Аптекарь, его сестра и ее любовник

– Не удивлюсь, если он нарочно разобьет грузовик, чтобы увильнуть от второй попытки завтра. – Следуя за грузовиком в «Бронко», Датч скрипнул зубами от злости. – Трусливый, пьяный сукин сын.

– Кончина Кэла Хокинса-младшего не станет невосполнимой утратой, тут я с тобой согласен, – сказал Уэс. – Но, боже милостивый, Датч, каким местом ты думал, когда наставлял на него пистолет?

– А тебе обязательно было ему говорить, что Лилли там с другим мужчиной? К рассвету об этом будет знать весь город. Представляешь, какими красками они распишут, чем Лилли там занимается с Беном Тирни, чтобы согреться и скоротать время? Ты же знаешь, как у этих людей мозги работают!

– Я вижу, в каком направлении работают твои мозги. Датч бросил на него гневный взгляд.

– И потом, – невозмутимо продолжал Уэс, – я не упоминал Бена Тирни по имени. Откуда Хокинсу знать, может, она там с каким-нибудь старым хрычом.

– Вряд ли он так подумает.

– Слушай, я ж для тебя старался. Знаешь, почему сказал ему? Потому что такую ситуацию он в состоянии просечь. Взбираться на гору в такую погоду, чтобы спасти человека? Хокинсу такого не понять, у него нет чувства долга.

Но поехать за твоей женой, которая там с другим мужчиной, – вот это ему понятно. Это может оправдать любые безрассудные действия. Даже угрозу оружием.

Они не обменялись больше ни словом, пока не доехали до гаража. Датч приказал Буллу возвращаться в участок и проверить, не нужна ли его помощь кому-нибудь еще или нет, он мог возвращаться домой.

– Есть, сэр. – Глядя в пол, полицейский неуклюже добавил: – Мне очень жаль, сэр. Ну, насчет вашей жены. Ну что мы не смогли туда подняться.

– Увидимся завтра, – коротко бросил в ответ Датч.

Булл направился к оставленной в гараже патрульной машине. Хокинс уже забирался в свой пикап, когда Датц нагнал его.

– Я за тобой заеду завтра с утра пораньше. Сделай так чтобы я тебя не искал.

– Я буду дома. Знаешь, где это?

– Заеду на рассвете. И если ты напьешься или будешь маяться с похмелья, пожалеешь, что я тебя не пристрелил.

Они выехали из гаража вслед за пикапом Хокинса. Неудивительно, что один из хвостовых фонарей у него был разбит.

– Надо бы штраф ему влепить, – пробормотал Датч, когда Хокинс свернул на перекрестке.

– Высади меня в конце подъездной аллеи, – сказал Уэс, когда они поравнялись с домом Хеймеров. – Нет смысла подъезжать к дому.

Датч остановил «Бронко». Несколько мгновений мужчины молчали. Уэс мрачно смотрел прямо перед собой сквозь ветровое стекло. Наконец он нарушил молчание:

– Не утихает, а?

Датч проклял снежный вихрь пополам с дождем.

– Я буду там завтра, даже если мне придется отрастить крылья и лететь.

– Боюсь, что именно это тебе и придется сделать, – заметил Уэс. – Ты сейчас куда?

– Поезжу по городу. Посмотрю, что и как.

– А почему бы не подвести черту, Датч? Поспи немного.

– Не могу. Даже пытаться не стоит. Я заряжен адреналином и кофеином.

Уэс окинул его изучающим взглядом.

– Я рекомендовал тебя на эту работу.

Это замечание задело Датча. Он зло покосился на старого друга.

– И что? Уже жалеешь?

– Нисколько. Но, думаю, я вправе напомнить тебе, насколько твое будущее зависит от того, преуспеешь ты здесь или нет.

– Слушай, если ты думаешь, что я плохо делаю свою работу…

– Я этого не говорил.

– Тогда что?

– Я только хочу сказать, что на кону твоя репутация. И моя тоже.

– А ты никогда не забываешь прикрыть свою задницу, верно, Уэс?

