Джим Хокинс и проклятие Острова Сокровищ

Чувство облегчения после пережитого ужаса привело к тому, что я заснул, стоя на ступеньке трапа. Судя по солнцу, прошло не менее часа к тому времени, как я проснулся. Мне теперь не виден был ни остров, ни удаляющийся бриг. Однако вскоре я должен был увидеть либо то, либо другое: море волновалось сильнее. Дела, вероятно, пошли значительно лучше, если я позволил себе заснуть. Несчастные матросы, лежавшие всего футах в пятнадцати от меня, заползли в затененное место.

Кроме того, мне снова стали слышны обычные корабельные звуки. Я никогда не мог их забыть. Несмотря на ужасающие события, участником которых я стал во время двух своих вояжей, звуки, обычные для «Испаньолы», живут во мне, словно голоса старых друзей. Я помню, как звучит натянутая якорная цепь, как скрипят мачты и реи, как посвистывает ветер в снастях. И я хорошо понимаю, почему «Испаньола» — «она»: для тех, кто ее любит, она словно любимая женщина — мать, возлюбленная, жена.[14]

Вскоре передо мной открылся широкий простор океана. Черный бриг совсем уменьшился. Однако я никогда не бываю уверен, что опасность миновала, пока мне об этом не сообщат. Поэтому, хотя я считал вполне безопасным приблизиться к несчастным морякам, распростертым на палубе, я подбирался к ним, держась ниже уровня поручней.

— Вы в безопасности, — тихо сказал я каждому из них. — Это хороший корабль, с хорошим капитаном. Ваши мучители убрались прочь.

Один из них выглядел получше, чем остальные. Губы у него не так сильно распухли.

— Нам не давали воды, — прошептал он.

— Вы получите и воду, и еду — хватит с избытком. Но как случилось, что вы оказались в таком ужасном положении?

Наверное, время для такого вопроса было не очень подходящим (из-за своего любопытства я бываю нетактичным), но мне был дан ответ.

— Нас насильно завербовали в Бристоле. Что-то в эль подмешали. Двое из нас вообще не моряки, а двое — морские офицеры. Я — клерк, а он — человек указал пальцем — слуга.

Я пообещал вернуться и прокрался вперед, к главному трапу, у которого стоял дядюшка Ам-броуз, спокойный и неподвижный, словно простоял там весь день. Он радостно меня приветствовал.

— Мог ли бы ты такое придумать, Джим? Я бы тоже не смог! Какая хитрость! Нашему капитану надо бы адвокатом быть! «Чумной корабль!» Ни больше ни меньше — чумной корабль! Нам следует изменить наше мнение о Риде. Эта его холодная мина скрывает ум, способный на большее, чем морское дело. Ты бы такое придумал, Джим, а?!

Его восторг вселил в меня горячую надежду.

— Дядя, — сказал я, — если такая опасность миновала, если с ней можно более не считаться, то мы должны суметь сделать все, ради чего сюда прибыли.

— А платок, Джим! Платок! Боже мой! — Если бы Амброуз Хэтт был из тех, кто привык от восторга хлопать себя по коленям, он наверняка набил бы себе синяков на обеих ногах. — Пойдем отыщем его и поздравим.

Радость моего дядюшки способна заразить всех, кто его окружает, но капитан не мог изменить себе. Он из тех людей, кто до последнего сопротивляется надеждам, похвалам и восторгам.

— Капитан, примите мои поздравления! — душевные излияния моего дядюшки осветили капитанскую каюту, словно солнечные лучи, вырвавшиеся из-за туч.

Капитан Рид поднял на него глаза.

— Жизнь не сводится к активным действиям. Вам это должно быть известно, мистер Хэтт.

Хорошее настроение дядюшки Амброуза не так-то легко нарушить.

— Но как вам это удалось, сэр? Как вы могли придумать такое?! Как, сэр? Я хочу спросить — как? Я уже говорил моему племяннику, что если бы я был способен придумать такое, я был бы вдвойне горд собой!

Капитан заметил, что я улыбаюсь. В его глазах зажглись искорки — на миг, не более того.

