, Маррон, похоже, ты послан нам в помощь небом, хотя иногда и делаешь глупости. Можешь изобразить невинного оруженосца?

— Да, мессир.

«Я этим весь день и занимался. И ещё буду заниматься — впереди у меня долгая служба».

— Ну так иди как можно тише, но не крадись. И не оборачивайся, и не возвращайся открыто.

Маррон поплёлся вдоль оврага самой что ни на есть скучающей походкой, не пытаясь даже прятаться в темноте и красться. Тени от кустарника пересекали овраг тут и там, разглядеть что-нибудь, не подавая при этом виду, было очень трудно, но Маррон всё же увидел две небольшие фигурки, притаившиеся под терновым кустом…

А может, это ему только показалось. Он заморгал и бросил ещё один взгляд, искоса, чтобы убедиться; но чем дольше он смотрел, тем труднее становилось разглядеть лица, разглядеть одежду в качающихся тенях кустов.

От усилий у него закружилась голова, закружилась внезапно, как раз когда он пытался разглядеть что-то в тени терновника. Нет, там было пусто, зрение сыграло с ним злую шутку… как кружится голова, надо присесть…

Он сел на землю и положил голову на здоровую руку, поудобнее устроив её на коленях. Когда он закрыл глаза, покалывание по коже утихло, а ум снова обрёл ясность. И всё же трудно было уловить хоть какую-нибудь чёткую мысль, все они мешались и путались, все, кроме одной, очень упорной и навязчивой: «Там никого не было, это просто игра света и теней, овраг такой глубокий…»

Так он сидел, не шевелясь, пока сквозь шум в голове не пробился грубый шёпот. Земля перестала плыть под ногами, в голове прояснилось, и на этот раз он увидел двоих местных парнишек в простой одежде, в бурнусах и с обмотанными грязными тряпками головами…

Он встал осторожно, оберегая раненую руку и боясь, чтобы не вернулось головокружение, и услышал в овраге негромкие голоса, исполненные едва сдерживаемой ярости. Один из них принадлежал мужчине — наверное, Раделю.

Держась настороже, Маррон приблизился к краю оврага и заглянул вниз. На дне прямо под ним стояли четыре человека, двое в чёрных рясах и двое в пыльном серовато-коричневом одеянии. Радель и Редмонд — и те два парня. Вот только ни один деревенский житель ни за что не стал бы ссориться с вооружёнными монахами, а между тем один из парней стоял, уперев руки в бока, и буквально прожигал Раделя взглядом, ругаясь свистящим шёпотом.

А ведь это был не парень. Это была госпожа Элизанда, одетая в какое-то грязное тряпьё. Когда же Маррон протёр глаза и искоса взглянул в ту сторону, в спутнике Элизанды он узнал госпожу Джулианну, спрятавшую длинные волосы под тюрбаном.

— С какой стати я должна была тебе рассказывать?

— Не рассказывать. Тебе просто надо было спросить…

— Ещё лучше! По какому праву ты — именно ты — решаешь за меня, куда мне идти?

— Мои права мы обсудим позже, — сказал Радель, и Маррон подивился, как менестрель ухитрился вложить столько чувства в негромкий голос. — А сейчас мы все уйдём отсюда, и уйдём вместе.

— Вначале, — холодным, прямо-таки ледяным тоном произнесла госпожа Джулианна, — я хотела бы познакомиться с моими спутниками. Вы ведь не простой менестрель, Радель, и ни вы, ни ваш спутник не имеете никакого отношения к искупителям.

— Потом, потом, — повторил Радель, нетерпеливо махнув рукой. Судя по тому, как возмущённо застыла Джулианна, такое обращение ей терпеть не доводилось. Менестрель же отвернулся от неё, посмотрел вверх и спросил:

— Маррон, ты уже пришёл в себя?

— Да, мессир.

Хотя на самом деле ему хотелось сказать: «Нет, мессир, они меня совсем заморочили».

— Вот и хорошо. Тогда давай прощаться. Прими нашу благодарность и возвращайся.