– Ты чертовски прав.

– У тебя всегда тылы были прикрыты линией полузащиты, и если парни плохо тебя прикрывали, ты с них шкуру спускал. Я был там, и мне тоже доставалось от твоих быков-полузащитников. Да у них шеи были толще моей талии! Но ты плевать хотел, что меня перемелют в пыль, лишь бы твоя задница была прикрыта.

Датч спохватился, что ведет себя по-детски, вороша обиды прежних дней, когда они вместе играли в американский футбол, и прикусил язык. То, что сказал Уэс, было правдой. Печальной, уродливой, но правдой. Он это знал. Просто ему тошно было это слышать.

– Датч, – заговорил Уэс, тщательно отмеряя и взвешивая каждое слово, – мы тут не в блошки играем. И даже не в футбол. В нашем маленьком городке завелся какой-то псих ненормальный, ворующий женщин. Теперь уже пять. Один бог знает, что он с ними делает. Люди напуганы, нервы у всех на пределе, все гадают, скольких еще он схватит, прежде чем его поймают.

– К чему ты клонишь?

– К тому, что общее горе тебя и вполовину так не волнует, как твоя Лилли. Подумаешь, заночевала в уютном гоном домике в ночь снегопада! Нет, я понимаю, конечно, ты о ней беспокоишься. Ты в своем праве. Но, ради всего святого, сопоставь одно с другим!

– Не надо тут проповедовать, мистер председатель городского совета! – Датч еле сдерживал себя, такая буря бушевала у него в груди, но говорил он тихо. – Не тебе меня судить, Уэс, ты и сам не образец добродетели. – И, чтобы до Уэса лучше дошло, добавил: – Особенно в том, что касается женщин.

Глава 11

– У тебя астма?

– Хроническая. Но это же аллергия. – Лилли ощупала пустую сумку внутри, понимая, что это бесполезно. Бархатного мешочка, в котором она держала лекарства, там не было. Она взволнованно провела рукой по волосам, потом потерла подбородок. – Где же он?

– Но у тебя же нет приступов астмы?

– Потому что я принимаю лекарства, чтобы их предотвратить. Ингаляции и таблетки.

– А без них…

– У меня может начаться приступ. И это очень плохо, потому что у меня нет с собой бронхорасширителя.

– Бронхо…

– Расширителя, расширителя, – нетерпеливо повторила Лилли. – Это ингалятор для использования во время приступа.

– Я видел, как люди ими пользуются.

– Без него я не могу дышать. – Лилли вскочила и нервно прошлась по комнате. – Где же этот проклятый мешок? Он примерно вот такой. – Она развела ладони на шесть дюймов. – Зеленый, бархатный, расшит бисером. Одна моя редакторша мне преподнесла на Рождество. Заметила, что прежний мешок износился.

– Может быть, ты оставила его…

Лилли прервала его, покачав головой.

– Я всегда ношу его в сумке, Тирни. Всегда. Он и сегодня был у меня.

– Ты уверена?

– Абсолютно. Холодный воздух может вызвать ступ, и я точно помню, что воспользовалась одним из ингаляторов перед тем, как уйти отсюда. – Охваченная паникой, она нервно растирала ладони. – Господи, да что же то такое – он был у меня в сумке еще сегодня, а сейчас его там нет. Куда он мог деться?

– Успокойся.

Лилли сердито посмотрела на Тирни: он что, не понимает, почему она разволновалась?! Ну конечно, откуда ему знать, каково это – задыхаться, ловя ртом воздух, и опасаться, что не сможешь сделать следующий вдох.

– Только не говори мне «успокойся»! Ты не знаешь…

– Ты права. – Тирни схватил ее за плечи и слегка встряхнул. – Я ничего не знаю об астме, кроме одного: истерика только усугубит положение. Ты себя накручиваешь, так и до приступа недалеко. А теперь все-таки успокойся.

Ее неприятно задел его строгий голос, но, по существу, он, конечно, был прав. Она кивнула ему и освободилась от его рук.

