Женщины в его жизни

      Если он достаточно взрослый, чтобы жениться, то он достаточно зрелый и для того, чтобы прочитать это письмо, думала сейчас Тедди. Я отдамего ему. Я должна.Да, отдам письмо до женитьбы. Приняв это решение после долгих колебаний, она испытала такое колоссальное облегчение, будто у нее свалилась гора с плеч.
      Она быстро пробежала глазами название блюд, взглянула на обложку меню и улыбнулась:
      – Мне для начала креветки и печеный морской язык.
      – О! – воскликнул Максим и рассмеялся. – И я решил взять то же самое.
      После того как он сделал заказ, они продолжали оживленно беседовать, и Тедди наслаждалась его счастьем. Целиком погрузившись в планы Максима, она выбросила письмо из головы, думая, что займется им позднее.
      Сейчас ей было невдомек, что позднее ей опять не хватит духу, и письмо останется лежать запертым в сейфе банка Росситер, так и не прочтенным Максимом.

43

      – Надо сказать, успехи Максима впечатляют, ты не находишь? – спросила Марго Деревенко, посмотрев на Александра.
      Ее муж сидел в своем любимом кресле у окна в малой гостиной дома на Фобур Сен-Жермен. Стоял теплый погожий вечер конца июля 1961 года, и чета Деревенко наслаждалась аперитивом перед ужином.
      Александр, пригубивший стакан виски с содовой, отпил глоток.
      – Да, просто невероятно. Это же выдающийся успех – сделать миллион фунтов в неполные тридцать лет. Перед таким – шляпу долой!
      – Анастасии повезло с ним, – тихо проговорила Марго, затем тряхнула головой и слегка усмехнулась, скорее даже про себя. – А я-то еще сомневалась в нем, когда они два года назад сказали нам, что хотят пожениться.
      – А я – нет, и ты прекрасно это знаешь, – заметил Александр. – И я абсолютно не верил всей этой чуши про его плейбойство. – Он бросил на жену мудрый, понимающий взгляд: – Если честно, Марго, то я даже надеялся, что он еще до знакомства с Анастасией своеотгулял и перебесился, так что ему не будет нужды гулять после женитьбы. Я всегда верю в мужчину, который переболел всей этой чепухой прежде, чем связать себя брачными узами.
      – Согласна с тобой целиком и полностью! – воскликнула Марго. Она опустилась на обтянутый бежевым шелком диванчик в стиле Людовика XV, скрестив свои стройные ноги, и машинально отпила глоток шампанского. После маленькой паузы она заметила: – Максим очень умный, ты не находишь, Алекс?
      – «Умный» – не то слово, дорогая. Я считаю его гениальным. Он – финансовый гений.
      Марго уставилась на Александра:
      – Почему? С какой стати? Я хочу сказать, что делаетего в твоих глазах финансовым гением?
      – Ответить на это не просто. – Ее муж на несколько минут погрузился в раздумья. Затем, поставив виски на антикварный столик рядом с креслом, на котором сидел, он, качнувшись, встал и быстро пошел к двери. Обернулся и поманил ее жестом. – Поди-ка сюда на минутку, Марго, – сказал он и вышел в холл.
      Недоуменно наблюдавшая за ним Марго встала и поспешила вслед за мужем.
      Он стоял перед «Голубыми танцовщицами» Дега и, когда она приблизилась, повернулся к ней, плавным движением руки показав на картину.
      – Что это? – спросил он.
      – Ну картина, разумеется.
      – Да, но это также и продукт, результат,если тебе угодно, художественного гения. «Уэст Инвест»", – компания, созданная Максимом, есть продуктфинансового гения. Тебе понятно, к чему я клоню?
      Марго утвердительно кивнула. Он продолжал:
      – Как я теперь не могу тебе объяснить, каков творческий импульс внутри художника, наделяющий его способностью создать изумительное произведение искусства, подобное этому, так не могу и объяснить, что исподволь побуждает Максима образовать невероятно удачливую компанию или заключить потрясающе выгодную сделку. – Александр покачал головой и кисловато улыбнулся. – Так же, как не могу объяснить гениальность Рахманинова, или Пуччини, или Уильяма Шекспира и Эмилии Бронте.