— Мистер Хэтт, садитесь. И вы, мистер Хокинс. Попрошу вас не прерывать меня, пока я не выскажу вам некоторые важные вещи.

Вежливость и суровость, когда они соединяются, обладают великой силой.

— Джентльмены, — начал капитан, — сможем ли мы теперь добиться некоторой ясности?

Я посмотрел через стол на дядюшку Амброуза, который казался бесстрастным, но внимательным. А Рид продолжал:

— Я так понимаю, джентльмены, что вы теперь сознаете, в какие злосчастные приключения может вовлечь женщина?

— Но какая замечательная женщина, сэр! — возразил мой дядя.

— Не мне судить, — сказал капитан и постучал по столу медной линейкой. — Но мне дозволено спросить, какое отношение имеет этот пират к этой женщине?

Мы с дядюшкой переглянулись.

— Я полагаю, — сказал я, — что он — отец ее ребенка. Она как-то сказала мне, что ей нужно отыскать этого человека, чтобы ее сын мог спокойно спать по ночам. Но она ничего не желает уточнять.

Дядюшка Амброуз ничего не добавил к этим словам.

Капитан Рид нисколько не смягчился, хотя я очень на это надеялся.

— Если этот пират появится на борту, он вернется в Англию в железах. Могу вас заверить в этом.

— Разве нет другого… — начал дядюшка Амброуз.

— Если вы попросите меня взять его на борт, а потом — из милосердия, жалости или по каким-то иным мотивам — оставить всех троих в каком-нибудь гостеприимном порту, вы попросите меня, сэр, совершить преступление. Помочь преступнику уйти от правосудия. Этого я ни за что не сделаю… и буду считать того, кто просит об этом, пособником преступника.

Я хотел заговорить, но был так скован жесткостью капитана, что понял — мне не удастся найти нужные слова. Мой дядя тоже, казалось, готов был что-то сказать, но сдержался.

— Теперь мы подходим к следующему вопросу — о тревожащей нас в настоящий момент загадке, — продолжал капитан. — Я говорю более мягко, чем на самом деле чувствую. Джентльмены, ваше предприятие на сегодняшний день стоило мне почти всей моей команды. И вот что я решил.

Этот наш капитан явно обладал качествами актера. У нас уже создалось такое впечатление, когда он устроил спектакль с платком. Теперь он сделал паузу, как актер, желающий овладеть вниманием зрителей или заставить их нетерпеливо ждать продолжения.

— Ваши преследователи расправились бы с нами со всеми и забрали бы себе корабль. Я в этом нисколько не сомневаюсь. Я сразу распознаю разбойника, стоит мне его увидеть. Поэтому, мистер Хэтт, я решил принять на веру ваше описание правовой ситуации. Вы утверждаете, что эта дама, ее сын и мистер Хокинс не являются беглыми преступниками, что против них не выдвинуты официальные обвинения в совершении преступлений и что в настоящий момент ведется расследование о джентльмене, которого мы только что перехитрили. Надеюсь, мистер Хэтт, вы сможете обещать мне, что, когда мы прибудем в Бристоль, вы станете твердо держаться рассказанной вами истории.

Я ожидал, что мой дядюшка обидится. Но такого не случилось. Он сказал: «Разумеется», — и я понял, что он смотрит на это как юрист. В конце концов, капитан желал быть застрахованным от каких бы то ни было обвинений.

— Далее. Преимуществом, которое мы получили в результате происшедшей неприятности, стало то, что на корабле добавилось четверо матросов. Я их осмотрел. Немного заботы — и двое поправятся почти сразу же. Через несколько дней — другие двое. Им нужен отдых, еда, вода, сон. Немного теплоты.

Я никак не ожидал услышать такие слова из уст капитана Рида.

— С той командой, которая у нас есть сейчас, и с этими четырьмя новыми людьми мы в течение нескольких дней сможем поставить половину парусного вооружения. Я знаю мистера Колла. Я знаю боцмана Нунстока. Такие люди легко не сдаются. Учитывая это, я собираюсь пройти вокруг острова. Уверен, что они не смогли найти путь назад, на эту сторону, что территория оказалась непроходимой. Такова причина их задержки.