– Все, я спокойна.

– А теперь давай восстановим ход событий. Ты воспользовалась ингалятором, перед тем как сесть в машину, верно?

– Перед выходом из дома. Я точно знаю, что спрятала мешочек с лекарством в сумку. Помню, как я возилась с «молнией»: расстегивать было неудобно, а снимать перчатки не хотелось. Но даже если бы я случайно оставила его здесь, он был бы в этой комнате. Мы обшарили весь дом. Его здесь нет, иначе кто-нибудь из нас уже наткнулся бы на него, так ведь?

– Твоя сумка упала, когда машина врезалась в дерево, помнишь?

Нет, она не помнила до этой самой минуты.

– Ну конечно! – воскликнула Лилли. – Должно быть, мешочек выскользнул из нее. Он лежал сверху, потому что я положила его в сумку перед самым уходом.

– Ну, значит, это единственное логичное объяснение. Когда ты поднимала сумку, ты проверила, на месте ли твои лекарства?

– Нет, мне тогда и в голову не пришло проверить, не выпало ли что-нибудь. Я думала только о том, что с нами будет.

– При обычных обстоятельствах – когда ты в следующий раз должна была принимать лекарство?

– На ночь. Но если бы случился приступ, один из моих ингаляторов понадобился бы мне немедленно.

Тирни обдумал ее слова.

– В таком случае мы просто должны сделать все от нас зависящее, чтобы предотвратить приступ. Что вызывает приступ? Помимо холодного воздуха. Да, кстати, как ты ухитрилась забраться на эту горку, практически таща меня на себе, и избежать приступа?

– У меня хорошие лекарства. Они предотвращают приступы. Если я веду себя разумно и вовремя принимаю лекарства, могу делать все, что захочу. Спускаться на байдарках по порогам, например, – добавила она с улыбкой.

– Но эта прогулка по косогору чуть не добила меня, Лилли. Как же это удалось тебе?

– У меня только одно объяснение: это сверхъестественная сила вселилась в меня. – Увидев, что Тирни не среагировал на ее шутку, Лилли пояснила: – Когда ты лежал на дороге, а я металась вокруг тебя, бегала за одеялом, не знала, куда еще кидаться и что предпринять, мне показалось странным, почему я не чувствую прилива адреналина. Я слыхала, что так всегда и со всеми бывает в кризисных ситуациях.

– Может, у тебя был прилив адреналина, но ты просто не заметила.

– Очевидно, да. Ну, как бы там ни было, приступ может быть вызван перенапряжением и еще раздражителями типа пыли, плесени, загрязненного воздуха… Здесь ничего подобного нет, особенно в зимнее время. Зато есть стресс, – добавила Лилли. – Он может вызвать приступ. Когда Эми умерла, у меня часто бывали приступы. От плача. Постепенно они сошли на нет, но я должна избегать нервных и стрессовых состояний. – Она улыбнулась в надежде, что эта улыбка покажется ему безмятежной. – Все обойдется, я уверена. Ничего страшного не будет, если я пропущу несколько доз.

Тирни задумчиво посмотрел на нее, потом перевел взгляд на дверь.

– Я пойду к машине и заберу лекарства.

– Нет! – Лилли схватила его за рукав и вцепилась мертвой хваткой.

Не иметь под рукой лекарства, когда начнется приступ, было плохо само по себе, но остаться при этом в полном одиночестве было куда хуже.

Вскоре после смерти Эми у нее случился приступ ночью. Ее разбудил звук собственного свистящего дыхания, она начала откашливать мокроту. К тому моменту, как она вдохнула спасительное лекарство, ее дыхательные пути были почти полностью блокированы.

Этот эпизод так запомнился Лилли, потому что она была одна. В ту ночь Датч не вернулся домой. Он даже не позвонил, не предупредил, что задержится. Давно исчерпав запас неубедительных оправданий, он с некоторых пор понял, что проще вовсе не звонить, чем бормотать в трубку какие-нибудь лживые объяснения.

