Джим Хокинс и проклятие Острова Сокровищ

Ссора продолжалась: бросок туда, бросок сюда, звуки ударов, охи и ни одного членораздельного слова. Словно два огромных немых медведя сошлись в яростной безмолвной схватке на крохотном пространстве за дверью каюты. Затем раздался глухой звук, страшный и окончательный — многозначительное «крак!». В сумраке каюты мы с доктором уже могли довольно четко разглядеть друг друга. Он взглянул на меня и сделал правой рукой жест в сторону шеи у самого затылка, что-то вроде косо направленного рубящего удара, каким фермер убивает кролика.

27

Страшная встреча

Человек, победивший в этой ужасной беззвучной схватке, так тяжело оперся спиной о дверь нашей каюты, что я подумал, он вот-вот ввалится внутрь, прямо на нас. Он шумно вздыхал после предпринятых усилий и минуту—другую так и стоял, прислонясь к двери и изредка чуть меняя положение.

Вскоре, видимо, отдышавшись, он отодвинулся. Шагов я не услышал; затем раздался такой звук, будто тащат что-то тяжелое. Очень медленно эту тяжесть оттащили прочь, так что мы уже ничего не могли слышать, и обычные шумы брига снова вступили в свои права.

Лицо и шея у меня были мокры от пота, что было очень неприятно, так как от пота щипало некоторые, еще не зажившие участки потрескавшейся кожи. Баллантайн потрясенно смотрел на меня.

— Боже праведный! Как вы думаете… — начал он шепотом, но так и не закончил.

Я пожал плечами — слова не шли на ум.

— Теперь вам просто необходимо увидеться с Молтби, — прошептал доктор. Его слова положили конец слабым надеждам на хоть какой-нибудь сон в эту ночь.

Утром, проверив, как обычно, мое состояние здоровья и дав указания Вэйлу, тотчас же принявшемуся ухаживать за мной, доктор поднялся на палубу.

Я сказал Вэйлу:

— Передайте сэру Томасу, что я буду рад увидеться с ним и благодарю за любезное приглашение.

Вэйл взглянул на меня — лицо его еще больше походило на мордочку кролика, чем обычно, и кивнул. Только тут я обнаружил, что он в это утро не промолвил ни слова — вещь для него совершенно не характерная. Он выглядел испуганным, должно быть, слышал что-то о ночной схватке.

Прошло несколько часов, которые я потратил на то, чтобы как-то спланировать свое поведение во время встречи с Молтби. Наконец Вэйл подвел меня к каюте Молтби и постучал в дверь. Молтби, в полном одиночестве, сидел за столом, на котором были разложены навигационные карты, — капитан, ничего не знающий о море. Щелкнув пальцами, без слов, он заставил Вэйла налить нам кофе, а затем приказал слуге ждать за дверью. Молтби указал мне на диван, и я сел; его манера вести себя была мягкой и заискивающей.

— Миллз, — начал он. — Меня учили ценить мнение любого, кто смог обмануть смерть. А вам, сэр, несомненно, удалось ее обмануть.

У него была привычка, которая меня одновременно и привлекала, и отталкивала: все, что он произносил, могло иметь двойной смысл, словно он — человек, знающий твои тайны и адресующийся к ним.

— Вы делаете мне комплимент, сэр, — отвечал я, не забывая говорить очень тихим голосом.

— Скажите мне, Миллз, — а беседа наша сугубо приватная, — что вы думаете о человеке по имени Сильвер?

— В каком смысле вы желаете, чтобы я вам ответил, сэр? — Мне нужно было выиграть время, чтобы попытаться определить, куда клонит Молтби.

— В общем смысле, но и в частности тоже. Видите ли, у нас на борту есть чудесный человек, мой старинный друг. Он говорит, ему кажется, что он уже слышал это имя — Сильвер. Оно упоминалось в некоторых донесениях.

— В донесениях, сэр?

— Да. Таможенных.

— Сэр, мне никогда не приходилось встречать упоминание имени Сильвер в делах пробирной палаты.

