29

Сталь и огонь

И вот что стало мне ясно в тот момент: Тейт устроил себе глазок в густой растительности над нашими головами. Из пещеры он мог незамеченным пробраться до такого места над маленьким плато, откуда ему было видно, что или кто явился в его владения. Неудивительно, что обе наши поисковые команды потерпели поражение.

Сильвер ждал. Ум мой уже приспособился к неожиданному сюрпризу; я попытался напрячь глаза и разглядеть сквозь полутьму то место, где Джон заметил Тейта. Тут Сильвер снова крикнул:

— Джо Тейт! Я всегда считал, что ты печенкой слаб, труслив, как девчонка! Взгляни-ка еще разок в свой глазок. Видишь, какого успеха я добился? Я пришел сюда вместе с друзьями за тем, что мне осталось получить из спрятанного здесь сокровища. Можешь со мной договориться, не то мои добровольцы схватят тебя, как собаку. Но я пришел забрать то, что мне причитается, и заберу, а если ты со мной не договоришься, жить тебе останется недолго. И я не собираюсь лезть в ту чертову яму, где ты прячешься, так что давай выходи — поговорим!

При этом Сильвер сделал совсем уж дерзкий жест: он нашел, где прислонить костыль, порылся в карманах своего великолепного камзола и принялся набивать табаком трубку. Все остальные стояли неподвижно. Листья шуршали под ветром, и я вдруг почувствовал тот страшный могильный запах. Матросы стали зажимать носы.

Вскоре этот запах сменился гораздо более приятным — ароматом табака. Я стал размышлять над тем, как Сильвер управляет обстоятельствами: он меня восхищал. Одним махом он лишил Джозефа Тейта всех его возможностей, кроме одной — покинуть остров. Он дал Тейту понять, что либо будет сотрудничать с ним, либо станет преследовать его и убьет.

И не только это. Он еще больше усложнил его положение, прибегнув к уловке, наверняка заставившей мучиться этого варвара, укрывающегося в пещере. Любой моряк любит табак. Тейт, как мне помнилось, не был исключением. Я думал: «Уже очень давно Джозеф Тейт не вдыхал такого чудесного запаха. Интересно, о чем он ему напомнит?» Теперь мне стало ясно, почему глаза Сильвера так засверкали, когда я рассказывал ему о зловонном запахе, идущем из пещеры Тейта.

Мой взгляд метался меж тремя точками: одна — это Сильвер, опирающийся о камень и смакующий голубоватый дымок, идущий из его гнутой, длинной и тонкой белой трубки; другая — жесткая густая поросль высоко над плато, где

Сильвер заметил Тейта и, наконец, стена из ползучих растений и колючих кустов за недостроенной хижиной, где пряталась страшная щель — вход в преисподнюю. Я мог ясно видеть всю эту кустистую, колючую стену и ожидал, что Тейт украдкой войдет в сложившуюся ситуацию именно оттуда.

Мое предположение оказалось неверным. Тейт появился, но вовсе не украдкой. Он бросился на нас. Я увидел его первым. Словно присевший на корточки дьявол, он примостился на высокой скале над хижиной, но не прямо над ней, а чуть сбоку, а потом прыгнул вниз, как огромный бешеный кот. Он упал на четвереньки рядом с одним из двух часовых, которых Сильвер поставил по сторонам плато.

Поднявшись на ноги, Тейт схватил незадачливого матроса — тот был родом из Кента и звали его Хейуард — за волосы, как делал это со мной, и приставил широкий нож к худой, с выступающим кадыком шее матроса.

Сильвер со своего места у камня глядел на Тейта и перепуганного матроса. Никто вокруг не двигался. Сильвер возился с трубкой. Тейт резко оттянул голову Хейуарда назад, и глаза матроса выпучились от страха. «Так убей же его, убей!» — думал я, имея в виду Тейта и зная, с какой точностью Сильвер наносит удар. Но Сильвер снова спокойно затянулся трубкой; все вокруг замерло в неподвижности.