В конце концов Лилли перестала его ждать и пошла спать одна. Тогда она подумала, что, если бы не успела вовремя схватиться за ингалятор, для Датча это был бы превосходный урок. Так ему и надо! Пусть придет домой и увидит, что она задохнулась, пока он где-то развлекался с Другими женщинами.

Спохватившись, что она все еще держит Тирни за рукав, Лилли убрала руку.

– Ты не сможешь добраться до машины и вернуться обратно, ты просто рухнешь по дороге. Ты заблудишься, потеряешь сознание, замерзнешь, а я так и останусь без лекарств. Нам обоим будет только хуже.

Он тяжело вздохнул:

– Боюсь, что ты права. Я пойду, только если не будет другого выхода.

– Если до этого дойдет, прошу, не уходи, не предупредив меня. – Лилли устыдилась захлестнувших ее чувств но ей было необходимо объяснить все это ему хотя бы для того, чтобы он не считал ее неженкой или паникершей. – Я живу с астмой всю жизнь, но одна мысль о тяжелом приступе до сих пор приводит меня в ужас. Я не боюсь одиночества, пока со мной мой ингалятор на экстренный случай. Но его здесь нет. Мне не хотелось бы проснуться, задыхаясь, и обнаружить, что я здесь одна, Тирни. Обещай мне!

– Обещаю, – тихо и серьезно проговорил он.

В камине сместилось полено, выбросив в трубу сноп искр. Лилли отвернулась от Тирни, опустилась на колени перед камином и начала ворошить угли за металлической решеткой.

– Лилли?

– А? – она повернула голову. – Что?

– Что ты скажешь, если я предложу тебе лечь вместе?

* * *

Весь вечер Мэри-Ли Ритт отдыхала.

Хотя это не было объявлено официально, она знала – завтра занятий в школе не будет. Даже если бы автобусы могли ходить по маршрутам, это было исключено, школьному округу пришлось бы дорого заплатить за обогрев школьных зданий при такой низкой температуре.

Тем не менее школьный комендант взял себе за правило извещать всех об отмене занятий лишь в самый последний момент, обычно уже утром, за час до первого звонка. Как любой незначительный начальник, он любил показывать свою власть и получал какое-то мелочное удовольствие, не давая людям поспать подольше.

Вместо того чтобы проверять тетради, хотя это было ее обычное занятие по вечерам, Мэри-Ли включила одну из видеокассет, взятых в аптеке. Героиня фильма оказалась пустышкой, герой – хамом и грубияном, лишенным каких-либо достоинств, искупающих недостатки. Единственным положительным моментом была подлинная, киношная влюбленность, ощущавшаяся на экране между красивыми молодыми актерами. Да еще песня в исполнении Стинга. Так стоит ли придираться к дырам в сюжете и спотыкающемуся диалогу? Да, это не психологический фильм, но это было веселое кино, помогающее отвлечься. Мэри-Ли получила удовольствие.

Потом она обошла весь дом, проверяя, всюду ли погашен свет и все ли двери заперты. Заглянув в коридор, где были спальни, она заметила, что под дверью Уильяма не пробивается полоска света. Должно быть, он давно уже в постели, подумала Мэри-Ли. Он всегда рано ложился и рано вставал.

Она зашла в свою спальню и закрыла дверь, но свет зажигать не стала. Уличный фонарь наискосок от дома давал достаточно света, пробивавшегося сквозь штору, чтобы можно было ориентироваться в комнате. Мэри-Ли убрала с кровати декоративные подушки, откинула пуховое стеганое одеяло. Потом она прошла в ванную и начала раздеваться.

Она не торопилась, медленно снимала каждую вещь, складывала ее и только потом принималась за следующую. Все ее тело покрылось гусиной кожей, но она все равно не стала спешить.

Оставшись голой, она сняла резинку, стягивающую волосы в конский хвост, тряхнула головой и провела пальцами, как гребешком, по прядям пшеничного цвета, которыми втайне гордилась. Ей нравилось ощущать мягкое, чуть щекочущее прикосновение волос к обнаженным плечам.