Мне доставляло удовольствие говорить что-то такое, что могло ввести в заблуждение, но не было ложью. Однако Молтби соображал быстро, как человек, привыкший пользоваться теми же приемами.

— И ни в каких других делах тоже?

— Но я полагаю, мой батюшка слышал о нем, — отвечал я. Это было правдой: мой отец слышал страшные рассказы капитана Билли Бонса об «одноногом судовом коке».

— А ваш батюшка высказывал свое мнение об этой фигуре?

— Сэр, в моей памяти сохранилось воспоминание о необычайной доброте моего батюшки. О любом человеке он говорил только хорошее.

— Да-а. — Молтби пристально посмотрел на меня. — Да-а.

Он поднялся и принялся ходить по каюте.

— А что скажете о докторе — о Баллантайне?

— Сэр, что иное я мог бы о нем сказать, как не самое лучшее? Я каждый день подсчитываю, чем я ему обязан. Полное владение собственными членами, заживающая кожа, кроме того…

— Ну ладно, ладно. — Я почувствовал, что Молтби раздражен. Он побарабанил по столу пальцами. — А что вы думаете об этом бриге? О нашей жизни на борту?

— Очень складное судно, сэр. Прекрасно слушается ветра.

— Миллз, когда мы покидали Англию, мы некоторое время — не более четверти суток — шли за «Испаньолой». За вашим судном. К которому теперь плывем. У меня имеется замечательная подзорная труба. Сделанная немцами. Очень ясные стекла. Никакого тумана.

— Я слышал, сэр, что немцы делают такие вещи просто отлично.

А в моем мозгу стучало: «Он знает! Он знает, что это я! Он меня видел!»

Мне удалось ни одним движением не выдать своей тревоги. Молтби выжидал. Должен признаться, этот миг тянулся очень долго. Потом он сказал:

— И у меня создалось впечатление… — Из-за его пауз у меня даже сердце обливалось потом! — Да, у меня создалось впечатление — теперь, когда, как я надеюсь, у нас будет такая возможность, — что я предпочел бы вернуться домой на ней, а не на этом бриге. Бриг слишком мал для меня, Миллз.

Я кивнул, не доверяя своему голосу. Да и все равно, он заговорил снова, и на этот раз его голос звучал резко, как удары хлыста.

— Конечно, мне повезло, Миллз. — К этому моменту мне стало казаться, что имя Миллз он произносит с издевкой… Однако мне хватило ума сообразить, что это, скорее всего, страх играет со мною свои шутки.

— Повезло, сэр? — переспросил я, и в тоне моем звучало и уважение, и внимание.

— Я опасался, что, когда придет время разбираться с делами на том острове и, разумеется, на том судне, к которому мы плывем…

Он снова сделал паузу, и я осмелился спросить:

— Как скоро мы предполагаем достичь… — но я тут же замолк, увидев, что Молтби смотрит на меня так, будто я нарушил субординацию. Вопрос мой он оставил без внимания.

— Там, на борту «Испаньолы», были люди, Миллз, бежавшие от правосудия. Убийцы, проще говоря. Их забрала чума — вот что я имею в виду, когда говорю, что мне повезло. В ином случае мне пришлось бы действовать от имени его величества короля, поскольку я имею честь быть его советником. А мне известно, что его величество не пожелает, чтобы я обременял этими людьми королевские суды. Ни одним из них.

Я кивнул.

— Мне представляется, что это… мудро… это можно понять, сэр. — Я делал паузы, подыгрывая ему.

— Один из них, — продолжал он, — поймите это, Миллз… Один из них был всего лишь ребенок, маленький мальчик. Уже обратившийся ко злу. — Молтби сверкнул глазами. — Я, Миллз, испытываю особую ненависть к папистам[21]. Но существует пункт, по которому я с ними нахожусь в полном согласии. Они утверждают, что характер человека складывается с семи лет, когда — как они говорят — мы уже можем отличить добро от зла. Судьба этого мальчика оказалась добра к нему — чума настигла его прежде, чем я.

Он убил бы Луи! Сильвер был прав в оценке Молтби! Этот человек — воплощенное злодейство!

