13

Таинственное исчезновение

Эта ночь была неспокойной. Вид злосчастного острова разбередил мои чувства, и меня осаждали мучительные вопросы. Я не мог заснуть от беспокойства, да и кто смог бы — в моем положении? Вот он — я, на другой стороне земли, у берегов острова, о котором все еще вижу зловещие сны, где нахожусь ради дела, об истинном характере и глубине которого не имею представления, и ради женщины, покорившей — я не сомневался в этом — мое сердце, которая уже довела меня до того, что мне предъявляют обвинение в убийстве!

Сейчас я понимаю, что, как мне теперь представляется, я предпринял все это дело в каком-то ослеплении. Но ведь именно ее влияние заставило прибыть сюда и моего дядю, богатого бристольского адвоката Амброуза Хэтта, кого я всегда называл «моим предусмотрительным дядюшкой» и с кем, благодаря его благоразумию и осмотрительности, советовались весьма влиятельные люди. Какой же силой должна обладать Грейс Ричардсон, если она смогла завлечь всех нас сюда, да притом ни разу прямо не попросив об этом!

Когда мне не спится, я не способен принимать твердые или полезные решения. Поэтому я считаю, что лучше всего положить такой ночи конец. Я встал с рассветом, побрился, оделся со всевозможной тщательностью, словно собирался в церковь, и поднялся на палубу, где было уже тепло. И тотчас же я ощутил новый, еще более сильный приступ тревоги, злости на себя самого, тошнотворного сознания собственной глупости и подлинного страха. Эти чувства, словно ножом бьющие прямо в сердце, были вызваны видом близкой земли и наплывом ужасных воспоминаний.

Остров Сокровищ предстал перед моими глазами точно таким, каким я его видел в воспоминаниях, таким же внушающим ужас, каким он являлся мне в ночных кошмарах. Низменный и зловещий у берега, холмистый и сбивающий с толку дальше от моря, там, куда достигал мой взгляд, он говорил мне об алчности, предательстве и смерти. Деревья на склонах холмов разрослись, их стало больше; они росли так густо, что старые вехи, которыми мы пользовались в лесу, теперь были не видны. Это уже был не тот редкий лес с лохматым подлеском, через какой я бежал когда-то в страхе за свою жизнь по земле, заросшей кустарником и оплетенной корнями.

Я оглядывал остров, изо всех сил напрягая зрение. Я смотрел вверх, на его высокие вершины, смотрел вниз — на его береговую полосу, затопляемую во время прилива, смотрел и налево, и направо, и повсюду, пока не заболели глаза. Но нигде не было видно ни строений, ни людей; на пустынном берегу не лежали лодки, не качались они и на невысоких волнах над отмелью; казалось, здесь нет и признака человеческой жизни.

Кто-то встал рядом со мной и что-то пробурчал. Это был капитан Рид.

— Ваш остров, мистер Хокинс, — произнес он обычным для него сухим тоном.

Я ничего не ответил, издав лишь какой-то звук в знак того, что заметил его появление. Капитан поднес к глазам подзорную трубу.

— Что там такое? — спросил он, указывая пальцем.

— Холм Подзорная труба, — ответил я. — А там, — я указал направо, — возвышенность Фок-мачта. Мы стоим перед Северной стоянкой, капитан.

Он откликнулся с некоторым раздражением:

— Да. Я тоже умею читать карту, мистер Хокинс. Во всяком случае, мне все это говорят. Я не имел в виду данные карты. Я спрашиваю о том строении.

Я напряг глаза. Он вручил мне подзорную трубу и сказал:

— Юго-юго-запад. Близ вершины Подзорной трубы.

Я посмотрел. Незаконченное строение из жердей и кольев поднималось недалеко от вершины. Оно казалось покинутым. С минуту мы стояли, не произнося ни слова. Капитан протянул руку, и я отдал ему трубу.

— Люди, которые это сделали, никакие не строители, мистер Хокинс. — Он снова поднял к глазам трубу. — Пусто. Не используется. Никаких людей нет. Такое мое мнение.

Капитан Рид громко свистнул в свисток. Появился Нунсток.

— Боцман, сходите за мистером Коллом.

— Есть, сэр.