Ее ночная рубашка висела на крючке на двери. Мэри-Ли надела ее. Рубашка была коротенькая не по сезону, но ей нравилось шелковое, богато украшенное кружевами белье, и она носила его круглый год. Ежась от холода, она прошла в спальню.

Она уже забиралась в постель, когда он одной рукой схватил ее за талию, а другой зажал ей рот. Она попыталась кричать и выгнула спину в попытке вырваться.

– Тсс! – прошипел он ей прямо в ухо. – Замри, а не то мне придется сделать тебе больно.

Мэри-Ли перестала вырываться.

– Вот так-то лучше, – прошептал он. – Твой брат спит?

– М-м-м…

Он еще сильнее стиснул ее талию и крепко прижал к своей груди. Его горячее влажное дыхание щекотало ей ухо и шею.

– Я спросил: твой брат спит? Она помедлила, но потом кивнула.

– Хорошо. Просто отлично. Делай, как я говорю, и тебе не будет больно. Поняла?

Ее сердце отчаянно колотилось, но она поспешно кивнула.

– Если я уберу руку с твоего рта, ты закричишь?

Она отрицательно покачала головой. Возможно, слишком быстро: он ей не поверит.

– Только попробуй… – зарычал он.

Мэри-Ли снова покачала головой. Он убрал руку.

– Что ты со мной сделаешь? – прошептала она. И тогда он показал ей.

Глава 12

Он больно заломил ей руку за спину и прижал ее ладонь к своему обнаженному пенису. Мэри-Ли ахнула. Он сжал ее пальцы вокруг своей возбужденной плоти, заставил двигать рукой вверх-вниз.

Их отражение было видно в большом французском зеркале-психее, висящем на стене напротив кровати. Это старомодное зеркало досталось ей по наследству от матери, а той от ее матери. Овальное стекло было заключено в резную деревянную раму кремового цвета, расписанную розовыми бутончиками.

Но ничего идиллического не было в сцене, отражавшейся сейчас в его серебристой глубине. Это была мерзкая грубоэротическая сцена. В темноте Мэри-Ли с трудом различала свое отражение в белой рубашке. Фигура мужчины словно расплывалась во мраке. Мэри-Ли отчетливо видела лишь натянутую на лицо трикотажную шапочку с прорезями для глаз. Она скорее чувствовала, чем видела, его взгляд, следящий за ней в зеркале.

Его пенис уперся прямо в ложбинку между ее ягодицами.

– Опусти рубашку, – шепнул он.

Она покачала головой – сперва робко, потом более решительно.

– Нет!

Не давая ей опомниться, он стянул бретельки с ее плеч, и рубашка сползла на бедра, обнажив грудь. Он тотчас же обхватил ее груди обеими руками и принялся грубо тискать их.

Мэри-Ли застонала.

– Тсс! – свирепо прошипел он.

Она до боли закусила нижнюю губу.

Его рука скользнула вниз по ее телу, он попытался просунуть пальцы ей между ног. Мэри-Ли инстинктивно сжала колени.

– Раздвинь их.

– Пожалуйста…

– Раздвинь.

Она развела ноги на пару дюймов.

– Шире! – Мэри-Ли помедлила, но выполнила приказ. Она проник в нее пальцами. Она встретилась с ним глазами в зеркале. Его глаза горели огнем сквозь прорези маски. – На колени. Лицом на матрац.

Опустившись коленями на край кровати, Мэри-Ли подалась всем телом вперед и вниз, пока не прижалась щекой к матрацу. Он грубо ощупывал ее горячими руками, головка его пениса тыкалась в нее, дразнила и пугала. Потом он вонзился в нее.

Ее руки конвульсивно стиснулись в кулаки, комкая простыню, ее плоть сжалась. Он застонал и проник в нее ещё глубже.

– Ну, что я с тобой делаю? Скажи сама.

Она глухо пробормотала свой ответ.

– Громче!