«Возвращайся в свой лагерь, к своему хозяину, к своей жизни», — однако этого он так и не произнёс. Редмонд вдруг потянул Раделя за рукав, менестрель огляделся, Элизанда задохнулась от волнения, и согнулась пополам. Все трое заметили нечто, чего Маррон ещё не видел и не слышал; но какое бы чувство ни предупреждало их об опасности, на этот раз оно запоздало.

— Кто там? — раздался голос из темноты по ту сторону оврага. — Эй, парень…

Маррон застыл; его белая одежда выдала его, выдала их всех — при свете звёзд она была прекрасно видна в ночи. Теперь он мог разглядеть, кто заметил его. Это были трое мужчин, бесшумно появившиеся из темноты, одетые в чёрные рясы — монахи, стоявшие на страже. Они приблизились к краю оврага, все ещё глядя на Маррона, однако надежда на то, что они не заметят прятавшихся в овраге, была слабенькой.

Надо было увести их…

Маррон развернулся и побежал прочь, вопя на всю округу. Среди хижин в деревне обнаружились незамеченные прежде люди; обернувшись на бегу, юноша ругательски выругал сам себя. Если эти трое намеревались преследовать его, им пришлось бы пересекать овраг, причём именно в этом месте, где его края почти сходились, потому что за поворотом он мог стать гораздо шире. Но пока монахи застыли на краю оврага, глядя не на Маррона, а вниз, в тень. На Раделя, на Редмонда, на обеих дам. Маррон понял, что только навлёк на беглецов лишние беды…

Тут он увидел группу людей, спешащих из деревушки, а потом зацепился ногой за терновый куст, и мир вокруг полетел вверх тормашками.

Падая, юноша инстинктивно вытянул руки — обе — и через мгновение после падения в руке проснулась такая дикая боль, словно треклятая рана в который раз решила открыться.

Он пролежал ещё два вздоха — точнее, один вздох и один всхлип, — а потом услышал сквозь крики, сквозь стук сердца и оглушающую боль голос Раделя: «Беги же, беги! Этих я удержу, мы справимся, но ты беги дальше!..»

Юноша вскочил, пошатываясь, вскрикнул от боли в руке — он вновь опёрся на неё, вставая с земли, — а те трое монахов на краю оврага и не думали никуда лезть или бежать, а просто падали в овраг, словно тряпки. Видно, в головах у них сейчас каша, подумал Маррон, глядя, как эти самые головы болтаются из стороны в сторону, а руки и ноги бессильно обмякают. Значит, они попались и ничего больше не видят…

Впрочем, размышлять об этом было некогда, как некогда и волноваться об оставшихся в овраге и соображать, смогут ли они зачаровать стражу, чтобы наконец бежать или, наоборот, укрыться в лагере, если это имел в виду Радель. Приближался деревенский патруль, однако он то ли не заметил, что происходило в овраге, то ли просто не обратил на это внимания. Охранники были в тёмной одежде, но не в рясах.

А одежда Маррона была так бела и ярка, её так легко было заметить! К тому же после падения он не мог удрать и скрыться.

Он достал из-за пояса кинжал, взмахнул им над головой, обернулся и закричал:

— Туда! Они пошли туда!.. — и помчался дальше, стараясь казаться не зайцем, а гончей.

За деревней открылась россыпь огней, целый палаточный город, освещённый кострами. Все больше народу в лагере прислушивалось к шумихе и бежало за Марроном. Вероятно, это был лагерь элессинов. Юноша постарался пробежать в точности между оврагом и лагерем, избегая приближаться и к тому, и к другому.

Он мчался, как на соревнованиях, но не ради собственной победы. Ему хотелось только узнать, кто первым настигнет его — те, кто бежал следом, или те, кто выскочил наперехват. Рука схватила его за плечо, соскользнула, схватилась снова, послав очередную волну боли в горящую руку. Юноша задохнулся, споткнулся и почти упал. Подняв глаза, он увидел сбившего его с ног бородатого человека, который тяжело дышал после такой погони. Маррон с трудом выговорил:

— Мессир, мессир… они побежали туда… — и ткнул вперёд своим кинжалом,

— Кто? Я никого не видел. Ты кто такой?