На палубе собрались и все остальные; последней пришла Грейс Ричардсон. К тому времени, как она появилась, дядюшка Амброуз, доктор Джеффериз, мистер Колл и Нунсток уже окружили капитана Рида. Все мы расступились перед ней точно так, как это обычно делают по отношению к человеку в глубоком трауре. Для нее освободили место рядом с капитаном. Он отдал ей подзорную трубу и сказал, чтобы она внимательно посмотрела на остров.

Через несколько минут она вернула трубу капитану и тихо произнесла:

— Какое пустынное, дикое место.

— Мадам, здесь нет и признака человеческой жизни.

Он говорил без обиняков и вовсе не сочувственно.

По предложению капитана дядюшка Амброуз, а затем и мистер Колл поглядели на остров в подзорную трубу. Пока они беседовали меж собой, я пристально всматривался в неоконченное строение.

— Им, по крайней мере, пришлось высоко забраться, — сказал я громко.

Капитан Рид снова взял трубу и стал смотреть на холм.

— Боцман, приведите сюда Ганна!

Пришел Бен, опять, как ночью, испуганно прикрывая ладонями голову.

— Что там было? — спросил его капитан.

— На Подзорной трубе? Козы Бена Ганна, кэп. Они прыгали повыше каких других коз на всем белом свете.

— Местность, Бен?!

Бен испугался еще больше, так что я перевел:

— Земля там какая, Бен? Мог человек там поселиться и жить так высоко?

— Ох, Джим, нет. Никто там жить не мог. Да и сам Всевышний, даже Он не мог бы, никак!

— Там что, трудно проходить, Бен?

— Трудно, Джим.

— Даже для тебя трудно, Бен?

— Ох, круто очень, Джим. И высоко. И твердо. Любой свалится. Даже козы там чуть не пугались, Джим.

— Спасибо, Бен, — сказал я.

Мне ужасно хотелось спросить его, что он думает про это грубое строение, которое мы разглядели на склоне, но момент был неподходящий. Бен торопливо пошел прочь.

— Капитан!

Он обратил свое внимание на меня.

— В интересах скорейшего возвращения, — сказал я, — нам лучше отправиться на берег без Бена. Я знаю дорогу.

— Я всегда считал его обузой. Но если он отыщет груз…

— Лучше нам покончить сначала с одним делом, потом взяться за другое, — возразил я.

Колл согласно и с явным облегчением кивнул; я же просто защищал Бена от трудностей короткой вылазки и резких приказаний, но в то же время показывал Грейс Ричардсон, что отдаю первейшее предпочтение ее поискам.

Капитан подвел итог:

— Я смотрю на это дело вот как, — сказал он. — Мадам, джентльмены, мы не видим здесь изменившихся обстоятельств или перспектив, резко отличных от того, чего мы ожидали. Мы не видим здесь признаков какой-либо организации. Или цивилизации. Или обычной повседневной человеческой жизни.

— И правда, сэр, — сказал Натан Колл, — там не видно ни дороги, ни тропы. — И он взмахнул рукой с подзорной трубой, указывая на берег. — Мы все обозрели низменную часть острова, устье залива и песчаную косу, вплоть до самого леса.

— Никакой гавани, — сказал дядюшка Амброуз. — Даже места швартовки нет.

— Однако в соответствии с целью нашего путешествия, — продолжал капитан Рид, — мы всё должны выяснить. Мистер Колл, возьмите шесть человек. Вооружите их. Мистер Хокинс, я ожидаю, что вы — по вашей доброй воле — станете седьмым. Вы отыщете путь к холму. Я так понимаю, что другая сторона острова столь же негостеприимна?

Я кивнул.

— Экипаж «Испаньолы» видел остров со всех сторон. Весь остров грозит болезнями и опасностями.

— Отправляйтесь тотчас же, — приказал капитан. — Доберитесь до неоконченного строения. Оно, по крайней мере, признак того, что когда-то здесь жили люди. Или пытались жить. Если отыщете вашего человека… Мистер Колл, доставьте его на борт. Если это представится вам неразумным, какова бы ни была тому причина, возвращайтесь, и мы снова это обдумаем. В общем, сделайте то, что сможете. Возвращайтесь, когда сочтете это необходимым.