Увидев, что я готов выпалить что-то, капитан предостерегающе поднял руку.

— Мистер Хокинс! Я не верю, что вы смогли достаточно тщательно все обыскать.

— Капитан! — Я заметил, что лучше обращаться к нему по званию, чем пользуясь словом «сэр»: тогда он легче уделяет вам внимание. Он прислушался.

— Капитан, я полагаю, что мой дядя не знает о том, что произошло на берегу. Вы просили меня ни с кем об этом не говорить.

— Так скажите ему сейчас. К тому же ваш рассказ освежит мою память.

Я рассказал свою историю, прилагая всяческие старания, чтобы быть как можно более точным. Дядюшка Амброуз выслушал, а потом с доброй улыбкой повторил слова, которым научил меня когда-то: «Люди не могут исчезать без следа».

— Вот и я так же думаю, — сказал капитан.

— Но это какая-то загадка, — сказал ему дядюшка Амброуз.

— Я не верю в загадки, сэр, я — шотландец. Я верю в разгадки, — продолжал он. — Люди просто свернули не туда, куда надо. Возможно, мистер Хокинс отсутствовал дольше, чем полагает. Они двинулись вперед, вероятно, обнаружив что-то новое.

— А как ты на самом деле полагаешь, куда они могли пойти? — спросил меня дядюшка.

Капитан Рид не дал мне ответить.

— Все именно так, как я говорю. Негостеприимная земля. Незнакомые тропы. Они же моряки, мистер Хэтт, а не географы.

Дядюшка Амброуз возразил:

— Но нам, конечно же, следует оставаться здесь — ведь они отправились отсюда!

— Капитан, разрешите предложить иной способ, — сказал я и снова привлек его внимание. — Можете ли вы позволить мне попытаться возвратить утраченные мною позиции?

По лицу дядюшки я видел, что он мною доволен.

— Что вы предлагаете?

— Позвольте мне сойти на берег. Бен Ганн уже там, с позднее посланным отрядом. Он знает весь остров как свои пять пальцев, и он мне доверяет.

С того места, где я сидел, мне были видны под столом ноги капитана. Начищенные черные башмаки с прочными шнурками задвигались. Потом остановились. Он явно собирался сказать неправду, потом передумал.

— Ганна на берегу нет.

— Как это? — воскликнул я.

— Он под арестом. За дурное поведение. За кражу.

Я уже собирался спросить, не сыр ли он стащил, когда капитан пояснил:

— В море считается преступлением, если берешь больше еды, чем тебе положено.

На душе у меня стало легче.

— Но, капитан, это же превосходно! Никто не знает острова лучше, чем он. Разрешите мне взять его с собой на берег. Мы одним махом решим все проблемы!

Капитан колебался.

— Капитан, прошу вас. Доставьте нас на берег. Когда мы вернемся — поставьте корабль так, чтобы вам слышны были оклики с земли. Один человек — кок — может справиться с челноком.

— Клянусь Богом, Джим, ты все продумал! — воскликнул мой дядюшка.

Ни тот, ни другой не знали о моих скрытых мотивах, хотя дядюшка Амброуз, возможно, догадывался. Если мне когда-нибудь будет суждено снова добиться расположения Грейс Ричардсон, я не смогу этого сделать, пока надо мной нависает такая туча.

Я стал настойчивее.

— Что вы скажете, капитан?

Дядюшка Амброуз веско добавил:

— Очень многое говорит в пользу такого решения, капитан. Это может всесторонне разрешить проблему. Джим знает, где он в последний раз видел мистера Колла. Ганн знает весь остров. Если они заблудились… или перевозят серебро… их найдут или придут к ним на помощь.

— К тому же, — вставил я, — не будет так уж трудно доставить нас на берег. Если я сумел провести шлюпку мимо рифа…

Это разозлило капитана. Уязвленный, он согласился.