— Маррон, мессир, оруженосец сьера Антона д'Эскриве.

Вначале мужчина не поверил ему, но потом, по его изменившемуся лицу, Маррон понял, что тот о нём думает, и быстро продолжал:

— Здесь были люди, наверное, шарайцы. Я не знаю точно, они были в катарском платье. Я наткнулся на них за деревней, а они наставили на меня ножи. Я, кажется, ранил одного из них, вот, видите…

Он сунул под нос человеку свой нож, на клинке которого явственно виднелись пятна крови. Мужчина хмыкнул и стал вглядываться в темноту.

— Сколько их?

— Я видел троих, мессир…

Мужчина хмыкнул ещё раз и жестом подозвал поближе своих товарищей. Преследователи из лагеря тоже уже были тут — заросшие бородами, с недоверчивыми глазами.

— Он говорит, трое катари. Подлые убийцы, шарайцы, как он думает. Один, похоже, ранен.

По пальцам Маррона стекала кровь, но он повернулся к преследователям другим боком, почти молясь, чтобы в темноте его раны не заметили.

— Трое шарайцев? Так почему он ещё жив?

— Они сбежали, мессир. Нет, не от меня, — быстро добавил юноша в ответ на презрительный смешок, мол: «Трое убийц-шарайцев сбежали от подростка, который ещё и бриться-то толком не умеет; как же, так мы и поверили…» — Наверное, они услышали, как вы бежите, мессир.

— Да, наверное. Ладно, мы погонимся за ними, а ты возвращайся в лагерь… — одни сильные руки передали его другим, причинив боль, — а Барад тебя проводит. Пусть тебе перевяжут рану — у тебя кровь на рукаве.

— Да, мессир. — На рукаве была кровь, а сам рукав был разрезан — разрезан на бегу самим Марроном. Конечно, при детальном осмотре обнаружилось бы, что разрез не совпадает с раной, что рана кровоточит сама по себе, что она покрыта пропитанным кровью бинтом. Но это было уже не важно, тут Маррон даже не стал притворяться: — Нет, мессир, это старая рана, катари меня не достали.

Он всё же надеялся, что детального осмотра не последует. Крови на одежде и свежей повязки вполне хватило бы, когда преследователи вернутся без пленников.

Конечно, они могут схватить Раделя, Редмонда или кого-нибудь из девушек, но тут уж Маррон ничего не мог поделать.

Его охранник, крепкий элессин средних лет, на всякий случай твёрдо держал его за руку, впрочем, не поддерживая. Господи, до чего же они подозрительны…

Они прошли сквозь круг сторожевых огней, окружавший лагерь, к выстроенным в ряд палаткам. Элессины были не только подозрительны, но и невероятно педантичны. Маррон чуть пошатнулся, впрочем, безо всякой задней мысли, и хватка охранника усилилась, все так же ничуть не помогая идти.

И вот уже во второй раз за эту ночь из темноты послышался вопрос, произнесённый уже привычным раздражённым тоном:

— Маррон, ты что тут делаешь?

На этот раз голос принадлежал сьеру Антону. И тень, и походка, и фигура — всё было его. Рыцарь встал у них на дороге, и охранник Маррона вынужден был остановиться и удержать юношу. Ход был великолепно рассчитан — сьером Антоном, конечно.

— Вы знаете этого человека, сьер?

— Разумеется. Он мне служит.

— Как ваше имя, сьер?

— Антон д'Эскриве, рыцарь-искупитель. Что произошло, почему мой оруженосец весь в крови?

Человек отпустил Маррона и заговорил, заикаясь и запинаясь:

— Парень спугнул у деревни каких-то людей, сьер… сьер Антон… говорит, что они убежали, и наши люди пошли в погоню. Под вашу ответственность, сьер.

Поклон, резкий поворот — и человек пошёл прочь, не дожидаясь, чтобы рыцарь отпустил его. Маррону показалось, что охранник даже начертил в воздухе знак Господа, как это делали суеверные крестьяне, защищаясь от зла.