Натан Колл прекрасно знал свое дело, но умел не привлекать к себе внимания. Уже через несколько минут мы спустились в шлюпку. Когда я направился к веревочному трапу, Грейс Ричардсон смотрела мне вслед, не проявляя никаких чувств. Луи помахал мне — обеими руками; к тому времени я уже начинал относиться к мальчику по-отцовски, и это не добавляло мне добрых чувств к Джозефу Тейту. Бен Ганн так и не появился.

Под командой мистера Колла матросы гребли сильно и ровно. Я смотрел на остров, не отрывая глаз, как для того, чтобы совладать с собственным страхом перед этими местами, так и для того, чтобы представить себе, что ждет нас впереди. Мы достигли берега Северной стоянки через полчаса. И вот я снова почувствовал под ногами прибрежный песок Острова Сокровищ. К моему удивлению, почти все мои опасения утихли, и я ощутил радостное возбуждение. Пришвартовав шлюпку к знакомому высокому утесу, наша восьмерка построилась и молча двинулась по ровной земле, неся развернутый королевский штандарт. Когда мы вошли в редкий лес, прохладный бриз освежал нас, каркали и щебетали птицы. Единственной трудностью оказались корни, словно твердые змеи извивавшиеся под верхним слоем почвы и то и дело грозившие схватить нас за щиколотки.

Примерно через час или чуть больше, держась так, что ручей и болота оставались от нас слева, то есть на юго-востоке, мы начали подъем по крутому склону холма. Один раз нам пришлось пробираться по высохшему руслу — в дождливую пору тут, должно быть, стремительно несся бурный поток. Здесь было тенисто и сухо, нигде — по всей его длине — не сверкало и полоски воды. Почва под ногами ненадолго выравнивалась, затем снова поднималась вверх, порой так круто, словно мы взбирались по горному склону. Мы остановились и посмотрели на полуразрушенную хижину далеко наверху.

Все знающие люди, каких мне приходилось встречать, пусть даже это люди действия, обладают общей чертой — они не только действуют, они дают себе время подумать. На широком лице мистера Колла я увидел, что он напряженно размышляет о чем-то.

Через некоторое время он сказал мне:

— Мистер Хокинс, думаю, кэп прав. Не похоже, чтоб тут люди жили.

— Я думаю так же, мистер Колл, — ответил я. Но говорил я это столько же из желания, чтобы так было, сколько из убежденности.

Дул ветер. Не слышно было ни воя зверей, ни пения птиц. Меня охватил детский страх, что чьи-то глаза следят за нами из-за деревьев.

Мы с величайшей осторожностью обогнули пропасть. Лицо мое и руки стали мокрыми, будто я только что умылся, волосы тоже намокли от пота. Мистер Колл дал сигнал остановиться, и мы стали ждать, а он прошел вперед. Не слышно было ни звука, кроме время от времени раздававшегося «дзинь!» — то металл мушкета или подковка башмака задевали о камень. Затем из-за угла появился мистер Колл и жестом скомандовал нам идти вперед. После его сигнала нам понадобилось несколько минут, чтобы до него добраться. Добрались, сосредоточились вокруг него и посмотрели наверх.

Над нами возвышалось неоконченное строение. Подъем к нему отсюда когда-то облегчили, вырубив ступени в твердом камне. Если еще когда-нибудь мое сердце забьется так же тревожно, я не стану пренебрегать его предвещанием. Мы с трудом преодолели последние ярдов тридцать почти вертикального подъема и оказались на плато.

У того, кто решил построить здесь жилье, была черная душа и холодное, мрачное расположение духа. И все же у него — или у них — был весьма практический ум. Плато легко было защищать. Десяток, даже два десятка человек могли разместиться здесь, сохраняя достаточную свободу передвижения, чтобы отбить атаку. По обеим сторонам плато скалы круто обрывались вниз; позади хижины столь же круто уходил к вершине Подзорной трубы утес. Только один путь вел к плато — крутая тропа, по которой мы сюда добрались. Любая приближающаяся к плато группа людей оказывалась целиком и полностью во власти тех, кто был наверху.

В центре плато стояла полуразрушенная деревянная хижина, единственное встреченное нами до сих пор свидетельство, что на острове когда-то были люди. К стене была прислонена грубо сколоченная дверь без петель — она явно никогда так и не была навешена. Неокоренные бревна и жерди стояли, прислоненные к серому камню крутого утеса, на три четверти укрытого колючей растительностью.