Когда Вэйл отвел меня обратно в каюту, доктор Баллантайн уже ждал меня там. Я подробно пересказал ему содержание этой ужасной беседы и с этого момента стал с нетерпением считать часы до той поры, когда смогу покинуть зловещий черный бриг.

Тем не менее я продолжал пристально следить за жизнью на борту. Изначальная команда судна — лица и голоса этих матросов я помнил со времени моего тяжкого пребывания среди них — исполняла свои обязанности с четкостью, которая, по моему мнению, рождалась из страха. «Добровольцы» Сильвера смешались с ними и разделяли эти обязанности, но берегли свои силы. «Джентльмены» Молтби тоже вели себя весьма сдержанно, хотя я замечал, что они то и дело внимательно посматривают на меня, особенно Иган. И никогда я не встречал на борту горбуна, разве только видел его издали, да и то редко, за что ежедневно благодарил судьбу.

Дни шли, и настроение на бриге менялось. Не могу сказать, чтобы атмосфера на этом судне была вообще легкой и приятной, но естественная непринужденность испарялась день ото дня. Это дало мне понять, что мы приближаемся к цели; впрочем, по опыту двух моих вояжей мне почему-то представляется, что в море человек каким-то таинственным образом способен чувствовать, где находится, даже не видя земли или какого-нибудь другого ориентира.

Однажды, поздно утром, мы наконец завидели «Испаньолу». Она оставалась там же, где я в последний раз ее видел: севернее Северной стоянки, к востоку от возвышенности Фок-мачта. Пока я отсутствовал, я часто думал о том, как мог бы поступить капитан Рид. Обойти вокруг острова? Пожалуй, нет, — думал я. Удивившись тому, что Бену Ганну не удалось вернуться на корабль, Рид должен был бы замереть в ожидании: если тот, кто так хорошо знает остров, тоже не смог вернуться, это может служить подтверждением, что произошло что-то очень серьезное.

В общем, я догадался, что, поскольку капитан Рид понимал положение «Испаньолы», он решил дождаться судна, которое должно было прийти на помощь. Это также означало, как указывал мой дядюшка, что корабль легко будет найти, если, паче чаяния, кому-то из его команды удастся вернуться.

Мне помнится, что тот миг, когда мы снова увидели «Испаньолу», породил во мне смешанные и очень сильные чувства. Вэйл поспешно спустился за мной — Молтби просил, чтобы я присутствовал; он буквально кипел от возбуждения, размахивая подзорной трубой. И как земля всегда возникает вдали, если смотришь в ее сторону с моря, появился вдали Остров Сокровищ, но едва различимый, словно длинное низкое облако или просто игра света. Медленно-медленно вырисовывались его очертания, и тут я уверенно подумал: «Вот и он!» В тот же самый момент я стал искать взглядом «Испаньолу»: ведь мы шли с северо-востока, так что она должна была появиться прямо по курсу.

Молтби первым увидел ее в подзорную трубу и тут же попытался, как я понял, вывести меня на чистую воду.

— Там что-то есть! — восклицал он, то раздвигая, то снова сдвигая подзорную трубу. — Посмотрите, Миллз!

И тут — в этом и состояла его уловка — он вручил трубу мне.

К счастью, у меня хватило ума не попасться на эту удочку, хотя его предложение было вроде бы вызвано просто живым интересом. Жестом сожаления я указал на свои глаза, завешенные муслином, скрывавшим мое лицо, и он, пристально посмотрев на меня, произнес: «Ах, да!», кивнул и снова поднес трубу к глазам. Затем он ушел.

Эта хитрость меня не испугала, наоборот, я стал приглядываться более тщательно и вскоре разглядел верхушки далеких мачт, упирающихся в небо. Даже на таком расстоянии и при том, что тонкая ткань мешала мне что-либо как следует разглядеть, я был совершенно потрясен, снова увидев «Испаньолу».