— Скоро ты к этому привыкнешь, — чуть устало и немного иронично заметил сьер Антон. — Так что там за люди, Маррон?

— Катари, сьер, трое. Наверное, шарайцы…

— Это вполне могут быть местные, может быть, даже приверженцы истинной веры. Люди в этой деревне всё-таки есть, хоть их и не видно.

— Да, сьер, но у них были ножи наголо, ещё до того, как они увидели меня… — Ему страшно не хотелось лгать, но историю следовало рассказывать без изменений, независимо от того, кто стоял перед ним.

— А, так вот откуда весь шум, — заметил рыцарь, потому что лагерь действительно начинал шуметь, а люди по одному и группами спешили на восток и на запад. — Эй, ты!

— Сьер? — Молодой сержант выпрямился и только что не отдал салюта. Похоже, сьер Антон был известен не только скандальными историями.

— Кто-нибудь проверил, что с дамами? Это был искусно замаскированный приказ; сержант не стал салютовать, а просто ответил:

— Я немедленно проверю, сьер.

— Хорошо. Возьми несколько человек. Так, на всякий случай. Может быть, этот шум предназначен для того, чтобы отвлечь нас, отвести нам глаза.

Маррон вздрогнул. Люди не найдут ни страшных шарайцев, ни дам. Тогда они обыщут всю деревню, перевернут все лагеря и пустятся на поиски с факелами. Двум пешим девушкам никогда не скрыться от такой погони.

Но помочь им Маррон не мог никак. Каждому своя судьба — и ему тоже.

Сержант поспешил прочь, а сьер Антон нахмурился.

— Я бы должен сделать это сам, — пробормотал он. — Но элессины одобрят моё присутствие, только если дело дойдёт до драки. И потом, кто-то должен за тобой приглядывать, не переставая, Маррон. От тебя всегда будет столько беспокойства?

— Сьер, я сам о себе могу позаботиться…

— Сомневаюсь. Эти твои шарайцы тебя ранили?

— Нет, сьер.

Тут по крайней мере лгать не приходилось, да и не нужно было.

— А, опять старая рана. Ну вот что, идём со мной. Как бы элессины ни гордились своими шрамами, в лагере у них должен быть лекарь. Красоту он твоей руке не вернёт, но она и так уже, боюсь, красивой не будет. Её надо хотя бы зашить, если рана достаточно очистилась. Мне надоело, что у тебя вечно рукав в крови.

Рану зашили, предварительно смазав какой-то едкой жидкостью, которая моментально обожгла кожу и продолжала жечь, въедаясь все глубже. Хмурый лекарь презрительно скривился при первом судорожном вздохе Маррона и презрительно ухмыльнулся, когда на глазах у юноши выступили слёзы. Вдевая в иглу толстую жилу, он бросил Маррону кусок вонючей кожи.

— Сунь себе в зубы, щенок, если не можешь сдержаться. Я не собираюсь терпеть твой скулёж.

Сьер Антон покачал головой и отобрал у Маррона кожу.

— Обойдёшься без затычки, парень. Дай руку — да не эту, дурень. Вот, держись за мою и сжимай крепче, когда понадобится. Не сдерживайся, мне больно не будет…

К тому времени, как рана была зашита, Маррон прятал лицо на плече сьера Антона, а зубами вцепился в его одежду — без затычки всё же не обошлось. При этом юноша не проронил ни звука и ни разу не пошевелил раненой рукой. Он решил было, что сумел поддержать свою честь, но, открыв мокрые глаза, обнаружил, что лекарь свободной рукой держал его за запястье, а сьер Антон вцепился в локоть. За укусами серебряной иглы, за горячей болью в ране Маррон так и не почувствовал их веса.

Когда рана наконец была забинтована и, по настоянию сьера Антона, больная рука оказалась привязана к груди Маррона, чтобы юноша не мог шевельнуть ею, рыцарь с оруженосцем отправились назад в свой лагерь. Маррон шёл через силу, мечтая о том, как завернётся в своё одеяло и уснёт сном без сновидений, сном, который смоет боль и тревогу и даст ему небольшую передышку после тяжёлой ночи.