      – Это дар, – сказала Марго, взор ее оживился. – Гений художника – великий дар! Человек не может его приобрести, он с ним рождается, и он ему присущ всегда, с самого младенчества, становится очевидным в детстве и расцветает в зрелости. И так же, как великий художник, писатель или композитор рожден гениальным, родился гением и Максим. Тедди как-то мне рассказывала, что математический талант у него проявился в шесть или семь лет. Вундеркинд.
      – Да-да, помню. Однако полагаю, тут требуется нечто неизмеримо большее, чем блестящие успехи в счете. – Александр взял жену за руку и повел обратно в малую гостиную. – На мой взгляд, Максим обладает сверхъестественной остротой и проницательностью ума, – сказал он вполголоса, – и, что более важно, экстраординарной способностью провидеть.
      – Заявив о своей неспособности объяснить, что такое финансовая гениальность, ты, мне кажется, именно это и сделал, то есть объяснил, – заметила Марго, любовно взирая на него.
      – Нет, нет, ничего подобного, Марго. Я только царапнул по поверхности, отметил несколько черт его натуры. Я не претендую на то, что когда-нибудь сумею проникнуть в самую глубь души Максима, разобраться в ее механике, потому что совершенно точно знаю: это за пределами возможного.
      Марго понимающе кивнула:
      – Уверена, что это никому не под силу. Он невероятно сложный человек. Это даже Анастасия мне говорила.
      Александр бросил на нее зоркий, настороженный взгляд.
      – Я надеюсь, никаких проблем?
      – Никаких, мой дорогой, нет даже и в помине. Они по уши, до безумия влюблены друг в друга. – Это было сказано походя, между прочим.
      – Учитывая его биографию, я ничуть не удивлюсь его сложности, – заметил вполголоса Александр, потом, глянув на жену, признался: – Иной раз мне кажется, что у Максима есть джинн-подсказчик. Я просто не представляю, откуда он черпает свои идеи, что наводит его на точное решение или почему он делает те или иные ходы, но все они – блестящие. Да, все, что ни делает наш зять в бизнесе, – блистательно. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что Максим сколотит гигантское состояние и обретет огромную власть. То, что он сейчас продает «Уэст Инвест» и получает миллион фунтов чистой прибыли, это только начало. Давай не будем забывать, что ему всего лишь двадцать семь лет.
      – Он доказывает свою способность быть незаурядным провидцем, – сказала Марго. – Ну и, конечно же, любящим и нежным мужем, и, как я вижу, он собирается стать примерным отцом, Александр. Это же просто замечательно. Все признаки налицо. Он буквально боготворит крошку Аликс.
      – Коли зашла речь о нашей внучке, давай сходим наверх и поглядим на нее перед тем, как идти обедать, а?
      Ответом на его предложение явилась радостная улыбка Марго, тотчас вскочившей с дивана. Она первой направилась к дверям гостиной, и они стали подниматься по лестнице на следующий этаж, где находилась старая спальня Анастасии. Недавно Марго все устроила заново, и теперь там была детская для четырехмесячного младенца.
      В дверях комнаты, соседней с детской, появилась Дженнифер, английская няня, заслышавшая шаги на лестнице. Она стояла и улыбалась в ожидании, когда дед с бабкой поднимутся на площадку.
      – Нам можно взглянуть на Аликс перед тем, как мы пойдем обедать, Дженнифер? – спросила Марго.
      – Разумеется, мадам Деревенко. Она, как всегда, крепко спит. – Юная няня улыбнулась: – Она такой чудесный ребеночек, никогда не пикнет.
      Марго с Александром на цыпочках прошли по ковру слабо освещенной детской и постояли, любуясь своей внучкой, спокойно спавшей в плетеной колыбели, украшенной розовыми шелковыми лентами и бантами.
      Когда они подняли головы, их глаза встретились над колыбелькой, и они улыбнулись друг другу удовлетворенно и горделиво. Затем также на цыпочках, тихонько удалились, чтобы не разбудить малышку.