Она повторила это слово, ритмично двигаясь ему навстречу.

Его толчки становились все короче, все быстрее.

– Ты сейчас кончишь, да?

– Да… – простонала она с прерывистым вздохом. Оргазм оставил ее влажной, ослабевшей и до безумия счастливой. Ее собственные спазмы уже начали утихать когда она почувствовала, как высвобождение настигло и его. Он держал ее за бедра, а все его тело пульсировало и содрогалось. Она снова кончила. На этот раз ее оргазм был слабее, но он оказался не менее насыщающим.

Отдышавшись, она вытянулась на постели, перевернулась и потянулась к нему.

– Это было здорово!

Он знал все ее фантазии: она сама ему рассказала. Они не всегда следовали этому сценарию, но, когда это происходило, она всякий раз бывала в восторге.

Он обхватил руками ее груди, потер напрягшиеся соски.

– Тебе нравится, когда тебя пугают, да?

– Видимо, да, иначе я не позволила бы тебе пробираться сюда тайком. – Их губы слились в долгом томном поцелуе. Когда поцелуй наконец прервался, она с любовью погладила его по лицу. – Видел, какую сцену я разыграла в ванной?

– Разве ты не чувствовала, как я за тобой наблюдаю?

– Честно говоря, да. Стоило тебе войти в комнату, я сразу поняла, что ты здесь. Мне хотелось растянуть шоу с раздеванием. Знаешь, может, даже потрогать себя.

– Мне бы этого хотелось, – отозвался он.

– В другой раз. Сегодня слишком холодно. Честно говоря, я даже думала, что ты не придешь.

Он проложил дорожку поцелуев вниз по ее телу, потом соскользнул на пол и встал на колени между ее раскинутых бедер. Прижимаясь к ней лицом, он простонал:

– Я не мог не прийти. Не могу я оставаться без этого.

За дверью спальни Мэри-Ли Уильям послушал еще несколько минут, а потом, самодовольно улыбаясь, с трудом подавляя смешок, на цыпочках прокрался по темному коридору в свою комнату.

* * *

Вопрос Тирни застал Лилли врасплох. Она ошеломленно уставилась на него, не в силах ответить.

– Пожалуй, мне следовало проявить больше такта, а не огорошивать тебя вот так сразу, – заметил он. – Обычно я не столь прямолинеен, поверь!

«Интересно, часто ли ему приходится проявлять такт, приглашая женщину в постель?» – подумала Лилли. Впрочем, она-то была уверена, что частенько. Она также не сомневалась, что мало кто из женщин на такой вопрос отвечал ему отказом.

– Я должна чувствовать себя оскорбленной или польщенной? – Беспечный смех Лилли резанул фальшью даже ее собственный слух. – Почему ты решил, что более тактичный подход поможет тебе меня уговорить?

– К тебе неприменимы никакие правила, Лилли.

– Почему же?

– Ты слишком умна и слишком красива.

– Ну уж нет! Максимум, на что я могу претендовать, это привлекательная, но уж никак не красивая.

– Красивая, поверь! Мне виднее. Стоило тебе войти в тот автобус, я сразу подумал: «Какая красивая!»

Лилли вспомнила, что в тот день опоздала на несколько минут и в автобус вошла последней. Она стояла лицом ко всем остальным, высматривая свободное место. Тирни сидел в третьем ряду у окна. Место ближе к проходу рядом с ним было свободно. Их глаза встретились. Она улыбнулась ему в ответ, но не приняла его молчаливое приглашение сесть рядом с ним. Вместо этого она прошла мимо и заняла место у прохода на ряд сзади. Двери закрылись, и автобус тронулся. Их проводник по экскурсии встал в проходе и приветствовал всех. Он толкнул десятиминутную речь о правилах безопасности и о том, что их ожидает на реке Французская Стерва. Свои неуклюжие шутки он, должно быть, повторял уже в тысячный раз. Но Лилли вежливо посмеялась над ними, впрочем, как и Тирни.

