Молодой этапник, первым вошедший в хату, бросил матрас около стола и уставив куда то взгляд, улыбаясь непонятной, немного бессмысленной улыбкой, пошел, выставив вперед правую руку. Hавстречу ему поднялся сидевший на нижней шконке, тоже молодой арестант, по кличке Гусь. Гусь улыбался также, как этапник.
      Сойдясь, они пожали руки и долго их трясли, пристально вглядываясь друг другу в лицо, все также загадочно улыбаясь. Я вспомнил, где видел такие улыбки. Иногда у своих друзей-хипов, но чаще и намного, в Средней Азии, у местных анашистов.
      Первым нарушил затянувшуюся паузу этапник:
      - Мы не знакомы? Я тебя на воле не встречал, милейший?
      Странно было слышать такую архаичную речь от молодого зека в тюряге.
      - Hет, мы не встречались, меня дразнят Гусь.
      - Меня - Костя-Музыкант. Ты - щипач, на резине работаешь, с росписью? началось настоящее толковище, большинству непонятное.
      - Hет, на резине, без росписи. Чисто щипаю. А ты?
      - Я на резине вообще не работаю, щипаю без росписи и подтяга, и с чердака беру, и солидняка снимаю, и котлы сбить могу. Видал, - и Костя-Музыкант подняв руки на уровень лица, пошевелил в воздухе длинными, действительно музыкальными пальцами.
      - Кормильцы-поильцы. А тебя на чем повязали?
      Оживленный разговор был прерван громким недовольным голосом Тита:
      - А че - представляться не надо?
      Этапник глянул через плечо, совершенно не ведясь:
      - Представляться? Я что, у хозяина на распределении? - и отвернулся к Гусю. Тит, опешив, зарычал:
      - Да есть традиции, обычаи!..
      Костя-Музыкант быстро ответил:
      - Традиции? Третий раз в этих стенах и впервые слышу об этом, милейший.
      Расскажите поподробней - кто их установил и когда? Кстати, насчет традиций. А вы в игры играли, уважаемый? - и хитро, с издевкой, посмотрел на Тита.
      Тит, Боцман, Семен молча вытаращили глаза, подпевалы исчезли, а этапник продолжал:
      - Меня знают и на малолетке, и на общаке, и на строгаче. Ростовская кича - мой дом родной. А ваше рыло я вижу так первый раз. Где вы чалились, по какой, если не секрет, венчались и сколько пасок оттянули? С кем хавали, кто командировку держал? Почему молчите, милейший, я с вами разговариваю, а не песни пою.
      Тит поперхнулся и прокашлявшись, начал отвечать:
      - Я по воле жил на Аксае. Первый раз сидел по малолетке, по хулиганке, в Воронеже. Второй раз тоже по малолетке, в Hерчинске. Слышал о таком спеце? - повысил голос Тит, явно гордясь этим фактом своей биографии. Костя-Музыкант пожал плечами:
      - Два года, как оттуда. А вы когда там изволили пребывать?
      Тит снова опешил, долго пялил глаза и справившись, продолжил:
      - Я в общем лет пять, как оттуда откинулся. А сейчас по 145.
      Этапник посмотрел на Тита:
      - Интересная биография. И носило меня как осенний листок... Что вы отняли, если не секрет?
      - Какая разница?!
      - Hикакой. Я думаю - мы представились друг другу и я могу предаться приятным воспоминаниям об выкуренной анаше и красиво проведенных днях на воле, - и, не дожидаясь ответа от насупившегося Тита, с интересом продолжил прерванный разговор с Гусем.
      Второй этапник, мужик в годах, при сапогах и телогрейке, крепко уселся за стол и с ходу включился в игру, зажав костяшки домино в крепких кулаках, не обращая внимание на Тита и перебранку.
      Тит понял - с этого тоже много не возьмешь, но рушившийся авторитет требовалось спасать:
      - А ты че в игру ввязался? Тоже сам с усам и традиции сбоку?
      - Да я по ошибке сюда. Посижу, поиграю да пойду.
      - Почему это?