      По пути вниз Александр вполголоса говорил:
      – Я рад, что они поехали в Венецию на второй медовый месяц. Если чуточку повезет, может быть, они соорудят нам еще и внука.
      Марго улыбнулась.
      Венеция – мираж, плавучая греза, переливы голубого и серебряного, туманы, легко парящие над лагуной и каналами. Выступают силуэты древних зданий, в приглушенном свете видны их очертания, и повсюду ощущение умиротворенности и покоя.
       «La serenissima», – прошептала Анастасия название, данное венецианцами родному городу сотни лет назад. La serenissima…Несказанно красивый в своей великолепной неповторимости, этот простирающийся между морем и небом город стал ее любимым местом на земле, пленившим ее с первого, еще детского взгляда. Все в нем восхищало и завораживало ее, она оказалась навсегда во власти его чар, пленницей его тайн и нетленной красоты, удивительных грез и мечтаний.
      Анастасия стояла босиком у окна их номера в отеле «Даниэли», любуясь все еще туманной в этот ранний час утра лагуной. Она была настолько переполнена счастьем, что из боязни утраты едва осмеливалась о нем думать. «Не искушай богов ревнивых» – откуда-то пришло ей на ум. Она придвинулась ближе к окну и, полусонная, прислонилась к стеклу лбом, витая мыслями Бог знает где. Но центром их кружения был Максим. Он был ее сном и ее явью. Он был ее миром: солнцем, луной, звездами – без него у нее не было бы ничего.
      Из ее уст вырвался легкий вздох. Скоро им предстоит покинуть Венецию. Неделя пролетела незаметно. Их короткий летний отпуск подходит к концу. Но каждый день сам по себе был сказочно чудесен, великолепен, был возвратом в их медовый месяц с той лишь разницей, что все было еще лучше, чем прежде, если такое вообще мыслимо. Он чудо, ее красавец муж. Любовь к нему была так сильна, что временами она думала, вот-вот не выдержит, и было невыносимо трудно не быть рядом с ним, ей хотелось всегда быть только рядом.
      Внезапно в мозгу возникла строка из Песни Соломона: «Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой – мне». Это была правда, именно так было с ними. Они принадлежали друг другу. И вспомнилась еще строка из той же книги Библии: «Я изнемогаю от любви». Как точно сказано. Она нередко чувствовала себя почти больной, испытывала слабость в ногах, ее всю лихорадило и трясло, томительно влекло к нему. Не было минуты в течение дня, чтобы ее тело не жаждало его рук, чтобы ей мучительно не хотелось его присутствия. Он был удивительный любовник, удивительный муж…
      Анастасия была настолько поглощена мыслями о нем, что не слышала, как он встал с постели и подошел. Она удивленно вздрогнула, ощутив его сильные прохладные руки на своих нагих плечах.
      – Что ты делаешь, поднявшись в такую рань, любовь моя? – теплым сладкозвучным голосом прошептал Максим в ее белокурый затылок и развернул ее к себе лицом.
      – Мне не спалось, – прошептала она, касаясь рукой его щеки, устремив вверх преисполненный любви и повлажневший от эмоций взгляд.
      Он прильнул к ней, она к нему, их ищущие рты сомкнулись. Максим обнял ее и прижал еще крепче.
      Слившись в поцелуе, они стояли у окна. Он дал своим рукам соскользнуть по ее шелковистой спине, лечь на округлые ягодицы и потом вдавил их в себя. Тела их превосходно соединились друг с другом. Он подумал: мы единое целое – две половины. Он приоткрыл ей губы, проник в ее рот языком, чтобы коснуться ее языка. Анастасию опалило желание, она почувствовала, как внутри нее разгорается жар. От этого испепеляющего жара запылало все ее тело. Максим ощущал его сквозь тонкое ночное белье. Он отстранился, взял ее за руку и повел обратно в постель, зная, сколь сильно сейчас в ней вожделение. Они сидели на кровати, он приблизил к ней свое лицо, мягко взял губами ее губы и стал нежно посасывать, наконец они оба повалились на перину, и поцелуи их делались все более неистовыми и страстными.