Чувства мои пришли в сильное смятение. С одной стороны, мне предстояло вскоре увидеться со всеми столь дорогими моему сердцу людьми; с другой — я подходил к ним на корабле, несущем им смертельную опасность — из-за меня все они могли лишиться жизни. Я вел столь серьезную игру, что от мысли об этом в горле у меня встал ком.

Однако в этот самый момент, словно мой мозг отправил ему послание, рядом со мной появился мой главный козырь в этой игре. Джон Сильвер стоял за моей спиной и тоже смотрел вперед.

— Она всегда была как картинка, Джим. Я сам хотел ее хозяином быть. Бывало, сижу утречком на набережной в Бристоле, смотрю на нее, и так жалко, что она не моя. Хороша!

Сильвер говорил очень тихо, но его страстность передалась и мне. Однако отвечать ему я не мог, чувства переполняли меня настолько, что голос мой непременно сорвался бы. Но то, что Сильвер сказал после этого, и еще тише, чем раньше, меня потрясло.

— Я человека потерял, Джим.

Я так резко обернулся к нему, что у меня голова чуть не слетела с плеч. Он говорил, будто ничего не произошло, не переставая смотреть вперед, на наш старый корабль на горизонте.

— Прошлой ночью я отправил к тебе в каюту матроса с поручением, Джим, а он так и не вернулся. Это я проверку устроил.

— Джон, но это ужасно! Я слышал драку…

Он меня перебил:

— Он молодой парнишка был. Жена у него хорошенькая и грудничок. Чего я ей теперь говорить-то стану? Вот что я хотел бы знать.

— Но, Джон…

— Будем про это молчать, как могила, Джим. Только я счет веду и за все рассчитаюсь.

— Ты думаешь, это Расп…

— Больше ничего не говори. Только… лучше ему быть пошустрей, чем он сейчас выглядит, когда долгий день настанет.

Он замолк. Тощий секретарь прошел мимо и с любопытством на нас поглядел. Сильвер двинулся прочь, но, уходя, пробормотал:

— Игра началась, Джим, пошла всерьез. Могу с тобой об заклад побиться.

Я оперся спиной о поручни, не в силах вымолвить ни слова.

Ранним вечером мы бросили якорь в нескольких сотнях ярдов от «Испаньолы». Судовой вахтенный окликнул ее:

— Эй, на корабле!

Ответа не последовало.

— Эй, на корабле, отвечайте!

Ни звука в ответ. Никто не отзывался, никто нас не окликал. Недвижная «Испаньола» походила на призрачный корабль, и невозможно было определить, видели нас с этого корабля или нет. К счастью, у меня уже был такой опыт прежде, и я решил, что, по всей вероятности, капитан Рид снова затеял свою игру.

Ко мне подошел доктор Баллантайн.

— Я так понимаю, что вы едете со мной?

Я кивнул:

— Да.

— Как приятно и как ужасно для вас!

Немногословный доктор точно оценил положение.

Через несколько минут мы с ним были уже в пути. Шлюпка с брига стремительно шла по гладкому словно стекло, морю. Я отметил, что Молтби отправил с нами одного из своих «джентльменов» — несомненно в качестве надзирателя.

Когда мы подошли под борт «Испаньолы», доктор Баллантайн попытался окликом привлечь к нам внимание, но снова ответа не последовало. Один из наших гребцов закинул на борт железную кошку, чтобы закрепить трос. Когда мы с доктором взобрались на веревочную лестницу — я впереди, доктор чуть ниже меня, шлюпка отошла подальше и остановилась. Ее команда — и дуэлянт в том числе — не проявила никакого желания взойти с нами на борт.

Мы с доктором перебрались через поручни. О, как это было замечательно — спрыгнуть на палубу «Испаньолы», пусть даже мучаясь страшными предчувствиями!

«Испаньола» выглядела чистой и опрятной, словно вся ее команда была цела. Капитан Рид нашел способ поддерживать на судне бодрый дух. Мы двинулись к носу — Баллантайн и я — и когда обогнули баковый люк, я сделал две вещи.