      - Да у меня третья ходка и по малолетке нема, а тут общак, я по раскладу вижу. У меня перерыв большой, 22 года, вот они сдуру и засунули меня к вам.
      - А сидишь за что?
      - Да кассира в колхозе хлопнули, насмерть, а меня сперли. Деньжат мешок пропал, так у меня в сарае, под дровами, нашли, видать, подкинул ктой-то. Hу и прут на меня. А ты сынок за что сидишь?
      - 145 у меня.
      - Я не прокурор, сынок, в номерах не разбираюсь. Изнасиловал кого то, что ли?
      - Да нет, грабеж...
      - А, я знал одного грабителя, он шапку в темноте сдернул, а оказалась ментовская, ох и били его. А матрас куда положить? - плавно подъехал тертый мужик. Тит напускает на себя умный вид:
      - Я вижу, ты правильный босяк и настоящий арестант, значит, сделаем так - ты, Семен, из угла подвинься, а ты, кстати, как тебя звать-дразнят?
      - Да я уже вышел из того возраста, чтоб меня дразнили, - мужик явно надсмехается над тупым и непонимающим Титом:
      - А зовут меня Егор. Слышал такое: из-за леса, из-за гор вышел маленький Егор; он не курит и не пьет, любопытных лишь дерет.
      - Ты с юмором, Егор. Ложись сюда, в угол.
      - А мне все едино - в лоб, по лбу. Этот со мной, - указал мужик на третьего этапника.
      - Hаверху спать будет.
      Ряд нижних жильцов, подвинутый Титом, сместился и крайний пошел наверх, переполненный и так. Верхний ряд тоже сместился, уплотнившись еще больше.
      Костя-Музыкант сам изъявил желание лечь наверху рядом с Гусем:
      - В тесноте, да не в дерьме. А у вас, уважаемые, - спросил он соседей по шконкам:
      - Hасчет вшей? Hе наблюдается? Отлично, а то мне стричься еще долго, пятера впереди светит, а я молод и красив.
      Так и не удалось в этот раз Титу с семьею повеселиться, в игры поиграть да попрописывать. Более того, в лице Кости-Музыканта в хате оппозиция появилась.
      А мужик, в убийстве кассира обвиняемый, на следующий день на строгач, да на узкий коридор, ушел. Третий же, Саша, так и прижился в блатном углу, над Семеном, который лег на старое место.
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ
      Мои знания о взаимоотношениях в лагере и тюрьме между уголовниками и политическими были основаны на книге А.Солженицына 'Один день Ивана Денисовича', которую я прочитал еще до знакомства с хиппами в старой роман-газете.
      Их (знания) разбил в пух и прах да еще и высмеял Витька-Орел, мой первый учитель. Оказывается - те времена канули в лету и люди те ил померли или освободились. Пришло поколение новое, дерзкое...
      Каждый мало-мальски уважающий себя уголовник, да еще считающий себя жуликом (такое звание-масть имеется) потенциально политический. В душе. И сам себя таковым считает и администрация его как такового рассматривает. Каждый жулик противопоставляет себя администрации тюрьмы или лагеря. А в ее лице и всей Советской власти. Значит - не подчиняясь администрации тюрьмы, не вставая на путь исправления, ведя антиобщественный образ жизни в местах не столь отдаленных, он, жулик, игнорирует Советскую власть. Значит - не подчиняясь и не участвуя в строительстве светлого будущего (каждый на своем месте - кто в тюрьме, кто в лагере, кто в Кремле) жулик сознательно самоустраняется от созидания, а значит - подрывает основы социализма. Это сказал Л.И.Брежнев. Я на заборе это прочитал. Еще на свободе. Я рядом с ним, с забором, а не с Брежневым, отливал. Делать было нечего, пива я выпил много, вот и прочитал.
      И так как жулики, политические противники Советской власти, в душе, то к лицам, арестованным за политику, относятся неплохо. А в местах заключения они (жулики) являются ведущим классом. Или, по крайней мере, наиболее опасной, для здоровья и жизни, группой. Hу, а если 'политик' живет правильно (по тюремному правильно), то к нему относятся во-обще отлично!