Кто мог построить эту хижину? Те три пирата, которых мы оставили на острове? Неужели они сумели выжить, прожить достаточно долго и набраться сил, чтобы совершить столь трудное дело? Если и так, то один из них не дожил до того, чтобы насладиться результатом: внутри хижины, на земляном полу мы увидели человеческий череп, наполовину торчавший из земли.

Не знаю, от кого я этому научился, но когда я встречаюсь с затруднениями, большими или малыми — все равно, я считаю благоразумным помолчать, а затем не приступать к действиям, а прислушаться к звукам, раздающимся вокруг. Но на этом скальном уступе я не услышал ни звука — не шепота, ни грома.

За моей спиной мистер Колл еле слышно произнес:

— Мистер Хокинс!

Я шагнул назад.

— Ну, что теперь? — спросил я.

— Думаю, это место захоронения, — сказал он. Я молча ждал. — Давайте посмотрим, не сможете ли вы сказать, кто это?

— Не по черепу же! — возразил я.

— Там может быть одежда. Под землей.

Я согласился с его предположением. Он обернулся к матросам и приказал:

— Лопатку. Копать осторожно.

Матросы опустили мушкеты на землю и расступились. Многие отворачивались и зажимали носы, словно не в силах переносить дурной запах. Однако никто из нас не отходил от остальных более чем на несколько футов — для этого просто не было места. Два матроса раскопали землю вокруг черепа, но оба они, как я заметил, очень старались его не коснуться. Все остальные следили за ними, не сводя глаз, словно увлеченно наблюдали за какой-то ужасающей игрой. Подувал сырой, дурно пахнущий ветерок.

Мистер Колл, тоже время от времени подносивший ладонь к носу, прервал мои испуганные мысли.

— Мистер Хокинс, вы умеете читать компас?

— Капитан Смоллетт научил меня этому, — ответил я.

Мистер Колл улыбнулся, услышав имя знаменитого мореплавателя.

— Мы ничего здесь не найдем, — сказал мистер Колл, — но я не хочу уходить отсюда, пока мы все тут не обыщем. Возьмите мой компас и, пока мы тут роем, спуститесь на нижнее плато, за той последней скалой, — он указал вниз, — и определите направление к пещере, где, как говорит старик Ганн, должно быть спрятано серебро. Потому как, если мы определимся на обратном пути, мы сэкономим время для следующей экспедиции.

— А что именно вам нужно? — спросил я.

— Здравый взгляд на то, как нам туда пройти, — пояснил он. — Самый короткий или самый удобный путь туда и обратно от места швартовки нашей шлюпки.

Я взял компас у мистера Колла и направился вниз по крутой тропе, с радостью оставив у себя за спиной раскапывающих могилу матросов. Как это нередко доказывает нам жизнь, путь назад бывает труднее, чем продвижение вперед. Я чуть не свалился вниз, перебираясь через узкую пропасть, и вообще мне часто приходилось удерживаться от падения. Через некоторое время я стоял на том месте, где, как мы заметили на пути наверх, открывался широкий вид на остров внизу, под нами.

Я очень внимательно посмотрел на компас, вспоминая наставления капитана Смоллетта: «Снимай показания компаса три раза. Первый раз — разобраться, второй — подтвердить, третий — запомнить».

Я снял показания в юго-восточном направлении, проверил и постарался запомнить. Минуты две я стоял, глядя вниз, на открывавшийся передо мной простор. Далеко и опасно нагнувшись, я смог разглядеть в зелено-голубой дали стоявшую на якоре «Испаньолу». Вид корабля меня приободрил, и я направился назад, снова совершать трудный подъем, шепча про себя показания компаса.

Чуть ли не на четвереньках огибая скалу, которая вела к последнему подъему на плато, я приостановился. У старой хижины не было ни одного человека. Я даже мог разглядеть внутренность этой злосчастной развалины. И там — никого. Небольшое плато походило на плоское блюдо, а в конце его нерушимой колонной стоял поросший ползучими растениями утес. Мистер Колл и шесть его матросов исчезли.