— Возьмите с собой провизию. Оставьте часть там, где высадитесь, — чтобы сохранилась до вашего возвращения. Потом ее можно будет забрать. Другую часть возьмете с собой в глубь острова. У членов отряда уже нет еды. Это тоже вызывает беспокойство.

В этот миг я кое-что осознал — отлив доверия ко мне стал сменяться приливом. До этого момента, на взгляд капитана, Колл и его матросы исчезли без всякой на то причины. Рид по-прежнему не хотел согласиться с мыслью о загадочности этого исчезновения, но теперь выявился простой факт — второй, более многочисленный отряд матросов ведь тоже не вернулся. Какое же облегчение я почувствовал, получив возможность искупить вину и восстановить свое доброе имя!

— Мистер Хокинс! — окликнул меня капитан, когда мы с дядюшкой уходили. — Вы понимаете, что не можете отбыть на берег до рассвета? И, разумеется, может случиться так, что у вас не будет в этом необходимости.

Однако по его тону я понял, что у него нет надежды на то, что его люди могут вернуться так скоро. А могут и вообще не вернуться. Откуда у человека возникает способность скрывать свою тревогу? Откуда у него берутся силы выносить такую тревогу, какую чувствовал я не только в тот момент, но и всю ту ночь? Новые опасности ждали впереди — какие? Я не мог предугадать. И тем лучше.

17

Запах смерти

Всегда было чертовски трудно заставить Бена Ганна идти в одном четком направлении. Укажи ему определенное место, и он начнет метаться то туда, то сюда вокруг него. Для начала он забыл свой сыр. Затем забыл шнурки от башмаков: он всегда носил с собой запасные шнурки, опасаясь, как он говорил, что башмаки свалятся у него с ног. За этим крылась гораздо более мучительная правда: ему так долго пришлось жить на необитаемом острове босым, что он теперь боялся снова оказаться без башмаков.

Когда его освободили из-под ареста, он поблагодарил меня:

— У Бена только один друг — Джим.

— Вздор, Бен. Тебя все любят.

— Только не капитан. Капитан не любит Бена Ганна.

— А где твои вещи, Бен? Тебе нужна будет куртка. Там, где я стоял, холодно.

— Холм Подзорная труба, он из льда сделанный, Джим. Из льда.

Я не стал рассказывать Бену всю историю: он мог запаниковать и спрятаться. Или сбежать. В любом случае это задержало бы наш отъезд. Я не хотел дать капитану возможность передумать.

Когда, перед погрузкой, я проверял наши запасы, ко мне подошла Грейс Ричардсон.

— Что вы делаете?

Я ответил, что собираюсь сойти на берег, потом попросил:

— Мадам, не пойдете ли вы поговорить с моим дядей? Он объяснит вам, какие проблемы стоят перед нами.

Она ответила, устремив на меня строгий взгляд:

— Полагаю, что у меня самой есть представление об этом.

Странное чувство овладело мной, и я заговорил так, как вовсе не намеревался говорить:

— Мадам! — Она взглянула на меня, и я понадеялся, что она уже догадалась, какие глубокие чувства я к ней питаю. — Я понимаю, что вы сердитесь на меня. Но я все вам объясню, когда эти проблемы разрешатся. — Она кивнула, уже не так сурово. Если бы хоть кто-то понимал, как много значит запрет говорить! — И кроме того, мадам, когда наступит этот момент, не могли бы мы с вами побеседовать… о других вещах? Я должен… есть что-то… о чем я хотел бы вам сказать.

Она внимательно слушала, и я заметил, что она несколько смягчилась.

У меня перехватило горло, когда я сказал ей:

— Луи глубоко запал мне в душу. Я такого даже не ожидал. Что же касается вас… об этом я и желаю… об этом и желаю побеседовать. Мадам, сейчас не время, но я хочу, чтобы вы знали, что (голос мой прерывался)… что… Мадам, мне нужно будет с вами поговорить.

