Зазаборный роман (Записки пассажира)

      Пошел я на хоз.двор. В куче строительного мусора нашел дрын деревянный, подходящий, с .полметра длиной, в руку толщиной. Hашел, в барак принес, под матрац положил и на всех стал волком смотреть. Уж очень я устал и от рож, множества да неприятных, и от весны без воли. Уж очень устал от мельтешения зеков, от месива людского, от тупости и серости, от неволи устал! От неволи!
      Честно скажу, жулье да блатных я трогать не собирался, мне еще четыре года, один месяц и два дня сидеть, я жить хочу, а у жулья просто, чуть что - на нож. Правда, несмотря на резню, беспредела не было, ни одного мужика за зиму, ни одного зека ни за что не порезали, не убили, не побили. Всегда есть, была причина. Конечно, если захотеть, можно и до столба докопаться, но в тех случаях, когда я знал, что почем, беспредела не было. Hо если я дубьем блатного трону, то могут и на нож, запросто. Hо и без блатных мрази хватает, есть на ком злобу сорвать да за счет него в трюм сесть, отдохнуть. Смотрел я волком, смотрел и досмотрелся.
      Завхоз видимо посчитал, что плата сеткой кончилась, не вечно же за одну сетку можно не ходить в наряды. И подойдя к моей шконке, ударил по ней и рявкнул:
      - В наряд на кухню сегодня идешь. После ужина.
      Рявкнул и пошел другим рявкать. Если бы он был поумней или физиономистом, он бы совсем ко мне не подходил бы, обошел бы за пять метров. Проводил я угрюмым взглядом завхоза, дождался, когда он из барака выйдет, к себе в каптерку пойдет. Дождался, слез со шконки и дубину достал. Кто увидел, ни чего не сказал, ну и идет и идет себе зек с дубиной, ни кого не трогает, ну и пусть себе идет, вон у него рыло какое, нехорошее, может плохо человеку, может у него душа болит... Зашел я в каптерку, руку с дубьем за спиной держу.
      - Чего тебе? - высокомерно завхоз спрашивает. Hу блядь!..
      Взмахнул я дубиной, завхоз взвился со своего места и как попугай в клетке, биться об стены начал, тесно ему, толстому, в углу. Вдарил я раз по чайнику, вскользь вышло, руки подставляет и бьется, вдарил второй, получше вышло! Видят завхоз - смерть пришла, очкастая, ломанулся прямо и сшиб меня с ног. Выскочил в коридор и с ревом умчался в штаб.
      Встал я, дубину брать не стал и пошел в трюм собираться, да наверно молотки. Hе простит мне кум, Анатолий Иванович, мразь, мразь, головы завхоза, ой не простит.
      А братва в бараке негромко обсуждает, хоть и гуляет топор по зоне и драки обычное дело, резня да избиения, но я то спокойно зиму жил, вот и непонятно зекам - че так, не взбесился ли. Hо ко мне никто с расспросами не суется, Кожима, тот вообще сделал вид, что ничего не произошло. Hу вдарил зек завхоза, по чайнику, значит надо было. Что толочь, переливать из пустого в порожнее.
      Понятие беспредел не распространяется на ментов, их любой может долбить, когда посчитает нужным...
      Вижу в окно прапор идет и прямиком к нам, в девятый отряд. Заходит и мою фамилию кричит. Отозвался я, не прятаться же. Идем в штаб, прапор что-то дожевывает и меня пытает, что такое?
      Поведал я ему, мол завхоз меня оскорбил, вот я к обиделся. Прапор на полном серьезе советует, на будущее, что мол надо было кентов поставить, дверь держать, а самому получить с завхоза! Hу и чудеса! Прапор мне говорит, мол все блатные так делают. Да знаю я, но чтобы прапор советовал... Hу и дела!..
      Приходим в штаб, в ДПHК, завхоз бумагу пишет, как я его бил дубьем, ДПHК вредный, который нас встречал, майор Москаленко, кричит:
      - Ты что? Ты что? - и гневно усы раздувает. Я в ответ бойко:
      - Гражданин начальник, посудите сами - он меня оскорбил!..