Во-первых, я, естественно, глянул за корму, в сторону брига. Как я и ожидал, Молтби стоял впереди, в носовой части палубы, с подзорной трубой наготове, следя за каждым нашим движением. Затем я крикнул, но совсем негромко:

— Капитан Рид, это я, Джим Хокинс! Я вернулся, но советую соблюдать осторожность! Если вы меня слышите, громко не отвечайте, только укажите, где мы можем вас найти.

Я услышал отдаленное покашливание, и доктор Баллантайн толкнул меня локтем в бок. Впереди нас, у первой ступеньки главного трапа, ниже уровня видимости с брига или со шлюпки, появилась рука, энергично хлопавшая по настилу палубы, — рука белая, словно девичья, но совершенно определенно принадлежащая мужчине.

Мы оба вздохнули с облегчением: хлопки по палубе свидетельствовали об энергии и властности; мы выпрямились, чтобы у наблюдающего за нами Молтби создалось впечатление, что мы просто осматриваем судно. Через несколько минут мы уже стояли на верхней ступени главного трапа, а затем стали, один за другим, спускаться вниз, в прохладный полумрак.

Собравшиеся вместе в ожидании, вооруженные шпагами и кортиками, стояли внизу капитан Рид, дядюшка Амброуз, кок, юнга и четверо матросов, спасенных нами, когда Молтби сбросил их в море. Сердце у меня перевернулось от радости, когда я увидел, что с моими близкими все в порядке.

28

Игра пошла

— Вы все так хорошо выглядите! — Эти слова просто вырвались у меня.

Капитан Рид вытянул вперед руку — остановить доктора Баллантайна.

— Друг или враг? — резко спросил он.

— Друг и соотечественник, — ответил патриотичный шотландец. Я представил их друг другу (я много рассказывал доктору Баллантайну о капитане Риде).

Глаза мои уловили какое-то движение в сумраке за спиной капитана Рида. Грейс и Луи выступили вперед, и мною овладело такое волнение, что я с трудом мог поднять на них глаза. Луи схватил мою руку и обвил ею свои плечи; я же повернулся к дядюшке Амброузу — высокому, худощавому, добродушному дядюшке Амброузу; его длинное лицо и голова, сидевшая на высокой шее, делали его похожим на какую-то долговязую добрую птицу. Мои глаза были полны слез.

Он взял мою руку в свои и долго не отпускал.

— Ах, Джим, как это хорошо! Как хорошо! Мы уже думали, что потеряли тебя. — Казалось, он тоже не в силах говорить.

— А я знал, что вы вернетесь, — сказал Луи.

— А теперь, — услышал я голос капитана Рида, — я полагаю, у вас имеется какой-то план? Я так понимаю, что вы именно поэтому носите маску?

Я говорю, что услышал голос капитана, но он звучал смутно и как бы издалека, потому что я смотрел на Грейс. Она слегка загорела на солнце — не очень сильно; лицо ее стало чуть более смуглым, веснушки выступили немного ярче, их стало больше. Я поднял свою муслиновую вуаль, чтобы получше разглядеть лицо Грейс. И тут же пожалел об этом, потому что она ахнула:

— Ах-х-х! Отчего это произошло с вами?

Она глядела мне прямо в глаза, ее взгляд зачаровывал меня, и я знал, что готов пройти сквозь десять тысяч таких же мук, готов на то, чтобы на моем лице было в десять раз больше трещин и шрамов, лишь бы она смотрела на меня таким взглядом.

— А капитан Рид учит меня владеть саблей, — сказал Луи.

— Нам это может понадобиться, — заметил капитан. — Как знать, что теперь может случиться?

Он отвел нас в капитанскую каюту. Она была достаточно просторна, чтобы в ней можно было свободно двигаться. Наш кот Кристмас благородно сошел с кресла, чтобы уступить кому-то из нас место, и Баллантайн стал рассказывать Риду о том, кто находится на борту брига.

— Вы сказали — Сильвер? — спросил капитан Рид.

Мы все говорили шепотом, будто боясь, что нас услышат; но эти опасения были не столь уж невероятными — звук далеко разносится по воде.