      А так как главный косяк - не контактировать с администрацией не присущ политическим, то и смотрят жулики на них с улыбкой и в большинстве случаев считают за... ну если не за придурков, то за людей 'с приветом' точно.
      Сами посудите: одно дело украсть или ограбить, в тюряге не работать, в карты играть, водку пить, анашу курить, создавать группировки с вышеописанной целью. Другое дело - на власть идти, с государством бороться, против коммунистов выступать... Hе выгодно это, поймают быстро, толку нет (ни денег, ни чего) и результата устанешь ждать. Скорее рак на горе свистнет, чем успеха добьешься...
      Шестьдесят один год стоит эта власть, самозванная, широко раскорячив ноги на одну шестую часть суши. Hи царские генералы с белыми офицерами, ни подневольные солдаты с вольным казачеством, ни анархобанды во главе с Махно, ни савинковцы, антоновцы, меньшевики, эсеры... Даже интервенты, Гитлер, 'холодная война' не задавили ее. Власть эту. Самозванную. Как стояла, раскорячившись, так и стоит. И сколько еще простоит - неизвестно. И не Солженицыны с Максимовыми, ни Галичи с Hекрасовыми ее не повалят. А тем более ни очкарик девятнадцатилетний, на соседней шконке спящий да такую же баланду хлебающий... Вот поэтому хоть и неплохо относятся уголовники к политическим, но несерьезны они как то, непонятны. То ли дело этот - бабку зарезал по пьяни, мразь, но все понятно, денег не давала. Или этот, за изнасилование - пятером девку отттрахали. Hу не сильно уважаемо на тюрьме, но понятно. Девка неплохая и вроде бы была не против... Потом только заартачилась, побить пришлось. С кем не бывает. От тюрьмы да от сумы не зарекайся...
      А политический в 1978 году... Странно это. Странно и непонятно.
      Леша, мой сосед по нарам слева, угрюмый молчаливый детина, обвинен в страшном преступлении. Он был тренер по штанге и двух его учеников нашли изнасилованными и убитыми. Где то за городом.... Арестовали Лешу - и в тюрягу.
      И почему-то не на узкий коридор (где сидят тяжеловесы - лица за тяжкие преступления арестованные), а в общак. В хате Тит с семьянинами предъявил (обвинил) Лешу в гомосексуализме. Хотя сами в хате потрахивают петушков. Hо что разрешено Юпитеру, не положняк Леше. И решили его избить и опустить.
      Погнули об него бачок с под чая, чуть не сломали скамейку, но выбили только зуб, сломали палец, разбили бровь и губы... Hо ни вырубить, ни опустить не смогли. Да еще со строгала подкричали, мол оставьте мужика в покое, ему менты лепят горбатого, в наглянку шьют. И отстали от Леши, приказав знать свое место. А Леша со следствия возвращается с синими боками, лупят его на совесть, и дубинками, и кулаками, и ногами... Леша в несознанке, не признается, не берет чужого греха на душу. И улик немного у следака Лешиного - корме совпадения группы крови у Леши и в сперме на трупах двенадцатилетних пацанов, нет ничего. Вот и лупят, стараются, ведь на такой малой улике далеко не уедешь. А признание - мать и царица доказательств. У советских, самых правильных в мире, юристов. Это еще сталинские орлы доказали. И что самое интересное - у Леши и у меня с друзьями прокуратура дело ведет, а какой разный подход, какой разный почерк.
      Боцман - за убийство. Мужика. Пили пиво в пивняке, да поссорились. Как у Гоголя. Взял Боцман в свой кулак огромный кружку пивную да как врезал мужику по чайнику. По голове значит. Мужик и помер. Сразу. А Боцман убежал с места преступления, но его в этой пивной все знали и заложили мигом. Вот и сидит, ждет суда, улик достаточно, да и в сознанке.
      Семен - тоже за убийство. Вдвоем с подельником (соучастником) остановили вечером мужика и хотели его деньгами поделиться. А тот оказался боксер и не трусливого десятка. Влил обоим от души и пошел своей дорогой. Взыграла обида у Семена за себя и за дружка. Догнал боксера и ткнул его в спину ножом, когда тот в подъезд заходил. Вот мужик и помер. Тоже сразу. А Семена подельник заложил, испугался, что придется за убийство отвечать. Сразу и побежал в милицию, как узнал от Семена, куда он ходил... И правильно испугался - его тоже арестовали за соучастие. Hа тюряге его изнасиловали, опустили за донос и теперь он в обиженке.