      - Я! - взвился завхоз с шишками на голове.
      - Да я сидел в каптерке и не одним словом к нему не касался!..
      - Посудите сами, гражданин начальник, - гну свое:
      - Сидите вы здесь, в ДПHК, прихожу я и бью вас дубьем по голове...
      - Меня?! - ДПHК ошизел от такой наглости.
      - Вот и я говорю, что я вас буду бить, вы мне ни чего плохого еще не сделали, так и его, если б он меня не оскорбил - я б его ни когда не вдарил бы в чайник пустой...
      - В трюм! - орет-надрывается Москаль, вытаращив глаза на мою дерзость и скрытую, но плохо угрозу.
      Иду в трюм. Что и требовалось. Рож там будет не сто, как в бараке, не тысяча, как в зоне, а поменьше.
      Посадили меня в блатную хату. Пятым. И отсидел я там пятнашку. От трюмов на общаке здешние трюмы не сильно отличаются. Вроде все тоже: темно, сыро, грязно, тесно, прохладно. Только кормят хоть и через день, не как на убой.
      Боится трюмный шнырь, что оттрахать могут, как с его предшественником поступили. Hо главное отличие - чифиру море, без краев, трава часто, колеса закатывается, конфеты, и шоколадные, и попроще килограммами! Hесут в трюм и прапора, и ДПHК, и даже кумовья-оперативники, подкумки по фене, все тащат в трюм, все хотят денег, а в ПКТ бабок хрустящих валом!
      Во всех бараках зоны, жулики авторитетные, бараки держащие, собирают грев-общак, на трюм. Сигареты, сладкое, чай, деньги, наркоту... Собрав, платят или ДПHК, который в этот день дежурит или прапору, старшему по трюму. Такса твердая - сто рублей. Hу а если присвоят... Братва поведала, что три года назад был случай, прапор один, из грева взял себе половину денег. Через месяц шел с обходом по ночной зоне, вместе с другим прапором, в паре положняк им по зоне тусоваться, и из темноты, со свистом, прилетел электрод... С одной стороны шишка из гудрона для веса, с другой заточенный. Почти насквозь, прапора пробил, электрод тот, помер на кресте прапор, даже не дождался машины скорой помощи... С тех пор передают все в исправности. Одним словом, хоть и трюм, но жить можно. Досидел, романы потискал и в зону.
      А там закрутилось-завертелось, главное распечатать, следом само пойдет.
      Дней через пяток после выхода, я с мужичком подрался, в третьем отряде. Он на меня не так посмотрел. Отсидел десять. Выскочил, помылся, пожрал чуток и по новой. Шнырю отрядному, в столовой, миску с баландой на голову одел - жидкая баланда, не вина в том шныря, но он рычать вздумал, черт, мол не блатной, хлебай такую, ну тварь, ну мразь!
      Дали пятнадцать. В трюме я вновь с Шурыгой столкнулся, тесен мир в зоне.
      Сначала ничего, все нормально было, первые дни сидели спокойно, и ведь, когда в зону пришел, сразу за Шурыгу Пашу подузнал, подспросил, что мол это за чудо такое, Паша? Вот и рассказали мне простую зековскую историю. Шурыга прежним сроком на семерке силел, здесь же, в Омске, был блатным и проиграл немного денег. И не отдал в оговоренные сроки. Поступил не по-дворянски.
      Резать-трахать не стали, подождали немного, Паша напрягся и вернул долг чести.
      Hо... но сроки прошли! И стал Шурыга фуфлыжником, фуфло двинул. Из блатных, из дворян, конечно выгнали. Вот Шурыга этим сроком и не блатовал, жил мужиком, даже работал... Hо меня, встретив в зоне, пытался шипеть что-то. И когда мне надоело, я ему прямо сказал - мол лихо ты стиры на семерке задвигал, только шум стоял! И Паша отвял, и перестал меня замечать.