— Джон Сильвер. Он вас знает, сэр, — проговорил я.

Капитан почти улыбался.

— Ну-ну! Кто может знать, как пересекутся пути? Провидение играет с нами странные шутки.

Я огляделся: все вокруг казалось таким спокойным, что эта сцена могла бы происходить в Бристоле.

— Сэр, вы содержите корабль в совершенно замечательном состоянии, — воскликнул я. Впрочем, на самом деле я был не так уж удивлен.

— Можно было бы возразить, мистер Хокинс (как завлекательно снова слышать свое собственное имя!), что у нас мало было, чем еще заняться, кроме этого.

— Выходили ли вы на ост… — начал я.

— Ни в коем разе, я этого не допустил бы. Мы оставались на борту. Ждем корабль-спасатель и все прочее.

— Надеюсь, корабль-спасатель вам не понадобится, сэр.

Но я никак не мог сосредоточиться. Сердце мое было переполнено чувствами; я не мог перестать смотреть на Грейс. Как же я скучал о ней! Она много раз дарила мне ответный взгляд — ясный и благожелательный, а Луи не отпускал мою руку, будто я был самой значительной в его жизни персоной.

Каковы бы ни были обстоятельства, можно ли счесть слово «счастлив» слишком неподходящим в такой момент?

Доктор Баллантайн решил, что ему следует остаться на «Испаньоле». Мое же присутствие среди дорогих мне людей должно было быть кратким. Найдя подходящий момент, чтобы остаться с капитаном наедине, я коротко посвятил его в наши планы, но попросил разрешения покинуть судно, сказав, что доктор Баллантайн расскажет ему все подробно. Все, что мне требовалось в тот момент, — это чтобы капитан сообщил мне, считает ли он какую-либо часть плана настолько неприемлемой, что нам придется от него отказаться. Он высоко поднял брови, пораженный нашим бесстрашием и тем, что он назвал нашим «оптимизмом», однако сам он, казалось, был воодушевлен и даже доволен.

— Итак, вы наняли одного разбойника, чтобы покончить с другим? Будьте осторожны, мистер Хокинс. Часто бывает, что человек, который кричит: «Держи вора!», — сам и есть вор. Вам известна эта пословица?

— Да, конечно, — ответил я, не желая участвовать в исследовании этических вопросов под руководством капитана Рида.

— Очень хорошо, — проговорил капитан Рид. — Могу сказать, что это плавание оказалось вовсе не таким, как я ожидал. Но я — с вами, и мы добьемся успеха.

— Ну, как все они тут жили — сами они, я хочу спросить? — осмелился я задать вопрос.

Он посмотрел на меня все понимающим взглядом.

— Дама была расстроена. Мальчик постепенно взрослеет, и сделан он из хорошего материала. А сам я пристрастился задавать мистеру Хэтту множество вопросов о законах и праве.

Без слов, лишь махнув всем рукой на прощание, я вышел на палубу и направился к веревочной лестнице. По желтому вечернему небу тянулись черные полосы; на шлюпке меня заметили, подошли и помогли мне в нее спуститься. И тут со мной произошла неприятность: спускаясь по лестнице, я слишком резко наклонил голову — посмотреть, куда ступаю, шляпа моя соскользнула, и ветер унес завесу, закрывавшую мое лицо. Матросы в шлюпке поморщились, увидев мою подживающую кожу.

Меня же тревожило другое, и эта тревога потоком заливала мою душу. Когда я вернусь, горбун может меня увидеть и узнать. И по мере того как мы приближались к бригу, эта тревога возрастала, вызывая чуть ли не панику. Уголком глаза я мог видеть зловещую фигуру Распена на полуюте и понимал, что он наблюдает за нами.

Мы поднялись на борт. Взбираясь по лестнице, я наклонил голову, низко надвинув на лоб шляпу, и, даже когда ко мне подошел тощий секретарь, тоже следивший за нашим прибытием, не поднял лица.

— Сэр Томас желает немедленно побеседовать с вами, — сказал секретарь.