Но ведь им некуда было уйти! Моя тропа — единственный путь вниз. Другие три стороны составляли отвесные пропасти справа и слева, а прямо передо мной стеной поднимался скалистый утес, поросший колючей растительностью. Сердце у меня готово было остановиться. Я стоял, не зная, что делать. У меня вдруг ослабел мочевой пузырь. Потом я стал уговаривать себя, что должна же быть еще одна, тайная тропа позади плато, и я полез наверх, окликая мистера Колла по имени.

Добравшись до плато и войдя в деревянную развалину, я увидел разбросанные кости скелета. На земляном полу лежал кусок выцветшей красной ткани. Мне показалось, что я припоминаю красную куртку старого багроволицего пирата — Тома Моргана. Череп, когда я заставил себя взглянуть на него, напомнил мне об огромной голове Тома. Глубокие следы ног остались вокруг разрытого захоронения. Но я не нашел никаких других следов, хотя в результате раскопок обнаружилось, что Морган был захоронен в своей грубо отрытой могиле стоймя.

Я вышел наружу и протиснулся за неошкуренную заднюю стену хижины. Никто не мог бы стоять там, и негде было спрятаться. Я подошел сначала к одной, а потом к другой отвесной пропасти и заставил себя взглянуть вниз. Никаких мертвых тел, ни следа падения, ни вырванных кустов, ни сломанных веток. С каждой стороны взгляд проникал далеко и глубоко; всякому, кто упал бы отсюда, грозила неминуемая смерть. Я осмотрел и высокий, заросший ползучими растениями утес позади развалины. Не было видно никаких следов жизни — ни следов оружия, ни следов битвы. Растительность была влажной и вызывала отвращение.

Я все звал и звал. Я кричал: «Мистер Колл!» Камни возвращали мне часть моих окликов, и это эхо было единственным, что я слышал в ответ. Холм Подзорная труба был пуст, как только что возведенный склеп.

14

Трудности возрастают

Однажды, когда я в детстве гостил у дядюшки Амброуза, в Бристоль приехала ежегодная ярмарка. Факир исчезал по собственному желанию у всех на глазах, и вечером я рассказал об этом дяде. Очень мягко, не проявляя неуважения к магии, он попытался научить меня уму-разуму:

— Люди не могут исчезать без следа, Джим! — говорил он.

На холме Подзорная труба я снова и снова повторял себе: «Люди не могут исчезать без следа, Джим!»

Меня трясло; следом за растерянностью явился страх, слишком сильный, чтобы позволить мне продолжать поиски. В любом случае одному человеку не под силу решить такую задачу. Я попытался определить, что следует сделать и почему. Мистер Колл и его матросы не должны оставаться там — где бы они теперь ни были — под угрозой болотной лихорадки, окруженные дикими зверями. Я был уверен, что хороший поисковый отряд сможет отыскать и вернуть их и таким образом разрешить загадку.

В последний раз я оглядел плато, а затем направился вниз по тропе. У большой скалы я остановился и взглянул назад. Вокруг было тихо и сыро; камни стали более влажными; казалось, холод и сырость проникают мне в самую душу.

Когда испытываешь страх, лучше всего занять себя чем-нибудь. Я шел вперед, подняв голову, глядя прямо перед собой, чувствуя себя по-настоящему одиноким воином. Когда почва под ногами стала ровной, я немного отдохнул — не более минуты. Я уже пересекал эту местность однажды, тащась на веревке следом за Сильвером и пиратами, когда они спешили за сокровищем к месту, помеченному на карте красным крестом, а потом обнаружили, что там пусто. Недалеко отсюда я нашел Бена Ганна и кости давно умершего пирата, уложенные в виде стрелы-указателя. Здесь я мчался сломя голову назад, к частоколу. Но сейчас мое положение оказалось гораздо хуже.

Земля здесь снова в последний раз довольно высоко поднимается, прежде чем спуститься к воде. Взобравшись на эту возвышенность, я увидел «Испаньолу», стоящую на якоре далеко за рифом, и тут новая обескураживающая мысль пришла мне в голову. Сегодня утром, чтобы плыть на шлюпке, нам понадобились четверо крепких матросов-гребцов.