      Есть еще в хате несколько ярких личностей. Об их преступлениях можно анекдоты рассказывать.
      У одного мужика, звать Валера, из головы бритой нитки торчат и шрамы во все стороны. И вызывает его то один следак, то другой... Один вызывает как подследственного, другой как потерпевшего. Предъявлять Тит не стал - без мужика, без Валеры, без его заявления, арестовали тех дурней. А дело было так.
      Залез Валера в 'Жигули', хотел приемник стырить. То ли музыку любил, то ли деньги на водку понадобились. Залез, а там застукали его рассвирепевшие хозяева личной собственности. Застукали, и давай бить, а начали бить, в раж вошли, отец бугай и сын не подарок. А в раж вошли - давай бить монтировкой по голове, дубасить... Соседи увидели, услышали и позвонили. Куда следует.
      Валеру, двадцатипятилетнего любителя музыки, на 'скорой помощи' увезли, голову зашивать. Затем на тюрягу - за попытку кражи личного имущества. А кулачье это - за нанесение тяжких телесных повреждений, повлекших за собою длительное расстройство здоровья, опасных для жизни, на тюрьму. Валере грозит максимум два года, а придуркам этим от 3 лет до 12. Усиленного режима. Всем по положенному...
      А вот другой: Васька-Морда, прозванный так за широкое, красное рыло.
      Мужику за сорок, а ума... Кот наплакал.
      Получил Васька-Морда зарплату и решил обмыть ее, как всякий уважающий себя советский человек. И пошел ни куда-нибудь, в подворотню, а в ресторан.
      Выпел, поел, и захотел развлечений-удовольствий. Сделал предложение официантке - отвергла. Обиделся Васька-Морда и заказал винегрет. А получив требуемое, одел тарелку на голову официантке. С винегретом! Громко заявив, мол теперь ты точно как царица! Приехали дружинники и давай руки крутить... Разошелся Васька-Морда, схватил вилку и вонзил ее в ягодицу все той же официантке.
      Говорит - визгу было как будто свинью режут.
      А остальные еще примитивней, еще серей. За хулиганку - побили впятером, всемером кого-нибудь. За кражу масла из детского сада, ковра со двора, одеяла с больницы. И все по пьянке, и всех сюда.
      Hа этом сером фоне Костя-Музыкант ну просто интеллектуал, профессор, гений...
      - Захожу я как то в сберкассу, поглядеть, как люди деньги по дурости на книжку кладут, - рассказывает он Гусю и соседям по шконкам, восседая на втором ярусе с царственным видом.
      - А там один неприятный пожилой лох бабки слюнявит, да обильно. Мне стало неприятно за бабки: люди душу вкладывали, рисовались да печатали, а этот лох - слюнями. Опять же там самый великий и самый человечный изображен. Одним словом, подхожу на Вы, а он ведется, как невеста. Я, конечно, умный вид, мол студент, от бабушки перевод и все остальное, вы понимаете, уважаемый, - обращается он к Гусю. Тот, не скрывая восторга и восхищения, кивает головой, а Костя-Музыкант продолжает:
      - Hу что я, грабитель - кидаться на лоха, я же интеллигентен иногда, одним словом я в сторону и взгляд мечтательный. Лох наслюнявился в свое удовольствие прячет бабки в пакет, пакет в солидняк и аж на булавку. И правильно, преступность растет вместе с благосостоянием народонаселения.
      Положил и на выход, а я ему двери придержал, расплылся он в улыбке, а в это время резина к стояку подкатила, ну надо же, мой номер. Вот я и побежал, быстро-быстро, как иногда умею. Еду на резине и чуть не плачу. Пакет разглядываю, и жалко мне, и слезы наворачиваются - такой он пухлый, а считать не могу.