— Ты пойдёшь сам или тебя опять надо нести?

— Я сам пойду, сьер! А если не смогу, вы можете меня оставить тут…

— Ну да, конечно.

Всё же Маррон шёл сам, шёл, хотя нетвёрдо державшие его ноги заплетались, а глаза с трудом различали предметы вокруг, и только рука сьера Антона, лежавшая на его плече, помогала ему не упасть. Прикосновение было едва заметно, но вливало новые силы, не иначе — магия…

Вокруг в темноте мелькали факелы и слышались низкие, хриплые, гортанные голоса. Рыцаря и оруженосца трижды окликали стражники с клинками наголо; в последний раз это произошло уже в деревне. Остановивший их человек оказался тем самым сержантом, которого сьер Антон посылал проверить, как чувствуют себя дамы.

— О, прошу прощения, сьер Антон, но…

— Ничего-ничего, все правильно, не пропускай никого без досмотра. Я так понимаю, дамы живы и здоровы?

— Спят, как младенцы, сьер — ну, я на это надеюсь. Когда я заходил, одна из них проснулась. Ну у неё и язык — почище, чем у змеи!

Сьер Антон рассмеялся.

— Да пошлёт ей Господь терпеливого мужа! Только вот что, сержант: если не хотите неприятных последствий, будьте поосторожнее. Мадемуазель Джулианна не элессинка, но у неё могут быть наготове ещё какие-нибудь ласковые слова, если вы её снова разбудите.

— Мои люди будут вести себя тихо, сьер, — ответил сержант. Сам он при этом стоял совсем близко и говорил полушёпотом. Сьер Антон вновь рассмеялся, на этот раз потише, и заставил Маррона идти дальше, легонько подтолкнув его.

Юноша так и не понял сержанта. Как могла госпожа Джулианна обругать его, если госпожи Джулианны — как наверняка знал Маррон — не было не только в хижине, но и в деревне?

Разве что они с компаньонкой не бежали. Юноша не знал, куда и зачем они направлялись, но понимал, что начавшийся шум мог помешать им, и они вернулись. Хотя он слышал, что Радель говорил об обратном: пусть девушки уйдут, а они с Редмондом останутся…

Но ничего сделать было нельзя, он не мог узнать правду или повлиять на события. И не интересовало его всё это — по крайней мере сейчас. Его тело тяжелело с каждым шагом, и каждый шаг давался с трудом. Юноша уже почти спал на ходу, когда они добрались до лагеря и сьер Антон повёл его между шатров.

Уже не в первый раз они поменялись местами — оруженосец стоял, пошатываясь и не видя ничего вокруг, а его хозяин устроил ему постель и посоветовал хотя бы снять башмаки перед сном.

Маррон заморгал.

— Господи Боже мой… Садись, парень. Легче, легче, не потревожь руку…

И рыцарь снял с оруженосца ботинки, расстегнул пояс, сел рядом и смотрел, как юноша завернулся в одеяло и моментально уснул, что-то бормоча себе под нос.

Первым, что вспомнилось Маррону утром, было монотонное бормотание, под которое он заснул:

— …интересно, как я теперь сниму сапоги? По-моему, это обязанность оруженосца — по крайней мере мне так когда-то казалось. Маррон, дитя неразумное, ну как ты можешь быть таким ребёнком?..

За бормотанием последовал поцелуй. Маррон помнил прикосновение сухих губ и жёсткую щетину, а больше не помнил ничего, потому что наконец провалился в сон.

Эти мысли проскользнули быстро, а за ними нахлынули воспоминания о прошлой ночи. Маррон совсем запутался, он боялся за себя и за других и ничего не понимал. Он открыл глаза и рывком сел, разгоняя сон, но разбередил при этом взорвавшуюся болью рану.

Постель сьера Антона была пуста, рядом валялось смятое одеяло. Пошатываясь, Маррон встал и огляделся. Вокруг царила суматоха, слуги и оруженосцы сновали туда-сюда, собирая вещи хозяев, и юноша подумал, что ему следовало бы заняться тем же, хотя во рту у него пересохло, а живот выл от голода.