У себя за спиной я услышал тяжелые шаги и еще более тяжелое дыхание Распена, который шел в нашу сторону затем — как я предположил, — чтобы получше меня рассмотреть. Но секретарь поспешно увел меня с палубы вниз.

Молтби сидел, развалясь, на диване и ждал. Мысли мои по-прежнему были заняты проблемой, как мне получше скрыть лицо от горбуна. Проблему решил сам Молтби, сказав:

— Черт побери, дружище, теперь я понимаю, почему вы прикрываете лицо! Где же ваша… — и он показал жестом, что имеет в виду.

— Мне очень жаль, сэр, но я ее потерял.

Он сорвал с подлокотника лежавший там шелковый платок.

— Возьмите это, Миллз. Ваше лицо плохо на меня действует.

Я понял, что ему неприятно на меня смотреть. Доктор Баллантайн правильно судил о Молтби: этот человек отгонял от себя все, что так или иначе говорило о нездоровье.

Я доложил ему об «Испаньоле», представив состояние дел на судне как можно более неопределенно, чтобы у Молтби не появилось желания посетить корабль. Доктор Баллантайн полагает, сказал я, что сумеет очистить атмосферу «Испаньолы» настолько, чтобы ее можно было безопасно отвести обратно в Англию, но это займет несколько дней: он должен быть уверен, что судно свободно от чумной заразы. Когда я перечислил тех, кто был на судне (естественно, не упомянув Грейс, Луи и дядюшку Амброуза), он прищурил глаза:

— И никто из них не подхватил чуму? — он произнес эти слова тоном палача, опасающегося, что его обманывают.

— Нет, сэр.

После этого Молтби задал мне странный вопрос:

— А высказывал ли доктор мнение о том, насколько здоровое место сам остров?

Я не понял причины, заставившей его спросить об этом, но потом догадался, почему: ему надо было знать, сколько матросов он может рискнуть отпустить на берег, когда завтра утром мы отправимся на холм Подзорная труба, и особенно — сколько «джентльменов». Мне пришло на ум, что он замышляет какую-то подлость — зло, о котором предупреждал Джон Сильвер: а именно, послать нас на остров, а потом захватить все, что мы с собой принесем.

Я ответил, солгав, но моя ложь была прикрыта маской правды:

— Доктор Баллантайн не знает острова, сэр. Но когда я плыл сюда, Хокинс, владелец гостиницы — он ведь побывал здесь еще раньше, — всем на борту рассказывал о каком-то летучем насекомом, вроде мухи или комара, чей укус ужасно болезненный. Лихорадка, которую он вызывает, может поразить человека сразу, а может и через несколько месяцев. Хокинс мне говорил, что один из их команды, когда вернулся из плавания, паралич получил от этого укуса.

Я замолчал, пытаясь понять, попала ли в цель моя ложь. Молтби не сводил с меня глаз.

— А наш корабль? Он ведь стоит близко от острова. Разве это не опасно?

— Это насекомое не летает через водное пространство, сэр. Такое довольно часто встречается.

Он принял и это.

— Теперь слушайте мои распоряжения, Миллз. Сегодня же вечером поговорите с капитаном Сильвером. В том, что касается предпринимаемой экспедиции, главным будет он. Полагаю, вам следует быть готовыми за час до рассвета. Доказательство существования сокровища контрабандистов принесете и положите мне на стол.

И он снова развалился на диване; его выпуклые глаза, казалось, выпучились еще больше, небольшие острые зубы оскалились, словно у собаки. Его общество и его вид были для меня совершенно непереносимы.

Когда я вышел на палубу, спускалась ночь — очень быстро, как это бывает в тропиках: только что с запада тянулись длинные солнечные лучи, миг — и уже глубокая тьма. По спине и плечам у меня побежали мурашки, как от холода: мне будет недоставать доктора Баллантайна. Я осторожно прошел на корму и остановился, глядя на воду; совсем недалеко слышалось поскрипывание стоящей на якоре «Испаньолы», но видеть ее я не мог.