Когда проводник, исчерпав весь запас своих дорожных шуток и наставлений, сел за спиной у водителя, члены группы принялись оживленно общаться. Тирни повернулся к ней:

«Я Бен Тирни».

«Лилли Мартин».

«Рад знакомству, Лилли Мартин».

– Ты потрясающе выглядела в тот день, – сказал он теперь.

Лилли понимала, что этот разговор надо прекратить на этом самом месте. Он нарушал фундаментальные правила, которые она установила, чтобы удержать и себя, и Тирни в рамках практических дел, чтобы устранить из ситуации все личное. Но она была женщиной: женщине всегда приятно слышать такие слова.

Лилли удивленно подняла брови.

– Это в походном-то костюме?

– Никому так не идет черный эластик.

– Это неправда, но все равно спасибо.

– Ты представилась под своей девичьей фамилией. Я только во время своей поездки в Клири узнал, что Лилли Мартин, с которой я познакомился на реке, это миссис Бертон, жена Датча Бертона, нового шефа полиции, правда, не живущая с мужем.

– Я работаю именно под своей девичьей фамилией. А когда я подала на развод, то снова вернулась к ней. Кто сказал тебе, что я – жена Датча?

– Гас Элмер. Ты его знаешь?

Лилли отрицательно покачала головой.

– Он управляет турбазой, где я останавливаюсь, когда бываю в этих местах. Любопытный старикан. Обожает поговорить со своими гостями. Я сумел спросить его – но только так, чтобы это не слишком бросалось в глаза, – не знает ли он некой Лилли Мартин, владеющей коттеджем неподалеку, в горах.

– И он выдал тебе все по полной.

Тирни усмехнулся.

– Если Гас и испытывал какие-то угрызения по поводу сплетен, бутылка бурбона очистила его совесть. К тому моменту, как она опустела, я узнал все основные факты твоей биографии, включая смерть Эми. Мне многое стало ясно.

– Что ты имеешь в виду? Что тебе стало ясно? Некоторое время Тирни обдумывал свой ответ.

– В тот день на реке я заметил, что стоило тебе рассмеяться, ты всякий раз словно спохватывалась и быстро умолкала. Твоя улыбка бесследно исчезала, блеск в глазах угасал. Тогда меня это поразило. Я спрашивал себя, что это за механизм вдруг включается? Что заставляет тебя избегать веселья? Ты как будто всякий раз напоминала себе, что не имеешь права радоваться и получать удовольствие.

– Это чистая правда, Тирни.

– Когда тебе хорошо, ты чувствуешь себя виноватой, потому что Эми мертва, а ты жива.

– То же самое говорит мой психотерапевт.

Лилли вдруг испугалась, поняв, что для него она – открытая книга. Казалось, в ее сердце для него не осталось тайных уголков. Даже в день первой встречи он читал у нее в душе. Она испытала облегчение, когда он дал ей возможность открыто поговорить о смерти Эми, но его прозорливость скорее огорчила ее, чем обрадовала.

Тирни опустился на ковер у камина рядом с ней.

– Сегодня, когда ты сама рассказала мне о смерти Эми, я увидел в тебе ту самую печаль, которую заметил в тот день на реке.

– Прости меня.

– За что?

– Печаль вызывает у людей ощущение неловкости.

– Может, у других, но только не у меня.

– И как ты объясняешь это? – поинтересовалась Лилли.

– Я восхищаюсь тем, как ты справляешься со своим горем.

– Мне это не всегда удается.

– Главное, ты не дала горю сломить себя. – Тирни не добавил: «В отличие от твоего мужа», хотя имел в виду именно это.

– Как бы то ни было, убитые горем люди – не самая приятная компания.

– Я же еще здесь.

– А куда ж ты денешься? Мы тут застряли, не забыл?

– Я не жалуюсь. По правде говоря, я должен сделать признание. Я рад, что мы оказались здесь наедине, отрезанные от всего мира. – Его голос понизился до полушепота. – Этот разговор начался с вопроса.

– Нет, я не буду спать с тобой.