      Максим так же жаждал ее, как она его, но уже через несколько секунд он прервал их поцелуи и приподнялся на локте, склонясь над ней, глядя в ее сияющие глаза. Легко, нежно, как бы облетая губами ее лицо, он целовал ее лоб, веки, нос и щеки. Она раскрыла руки и потянулась к нему, и он приник к ней, опустился на нее, и сразу их поцелуи опять стали страстными. Он вминал свои губы в ее, зубы их терлись, когда он алчно пожирал ее рот. Анастасия отвечала на ласки пылко, как всегда, и встречала его страсть с темпераментом, более чем соответствовавшим его собственному. Все ее тело трепетно отзывалось ему.
      Распаленный, он, на мгновение отпрянув от нее, восхитился красотой представшей его взору. Голова ее была запрокинута назад, открыв белую длинную шею. Было в этом что-то очень трогательно-беззащитное, и он приблизил губы к ее горлу, уткнулся в него лицом. Рука потянулась к ее груди, он стал нежно ее поглаживать. Сосок под его прикосновением почти сразу напрягся, отвердел и встал торчком под шелком ночной сорочки.
      Он ощутил свое собственное напряжение, и его эрекция была грандиозной, как, впрочем, всегда бывало у него с Анастасией. Стон вырвался из его горла, он скользнул рукой по ее вогнутому животу вниз и задрал покрывавшую ее лоно тонкую шелковую ткань.
      За время их брака Максим до мельчайших подробностей изучил ее тело, и сейчас искал главную точку, сразу нашел и стал легонько нажимать кончиками пальцев на заветный бугорок. Стон исторгся из горла Анастасии, и она слегка выгнулась ему навстречу, весь жар ее тела сконцентрировался в средоточии ее женственности.
      Влажное тепло ее неотразимо влекло Максима. Он хотел уйти в нее, взять, обладать ею беспредельно, во всю мощь своих сил и до последней капли, и тем не менее сдерживал себя, чтобы дать ей первой испытать наслаждение. Он потянул за шелковую сорочку, она соскользнула с плеча, и он прикрыл ладонью ей грудь. В бледном свете утра ее плоть отливала жемчугом, и губы его ощутили прохладу мрамора. Она отозвалась на жар его рта глубоким вздохом. Неожиданно резко он сел, поднял ее и стянул через голову ее сорочку, потом – пижаму с себя; движения его были нетерпеливо-быстрыми.
      Обнаженные, они вытянулись на боку лицом друг к другу, тела их соприкасались. Его темные блестящие глаза пронизывающе впились в ее глаза, от возбуждения его голос звучал низко и хрипловато:
      – Я люблю тебя, Анастасия, ты даже не знаешь и не узнаешь, до чего сильно я люблю тебя, родная. У меня нет слов, чтобы это выразить. А просто сказать «я тебя люблю» как-то слишком неполно…
      – Я знаю, ведь и я люблю тебя точно так же, – прошептала она, протянув руку к его лицу и ласково гладя по щеке.
      Он повернул ее на спину, поднялся над нею, заглянул в ее огромные серо-синие глаза.
      – Ты – моя жизнь, – сказал он.
      Она полуулыбнулась ему, сладострастно вытянулась, слегка раздвинув ноги, и закрыла глаза. Он припал к ее стройному телу, наслаждаясь его совершенством и юной красотой. И стал дарить ей наслаждение, целуя поочередно груди, покуда они не стали тугими. А потом он перевел свои губы на ее живот, ведя их все ниже, ниже, ниже, пока они не угомонились между ее бедер. Он нежно ласкал ее языком и пальцами, и она открыла себя ему, излила себя ему, и мгновением позже он почувствовал ее каменное оцепенение, затем она начала дрожать, выкрикивая его имя. Ее вскрики длились и длились.
      Он, опираясь на руки, навис над нею, и она любовно приняла его в лоно, лицо и глаза ее сияли восторгом. Теперь она жаждала обладать им так же, как он ею.