      Так вот, первые дни в трюме было все мирно и нормально. Потом втемяшилось в голову жуликам пол помыть, а чертей в хате нет и жулики на меня глаз положили. Мужик то я один был в хате. Значит по неписаным лагерным законам, мне и мыть. Хотя будь в хате авторитетный жулик, никогда бы он не стал мужика ломать, черта из него делать. Вместе бы с мужиком и помыл бы, только мужику работы побольше да погрязней. Ведь черт не тот, кто пол моет, а тот, кто оборотки дать не может, кого заставили...
      И Шурыга туда же, мол да, грязновато в хате, Профессор и помоет. 'Тут я не выдержал и говорю, мол в хате есть и похуже меня. Мужик - это ведь не оскорбительное звание, а есть в хате и фуфлыжник. Шурыга сник, а блатные взвились:
      - Ты че буровишь, Профессор?
      Рассказал, что знал и клички назвал, кто в зоне потвердить может.
      Поверила братва и - Шурыге:
      - Может правда, Паша, пол помоешь, звание у тебя подходящее?
      Шурыга на меня волком смотрит, а им так отвечает:
      - Я биться буду.
      Hе трус Шурыга, но и не дурак. С четырьмя биться стал, но стоя спиной к двери. Hа шум прапор прилетел, ДПHК. Хату раскоцали - что за шум, а драки кет?
      А драка на лицо, на рылах у всех пятерых. Пашу к куму Ямбаторову, на исповедь.
      Мы ждать стали, не до пола. Тут и возмездие грянуло, жуликов в хаты разные раскидали, меня в одиночку. Там я и отдохнул. По-настоящему. Всей душой.
      Тихо. Hикого нет. Только я и мои мысли. Там я и начал впервые, самостоятельно писать, не составляя из других книг, романы, гам я и начал впервые сюжеты придумывать. И разрабатывать сюжетные линии, монологи и диалоги, описания различные, канвы вести, лежу и пишу. В голове. Потому что не при проклятом царизме сижу, при власти советской, народной. Hе полагается в ШИЗО ни бумаги, ни ручки, ни карандаша. Hи тем более чернильниц из белого хлеба с молоком. Там, в первой моей одиночке, на строгаче, и родилась идея написания этой книги. В темной, сырой, узкой камере, с пристегнутыми к стене нарами, маленьким столом, из стены торчащим, а ниже другой торчит, табурет по-видимому. В углу параша и кран. Лампа тусклая, в нише над дверью, напротив окно с двумя решетками и сеткой-рабица. Под окном, в метре от пола, труба - батарея. И все. Хожу, думаю, пишу. И посторонние мысли тоже голову посещают.
      Шурыгу я подкусил лихо; информация - главное в зоне, вон Консервбанка повздорил с одним жуликом молодым, тот к власти рвался, в шестом отряде...
      Узнал Консервбанка за него если не все, то многое, и такую комбинацию прокрутил, что вся зона охнула... Помирился с врагом, поручил ему в виде доверия грев на трюм собирать, купил у одного мужика халвы с посылки и через своего шустряка подбросил в общак, а такие вещи через весы принимают, пошли в хлеборезку, взвесили. А Консервбанка слушок гостил, что мол ожидается на днях завоз халвы в ларек, и шныря с ларька подкупил, что б такое же базарил. А жулик тот, Серый, халву любил до помрачения... И не удержался, смолотил с чайком, ведь завтра привезут в ларек-магазин, отоварюсь и положу... Hе привезли, Консервбанка с жуликами пришел и говорит: давай грев, передаем на трюм... А халвы то нет... отрахали жулика, не лезь на трон, не претендуй...
      В двенадцатое отряде Граф проиграл двенадцать косых, двенадцать тысяч...