Я пожирал глазами Тейта. Когда, во время моего побега, мы с ним боролись, я не сумел как следует рассмотреть, как он теперь выглядит. Теперь я мог его разглядеть. У нас в округе есть человек, чье общество весьма ценится женщинами. Женщины любого возраста радостно его приветствуют, балуют его напитками и печеньем. Мне же он никогда не нравился, в значительной степени потому, что в его лице были заметны грубость и коварство. В это утро он пришел мне на память как один из тех мужчин, что необъяснимо нравятся женщинам.

Тейт имел такую же внешность, когда я впервые встретился с ним десять лет тому назад. У него было лицо мужлана; я говорил доктору Баллантайну, что он — человек неприветливый, грубый, с жестким взглядом, с вьющимися волосами, и очень неразговорчивый. То, каким я увидел его теперь, меня поразило. Он был очень худ — на нем не было лишней плоти; его руки и ноги походили на обтянутые кожей кости; тяготы его жизни сделали его невероятно сильным — мускулы на руках и ногах были, как у Геркулеса.

Я сомневался, что эта мрачная внешность может и теперь одерживать победы. Волосы его были убраны назад и чем-то смазаны, вероятно, соком, выжатым из листьев каких-то растений. Борода росла беспрепятственно, правда, было видно, что ее концы порой обрубались; одежда его состояла из простой рубахи и штанов, снятых, как я предположил, с убитых им людей. В целом, должен сказать, он выглядел именно таким, каким теперь стал, — кровожадным полудикарем.

Сильвер снова затянулся трубкой и заговорил. Тон у него был такой, будто он продолжает недавно прерванную беседу за столом в таверне.

— Смотри, Джо Тейт, — никто ведь тебе не угрожает. Ты сам решил угрожать — да еще ножом — человеку, который тебе никакого вреда не сделал. А тебе никто не угрожает. Учти это. Никто и не станет угрожать. Тебе не кажется, что надо бы спросить себя — с чего бы это? Я сам спрошу и сам отвечу. За тебя. Да просто никто не хочет тебе угрожать, вот с чего.

Сильвер снова пыхнул трубкой, и мне показалось невероятно странным вдыхать этот душистый дымок в таких условиях, особенно, зная о том, что таится внутри холма.

Новая мысль вызвала у меня тревогу. Все мы сосредоточились на Тейте. Но я хорошо помнил, что, когда выпрыгнул из пещеры, мне пришлось прорываться между Тейтом и его сообщником. Где теперь находится этот «джентльмен»? И чем он занят?

Развивать эту мысль мне не было позволено, так как то, что произошло дальше, поразило даже Джона Сильвера — человека, который часто напоминал мне, что «заправлял буйной командой» на судне жесточайшего пирата, капитана Флинта, и «Флинт собственной персоной» его побаивался. Издав какой-то рыкающий звук, Тейт подтащил перепуганного Хейуарда ярда на два вперед, так что лицо матроса оказалось всего в ярде от плеча Сильвера. Затем, широко и мощно размахнувшись, он, на глазах у наблюдавшего за ним Сильвера, перерезал матросу горло.

Вырвавшаяся струей кровь попала Сильверу на руку; я видел, что брызги запятнали белую трубку и серебряный костыль. Хейуард попытался было крикнуть, но не смог. Вместо крика из разверстой раны, пузырясь, темным, страшным потоком хлынула кровь.

Хейуард начал падать, Тейт прямо-таки поднял матроса за волосы, подтащил к краю плато и, приподняв, сбросил его в пропасть. Затем повернулся к Сильверу, яростно глядя ему в лицо.

Я хорошо знаю Сильвера, знаю, как он реагирует на происходящее. Он был потрясен, но у него хватило силы духа этого не показать. Именно поэтому он ничего не предпринял. Он вынул трубку изо рта, осмотрел брызги крови на ее чашечке, отер ее о рукав и снова сунул в рот.