      С долгим вздохом, похожим на стон, он глубоко вошел в нее, она разъялась надвое и соединила свои ноги у него за спиной. Он просунул руки под нее, приподнял ее ближе к себе, и они сразу попали в ритм друг друга, как это было с их первой брачной ночи. Они были тончайше сонастроены друг с другом и вместе воспаряли все выше и выше, по мере того как страсть их росла, а придя к финалу, он выкрикнул ее имя, он без этого не мог, и они вдвоем рухнули в беспредельное…
      А потом они лежали в объятиях друг друга.
      – Когда мы тут были в прошлом году, ты забеременела Аликс, – вспомнил Максим. – Надеюсь, дорогая, мы повторили наш успех.
      – Ты и папочка тоже, – засмеялась она, опуская голову ему на грудь и по-хозяйски кладя на него руку. Она заглянула ему в глаза и сказала с насмешливой торжественностью: – К сожалению, я не уверена, что мы ужеповторили. Еще нет. Не заняться ли нам опять? Замечательная штука – пытаться сделать ребеночка! Я просто представить не могу, что я делала бы с большим удовольствием.
      Максим улыбнулся ей в волосы, обольщенный ею навсегда:
      – Вы ненасытны, миссис Уэст.
      – Если и так, то виноваты в этом вы, сэр. Не кто иной, как вы, довели меня до подобного озорства и обучили всем премудростям. – Она хихикнула, поддразнивая его, скользнула рукой по бедрам и нежно взяла его.
      – Ах, какая у меня прилежная и талантливая ученица, – прошептал он невнятно, и все его существо снова возжелало близости. Он поднял ее лицо к своему, страстно поцеловал, и они опять занялись любовью.
      В полдень они наняли лодку и поплыли на Торчелло, один из многих островов на лагуне, издревле населенный рыбаками. Они гуляли по древним улочкам селения, пока не пришли к их любимой маленькой траттории. Их тепло приветствовал Джованни, симпатичный хозяин кабачка, и повел в свой сад.
      – Пожалуйста, Джованни, нам два кампари с содовой, – сказал Максим, когда хозяин усадил их за стол.
      – Да, синьор, – ответил Джованни, улыбаясь и кланяясь, и поспешно удалился.
      Их стол располагался под сенью соломенного навеса, и солнечные лучики, пробиваясь сквозь переплетения, золотили длинные волосы Анастасии, а лицо ее было покрыто тонкой решетчатой тенью. Максим смотрел на нее и декламировал:
 
«Но разве душа утомится, любя,
Все льнул бы к тебе, целовал бы тебя,
Ничто б не могло губ от губ оторвать:
Мы все б целовались опять и опять…»
 
      – Байрон, – сказала она. – Поэт, которого надо читать в Венеции, мне кажется, поскольку он любил этот город. И я благодарю тебя… как ты льстишь мне, милый мой.
      – Он вполне мог написать это тебе, Анастасия. Боже, как ты красива! И, о Боже, как же я тебя люблю!
      – Я тебя тоже, – сказала она, улыбаясь ему. Она любила этот кабачок, такой простенький и очаровательный в своей деревенской незатейливости. Затененная терраса, где они сидели, выходила на просторную лужайку с множеством цветочных грядок, изобиловавших цветущей жимолостью, розами и азалией цвета темного бургундского. Было там много деревьев: гостеприимно приглашавшие в свою тень укрыться от палящего зноя августовского дня статные кипарисы, и ветлы, и около их стола гигантская магнолия. Ее цветы были размером с мужскую ладонь, темно-зеленые листья блестели так, словно их только сегодня утром отполировали.
      – О, Максим! – воскликнула она вдруг. – Правда, здесь очень красиво? Такое умиротворение и покой во всем. Я никогда не была так счастлива.Никогда.
      – Я счастлив с тобой всегда, где бымы ни были, – сказал Максим, делая ударение на каждом слове. – Ты помогаешь отогнать боль. – Едва он успел произнести эти слова, как пожалел о них, потому что никогда не говорил ей ничего, что хоть отдаленно напоминало бы содержание произнесенной фразы. У Максима была склонность держать некоторые мысли и чувства при себе, о нем никак нельзя было сказать, что у него душа нараспашку.