Теперь было не до отдыха. Полчаса быстрой ходьбы отделяло меня от воды: достаточно времени, чтобы подумать, как решить эту проблему. Когда-то давно мне уже приходилось добираться до «Испаньолы», стоявшей на якоре примерно там же, где она стоит сейчас. Тогда челнок Бена Ганна послушно следовал течениям. Я заключил, что корабельная шлюпка, более крепкая и большая, тоже может плыть по течению. Если мне удастся вывести ее в нужный поток, она вынесет меня достаточно близко к кораблю, чтобы вахтенный меня заметил.

В предполуденном зное, против течения, идущего к берегу, я толчками вывел шлюпку в такое глубокое место, где едва мог стоять. Потом забрался в нее, взялся за два весла и попытался орудовать ими, будто я — гигант; теперь в ход должны были пойти ловкость и умение, если я хоть в какой-то мере ими обладал. Вскоре, когда я неуклюже овладел искусством удерживать шлюпку, чтобы течением ее не прибило обратно к берегу, море взяло дело в свои руки и повлекло меня прочь с пугающей силой.

Теперь мне стало понятно, отчего гребцам приходилось так напрягаться, ведя шлюпку к берегу сегодня утром. С каждой набегающей волной и с помощью весел, ставших в моих руках скорее рулями, меня относило течением все дальше и дальше в море. Из-за этого течения мистер Колл и не захотел высаживаться на большом отдалении от устья Северной стоянки.

А потом… я позволил течению отнести шлюпку слишком далеко! Я намеревался ввести ее в поток, шедший, насколько я мог видеть, на таком расстоянии от «Испаньолы», что мой крик был бы услышан. Однако волны решили иначе, и меня понесло в другом направлении, гораздо дальше к западу, чем мне хотелось плыть. Море там очень неспокойное, а я на это вовсе не рассчитывал. Хуже того — я неожиданно услышал страшный рев, похожий на рев дикого зверя, и понял, что меня несет на риф. Мой замысел провалился.

Неужели я закрыл глаза? Да, должно быть, я их закрыл. На какой-то миг, будто собираясь прекратить всякое движение, лодка стала тяжелой точно свинец, весла почти перестали слушаться моих ослабевших рук. Это было затишье перед бурными событиями: все последующие мои действия происходили в каком-то мятущемся тумане, ибо единственное, что я мог делать, это сидеть прямо и неподвижно, отдаваясь на волю волн.

До сих пор мне снятся страшные сны про этот риф. Громче и громче становился его рев, и глаза мои зажмурились еще плотнее. По обеим сторонам шлюпки бушевали волны, то вздымаясь мощными колоннами, то закручиваясь в смерчи; они то швырялись белой пеной, то становились зелеными, то черными… И все же ни один смерч не обрушился на мою лодку, хотя я вымок от брызг и лицо мое покрылось солью. Раз или два я открыл глаза, но их слепила белизна бушующих вод, а уши мои заложило от оглушительного рева.

А потом, вдруг — тишина, или, может быть, просто шум стал более приглушенным, и я открыл глаза. И увидел, откуда я только что выбрался: это был котел бурно кипящих вод, сверкающих, буйных и пенистых, то вздымающихся, то опадающих. У океана есть свои холмы и опасные впадины; я мог сейчас разглядеть грозные зубы рифа, которых мне удалось избежать. Неужели я смог провести эту неуклюжую лодку через все это? Я не чувствовал гордости, одно лишь облегчение, а в душе уже рождались знакомые упреки самому себе из-за того, что по собственной вине я снова попал в глупое положение.

Да и главная моя проблема не была решена: как мне приблизиться к «Испаньоле»? Я оглянулся. Солнце плясало на волнах, и поодаль от меня, ярдах примерно в ста, я увидел другое течение, очень похожее на то, которое мне следовало использовать, тоже идущее параллельно берегу. Оно наверняка могло приблизить меня к «Испаньоле», правда, к другому ее борту, обращенному не к земле, а к морю.

Здесь не было течения, идущего к берегу, которое могло бы мне помочь, но я рассчитал, что, если сяду на носу шлюпки с двумя веслами, я, вероятно, сумею двинуть ее на один—два ярда вперед; остальное сможет сделать ее вес. Это решение оказалось правильным: я вошел в нужный мне поток без особых потерь, если не считать ноющие от напряжения члены.