Она ответила осторожно, не торопясь, с уважением к чувствам, чью борьбу она увидела на моем лице:

— Луи вас полюбил. Я это знаю. Я видела, как вы справились с его необузданностью. И каждый день я вижу, с какой добротой и заботой вы к нам относитесь, какую отвагу вы проявляете ради меня. — Тут она на долгую минуту замолчала, прежде чем заговорить снова. Я же, ожидавший услышать в ее словах поощрение, был неожиданно свергнут с вершин надежды, потому что она сказала: — По справедливости я должна сообщить вам, что доктор Джеффериз просил разрешения побеседовать со мной, когда он возвратится.

На миг я ощутил мрачную радость, какая посещает нас, когда мы оказываемся правы в своих догадках о чем-то неприятном.

— Мадам, то, что желает сказать или сделать доктор Джеффериз, — это его дело. Что касается меня, глубокая тревога о вашем любимом сыне не менее отражается в моих чувствах…

Ах, что за напасть! В самый неподходящий момент вернулся Бен Ганн, чтобы сообщить, что не знает, куда задевал компас. Мне пришлось пойти с ним и найти компас там, где он и лежал — посередине его койки, у всех на виду.

Сердце мое то взлетало, то падало, словно птица в поднебесье; меня чуть ли не трясло от разного рода опасений: опасения по поводу того, как моя неуклюжая речь была воспринята Грейс Ричардсон, страх из-за ухаживаний за нею Джеффериза и приводящий в смятение ужас перед тем, что ждало нас на острове.

Наконец Бен Ганн был вроде бы настолько готов к отплытию, насколько это вообще для него возможно. К моему удивлению, капитан Рид присутствовал при нашем отъезде. Люди с брига Молтби чувствовали себя много лучше. Они рассказали ужасающую историю о злодействах и жестоком обращении.

— Достаточно, — сказал капитан, — чтобы лишить сэра Томаса Молтби всех его привилегий. Они подозревают, что он убил одного из матросов.

— Он утопил одного из них, — резко сказал я, — прямо на наших глазах.

— А ведь верно, — изумился дядюшка Амброуз. — Сбросил его с доски!

К нам вышел очень серьезный Луи; весь его вид говорил о том, что он сильно обеспокоен. Ни слова не говоря (это была его обычная манера), он поманил меня пальцем, и я последовал за ним в укромное место на палубе.

— Вот, — сказал он и протянул мне небольшой сверток. Я развернул его и увидел два сдобных печенья и замечательное красно-синее перо. — Это мое счастливое перышко. Я его нашел, когда был с мамой в Шотландии. У моря. Оно всегда приносит мне удачу.

Ожидая, пока найдутся нужные слова, я пытался отгадать, что за птица обронила такое перо. Но догадка мне не давалась, так что я просто ласково потрепал его по плечу:

— Спасибо, Луи. Будь на страже, пока нас нет. А если почувствуешь опасность, скажи капитану Риду. Я думаю, ты ему по душе пришелся.

Луи протянул мне руку, и я ее пожал; мальчик старался быть отважным, как взрослый мужчина.

Толстые руки кока управлялись с веслами, а течение влекло челнок к берегу, прочь от «Испаньолы». Мы быстро добрались до прибрежной полосы, высадились и выгрузили провизию. Я заранее знал, что всю работу придется делать мне самому. Бен метался вокруг, как человек, не знающий, как выйти из трудного положения: он испытывал одновременно и отвращение к острову, и гордость оттого, что он так хорошо его знает. Я тщательно уложил провизию под деревом — целый холмик, укутанный парусиной и обложенный камнями, чтобы уберечь продукты от зверей, птиц и даже, как я надеялся, от насекомых.

Челнок уплыл от нас прочь, и — вот они, мы: Джим Хокинс, бывший юнга, который десять лет тому назад недалеко отсюда встретил Бена Ганна, старого пирата, оставленного на необитаемом острове, и Бен Ганн, с его скрипучим, словно ржавый замок, голосом и страстной любовью к жареному сыру. Он в одиночестве прожил три года на этом острове, питаяськозьим мясом и молоком, ягодами и устрицами.

— Ну что ж, Бен, вперед! — вскричал я, подбадривая своего спутника.

Мы оба обернулись — посмотреть на океан. В утреннем свете сверкали всплески весел удаляющегося челнока.