Он воевал с хозяйским одеялом, пытаясь свернуть его одной рукой, как вдруг услышал своё имя, произнесённое голосом сьера Антона. Маррон поднял глаза и увидел, что рыцарь торопливо шагает ему навстречу, нахмурив брови.

— Маррон, брось это дело. За тобой послали. Идём.

— Сьер, куда…

— С тобой хочет поговорить барон. Поторопись.

Сьер Антон развернулся и пошёл прочь, и Маррон поспешил за ним. Раньше ему казалось, что во рту у него сухо, но теперь он понимал, что это были ещё цветочки. Сейчас у него во рту словно появилась засушливая пустыня, но поделиться своими страхами он не мог ни с кем.

Вначале ему показалось, что сьер Антон ничего больше не скажет. Однако рыцарь, не замедляя шага, бросил на него взгляд и произнёс:

— Элессины не нашли ни следа твоих катари, ни вчера, ни сегодня утром. Собаки не учуяли никакой крови, кроме твоей собственной. Барон хочет расспросить тебя; смотри не лги ему. У него с собой правдоведица.

Холодный, исполненный подозрения голос пробрал Маррона до костей. Новость была не из лучших, она пугала до полусмерти.

Идти пришлось гораздо ближе, чем надеялся Маррон, — всего с полпути до лагеря элессинов. На ближнем краю деревни их поджидало несколько человек. Едва Маррон заметил их, сьер Антон замедлил шаг.

— Вот, выпей глоток.

Маррон с благодарностью принял протянутую флягу, отхлебнул и задохнулся. Это была не вода, а какое-то жгучее вещество, которое едва не прожгло его насквозь.

— Мадемуазель Джулианна и её компаньонка пропали, — негромко пояснил сьер Антон. — Тебя тщательно допросят. Смотри же, Маррон, говори только правду!

Больше он ничего не сказал. Постороннему зрителю могло бы показаться, что лежащая на плече Маррона рука рыцаря удерживает юношу на случай бегства; самому Маррону хотелось надеяться, что рыцарь пытается его подбодрить и придать ему уверенность в себе. Больше уверенности искать было негде.

Разумеется, ни в лицах встретивших его мужчин, ни в глазах единственной среди них женщины не было ни капли дружелюбия. Шестеро человек, одетые в дорогие тёмные одежды строгого покроя, смотрели на Маррона так, словно он был преступником, вина которого уже доказана, осталось только вынести приговор. Один из мужчин — бритоголовый, с хмурым, изрезанным шрамами лицом — стоял чуть впереди остальных, сжимая рукоять меча так, словно готов был хоть сию минуту вынести этот приговор и привести его в исполнение. Быть может, он так и собирался поступить.

Женщина стояла чуть в стороне, вроде бы и вместе с другими, но всё же отдельно от них. Видеть её здесь было странно, и Маррон испугался её больше, чем всех остальных. Она была в одежде катари, с такой же тёмной кожей и тёмными волосами, как у детей этого народа, но лицо её не было скрыто вуалью и внушало ужас. Вначале юноше показалось, что оно обезображено страшной болезнью вроде проказы, но подойдя ближе, он понял, что полосы, уродующие её щеки, являются делом рук человеческих, хитроумной татуировкой. На лбу у неё красовался выжженный железом знак Господа — тоже дело рук человеческих, глубоко въевшееся в плоть. Кожа вокруг знака сморщилась, а горевшие под ним глаза провалились и мерцали голубым светом из двух чёрных ям глазниц.

Да, лицо у неё было просто кошмарное, но не оно испугало Маррона. Больше всего он боялся её самой. Юноше доводилось слышать о правдоведицах-катари. Говорили, будто они узнают ложь, едва заслышав её. Маррон никогда, никогда не осмелился бы солгать этой женщине.

— Это тот самый человек?

— Да, мессир. — Антон подтолкнул Маррона, заставив его встать на колени, но осторожно придержав при этом больную руку оруженосца.