Теперь течение несло меня так легко, что я мог позволить себе повернуться и посмотреть на судно. Ни домашний кров, ни пылающий очаг никогда не казались мне столь вожделенными, сулящими радушный прием. Я громко крикнул, затем сел спокойно и стал ожидать, чтобы вахтенный меня заметил.

Но заметил меня не вахтенный, меня увидел мой маленький друг — Луи. Он забрался высоко на рей[13], где любил усесться верхом и глядеть в море. Я слышал его крик и увидел, как он машет мне. Вскоре над поручнями показались людские лица; буквально через несколько минут я услышал всплески: трое матросов плыли к моей шлюпке. Я навсегда выбросил из головы давно устоявшееся представление, что моряки не умеют плавать! Но чувство облегчения и счастливое настроение испарились, как только я взошел на борт и увидел на выбеленной зноем палубе мрачную фигуру капитана Рида.

Мне пришлось пережить очень неприятный период времени. Боцман Нунсток быстро увел меня подальше от глаз тех, кто меня ждал на палубе: это были дядюшка Амброуз, Джеффериз, Грейс Ричардсон, Луи и большая часть команды. Капитан беседовал со мной наедине и на протяжении получаса задал мне не более десяти вопросов. Мною владело чувство тревожной неловкости.

Я должен был стоять перед его столом словно обвиняемый. Несколько секунд он смотрел мне прямо в глаза; его серые глаза были полны холодного неодобрения. Затем он оглядел меня с ног до головы — мою измятую рубашку, запачканные чулки, ладони в пузырях от весел, исцарапанное ветвями и колючими кустами лицо. Затем он снова впился своими глазами в мои. На этот раз они были полны презрения. И вот раздался первый залп вопросов, холодных, словно острие ножа.

— Мистер Хокинс, что вы сделали с моим первым помощником и шестью матросами? Отвечайте точно.

Друзья никогда не говорили мне, что я мямлю. Доктор Ливси иногда упрекает меня в склонности к глупой гордости. Сквайр Трелони считает, что я слишком осторожен. Матушка хотела бы, чтобы я был поскромнее. Дядюшка Амброуз (как и мой отец) любит меня без всяких оговорок. Но никто из них не упрекал меня в том, что я не умею ясно говорить. Представ перед капитаном Ридом и услышав его вопрос, я оказался способен лишь издавать невнятное бормотание.

— Это было… То есть дело в том… Обстоятельства, обнаруженные нами… Мистер Колл сказал… Мы никого не нашли… А они исчезли, словно призраки… Мы нашли череп, скелет. Морган умер, нам ни к чему о нем думать… Но они все исчезли…

И вот так я бормотал и бормотал, произнося отрывистые, лишенные смысла фразы.

Капитан Рид и бровью не повел. Его немногие вопросы все относились к той странности, что Натан Колл решил отправиться куда-то еще, не предупредив меня. То, что Колл допустил, чтобы я возвращался один, маневрируя тяжелой шлюпкой, тоже поразило капитана — он не мог этого понять. Короче говоря, он не мог согласиться с тем, что Колл на самом деле исчез без следа самым таинственным образом, как я о том докладывал.

Один из его вопросов был вот каким:

— Почему вы решили, что должны возвращаться один? Отвечайте точно.

За этим последовал другой вопрос:

— Вы не подумали о том, сколько для этого нужно гребцов? Я мог потерять еще и шлюпку, точно так же, как матросов! (Капитан Рид очень любил слово «точно».)

Вскоре он меня отпустил, но приказал оставаться в каюте и никому не рассказывать о моих приключениях. Нунсток принес мне еду и питье. Я помылся, переоделся, поел и утолил жажду, и растянулся на койке. Сумбур в мыслях мешал мне прийти к пониманию того, что произошло. Я не мог свести воедино и чем-то разумным объяснить то, что видел и слышал на острове.

Или, вернее будет сказать, «не видел» и «не слышал». Сейчас, когда мои мысли были возвращены в сколько-нибудь логическое русло жестокой прямотой капитана Рида, я вспомнил с необычайной ясностью царившую на холме Подзорная труба тишину, эту безмолвную пустоту, в которой не слышно было ни шороха, ни трепета листвы.