Ни один из нас не попытался напасть на Тейта. Такова была идущая от этого человека сила, что, я думаю, все мы бросились бы бежать: он способен был в одиночку сражаться с целым полком и победить. Я не мог глаз от него отвести, но очень скоро был потрясен тем, что он смотрит прямо на меня, словно примеривается теперь к моему горлу. Он должен был мне отомстить — я понимал это; но теперь я знал, что этот человек способен сделать все, что ему угодно и с кем угодно.

Сильвер чуть подвинулся у камня, на который опирался, и указал трубкой на второго часового. Потом заговорил:

— Видишь того матроса? Холл его зовут. Родился в Лондоне. Скоро лицензию помощника получит. Точно говорю. Можешь и его пришить, Джо Тейт, если тебе такая фантазия в голову придет. Да только тебе все едино придется посчитаться со мной. А ты еще с давних дней знаешь — если нагадишь Джону Сильверу, счеты сводить только один человек станет. Так что — что это будет, приятель?

То, как повел себя после этого Сильвер, меня потрясло. Он повернулся спиной к Тейту: какой же широкой мишенью должны были показаться тому его плечи! Он прошел к краю плато и крикнул мне:

— Видишь, Джим? Я говорил тебе — Джо Тейт труслив, как девчонка. Никогда решимости не хватает, верно? Вот даже Дик Джонсон, дурень несчастный, даже Дик решительней был.

Тейт застыл в напряжении, словно зверь, не решающийся напасть. Сильвер разговаривал с ним через плечо, не удостаивая его взглядом.

— Вот он — ты, Джо Тейт, и глянь на себя! Ты даже и думать забыл, как ты дальше-то будешь? Я прихожу сюда, и ты уже знаешь, зачем Джим пришел. А я сразу два дела сделать собираюсь. Да только мы зря время теряем. Ладно, Джим, давай наши другие планы выполнять. Джо Тейт, ты — покойник, уж поверь мне на слово! Любой, кто не может с помощью переговоров выбраться из беды, он жить не достоин.

Сильвер спустился с плато. Мы были в замешательстве. Я двинулся к Сильверу, чье лицо выражало предельную сосредоточенность. Наш маленький отряд был необычайно встревожен. Матросы взглядами спрашивали меня, почему же мы не застрелим Тейта. Тут Холл, который то и дело с мольбой посматривал на спину удаляющегося Сильвера, чуть двинулся с места, и то, чего Холл более всего страшился, произошло: Тейт схватил и его. Сильвер услышал звуки борьбы и полуобернулся.

— Давай! Убей и этого тоже! Перережь ему горло, как тому, другому! Да только это не завоюет тебе уважения Джона Сильвера, а ведь Джона Сильвера уважал сам Флинт, с-собственной перс-соной!

Последние слова он прямо-таки прошипел, и — к моему великому удивлению (это поражает меня до сих пор!) — Джозеф Тейт на шаг отступил от Холла. Он даже опустил руку с ножом, которым собирался перерезать матросу горло. Тогда Сильвер повернулся к нему всем телом и пошел с козырного туза.

— Если ты этого хочешь, Джо Тейт, — вот тебе моя рука. Можешь ее пожать. Это та самая рука, которая держала черную метку, и ты это хорошо знаешь. Да только те дни давно прошли. Больше нету на свете джентльменов удачи — есть только настоящие джентльмены по рождению и те, кто способны быть такими. Вроде меня. Я, Джон Сильвер, теперь человек обеспеченный, живу в достатке и покое. И вроде вот этого Джима, с его прекрасной гостиницей и трактиром с очагом, элем и хорошей торговлей. Кем ты хочешь быть, Джо Тейт, — джентльменом удачи на последнем издыхании или таким человеком, кто может стать джентльменом на покое?

И он снова отвернулся, хотя за спиной все еще держал протянутую руку.

Тейт отступил еще на пару шагов, пока не почувствовал за спиной твердые доски старой хижины. Он посмотрел на каждого из наших людей — на меня и Сильвера в последнюю очередь. Потом переложил нож в другую руку и пошел вперед, шлепая по камню босыми ногами.