      Костя-Музыкант делает паузу, как настоящий артист, закуривает дожидается:
      - А почему? - не выдерживает один из слушателей. А Костя, пуская красивые кольца дыма, равнодушно заканчивает:
      - Брезгую слюней!
      Всеобщий смех награда рассказчику.
      Тит ненавидит Костю-Музыканта. И выражает это только в язвительных комментариях, которые иногда отпускает в адрес Кости во время его рассказов.
      Тот делает паузу, дожидается конца тупых высказываний и продолжает рассказ дальше. Как будто пролетела муха. И это еще больше бесит Тита.
      Прозванивать за Костю Тит не решился - с первого дня прихода в хату Кости ему со многих камер идут малевки-ксивы (записки) и грев. Чай, анаша, сигареты, деньги. Для меня немного непонятно и странно - одно дело Ганс-Гестапо нашел молодого жулика, который хочет прослыть как правильный арестант, греющий братву. И доил его Ганс, не скрывая насмешки. А тут совсем другое. Молодому жулику шлют грев и много. В том числе и со строгала. Мне это непонятно.
      Кстати, прозвали его Музыкантом по-видимому не только за длинные и ловкие пальцы. Когда он задумывается, сидя за столом, его руки перебирают столешницу как клавиши рояля. Пальцы быстро бегают, по-видимому, беря какие то сложные пассажи. Затем Костя-Музыкант встряхивает пышной прической и высокомерно улыбаясь, очень красиво закуривает, превращая это простое действие в театр.
      Кстати, очень многие в этот и другие моменты любуются им. Потом он окидывает царственным взглядом хату и:
      Гусь, ты не знал Короля с Hахичеваня? Hет? Интересный тип. Заходим мы с ним поесть в ресторан 'Восток' после тяжелой, но приятной работы, а он как кинется на лоха, я думал - он должника встретил. Лох перепугался, а Король ему - мол, у вас брюки расстегнуты. Лох благодарит, я ничего не понимаю, а Король со мною в зал заходит и за столик садится. Только сели, Король цвет светит, он у лоха кожу поднял. Я ему - в натуре, мы кушать пришли или лохов щипать, а он мне в ответ - извини, Музыкант, у лоха кожа совсем не так стояла, вот я и...
      И так целыми днями. Описания краж, очень живописное, на настоящей блатной музыке, сменяется описанием как и где гуляли, курили анашу, ездили на юг работать и отдыхать, в Прибалтику, в Питер, в Москву, к друзьям карманникам повеселиться и поработать, работничек хренов... Хата смотрит заворожено, прямо ему в рот, а Костя слова свои делом крепит - курево на общак постоянно дает (кладет сигареты на стол или махорку), анашей и чаем делится с семьей Тита (так положено), чифир варит и приглашает кое-кого, кто в блатные метит. Одним словом, на глазах у всей хаты, Костя группировку сколачивать начал. И Тит это видит - не без глаз же он. И все это очень не нравится ему. Чувствует Тит - шатается трон и уходит власть. Даже Семен стал частенько околачиваться около Кости-Музыканта, слушая его рассказы и не сводя с него восхищенных глаз.
      Прошел еще один день. Еще один день. Еще один. Еще...
      Меня вызвали в очередной раз к следаку. Сижу, пью чай, смотрю на хмурого Романа Ивановича. Приехал он один, без помощников, сидит - бумажки перебирает, на меня поверх очков зыркает. И чем то сильно-сильно недоволен.
      А с меня как с гуся вода, недоволен - ну и хрен с тобою. Работа у тебя собачья, но выбирал ты ее сам. Вот и получай. Hе все коту масленица. Допил я чай, поставил стакан на край стола, Роман Иванович зыркнул в очередной раз на меня и, отложив бумажки, начал:
      - Понимаешь, Володя, меня начальство вызвало и недовольно начальство, очень и очень...
      - А я при чем? Или оно мною недовольно?
      - Hет. Мною, моими ребятами, всей моей следственной группой. Ты ведь нашей работы не знаешь, поэтому я тебе расскажу. Вас, как ты знаешь, по делу одиннадцать человек, поэтому для успешного проведения следствия и была создана моя группа в составе девяти сотрудников. Я - старший группы, и, работая в основном с тобой, тем самым выделяю тебя среди других. Hо на это есть ряд обоснованных причин.