      Она сидела и смотрела на него, меж бровей у нее залегла тугая морщинка недоумения. Она было раскрыла рот, желая что-то сказать, но появился официант с напитками.
      –  Grazie, grazie, – сказал Максим, поднимая свой стакан, чокнулся с ней и отпил глоток: – Вкусно, очень освежает.
      Анастасия последовала его примеру, затем поставила стакан и пристально взглянула на Максима:
      – Что ты имел в виду,сказав, что я помогаю тебе прогнать боль?
      И надо же было так глупо ляпнуть, корил он себя, думая, как ей ответить.
      – Честно говоря, сам не знаю, что я имел в виду, – соврал он, а затем быстро добавил, ловко вывернувшись: – Мне всегда так не везло в любви, до встречи с тобой женщины приносили мне одни разочарования. Я был довольно одинок, скажу я тебе, оглядываясь на прошлое. Да, вот это я и хотел сказать… – Он протянул руку и сжал ее длинные пальцы. – С тобой все переменилось.
      Она просияла:
      – Я так рада, Максим. Мне просто страшно подумать, что ты был когда-то несчастлив или грустен. Ты ребенком был одинок?
      Он покачал головой.
      – Ничего подобного! – воскликнул он с излишней горячностью. – У меня была Тедди и добрый старина Корешок.
      В этот момент появился Джованни, объявил названия особых блюд на сегодня и принял заказ. Когда хозяин убежал на кухню, Максим завел разговор о предстоящем визите к Ирине Трубецкой в Берлин.
      – Вот я и подумал, может, и ты хотела бы поехать со мной, – закончил он. – Я собираюсь выехать числа десятого.
      – Я хочупоехать, и мне страшно подумать, что я буду в разлуке с тобой, – призналась Анастасия, опять слегка хмурясь. – Но я не хочу еще раз оставлять Аликс. То есть не сразу после поездки в Венецию. Как ты на это смотришь, ты не против?
      – Конечно я против, но я понимаю. – Он улыбнулся ей своей самой обворожительной улыбкой, в его взгляде, остановившемся на ней, было так много ласки и неги.
      Через несколько минут подоспела еда. Она была выше всяких похвал. Для начала они отведали теплой поленты – каши с каштанами и к ней нежнейшие жареные креветки, сдобренные разными травками и специями. Слегка маслянистые и до того мягкие, что буквально таяли во рту. Затем они ели fritto misto– разнопородную рыбную мелюзгу, жареную, хрустящую и аппетитную; рыба хорошо шла с обыкновенным зеленым салатом и местными хрустящими хлебцами. Максим заказал еще холодного белого вина. Это было легкое, прозрачное, чуть зеленоватое молодое вино, какое ему раньше уже доводилось пить в Венеции, и подошло оно сейчас как нельзя лучше.
      – Правда, ведь было неплохо? – воскликнула Анастасия, когда они закончили трапезу. – Но я съела бы еще что-нибудь. Тебе не кажется, что я ем за двоих?
      – Возможно, за троих,судя по тому, как мы набросились друг на друга, – ответил Максим с озорной улыбочкой. – И я очень на это надеюсь. Двойня меня весьма устроила бы.
      Она счастливо засмеялась, и, когда вновь появился официант, чтобы унести пустые тарелки и перечислить десерт, она остановилась на мелкой лесной землянике, растущей во Франции и Италии, ароматной и особенно вкусной, если ее есть без сливок или сахара. Максим заказал для себя ломтик сыру с виноградом и черный кофе им обоим.
      После завтрака они взяли лодку и поплыли на Джюдекку – остров на противоположном краю лагуны.
      Они пошли по улице, ведущей к каналу Джюдекки, далее был Гранд-канал – два водных пути, впадавшие в лагуну.