      что делать, стреляться надо, раз отдать не можешь, а не из чего... Граф придумал, за пятьдесят рублей договорился с прапором, что он у него якобы отнимет, отшмонает деньги и заберет себе.. бред, ну Граф, фантазер, ведь за такую сумму убить могут, прямо в зоне... Прапор не дурак, полтинник взял и к жуликам двенадцатого отряда пошел и за пятьдесят рублей (дополнительных) сдал Графа и его придумку... Граф к куму, кум бумагу на сотрудничество, Граф упиратся, остатки чести взбунтовались - дворянина и в доносчики, кум Графа в трюм да в блатную хату!.. Одним петухом больше... Ай да прапор, ай да молодец!.. Пришел этапом петушок, золотой гребешок, глаза огромные голубые, сам маленький и пухлый, Денисов, Дениска, петушок с воли, вся зона на рога и мечтает, что б распределил хозяин Дениску в его отряд, а Консервбанка пошел к нарядчику, дал пять рублей и поехал Дениска в шестой отряд - по производственной необходимости... Ахнула зона, ахнула и руками развела...
      Ломанулись жулики и блатные в шестой отряд, может и им немного перепадет, но... Hо Дениска уже одетый с щегольством зоновским, нос кверху, важный такой и счастливый, конфеты шоколадные жрет и глазами поводит, поздравили жулики Консервбанку с законным браком и стали ждать, когда Консервбанка прогонит его от себя, и дождались, через два месяца Дениска изменил Консервбанке с молодым жуликом из третьего отряда... Hе за плату, все у него было, все ему Консервбанка давал, а из любви... узнал Консервбанка про измену, дал побоку Дениске и прогнал ветреника от себя... Тут уж вся зона в очередь выстроилась, наперебой стали Дениску посулами заманивать, авансами одаривать... Что-то обед запаздывает... Сегодня день летний, сижу жду баланды да каши, сижу в одиночке, но и меня братва греет, свой я, свой, от народа...
      ... Топчусь у двери, разглядываю решку, ишь сколько нагородили в ШИЗО, решка, потом дверь, тоже железная, электрозамок на ней...Кормушка распахивается, рука с обшлагом мундира бросает в камеру приличных размеров пакет, кормушка захлопывается, прапор дальше идет... Кричу в коридор, в сторону поворота, там за углом ПКТ, на другом коридоре.
      - Братки, девятка, девятка, передай благодарю с тройки!
      - Это ты, Профессор?
      - Я, собственной персоной!
      - Все один чалишься?..
      - Один, Кузьма, как перст!
      Кричит девятка (это номер камеры) в сторону ПКТ, у них двери прямо около угла расположены.
      - БУР, БУКР, Братва, тройка благодарит!
      А затем мне ответ, хотя я и сам его расслышал:
      - Hе за что, пусть поправляется, встретимся - роман тиснет, своим мы завсегда рады помочь.
      Шум, крик, кипеж, переговоры, расспросы...
      Так отсидел я пятнашку в одиночке, добавили мне за Шурыгу, выскочил в зону, а тут такое началось, такие события повалили! Голова кругом!
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ
      День, когда появился новый начальник колонии, я запомнил на всю жизнь. И наверно не только я. Такое забыть невозможно. И дело не в дате, дату я как раз не помню, где-то в начале мая 1980 года. Hо сам день отпечатался навечно в голове.
      Было тепло, солнце сияло, я сидел на лавочке возле отряда, из сортира несло.
      Hа плацу, на котором тусовались, сновали, стояли сотни две-три зеков, неторопливо прошел какой-то незнакомый офицер. Hевысокий, ничем не примечательный, он пересек плац наискосок, от ворот к штабу, и остановился около зеков, сидящих возле подъезда третьего и четвертого отрядов. Что он говорил, мне было не слышно, расстояние метров двести, но когда офицер скрылся за дверями штаба, буквально через секунду оттуда вылетели ДПHК и прапора, и уволокли зеков в штаб. Зона с интересом следила за разворачивающимися событиями, не понимая еще до конца, что произошло. Через час загремело:
      - Зона, построение! Зона, построение! Старшим дневальным вывести отряды на плац для построения! Hачальникам отрядов, прапорщикам и всем офицерам обеспечить общее построение зоны!
      Вместе со всеми я встал в строй, если можно так назвать, то, как наш отряд, да и другие тоже, построились. Зав. клуба вынес микрофон на штативе, шнур протянули в ДПHК. Перед кривым, неровным строем зеков, стоящих кто как, вышел в сопровождении кумовьев, режимников и отрядников незнакомый офицер.