Сильвер не убирал протянутой руки. Он не смотрел ни на меня, ни на кого бы то ни было еще: его взгляд был устремлен вдаль, а лицо, выражавшее предельную сосредоточенность, походило на нахмуренный камень. Когда он наконец повернул голову, чтобы взглянуть назад, Джозеф Тейт протянул руку вниз с плато и вложил ее в ладонь Сильвера.

Оба они повернулись друг к другу и обменялись энергичным рукопожатием. Однако их рукопожатие было не на равных: эти два человека стремились к разным целям. Тейту нужно было вновь обрести уважение Сильвера, его дружбу и одобрение, и он смотрел на Джона как бы просительно. А Сильвер хотел… Ну, он хотел того, чего хотел, и никто не мог бы точно сказать, что это может быть.

Каждый из них пристально рассматривал другого. Я заметил, как Тейт протянул руку и осторожно погладил синий шелковый рукав Сильвера. Сильвер же рассматривал голову и черты лица Тейта — особенно глаза. Он заговорил, так тихо, что только Тейт и я, стоявшие достаточно близко, могли его расслышать:

— Ты еще молодой, Джо. Тебе давно надо было убраться отсюда и зажить получше где-нибудь подальше.

Тейт смотрел на него почти так же, как пес смотрит на своего хозяина. Но он ничего не говорил, и я уже начал бояться, не потерял ли он дар речи. И снова меня поразило, насколько не подходят друг другу Грейс и этот одичавший, почерневший от солнца убийца.

Сильвер положил руку Тейту на плечо. Тот, хотя и был моложе, пригнулся под ее тяжестью. А Сильвер сказал:

— Джо, сунь-ка руку мне в карман, вон в тот, что внизу и поглубже. Видишь? И обрати внимание, Джо Тейт, у меня ведь костыль теперь уже не деревянный, а из серебра сделанный. Вот какой хорошей может жизнь у человека стать. Ну вот, правильно, этот глубокий карман, в самом низу. А теперь тащи оттуда, что ты там нашел, Джо. Посмотри, может вспомнишь?

К моему ужасу Тейт медленно вытащил из кармана Джона Сильвера длинный кинжал в узких ножнах. Ручка из слоновой кости была украшена цветочной резьбой, ножны тоже были изукрашены. Тейт смотрел на кинжал в изумлении.

— Видишь, Джо? Джон Сильвер — он ничего не забывает. Это тот самый кинжал, что ты купил — так ты мне сказал — в шотландском порту Лит. Ты его одолжил мне, когда мы сидели за частоколом, до того еще, как люди Смоллетта меня забрали. Я так его и держал для тебя — завсегда так делаю. И у меня теперь на душе поспокойней будет. Потому как я сдержал данное себе слово, что будет день, когда я верну Джо Тейту нож, который он купил в шотландском порту Лит.

Тейт смотрел на Сильвера изумленно и вопросительно, и я понимал, что он думает именно то, что Сильвер хотел, чтобы он думал: «Человек, возвращающий мне мое оружие, не собирается меня убивать». Своим следующим шагом Сильвер окончательно победил в этой игре. Он сказал:

— У меня есть кое-что еще для тебя, Джо. Сунь-ка руку в карман, что поближе, и вынь, что увидишь.

Тейт последовал его указанию, а Сильвер тем временем продолжал:

— Я вот все думал про себя, думал — о чем бы я больше всего тосковал, если б остался тут один, вроде Джо Тейта, от всего мира отрезанный? О, я бы тосковал по рому! И по своей старухе жене. Да только, уж поверь мне на слово, Джо, больше всего тосковал бы по трубке с табаком!

Как раз в этот момент Тейт вытащил из кармана Сильвера предмет, завернутый в грубую клеенку, и, развернув ее, достал трубку, такую же белую, длинную и тонкую, какую курил Сильвер. Сильвер обнял Тейта за плечи и повел его по камням вниз, не очень далеко, но так, чтобы никто не слышал, о чем они будут говорить, и сел. Тейт, с ножом в одной руке и с трубкой в другой, стоял, не зная, что ему делать. Сильвер похлопал ладонью по скале, приглашая его сесть, но Тейт предпочел присесть на корточки. Сильвер вручил ему курительные принадлежности.