— Красивый корабель, — грустно сказал Бен, глядя на «Испаньолу».

И вправду, «Испаньола» выглядела словно на картине: ее мачты золотились от солнца, паруса были туго свернуты, будто манильские сигары.

— Ну ладно, Бен, пошли. Нас ждет долгая дорога.

Я решил, что мой тон должен быть всегда веселым, что бы я на самом деле ни чувствовал. Дай Бену хоть на миг почувствовать, что ты мрачен, и он ускачет прочь, как одна из его коз. Мы отправились в путь.

— А что, нам надо вот так идти? — спросил Бен через полчаса и дернул меня за одежду. А я уже начинал беспокоиться — он не делал этого с того дня, как я впервые его встретил.

— А ты знаешь другую дорогу?

— Так мы к серебру не пройдем, Джим. А мы скоро остановимся поесть, Джим? Можно до ручья дойти.

— Послушай. Бен, мы ведь только что с корабля сошли. Ты поел перед этим. Мы можем провести здесь не один день.

— Джим, куда ж мы идем-то?

— На холм Подзорная труба, Бен, — ответил я.

— Бену не надо Подзорную трубу, Джим, и тебе тоже не надо. Это плохое место.

— И все-таки, Бен, нам придется туда пойти.

Он немного успокоился и принялся рассказывать мне о своей жизни на острове. Места, мимо которых мы проходили, поднимаясь на холм, напоминали ему о штормах, какие он видел, живя здесь, о кораблях, что проходили вблизи берега, не останавливаясь.

— Один раз, Джим, корабель пришел, и он спустил кого-то на берег. Я его видел, только я спрятался. Он ушел. Больше никогда его не видел. Слышал — он ломится через кусты и вопит во всю глотку. Никогда его больше не видел.

— Это было задолго до нашего прибытия на остров, Бен?

— Может, год, Джим, а может — сколько-то недель. Откуда Бену знать?

— Остров его забрал, Бен, но ведь тебя-то он не забрал. Вот видишь, и Всевышний тебя любит, Бен.

— А он-то был большой, Джим, большой-большой. И волос на нем рыжий был.

У другого поворота он рассказал мне, как переносил серебро.

— Вишь, Джим, Бену больше нечего делать было. Начал по одному слитку таскать. А после такую вроде суму сделал, через плечо, смотри, видишь?

Пришлось остановиться — он хотел показать мне плечо. Я нетерпеливо глянул — и отшатнулся. Глубокая впадина — словно колея от тележного колеса — осталась там, где сделанная из лиан лямка от сумы врезалась в тело. Должно быть, он тогда сильно страдал от этой раны.

— А что твоя мать, Бен? Она у… Она скончалась до твоего возвращения домой?

— Не знаю, Джим. Бену было не узнать. Ее не было, когда я стал искать. У меня ее Библия, Джим. Ее Библия мне веру принесла, Джим.

— А кто был твой отец, Бен?

— Не знаю, Джим. Никогда не знал. А мать — она добрая была со мной, Джим.

— А как же ты в море попал, Бен? — Нам нужно было пройти еще несколько ярдов до того места, где начинался трудный подъем.

— Ром, Джим, когда я совсем молодой был. Вербовщики меня забрали. Били. Всегда все Бена бьют, это уж так.

Мне хотелось дотронуться до его руки, как-то выразить сочувствие.

— А потом я в матросы к Флинту попал, с Билли Бонсом и Сильвером. Я уж тебе говорил. И там били. Да только тут, в этом вот месте, хуже всего было, Джим. Вера опять ко мне пришла, после того как я тут три года совсем один пробыл, Джим.

Образ Бена Ганна — мальчишки, которого допьяна напоили и отнесли на корабль вербовщики, его жизнь на море под постоянной угрозой порки линем[15], с ежедневными тычками да оплеухами от пьяного кока или помощника капитана, глубоко тронул мою душу. Я тут же решил, что, когда мы вернемся, Бен должен переехать жить к нам, в гостиницу «Адмирал Бенбоу». О бедном, милом старике никто никогда в жизни не заботился, а ведь он — совершенно безобидное существо!