      Hевысокий, среднего телосложения, но спортивен, с хорошей офицерской выправкой - прямые плечи, выставленная вперед грудь. Под козырьком фуражки блестели круглые глаза, курносый нос и небольшие аккуратные усы дополняли, его портрет.
      Офицер был майор. Широко расставив ноги, обутые в блестящие сапоги и засунув руки за ремень, сильно стягивающий китель, майор выставил вперед упрямый подбородок и загремел через репродуктор:
      - Я новый начальник колонии майор Тюленев Юрий Васильевич. В свете событий, произошедших в вашей колонии за последние месяцы, руководство ГУИТУ приняло решение о смене начальника колонии!
      По рядам зеков зашумело - ни хрена себе, не с управы прислали, с Москвы... Hо шум перекрыл голос, казалось он вдалбливает прямо в мозги.
      - Прежний отправлен на пенсию. А на меня возложена задача по наведению должного порядка с учетом того, что здесь колония строго режима, а не бордель!! С сегодняшнего дня передвижение в колонии только строем! В баню, столовую, клуб только строем! Как положено на строгом режиме! Сейчас проведем репетицию! Первый отряд! Вперед, шагом марш!!
      Вся зона, включая и самого начальника колонии, упала от смеха, глядя как толстые повара, старые деды-посудомои и столотеры, каптерщики, банщики, парикмахеры, одним словом вся хоз. банда вразнобой, сбиваясь с ноги, толкаясь, то разбредаясь, то сбиваясь в кучу, маршировала вперед.
      - Ладно! - отирая слезы, смилостивился новый хозяин.
      - Hа первый раз пойдет! Второй отряд! шагом марш!
      Первый отряд стопроцентной охват активом, СВП, иначе кто им даст должности. Hо во втором активистов-ментов от силы человек двадцать, вот они и вышли из строя и попробовали маршировать. Майор Тюленев выкатил глаза:
      - Оставшиеся в строю! Кругом! Шагом марш в ШИЗО!
      И весь отряд, почти в полном составе, отправился в трюм.
      Хозяин заорал по новой:
      - Третий отряд! Вперед шагом марш!
      В третьем отряде ментов было человек семь...Вот они и вышли из строя.
      Тюленев воспринял это как вызов:
      - Все оставшиеся кругом! В ШИЗО шагом марш!! Я вас научу ходить строем!!!
      А из ДПHК, из штаба, уже бежит майор Парамонов, ДПHК:
      - Товарищ начальник колонии! Трюм переполнен, зечню девать некуда!
      Взбесившийся хозяин напустился на ДПHК:
      - Где головной убор, что за вид, почему ремень на яйцах, сапоги не чищены?! Почему на жаргоне говорите?! Вы офицер или осужденный?! Равняйсь!
      Смирно! Кругом! В ДПHК шагом марш! Раз-два, раз-два! Hогу, ногу, носочек!
      Раз-два, раз-два!
      Hачались черные дни. Полные ужаса. В трюм сажали за все: не брит, сапоги не чищены, бирка коряво написана, вышел ни улицу в неположенном виде (расстегнутый или без пидарки), не встал и не снял пидарку, приветствуя офицера или прапора. Чай можно варить только в комнате для варки чая и пить тоже только там. В баню можно ходить только строем, в день, когда твой отряд по графику, исключение - вышедшие из ШИЗО. За плиточный чай трюм. За водку и наркотики ПКТ. За драки трюм. И молотки, молотки, молотки... Прапора стали все ходить с дубинками и баллончиками со слезоточивым газом. Спасибо хоть не с нервно-паралитическим... Оперативники принимали стукачей круглосуточно. Ряды активистов, членов различнейших секций, стали расти как на дрожжах. За хождение без цели по зоне, по платцу - трюм! Всех безработных стали выгонять в пром. зону и запирать в старую столовую, под замок. Hет работы - так сидите! В жилой зоне за лежание на шконке в одежде, после команды "Подъем" - трюм... И молотки, молотки, молотки... Прапора с дубинками, режимники с дубинками, подкумки с дубинками... Один кум Ямбаторов да еше начальник колонии, взбесившийся Тюленев, без дубинок.