Я смотрел в их сторону. Как в такие необычайные минуты мы стремимся ухватиться за то, что не имеет значения! Мысленно я задавался вопросом: забирал ли когда-нибудь Тейт табак с потопленных им кораблей или у погибших людей? Несколько минут давние соратники попыхивали трубками, будто в последний раз встречались всего пару дней назад. Сильвер командирским тоном крикнул нам: «Вольно!» — и мы попытались расслабиться.

30

Бесчестье в среде воров

Кроме самого Сильвера, только я один знал, что случится дальше. Долговязый Джон, сидя рядом с Тейтом, в общих чертах излагал ему свое предложение. Оно состояло в том, что Тейту предоставлялась возможность уехать с острова с приличной долей сокровищ, в обмен на то, что Сильвер получит свою долю. Что же касается — по выражению Сильвера — «другого дела», если выяснится, что Луи — сын Джо Тейта или, хуже того, что Грейс — жена Тейта или собирается выйти за него ради Луи, Сильвер намеревался показать Тейту, как человек, бывший когда-то пиратом, может построить заново свою жизнь.

Сильвер считал, что Тейта это заинтересует: все пираты, говорил он мне, стремятся стать респектабельными; и, разумеется, мы рассчитывали, как на немаловажный фактор, на Грейс и Луи.

Однако я знал, что Сильвер намеревается надуть Тейта, что он хочет захватить его и доставить на «Испаньолу». Когда он окажется там и когда нам станет известна истинная природа окружающей его тайны, будет принято соответствующее решение.

Думаю, в иных обстоятельствах я почувствовал бы свою вину перед Тейтом за такое надувательство, но то, с какой бесчувственной жестокостью он убил Хейуарда — человека, с которым он не был знаком, который не причинил ему никакого вреда, облегчило победу гораздо менее добрых чувств в моей душе. И это случилось еще до того, как я осмелился вспомнить о моих несчастных друзьях и спутниках в зловонной пещере.

Мы оставались на месте примерно час. Сильвер вел беседу — долгую и серьезную. Я следил за ними, так сказать, не глядя. Где-то вдруг запела птица — неожиданная нежная нота, и я подумал, что могу принять это за добрый знак. Каждый из них выкурил по две полные трубки, и Джозеф Тейт выглядел почти спокойным, если такое вообще было возможно.

Однако, судя по его внешности, это был человек, у которого в душе и вообще внутри что-то было не так. Что-то ужасающее светилось в его глазах, что-то — как мне подумалось — столь далекое от нормального мира, что возвращение в этот мир казалось невозможным.

Сильвер — великий (хотя и предвзятый) знаток человеческой природы, вероятно, тоже понял это, но, следует отдать ему должное, ничем не выдал себя; он вел себя так, будто Тейт не кто иной, как человек, стремящийся вернуться в каждодневный мир обычных людей.

Они поднялись на ноги. Сильвер минуты две разминал затекшие члены. Я заметил, что ему удалось рассмешить Тейта какой-то поговоркой. Мы построились цепочкой и последовали за Тейтом и Сильвером, которые теперь направились не дальше вверх, а вниз со скал у основания плато.

Я, догадавшись о причине отхода, кивком позвал остальных следовать за мной. Когда мы добрались до ровной земли у самого начала подъема на холм Подзорная труба, Тейт свернул направо. Я знал это направление — к востоку, к опасному болоту, к тому месту, где, по мнению доктора Ливси, Дик Джонсон подхватил лихорадку.

Надо ли мне задержать отряд? Должен ли я напомнить Сильверу? Пока эти вопросы метались у меня в голове, Тейт снова повернул направо и, подчиняясь жесту Сильвера, мы послушно, словно дети, последовали за ним.