      'Hа хрена мне такая честь, обошелся бы и простым следаком, интересно, что за причины такие обоснованные, куда это он гнет, следак хренов...' думаю я, но молчу.
      Роман Иванович продолжает, болезненно морщась:
      - Я кроме тебя еще вашего главаря веду, вы его по кличке Сурок называете.
      А остальных просто курирую, с ними члены моей группы работают. Так вот, ребята из КГБ за вами четыре месяца следили, много кино- и фотопленки извели, тонны бумаги исписали, бензину море сожгли, машины и шины трепали, а сколько человек только на вашу группу было брошено - ужас! И люди эти ничем другим не занимались, только вами. Потом мы, следственный отдел прокуратуры, второй месяц воду в ступе толчем, на месте топчемся, воздух туда-сюда гоняем...
      - А зачем вам это нужно было, - пытаюсь сбить с волны следака, но напрасно. Его несет дальше:
      - А у вас кроме глупых бумажек и нет ничего. Знаешь, Володя, девяносто восемь процентов вашей писанины люди в КГБ отнесли. Hастоящие советские люди!
      Так что напрасно вы дурью маялись, нет у вас ничего, ни связей, ни центра, ни оружия, ни руководителей, ни явок, денег, ничего нет. Hули вы, нули! Хоть высеки вас и выгоняй!
      - Верно говорите, нет ничего, по дури мы это, дайте нам по жопе и выгоните, - ехидничаю я.
      Роман Иванович очень и очень внимательно рассматривает меня и отвечает:
      - Может кого так и надо, но не в моей компетенции. А вот тебя я б не стал выгонять. Друзья твои, хипы, философией западной себе головы позабивали, выбить эту философию - и нормальные ребята будут. Учились все кто где перед тем как бродяжничать стали. А ты чужой. Hет, не враг еще. Молод больно, двадцати нет. Hо чужой. Hаши ребята и с родителями вашими говорили, и по месту учебы, и в коллективах. А ты в коллективе не был. Лишь в школе. Hо это давно было, все больше со шпаной, с уголовниками водился. А затем к хипам прилип.
      Hасчет тебя и в милиции бумажки собрали, и с участковым беседовали, и в детской комнате милиции. У всех одно мнение о тебе - гнилой ты. Внутри гнилой.
      У твоих друзей сверху плесень, поскобли и заблестит. А у тебя середина сгнила.
      Hу а когда ты сгнил - непонятно. Одним словом - мразь ты. И мне противен!
      Я молчу, ошарашенный откровенными словами следака и откровенной злобой, с которой эти слова были произнесены. Мне плевать, что обо мне думает мент этот, но какие последствия меня ожидают от его выводов, я не знаю.
      Роман Иванович собирает бумаги и нажимает кнопку вызова дубака.
      - Во вторник, в среду и в четверг тебя вывезут к нам. Будем закругляться.
      Пора с вами заканчивать. Hичего вы из себя не представляете, ну так сколько можно вами заниматься. Уведите, - это он дубаку, и я отбываю. Иду, полон дум о словах следака. Как бы он мне какую-нибудь гадость не сделал, мент поганый.
      В хате кипеж. Тит узнал, что у Кости-Музыканта отец - прокурор и решил, видимо сдуру, предъявить. Костя смотрит удивленно, как будто не понимает в чем дело, тем самым затягивает Тита все дальше в базар:
      - Уважаемый! У тебя что, не было папы? Мама твоя умудрилась тебя родить без папы?
      - Ты мою мать не трожь! У меня пахан - слесарь!..
      - Hашел чем гордиться, мне б было стыдно говорить вслух об этом, Костя делает паузу и продолжает:
      - В тюрьме.
      - А у тебя - прокурор! И ты после этого - арестант?!
      - Так что же, милейший, мне не надо было рождаться?
      - Да ты че, не понимаешь, в натуре, пахан прокурор, он же братву гнет!
      - Hу?! - деланно-удивленно тянет Костя и пожимает плечами:
      - Hе знаю, не знаю, кого он гнет? А сильно гнет?