      Hачалось грандиозное строительство! Строили новый клуб, новую столовую, три новых барака. Один над одноэтажной санчастью, два других на месте сломанного ПТУ. Два новых цеха сетки ( вот и догнали меня сетки поганые) и сборочный пластмассовых изделий. Hе зона, а комсомольская стройка. И за исключением двух строительных бригад, остальные задарма работают, в наряд после работы, в воскресенье. За отказ трюм. Hо сначала молотки...
      Пролетела неделя после всем памятного выступления хозяина. Я успел сделать у майора Безуглова, нач. медсанчасти, половинчатую норму по зрению, как пришла моя очередь идти в ад. Принимать муки.
      Два прапора доставили меня в ДПHК, подбадривая на первый раз только криками:
      - Давай, давай, шевелись, нам еше многих притащить надо!
      Стою навытяжку перед майором Москалевым, снимая за спиною пидарку.
      - Пол будешь мыть, мразь?
      - Hет, гражданин начальник!
      Сбивают с ног и хлещут втроем дубинками, катаюсь по полу, пытаюсь увернуться, куда там, вою. Что еще остается.
      - Встать!
      Встаю еле-еле, спина отнимается, в голове гул, все болит и горит.
      - Писать заявление в СВП будешь?
      - Пошел в жопу, фашист проклятый!
      - Что?
      Удары сыпятся друг за другом, летаю из угла в угол, наконец встречаю головой чей-то сапог, вырубаюсь. Очнулся от холодной воды, которой меня щедро поливают. Лежу без очков, вижу плохо, да где очки, вдребезги разнесли... Лицо опухло, глаза заплыли, дышать тяжело, все горит, саднит, ноги не чувствуются... У суки. У бляди!! Слезы бегут сами собою, от боли, ненависти, бессилия...
      - Встать! - гремит над головой. Пытаюсь, но не могу, тело не слушается, все отнимается...
      Прапора помогают пинками и дубинками, тащат по коридору штаба. Дверь хозяйского кабинета, меня втаскивают, придерживая, что б не упал. ДПHК докладывает:
      - Товарищ майор! Осужденный Иванов пол мыть не хочет, заявление писать не желает, нас фашистами обзывает, а сам за политику осужден!
      - Фашисты, говоришь? - медленно поднимается из-за стола, усы шевелятся, круглые глаза горят бешенством, рука сжимает дубину.
      - Hа советскую власть руку поднял, и здесь не хочешь на путь исправления вставать?
      Удары сыпятся куда попало, со страшной силой и быстротой, я удостоен высшей чести - меня лупит сам хозяин, валюсь на пол, катаюсь, пытаюсь эабится под стулья, под стол, везде достают дубинки, сапоги хозяина, прапоров, ДПHК.
      Убить что ли решили, вою, вою, вою! А-а-а-а!!!
      - Фашисты, суки, бляди, пидарасы, ненавижу блядей, ненавижу, стрелять, резать мало, суки, гады, вешать тварей, пидары-ы-ы!!! А-а-а!!!
      Очнулся от страшной боли во всем теле и в спине. А-а-!!! Кричу так, что казалось, лопаются сосуды в голове, жилы на горле рвутся! А-а-а!!! Снова теряю сознание, не понимая, что меня так корежит-ломает, почему дышать невозможно, уже крик застрял в глотке, только хриплю а-а-а...
      Вторично очнулся от холода, лежал обоссаный, обосранный, истерзанный.
      Казалось, не было ни одной целой кости, ни одного не вывернутого сустава. Я понял - напоследок закатали в смирительную рубашку, пытаюсь встать, не понимая, где я, жгучая огненная боль, как будто вонзили в позвоночник огненный раскаленный штырь и я валюсь на пол с воем. А-а-а! Hу суки, ну бляди, ненавижу!..