Мы шли маршем примерно полчаса. Путь наш лежал под Плечом Подзорной трубы, и как раз, когда я уже представил себе, что скоро увижу наверху тот страшный уступ с выбеленными солнцем фигурами наших несчастных матросов, Тейт остановился, и мы вошли в глубокую тень. Впереди, прямо под выступом холма, мы увидели совершенно плоскую, широкую скальную поверхность площадью примерно с акр, вроде плиты, образующей как бы предгорье более высоких скал. Тейт махнул рукой Сильверу, и тот остановил нас, а затем, вопросительно взглянув на Тейта, велел нам всем повернуться к ним спиной. Очевидно, мы добрались до клада.

Я предполагал, что клад находится в другом месте, но Джон Сильвер убедил меня, что Тейт, несомненно, перенес его куда-то оттуда, где запрятал его Бен Ганн. Сильвер и Тейт начали серьезный и тихий разговор. В непосредственной близи от нас мне были видны лишь колючий кустарник да густые деревья. Такие же высоко выступающие из земли корни, что были в прибрежном лесу, протянулись и здесь; солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву, освещали их и делали похожими на извивающихся змей. Посмотрев направо и налево, я увидел, что матросы, стоявшие рядом со мной — а это были «добровольцы» Сильвера — взмокли от пота, хотя погода в этот день вовсе не была жаркой.

И снова у меня возникло неприятное чувство, как в тот первый день моего появления на Острове Сокровищ — что откуда-то из глубины зарослей, оплетенных ползучими растениями, на меня — и только на меня — смотрят чьи-то глаза. Я стряхнул с себя неприятное ощущение и мысленно вернулся к исполнению своих обязанностей: я полагал, что стою на часах, охраняя переговоры Сильвера и Тейта.

Однако охране переговоров не суждено было сбыться. За моей спиной послышался шум неожиданной, упорной и острой борьбы, и все мы обернулись.

— Джим! — крикнул Сильвер. — Быстрей!

Такое мы тоже отрепетировали. Сильвер рассказывал мне о человеке, с которым он случайно познакомился. Человек этот был родом с Востока, и он обучил Сильвера приемам китайской борьбы — рукопашной схватки без оружия, — с помощью которых можно победить противника.

Я увидел, что Сильвер повалил Тейта на землю, прижав его руки так, что тот оказался совершенно беспомощным; конец костыля упирался Тейту в шею под самым затылком, притиснув его лицо к земле; невозможно было смотреть на это без удивления.

Все мы бросились к Сильверу. Из карманов я достал особые тонкие веревки, которые Сильвер дал мне, тщательно меня проинструктировав. Это — веревки палача-вешателя, говорил он, свяжи ими человека, и чем больше он будет из них рваться, тем туже они будут затягиваться; сделаны они из шелка и сизаля[22], сплетенных вместе. Я позвал с собой четверых «добровольцев», чтобы каждый мог держать Тейта за запястье или щиколотку.

Но как Тейт сопротивлялся! Он перевернулся, лягнул каждого матроса по очереди и приподнялся, чуть было не опрокинув Сильвера. Его все же удалось вскоре утихомирить, но лишь тогда, когда Сильвер нанес ему удар по верхней губе металлическим наконечником костыля в той точке, что прямо под носом: если ударить человека по этому месту достаточно сильно, он будет сразу же убит. Это — еще один восточный прием.

Сильвер сам затянул веревки, и тут мы поняли первое назначение длинных шестов, которые несли с собой: Тейта привязали к двум из них, и четверо «добровольцев» стали его носильщиками. До сих пор он, насколько я знал, не промолвил ни слова.

— Он что-нибудь говорил? — спросил я у Сильвера. Он снял шляпу и устало и удивленно покачал головой.

— Одно только рыканье, Джим, — ответил Сильвер. — И то тут, то там — кивок. Никогда еще не встречал такого опасного человека. Был один, плавал с Флинтом, Дэвисом его звали, ох и страшен был, если его взбесить. Но этот! Нет, Джим, таких не встречал. Никогда. — И он рассмеялся своим чудесным, поднимающим дух смехом.