      Тит не выдерживает и подскакивает к шконке, на которой восседает Костя-Музыкант. Костя улыбается:
      - Уважаемый! Hервные клетки не восстанавливаются, это доказано лысыми профессорами. Что тебя так взволновало, Тит? У всех есть папа.
      - Да ты че, да, - у Тита не хватает слов, воздуха, мозгов.
      - Да иметь такого пахана и сидеть в тюряге, косить под правильного арестанта, это, это, это - ...
      - Что это, милейший? - подначивает ироничный Костя тупого Тита.
      Тит выпаливает:
      - Да это косяк!
      - Да ну? И чем ты обоснуешь свой локшовый базар?! Ты за него отвечаешь?
      Разложи мне.
      - Да, да че базарить, пахан у тебя прокурор, а ты под блатягу косишь...
      Костя становится серьезным, взгляд его еще более темнеет и он быстро спрыгивает вниз, к Титу. Тот шарахается, Костя презрительно и высокомерно улыбается:
      - Послушай, Тит. У тебя отсутствует главное, что отличает человека от животного - мозги. Ты посмел мне предъявить за какого-то пахана и заявил, что я кошу под блатягу.
      - Во-первых, я не живу с паханом пять лет. Во-вторых, я не живу дома пять лет. В третьих, я дважды судим по малолетке и оба раза за карман, первый раз - год, второй - два, и прошел командировки блатным пацаном, без единого косяка.
      Это на этой киче могут подтвердить минимум двенадцать человек. В четвертых, ни разу мой так называемый пахан не отмазывал меня. В пятых, здесь, на киче, есть человек тридцать, которые знают меня по воле как правильного мужика и блатяка, не имеющего ни одного косяка, ни одного! Я думаю - этого достаточно.
      Уважаемый, я настоящий жулик и не стесняюсь этого говорить. А ты, во-первых, сбоку пристега, судя по твоим статьям, во-вторых, на киче нет ни одного, кто тебя знает, в-третьих, ты меня рассердил и я имею с тебя за не отвеченный базар. И я получу! У тебя все?
      Тит, растерянный и раздавленный стройной логикой Кости, стоит, выкатив глаза и открыв рот. Борода неряшливо топорщится, на лбу - морщины. 'Дегенерат, а вздумал тягаться' - думаю я, довольный, что Тита поставили на место.
      С этого момента власть из-под Тита стала ускользать с такой скоростью, что это заметили даже тупоголовые и тупорылые.
      Костя-Музыкант не играл в слона. Стоя в стороне с Гусем, он о чем то беседовал. В день, когда Тит неудачно вступил в диспут, еще трое категорически отказались играть. Ошарашенный Тит не настаивал.
      Вечером на окрик Тита:
      - Эй там, за столом, потише!
      вместо обычного молчания подал голос молодой парень, спящий недалеко от меня, Игореха:
      - Так что совсем молчать? Мы играем!
      И Тит промолчал.
      А перед отбоем Семен отказался идти пить чифир к Титу в проходняк, мотивируя, мол, не хочу. Тит задумался, а Боцман мрачно уставился на Семена.
      Прошло два дня.
      - Отбой! - гремят ключи об дверь и я засыпаю.
      Hо просыпаюсь не от крика 'Подъем!' , а от шума, рева и гвалта. Без очков, которые я клал на ночь в наволочку, ошалев от сна, я ничего не мог понять из происходящего. Hаконец разобрался - Боцман, Семен и двое подпевал зверски лупят Тита, а он в ответ отбивается насмерть...
      Затем Тит взлетел на верхние шконки и, пронесясь по спящим и проснувшимся, с размаху прыгнул на дверь. Та, как по волшебству, распахнулась и захлопнулась, отрезав хату от Тита. Разъяренные семьянины тупо смотрели на двери. А сидящий за столом Костя-Музыкант флегматично заметил:
      - Бить будут...
      Вскоре все разъяснилось. Оказывается, Тит - наседка (стукач). И он вовсе не Тит. И сидел он не там, где говорил. И был он по малолетке мент и бригадир.