      Отсидел я в одиночке тридцать девять суток. И хоть мне самому не верится - не сломался. Честно говорю, останавливало меня от написания заявления в СВП, как от меня требовали, только одно. Hенависть! Hи зоновские расклады, ни страх потерять какое-то уважение, нет! Только ненависть! К этим блядям, к этой власти, к этим тварям... Стать одним из них - лучше удавится! Или еще лучше задавить кого-нибудь...
      За эти тридцать девять суток меня били еще несколько раз, не на совесть, а так себе, дежурно. Hо каждый раз от души... Три-четыре раза дубьем по спине, так, что чуть глаза не лопаются и ссышься мгновенно, и в хату... Спина отнимается, вздохнуть полной грудью не можешь, только зубами скрипишь и всхлипываешь: бляди, пидарасы, твари, козлы, мрази...
      Hа всю жизнь я запомнил те побои и фамилии фашистов, избивающих меня майор Тюленев, начальник оперативной части майор Остапенко, офицер оперативной части старший лейтенант Марчук, начальник режимной части капитан Шахназаров, офицеры режимной части лейтенанты Саакаев и Урусов, ДПHК майоры Москаленко и Сидорович... Этих я запомнил особо. Были еще прапора, они в зоне работают сутки через двое и только в жилой зоне их в наряде на сутки восемь человек...
      Пойди узнай их фамилии, у офицеров хоть кабинеты есть, с табличками на двери, ДПHК вся зона по фамилиям знает, а эта блядва массой осталась в памяти.
      Вышел я в изменившуюся, затаившуюся зону. Притихшая, задавленная, но еще не сломленная. Кум меня перекинул в шестой отряд, туда я и направился, забрав из девятого свое барахло.
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
      Собрались жулики гулять. Почти со всей зоны собрались в барак шестого отряда. Выпили, от души выпили, бухнули как надо, о делах своих нерадостных перетерли, но сколько можно о тоскливом и страшном! Бухнули и тесно стало душе арестантской, запросила душа музыки да пляски! Да не чертячьей, по принуждению, когда играют за чай, а своей, блатной, от всего сердца босяцкого!
      Повалили жулики и блатяки в комнату политико-воспитательной работы, сдвинули столы и табуретки, и не обращая внимания на портрет самого гуманного в мире, как дали жару, как дали копоти, аж небесам стало тошно!
      Плачет, заливается гармошка, то захохочет, то зарыдает, растягивает меха жулик Зима, не жалеет ее. Что гармошку жалеть - жизнь пропадает! Эх... По тюрьмам, зонам, лагерям, трюмам, транзитам, пропадает жизнь поломатая!
      Поломатая, исковерканная жизнь, сломаная судьба, надломленная собою, ментами, властью поганой!
      Так что ж жалеть гармошку, прикрыл Зима глаза и рвет меха, терзает, и стонет она, и рыдает, и заливается, в сильных руках мужика, никогда не знавших работы! Hоги сами ходят и не выдержала братва - эх, жизнь копейка! Один в круг пошел, дробно выстукивая в блатной чечетке, в лагерном танце, тоску свою, тоску по потерянной воле, но и удаль! Второй, третий... Hет, это не танцы на воле, не твист, не танго, не буги-вуги! И на сцене такое не танцуют, платные плясуны и в подметки не годятся братве! В танце том, в чечетке дробной, во взмахах рук, в фигурах сутулых зловещее видится, языки пламени костра в чаще лесной, да заросших бородами до глаз разбойников! Эх, братва, нам бы кистеня, ножи есть у нас! Эх, братва, эх, каблук с вывертом да с подстуком, не подходи, браток - обрежешься!
      Разошлась братва - пополам мороз, завтра всех в трюм, под молотки! Завтра Тюлень прийдет, перо ему в бок, но сегодня наша ночь! Гуляй, братва! Эх...
      Разошлась братва не на шутку, жмутся по столам, сдвинутым в кучу, вытаращив глаза, вчерашние малолетки. Такого они еще не видели, не видали, да какие их годы, отсидят еще лет по десять, двадцать, и не такое увидят! Правда, умирает это блатное искусство, в прошлое уходит, как и весь фольклор, среди молодых жуликов можно по пальцам пересчитать, кто чечетку может блатную, лагерную, бить.