– Выслушай меня, Лилли. Мы можем сберечь тепло, даже увеличить его, если разденемся и ляжем вместе под грудой одеял. Тепло наших тел поможет нам обоим согреться.

– Гм… понятно. Ты это предлагаешь исключительно в целях выживания.

– Не исключительно. Процентов на семьдесят пять.

– А меня смущают как раз остальные двадцать пять процентов.

Тирни протянул руку и взял в кулак прядь ее волос, но отпустил не сразу, не так, как тогда, в машине, а пропустил шелковистую прядь между пальцев.

– Я хотел тебя с того самого дня. Стоит ли тратить время на недомолвки, когда я абсолютно уверен, что ты тоже об этом знала с того самого дня? Я хочу спать с тобой. Но – и это важно – ничего не случится, пока я не буду уверен, что ты тоже этого хочешь. Мы будем прижиматься друг к другу только ради тепла. – Тирни разжал пальцы и пряди волос скользнули между ними, как тоненькие ручейки. Он снова поднял на нее глаза. – Я клянусь.

Глядя ему в глаза, услышав искренность в его тихом голосе, Лилли поверила, что он сдержит слово. Ну… почти поверила. Его признание в том, что он ее хочет, вопреки ее ловам, вопреки ее рассудку, волновало ее.

Бену Тирни можно было доверять, но она не доверяла интуиции. Лилли попыталась вообразить себя и Тирни в одной постели, раздетыми, ну почти раздетыми, приживающимися друг к другу, чтобы согреться, но без всяких сексуальных поползновений. Кому он голову морочит? Себе? Ну да, может быть. Но только не ей.

Конечно, небо не рухнет, если они уступят взаимному влечению. Ее собственное тело всеми своими чувственными импульсами приветствовало эту идею, давало ей зеленый свет. Но она знает его… сколько? Считая тот день на реке, она в общей сложности провела в обществе Тирни часов пятнадцать. Даже в продвинутом двадцать первом веке полнейшей сексуальной свободы такой темп представлялся ей слишком стремительным.

Что, в сущности, она о нем знает? Что он хорошо умеет слушать и прекрасно пишет статьи в жанре «путевые заметки». Готова ли она на физическую близость с мужчиной, о котором практически ничего не знает? Женщины помоложе назвали бы ее старомодной трусливой недотрогой. Сама Лилли предпочитала считать себя разумной и осмотрительной.

– Нет, Тирни. Мой ответ: «Нет».

– Ладно. – Опять он взглянул на нее с этой кривоватой полуулыбкой: – Честно говоря, если бы мы поменялись ролями, я бы тоже себе не доверял. – Он встал. – Переходим к плану Б. Надо закрыть все вентиляционные ходы в спальне и в ванной, вообще закрыть оба помещения и находиться только в этой комнате. Здесь есть резерв тепла. Могу принести матрац с кровати и положу его для тебя ближе к камину. Я буду спать на одном из диванов, на безопасном расстоянии – метра в полтора от тебя. Но если тебя смущает даже такая близость, скажи, я пойму.

Лилли поднялась на ноги и отряхнулась:

– План Б кажется мне вполне разумным.

– Отлично! Приступаю к практическому воплощению плана. – С этими словами Тирни направился в спальню.

– Тирни?

Он остановился и повернулся к ней.

– Спасибо, что принял мое решение без долгих споров. Ты вел себя ужасно мило.

Тирни выждал несколько мгновений, потом в два широких шага сократил расстояние между ними.

– Я вовсе не так мил.

Глава 13

– Ты когда-нибудь читал книгу пророка Иеремии, Филин?

– Иеремии? Нет, сэр. Не то чтоб сначала до конца.

Только избранные стихи.

Старший спецагент Бегли закрыл Библию. Он читал ее на протяжении последних десяти миль, на преодоление которых спецагенту Уайзу потребовалось чуть ли не два часа.

– Иеремия был истинно божьим человеком.

– Да, сэр.

– Иегова послал его открыть людям истину, которой они не знали и предпочли бы никогда не знать.