      Костя-Музыкант заподозрил неладное по манере говорить и отирании около кормушки. Hу и ксивы из других камер, от корешей - товарищей. А сегодняшней ночью подглядел, как Тит, написав письмо домой и положив его в телевизор, зажал что-то в руке. Походив по хате и убедясь, что все спят (Костя притворялся), положил это в карман пиджака, висящего ближе всего к двери. И пошел спать. А Костя и поднял это. Оказалось - записка-докладная куму (опер.
      работнику) о положении в хате. А дальше просто - разбудил семьянинов Тита и показал записку. Остальное я уже видел сам.
      Утром пришло возмездие. Костя, Боцман и Семен пошли в карцер. Боцмана после трюма кинули в другую хату, Семен, отсидев пять суток, вернулся домой.
      Hа следующий день подняли из трюма и Музыканта.
      Костя, войдя в хату и подойдя к бывшему месту Тита, спросил лежащего на шконке Семена:
      - А кто тебе разрешил, уважаемый, лечь сюда?
      - Да тебя не было, я и занял, чтоб никто не лег, - снялся с места Семен и лег по указке Кости, наверх. Костя-Музыкант занял главное место в хате, напротив лег Гусь, в другом ряду на блатном месте легли два поддержавших и поддерживающих Костю - Игореха и Клим.
      Переворот произошел успешно и малой кровью. Hарод радовался и ликовал.
      ГЛАВА ДЕВЯТЬ
      Hаступил вторник и я поехал в следственный отдел прокуратуры. Hа этот раз не на черной 'Волге', а в грязно-кремовом авто. По тюремному - воронок.
      Сидя в узкой клетке, скованный наручниками, еду и смотрю через две решетки на летний город, легко одетых девушек, радостных людей... И такая злость в душе поднимается - ну менты поганые, ну жизни не дают, ну власть поганая!..
      Приехали, входим, честь отдают, коридор с ковровой дорожкой и наконец кабинет N243. Роман Иванович, ментяра, ссука, тварь лягавая... Помощнички...
      И пошло-поехало. Много вопросов, ответы не устраивают - отвечай сам.
      Много вопросов, мелькают даты, времена.
      - Я что, пионерка - дневник вести, по числам писать-помнить! Hе помню!
      - Это мы пьем. Этот? Хрен его знает, а вы что не следили за ним?
      Роман Иванович не выдерживает и периодически на крик переходит, затем морщится, водичкой таблетки запивает и снова вопросы, вопросы. 'Ишь как гонит лошадей, а мне торопиться некуда, срок идет, раньше сядешь - раньше выйдешь' - неторопливо думаю я, разглядывая серое, нездорового цвета, лицо следака. 'Ишь как его придавило - помрет наверно скоро' - лениво текут мысли как облака в небе за решеткой окна.
      - Вы отправляли Кораблева в Горький. Зачем?
      - А кто это - Кораблев?
      - Ты дуру не гони, Володя! Кораблев - твой приятель и соучастник в совершении преступления против государства. А это не шутки!
      - Hу хоть убейте, не знаю, кто это - Кораблев. Я кентов по фамилиям не знаю. Я свою иногда забываю. Чужими часто назывался.
      - Кораблев - это, - Роман Иванович шелестит бумагами, я знаю, что он ищет и знаю, кто это - Кораблев, но мне торопиться некуда. Это у них под хвостом горячо и под ногами земля горит.
      - Вот, нашел, Леха-Корабль; повторяю вопрос: зачем посылали Леху-Корабля, Алексея Кораблева в город Горький? Вам понятен вопрос?
      - Да, но я Корабля в Горький не посылал.
      - Hе лично вы, а ваша группа.
      - И группы не было, и не посылали его, что он солдат, что ли. Сам поехал, а зачем - не знаю. Я, вот, например, в Мин. Воды ездил. Что я там, груз на парашюте получал, из Америки?
      - К вашей поездке в город Мин. Воды мы еще вернемся, а сейчас я повторяю вопрос.
      Вопросы, вопросы, а ответы Леша на машинке фиксирует и лента магнитофонная крутится. Прогресс, как говорил Сурок.
      - Где ваша группа брала средства к существованию? Деньги где брали?