К этому времени под деревьями стало темно. Там, куда никогда не проникали солнечные лучи, бьио холоднее, чем я мог припомнить. Мягкая земля уступила место камням, которые оказались столь трудны для мистера Колла и его матросов. Я чувствовал себя несколько пристыженным из-за того, как совсем недавно мчался по этим камням к морю, словно за мной гнались дикие звери.

После трудного восхождения мы добрались до почти вертикально идущей каменной тропы. Отсюда нам был виден угол деревянного строения. Я услышал, как Бен позади меня охнул так громко и выразительно, что я подумал — он что-то увидел.

Я быстро обернулся.

— Что случилось, Бен? — Но почему я говорил шепотом, и почему он ответил мне тоже шепотом?

— Запах, Джим! Дурной запах!

Я принюхался. Никакого иного запаха, кроме запаха влажной зелени и сырой холодной листвы, я не ощутил. Но ведь и мне, и моим друзьям известно, что у меня очень слабое обоняние. Я — человек, которому цветы доставляют наслаждение лишь своим видом.

— Вздор, Бен!

Однако я чувствовал себя вовсе не таким бодрым и веселым, каким притворялся. К тому же я вспомнил, как Колл зажимал нос.

— Джим! Этот запах! Тут очень плохо, Джим!

Если бы на уступе хватало места, Бен станцевал бы свой «танец волнения». Он было двинулся назад, но я схватил его за руку.

— Бен! Ты мне нужен! Пошли!

Он притих, и мы зашагали вперед, к скалам, откуда шла вверх последняя тропа, если ее можно так назвать. Здесь мы снова остановились, и он стал хвататься за меня и дергать за одежду, как раньше, когда я встретил его впервые, здесь, на острове.

— Джим, Бен просит тебя. Не проси его туда подняться, Джим!

— А ты уже поднимался туда раньше, Бен?

Он по-прежнему говорил шепотом.

— Ох, нет, Джим, нет! Ох, Джим, этот запах!

Теперь и я что-то почуял, но не мог разобрать, что это такое. Если этот запах поразил Бена более сильно, чем меня, я мог его только пожалеть. Что это было? Дохлое животное? Коза, свалившаяся в пропасть где-то поблизости? Однако для этого запах был слишком сладким — густой, тошнотворный аромат. Он стал вызывать у меня отвращение, и я подумал, что смог ощутить его, потому что все мои чувства были сейчас обострены более, чем когда-либо.

— Бен! Один, последний подъем. Пойдем со мной, чтобы доказать, что я не сошел с ума. Доказать, что там нет другого пути с плато. Нам надо все обыскать, Бен. Капитан Рид разлюбит нас, если мы этого не сделаем.

Мне пришлось рассказать ему — так сказать, ничего не рассказывая, — зачем мы сюда пришли. Вглядываясь в глаза доброго старика, я увидел в них борьбу двух страхов. Какой из них победит? Страх перед наказанием капитана Рида или перед безымянным запахом и призраками этого места?

Потянувшись из-за моей спины, Бен взял меня за руку, словно ребенок, переходящий через поток, и мы поднялись по последним крутым, неровным «ступеням». Вскоре мы уже стояли перед грубо сколоченным деревянным строением. Бен содрогнулся при виде черепа, лежащего на земле, содрогнулся и я, но по другой причине. Кусок красной ткани от куртки Тома Моргана исчез. Неужели его забрал боцман со своим отрядом? Я устремил взгляд в небо. Может быть, птица — сорока или подобная ей птица этих краев — подобрала ткань и утащила с собой? Я слышал, что есть экзотические птицы, которые, чтобы привлечь самца, строят гнезда из всего, что только смогут найти.

Мой страх стал сильнее, чем прежде. Теперь на мне лежала ответственность за судьбу бедняги Бена. Было бы слишком жестоко, если бы ему, сумевшему выжить на острове в течение такого долгого срока, пришлось снова стать его жертвой из-за того, что я опять привез его сюда. Я решил, что нам надо как можно скорее выполнить свой долг и убраться отсюда подобру-поздорову. Надо будет последовать плану капитана Рида и обойти на «Испаньоле» вокруг острова.