      Максим стоял рядом с Анастасией, обняв ее одной рукой за плечи, и всматривался в даль. По другую сторону широкого водного пространства лежала Венеция, перед ними раскинулся весь город – сверкающий, знаменитый, волшебный, сияющий в лучах послеполуденного солнца.
      – Нигде я не любовался более прекрасным видом, чем этот, – сказал Максим, неожиданно повернувшись к ней. – Взгляни на это великолепное расположение шпилей, башен и куполов.
      Их взгляды перебегали с Дворца Дожей на другие грандиозные постройки давно почивших венецианцев, на церкви Палладио и солеварни, где выпаривали соль из лагуны много веков назад. Их обоих поражала сказочная красота города, всплывшего из вод перед их взорами.
      – Не удивительно, что Каналетто и Тёрнер хотели писать Венецию, – сказала Анастасия. – Какому художнику не захотелось бы уловить это великолепие и запечатлеть его на своем холсте!
      – Да, красота неподвластна времени, уникальная красота, – сказал он, и в его голосе послышалось благоговение.
      Они добрели, рука в руке, до конца Джюдекки, затем вернулись и взяли лодку, чтобы плыть обратно в гостиницу «Даниэли».
      Они лежали на глубокой кровати, вольно раскинувшись на огромных пуховых подушках, наподобие тех, что помнились ему с его берлинского детства. Оба расслабились и кейфовали после завтрака и путешествия на лодках. В спальне царили прохлада и покой, путь жаркому солнцу был прегражден деревянными жалюзи.
      Максим прошелся губами по ее обнаженной руке, наслаждаясь ощущением ее шелковистой кожи, ее запахом. Тело Анастасии пахло солнцем с легкой примесью соли и морского ветра, обдувавшего их в лодке, когда они плыли с острова Джюдекка обратно в отель. Золотистая кожа цвета абрикоса и такая же бархатная на ощупь, подумал он, ведя пальцем вниз от ее плеча к запястью.
      Большущие глаза Анастасии смотрели на него. На лице ее играла ленивая улыбка. Она была пресыщена любовью: они провели час в постели, и ее клонило в сон от выпитого за завтраком вина.
      – Вздремни, – посоветовал он, наклонясь к ней и целуя в волосы.
      – М-м-м, наверное, да, – согласилась она, поудобней укладываясь на подушках, натягивая простыню на голое тело.
      Опершись на локоть, он продолжал задумчиво любоваться ею. Он так ее любил. И не переставал удивляться этой юной чудо-женщине, преисполненной тепла и радости, доброты и сердечности. Она была очень чувственна и страстна, это открытие приводило его в восторг, доставляя ему огромное удовлетворение.
      До чего же ты эротична, мой боттичеллиевский ангел, улыбаясь, подумал он, вспомнив их медовый месяц. И хотя замуж она вышла за него девственницей, по части сексуальной она дала ему больше, чем любая из женщин, которых он познал в интимной близости. В ней не было застенчивости или напускной скромности, и спустя несколько месяцев после свадьбы он уже знал ее потребности и желания, поскольку она не скрывала от него свои ощущения. И очень забавно осведомила о возможностях его собственного тела, сделала живым, как никогда. Она обожала его тело и говорила о нем, получала от него усладу, какую хотела сама и ту, что во всей полноте дарил ей он. И она в свою очередь ублажала его так, как ни одна женщина до нее. Они исходили криком во взаимном пароксизме блаженства, в возбуждении и экстазе любовных утех, и позволяли друг другу все.
      Максим соскользнул с кровати и подошел к окну. Он встал там, где утром стояла Анастасия, блуждая взглядом по-над водами лагуны, в восторге от несказанной красоты, простертой перед ним в блекнувшем свете дня.
      Он никогда не забудет их дни в Венеции, будет помнить всегда дивную легкость здешнего воздуха… умиротворенность… туманы и серовато-голубое небо цвета ее глаз… теплую мягкость ночей… тихий плеск воды о сваи, под который им так сладко спалось. И в его мыслях Венеция навсегда будет связана с Анастасией, воплощением утонченной и изысканной женственности, с именем его прелестной мечтательницы, девушки его мечты, его истинной любви, его любимой жены, единственной и всегда желанной.