И неважно, что Долговязый Джон Сильвер надул бы и собственных детей, если бы они у него были: широта его души гарантировала ему место в этом мире.

Он поманил меня пальцем — кривая редкозубая ухмылка на его лице походила на скособоченный месяц. Я пошел за ним. Он взобрался на низкую, широкую скальную плиту и начал ходить по ней — в одну сторону, в другую, потом в третью, словно чертя шагами геометрическую фигуру. Потом Сильвер остановился и постучал серебряным костылем по камням.

Затем снова постучал, склонив голову набок, напомнив мне собственного кошмарного попугая (теперь, к счастью, оставшегося на бриге, в укрытой тряпкой клетке). Сильвер послушал еще, а потом, в определенном месте, изо всей силы топнул каблуком. Тут он упал на колено и стал вглядываться в камень, словно читая страницы какой-то книги. Затем поднял голову и улыбнулся мне, как ребенок.

Очевидно, он каким-то образом выведал у Тейта место захоронения серебряных слитков, думал я, наблюдая за ним.

— Серебро к серебру[23], — приговаривал он, — разве не натуральный союз?

Он подозвал меня поближе, и я опустился на колени рядом с ним. Не произнося ни слова, он гладил руками скальную поверхность перед нашими глазами. Приглядевшись, я увидел, что камень, который он поглаживал — длинный, правильной, хотя и природной, прямоугольной формы, отличался четкими краями и не прилегал так уж безупречно к другим таким же плитам.

Сильвер крикнул, чтобы принесли «штырь». Один из матросов подбежал с кофель-нагелем — железным стержнем, какой используют для самого толстого фала[24] большого паруса, там, где пеньковый марлинь[25] лопнул бы. Большинство матросов носят такой стержень с собой, это для них такая же личная вещь, как матросская трубка или табачный нож. Сильвер вставил стержень в край каменной плиты; я обошел его и встал рядом, чтобы помочь поднять камень. Его явно не трогали уже давно, но он легко поддался нашим усилиям.

Под ним сразу же открылось пустое пространство, и я уже было сунул во тьму руку, как Сильвер схватил меня и отшвырнул от дыры. В моем мозгу промелькнула мысль, что он хочет лишить меня доступа к серебру, но (на этот раз!) я судил о нем неверно.

— Погоди! — крикнул он. — Смотри!

Из темной дыры, один за другим, неловко выбрались четыре огромных паука, каждый размером с мышь; они были черны, как смоль, и поросли грубым волосом. Мы встали и отошли подальше. К счастью, отвратительные существа торопливо уползли вверх по камням и скрылись в колючем кустарнике.

— «Чертов дружок!» — ахнул Сильвер, потрясенный больше, чем я когда-либо видел. — Одна царапина, Джим, и все, с концами! И помирать пришлось бы, рыча от боли. — И он смотрел вслед паукам, побелев от ужаса. Пот на его верхней губе выступил не из-за физических усилий.

Наконец он пришел в себя: на это понадобилась пара минут — у него дрожали руки. Теперь мы снова стояли на коленях перед прямоугольником, заполненным тьмой. Когда мы попривыкли и определили, как встать, чтобы не затемнять отверстие, мы увидели, что оно ведет в глубокое и широкое помещение вроде корабельного трюма. Мы также разглядели, что там лежат огромные тюки каких-то вещей, возможно, восемьдесят или девяносто тяжелых свертков, причем некоторые из них завернуты в толстую парусину.

— Джон, это не то, что мы здесь оставили!

— Здесь больше, чем у нас было в самый первый день! — ответил Сильвер.

— Что будем делать?

Сильвер оглянулся на матросов. Он вызвал самого малорослого и худощавого из них, иностранца, язык которого он понимал, и матрос подбежал к нему. По приказу Сильвера — он называл его Маноло — матрос спрыгнул вниз. С большим трудом, так как помещение было тесным, он стал подавать нам самые маленькие свертки. Когда мы приняли четыре свертка, Сильвер остановил Маноло, и мы взялись их разворачивать.