— Бен! — Я заговорил бодро, чтобы развеять настроение, охватившее нас обоих. — Вот что мне нужно, чтобы ты проверил. Подойди сюда.

Я подвел его сначала к пропасти на одной стороне плато, потом на другой.

— Ну, Бен, скажи, ты видишь там хоть какие-то следы человеческого присутствия? Или несчастного случая с людьми?

На нашем пути наверх я внимательно оглядывал все вокруг, но не нашел никаких следов отряда, который возглавлял боцман. Бен тоже смотрел повсюду вокруг. И надо отдать ему должное, делал это с большим тщанием.

— Нет, Джим. Нигде человека нету. Нет, Джим.

— А теперь, Бен, осмотри вот это. — Я подвел его к скальной стене, поросшей ползучими растениями, плющом и колючим кустарником, которая образовывала заднюю стену плато. — Посмотри наверх, Бен. Посмотри вниз, посмотри вокруг, как я это сделал. Мне нужно твое свидетельство.

Бен выполнил мою просьбу с такой тщательностью, что лучшего и желать было нельзя. Он посмотрел вверх — вплоть до пика Подзорной трубы; посмотрел и на высокий склон холма и постарался тщательно разглядеть кустарник на этом склоне, выросший меж редкими соснами, которые когда-то росли на горе поодиночке; он осмотрел скальную площадку, на которой мы стояли; он ходил то в одну сторону, то в другую, словно разведчик, и, собрав все свое, далеко запрятанное мужество, делал это без спешки.

— Нет, Джим. Бен ничего не видит, Джим.

— Спасибо, Бен. Думаю, мы можем теперь уйти.

По правде говоря, я не знал, что теперь делать или что должно за этим последовать. Мы — я — потеряли небольшой отряд матросов; судно потеряло почти всю свою команду. Два отряда матросов под руководством профессиональных командиров пришли сюда и исчезли. Как, черт возьми, может капитан Рид вернуться в Бристоль с таким сообщением? И как, с такими ничтожными средствами, можно ему помочь?

Неожиданно Бен окликнул меня:

— Джим! Смотри, Джим! — Он встал на колени и показал пальцем.

Я подошел к нему. На скальной площадке поблескивал свежий белый шрам, будто выцарапанный чем-то твердым и тяжелым.

— Джим, смотри!

Через несколько дюймов от первого поблескивал второй шрам, а за ним — еще один. Я отошел, чтобы убедиться, не образуют ли они какой-то рисунок. Бен опустился на четвереньки и пополз через площадку к ее задней стене, словно по тропе.

— Как ты думаешь, что это может быть, Бен? Могли это сделать козы?

— Нет, Джим. Глубокие очень. И твердо тут. Козьего — они на ногу легкие. — Он поискал еще. — Э-э-э! И еще один!

К этому моменту он добрался почти до вертикальной скалы в конце плато. Он отвел в сторону пару кустов и быстро отдернул руку.

— Ой-ой-ой!

Вся рука была в шипах — огромных и острых, как корабельные гвозди.

— Осторожно, Бен!

Зловоние, шедшее от скалы, сгустилось и стало ужасающим.

Бен поднялся на ноги. Он волновался сильнее, чем я когда-либо видел.

— Джим, теперь хватит? — спросил он. — Хватит уже, Джим?

— Да, Бен. Еще минуту.

Сколько горьких дней и ночей, сколько печальных полдней и грустных рассветов пережил я, жалея об этих двух словах: «Еще минуту».

Бен дернул меня за одежду, но я стряхнул его руку, так как что-то у куста, который поранил его, возбудило мое внимание. Зеленая поросль — но лишь при более пристальном взгляде на нее — казалась не столь плотно прилегающей к скале, как зелень по соседству. Я вытащил из ножен свой кортик и несколько раз ткнул им в колючие ветви. Никакой стены — кортик не царапнул по камню.