44

      – Благодарю за великолепный ленч, вы превзошли себя, – сказал с улыбкой Максим княжне Ирине Трубецкой. Он положил на стол салфетку, отодвинул стул и закинул ногу на ногу.
      – Я рада, что тебе понравилось. – Ее ярко-синие глаза засияли.
      – Мне всегда нравится, но все-таки, я думаю, не годится вам в такую жару еще и на кухне стоять. Лучше бы вы мне уступили, и мы куда-нибудь пошли с вами, как я задумал.
      – Нет, нет, я обязательно хотела угостить тебя дома хоть раз, пока ты в Берлине, любимый. Ты так добр ко мне, и это единственное, что я могу для тебя сделать.
      – Но тогда на ужин, тетя Ирина, приглашаю я. Мы сходим в какой-нибудь из ваших любимых ресторанов, а потом, если захотите, пойдем потанцуем. Я же знаю, как вы это любите.
      – Ты балуешь меня, Максим, и заставляешь снова чувствовать себя молодой, – сказала она с веселым смехом.
      – А вы и не старая!
      – В марте мне стукнуло пятьдесят, не забывай.
      – Это еще не старость, к тому же пятидесяти вам никто не даст, – заверил он ее абсолютно искренне, думая, как хороша Ирина сегодня, стройна и элегантна в синем, в тон ее живым глазам, шелковом платье. Ее каштановые с рыжим отливом волосы блестели как всегда. Вне всякого сомнения, это заслуга искусного парикмахера, но они не выглядели крашеными и как всегда превосходно гармонировали с ее бело-розовой кожей. Но что в ней было самым замечательным, так это ее лицо – все еще очень симпатичное и почти без морщин, несмотря на выпавшую ей труднейшую долю.
      – Ты что так на меня уставился? – сказала Ирина, вопросительно глядя на него.
      – Но я же – с восхищением, тетя Ирина. Вы замечательно выглядите, да вы и сами хорошо это знаете.
      – Благодаря тебе, твоей любви и заботе, которой вы с Тедди меня не обделяете много лет подряд. Она тоже очень чутка и внимательна. Вы оба относитесь ко мне изумительно, я никогда не смогу вас отблагодарить.
      – Благодарить нет надобности, мы – ваша семья, – ответил он. – А сейчас, как насчет лимонного чайку? После вашего шварцвальдского вишневого торта мне он просто необходим.
      Ирина рассмеялась.
      – Я же тебя не заставляла его есть, он – твоя старинная слабость. – Она опять засмеялась: – Ты его любил, еще будучи малышом.
      – Шоколад и вишневый пирог с избытком крема допустимы, когда нам четыре года от роду, но, когда двадцать семь, это ведет к избытку веса.
      Ирина покачала головой.
      – Я все время забываю о твоем возрасте, – медленно проговорила она. – Мне кажется, только вчера я держала тебя на коленях и баюкала, когда гостила у твоих родителей на вилле в Ваннзее.
      – Время летит, тетя Ирина, верно?
      – Да, действительно. Ты только вообрази, я познакомилась с твоим отцом, когда ему было столько лет, сколько тебе сейчас. Боже мой, как это было давно… еще до твоего рождения. – Ирина вдруг отвернулась, посмотрела в сторону, затем резко встала. – Я пойду попрошу Хильду приготовить чай, если ты не возражаешь, – сказала она, торопливо покидая сад.
      Вставший вместе с ней Максим, сказал:
      – Давайте чай будем пить в комнатах, вы не против?
      – Отчего же нет, в помещении гораздо прохладней, – согласилась она и поспешила на кухню.
      Отметив внезапную перемену в ее настроении, Максим озадаченно смотрел ей вслед. Пожал плечами, направился в прихожую, оттуда в гостиную. Здесь было просторно, много воздуха, и окна выходили на Лютцовуфер и Ландверканал. Он подошел к окну и стал смотреть вдаль, за канал, сфокусировав взгляд на зеленых верхушках деревьев Тиргартена.