— Ну что ж. Расскажи нам всё, что ты знаешь о случившемся прошлой ночью, парень.

— Да, мессир. Господин… — Понимал ли он, что говорил? Наверняка понимал; и, поскольку никто больше не двигался, Маррон вдохнул поглубже и начал излагать свою наспех выдуманную историю, которая с каждым разом казалась ему все неправдоподобнее и годилась лишь для взбудораженных мужчин в темноте, но совершенно не смотрелась при дневном свете. Как и всякий мальчишка, искушённый во лжи — уроки, полученные от любимой дядиной хворостины, — Маррон не стал изменять ни слова в истории, хотя наверняка мог бы сделать её гораздо убедительнее, будь у него возможность придумать все сначала.

Он закончил очень быстро, и снова воцарилось молчание. Когда он осмелился взглянуть на лица людей, то понял, что они не верят ни единому его слову. И они были правы — нет, нет, надо забыть правду и помнить только ложь, кто поверит ему, если сам он не будет верить в собственные слова? Он остерегался даже взглянуть в сторону правдоведицы, боясь, что она прочтёт в его глазах ложь, такую же отчётливую, как рисунки на её страшном лице.

Однако, стоя на коленях и глядя в землю, Маррон услышал нечто неожиданное — короткий хриплый крик, донёсшийся из деревни. За криком последовал низкий страшный вой, совсем не человеческий, и тут же оборвался. Маррон вздрогнул. Кроме него, никто не обратил на вопль видимого внимания, и только недовольная усмешка скривила губы барона, словно он сожалел о слабости кричавшего.

— Невеста моего племянника, — заговорил наконец барон, — бежала этой ночью. Знаешь ли ты что-нибудь об этом?

— Ничего, господин барон.

— Странно. Ты наткнулся на неведомого врага, как раз когда исчезли девушки; ты поверг весь лагерь в смятение, и теперь хочешь убедить нас, что между этими событиями нет никакой связи?

— Господин барон, госпожу Джулианну охраняли ваши собственные люди. С ней говорили через полчаса после того, как на меня напали…

Это скрытое возражение вызвало холодный взгляд барона и подзатыльник от стоящего позади сьера Антона. В голове у Маррона зазвенело. Наказание? Или предупреждение: «Не испытывай этого человека!»

— Говоривший с ними на самом деле говорил с куклами, — прорычал барон, — с кучей тряпья и верёвок. А может, ты тоже чья-то кукла, мальчик? Моя женщина проверит, правду ли ты говоришь. Имбер, останься. В этом деле замешана твоя честь, а мне слишком тяжело смотреть на всё это.

Высокий молодой человек медленно склонил светловолосую голову. «Мне тоже», — было написано у него на лице. Стоявший рядом с ним человек повыше и потемнее коснулся его руки. «Я останусь с тобой».

Маррон смотрел, как уходит старший барон со свитой. На месте остались лишь молодой барон и его друг, но это было не важно. Важно было другое: возле Маррона зашуршали юбки, женщина коснулась затылка юноши холодными твёрдыми пальцами, так непохожими на пальцы его господина. От пальцев исходила холодная обречённость. Они извлекут правду из его тела так же легко, как менестрель извлекает звуки из мандолины, и после этого у молодых людей останется не больше жалости, чем у старшего барона.

«Куклы», — сказал он. Куклами играли дети, но из таких же кукол — «тряпьё и верёвки» — Радель делал двойников, марионеток, как он их называл, дьявольских кукол, которые сидели и двигались, и были, по его словам, очень похожи на людей, которых они подменяли. Наверное, они и говорили так же или почти так же…

Все медленнее и медленнее Маррон начинал понимать смысл утренних новостей — очень некстати, как раз тогда, когда необходимо было оставаться настороже. Вероятно, Радель и Редмонд отправились в хижину дам и оставили там своих кукол. Тогда, значит, дамы действительно ушли. И Маррон мог рассказать все это, его могли заставить выдать себя, выдать дам, Раделя, Редмонда — и умереть, слишком поздно и бесполезно.