Не находя покоя, я прошел на нос. Вокруг не было ни души; бриг затих точно так, как — по слухам — затихает воинский лагерь перед битвой. Наклонившись над поручнями, я поморгал глазами, подождал и поморгал снова: что там такое? В южном направлении сквозь тьму сиял свет. Неужели еще один корабль оказался в этих водах?

Я почувствовал, как кто-то тихо встал у поручней рядом со мной. Сильвер прижал палец к губам и указал на луч света. Мы оба смотрели на него: свет был ровный и постоянный, хоть и не слишком яркий; если смотреть с моря — будто светится окно дома на берегу.

— Но ведь это там, где риф! — прошептал я.

— Точно, Джим. Ему только того и надо.

— Кому?

— Джо Тейту. Я считаю, он себе на прожитье зарабатывает кораблекрушениями. Так многие делают. Своими глазами такое видал. Плохие люди — кораблекрушители. Свет зажигают, а корабль на него и идет. Ненавижу кораблекрушителей еще даже больше судей.

Наконец-то я понял, откуда такое количество мертвых тел, которые я видел в той пропасти. В этот момент я нуждался в присутствии Джона Сильвера в моей жизни больше, чем когда-либо нуждался в ком-либо ином из живых существ. И я снова подумал, и на сей раз с большей уверенностью, что в те десять лет, что прошли с нашего возвращения с Острова Сокровищ, мне очень недоставало и его самого, и его холодной реалистичности.

Позже в тот вечер Сильвер пришел ко мне в каюту, как было условлено. Говорили мы мало и, по большей части, о вещах формальных: договаривались о времени и месте сбора на палубе, о численности его отряда.

Нашей задачей (Сильвер сказал мне, что позволил Молтби ее уточнить) было подойти поближе к холму Подзорная труба, скрываясь в тенях раннего утра. Кроны деревьев на острове так густы, что лучи солнца не смогут высветить наш путь — это тоже было придумано Сильвером: одной из наших уловок было создать впечатление, что только Сильвер знает остров.

Мы шли к берегу на веслах, когда заря зажгла на востоке желто-розовые и лимонные полосы, протянув их по всему горизонту, словно костлявые пальцы скелета. Я взглянул в противоположный конец шлюпки, минуя гребцов, с напряжением работавших веслами. Сильвер сидел на корме; он словно заново родился, был возбужден, полон сил и сознания собственной значительности. Хотя к его «добровольцам» добавилось несколько матросов с брига, ни один из «джентльменов» Молтби к нам не присоединился, из чего я мог заключить, что мой рассказ про насекомое действительно попал в цель.

На веранде дома, у Сильвера, мы много раз говорили о том, по какой причине Молтби преследует Грейс и ее сына. Я повторял, что был и остаюсь озадачен: мне не понять, чем настолько важным может обладать человек, чтобы его так стремился отыскать кто-то другой. У Сильвера нашелся на это прекрасный ответ:

— Послушайте, друга мои, какая самая важная вещь из всего, чем человек владеть может? — Он явно собирался сам ответить на свой вопрос, так что мы промолчали, позволив ему это сделать. — Уж конечно, не армия, хоть сам я был бы не против такое иметь. Или, может, мне бы лучше флот заиметь — адмирал Сильвер, а?! — Он усмехнулся. За то его и любили, за эту вот усмешку. — И уж конечно не огород, где деньги растут — я — то в этом смысле человек обеспеченный, жаловаться не стану. Нет, самое важное, чем человек может владеть, оно как раз и есть самое для него опасное. И это самое важное — тайна! Вот это и есть самая важная вещь. Вы уж мне поверьте. Я-то знаю и об заклад побиться могу — Джон Сильвер знает силу и власть тайны. А тут у нас с вами, может, тайна еще в одну тайну обернута. Леди эта тоже тайну имеет, потому ее и преследуют. А ей нужна тайна, какой Джо Тейт владеет. О да, наш старый приятель Тейт — он и есть подонок, который тайну хранит, за это я вам ручаюсь. Или он вроде часть ее тайны, и тайна эта еще связана с тем гадом, который на вашей дороге помер, Джим. Как его звали-то, я забыл?