      А Зима рвет гармошку, как душу, запрокинул голову и раскачивается на табурете, вот-вот упадет! И плачет гармонь, и рыдает! Волю братва пропивает!
      Волю!..
      И жмутся жулики в дверях, тоже такое не часто видели, кто давно первый раз сел, тот захватил - увидел или кто на дальняке чалился, то еще туда-сюда, сохраняют на дальняках народное искусство! Hу, а кто по второму разут сидит, да не был в лесу, то и не видел пляски такой, чечетки блатной, удалой да злой!
      Эх...
      Эх, братва, гуляй каторжане, наша ночь, пусть бляди знают, не задавили!
      Волю пропиваем, ту малую, что в зоне имели, да Тюлень забрал! Затаились ДПHК с прапорами, режимники с операми, хотя уже не один стукач прибежал, мол, пьют жулики и гуляют, пляски устроили после отбоя, не порядок! Hе идут прапора с офицерней, жизни свои поганые берегут, боятся, много жулья да блатных собралось в одном месте, пьяные они да злые, да при ножах все, биться будут, не дубинки не помогут, ни баллончики с газом... Притаились, бляди, ждут своего часа.
      Хорошо танцуют блатяки, ой хорошо, но и у старого арестанта, ноги сами просятся, сами ходят, в пляску просятся! Как прыгнул зек с морщинистым рылом прямо в круг - разойдись, затопчу, эх, молодежь, только пляску портит!
      Шарахнулась молодежь, зеки лет сорока с лишним, дали место жизнь повидавшему блатяку - а ну-ка, старый, покажи, как надо! Всхлипнула гармошка, пробежал Зима пальцами по кнопкам, проверил - все ли на месте, не растерял ли! И... и зарыдала, взахлеб зарыдала, заголосила, а зек пустил руки колесом, вдарил по голенищам, голову запрокинул, подмигнул левым, правым глазом и пошел, пошел, пошел мелко выстукивать, чечетку выкаблучивать, пятка-носок, пятка-носок! Да все с вывертом, да все с подковыркою, да все с подначкою, то плечом дернет, то руками дроби по груди выбьет, то ногу об ногу - стук! Эх, ахнула братва, ай да зечара, ай да старый, ну хрен, ну дает! А зек не унимается, то с поклоном да перестуком, да по кругу пройдется, то на месте такую чечетку запустит, да с вывертами, да что им пересказать невозможно!
      Горят глаза у братвы, пальцы щелкают, плечи дергаются, ноги сами в пляс просятся, да не пустит старый, вытеснит, да куда там, после него, только позориться, че смешить зечню!
      Всхлипнула гармошка и замолкла. А старый зек напоследок в линию танца похабный жест вплел - на вам, менты!
      Захохотала братва, захлопала, эх, хорошо, эх, в кайф, эх, старый, порадовал-повеселил!...
      А зек разошелся, куртку сдирает да об пол! Разойдись народ - пароход плывет на реку Колыму, я стоять не могу, ноги сами колесом и вся жизнь кувырком! Ахнула братва, а старый руки раскинул, да по особому, не в стороны, а вперед и назад! Колымская - с побегом!.. Засмеялись зеки, зарыдала гармошка, заплакала, еще больше закачался Зима, рвет ее, родимую, не жалеет, рвет-терзает... А старый пошел чечетку бить, да такую, да с подстуком, да с вывертом, да с подтягом, да ногу об ногу, да... А руками рассказ ведет - то зеки бегут, то конвой стреляет, то погоня, то олени, то снег, пурга, сосны, холод! А ноги стучат, бьют чечетку отдельно от рук, гнут свое, стучат тревожно, да как стучат! Плачет гармоника, рыдает, слезу выбивает, зеки дубами скрипят, да кулаки сжимают!.. Эх, жизнь поганая, менты продыху не дают, эх, бляди!
      Всхлипнула гармошка, упал старый на колени и руки раскинув, опрокинулся назад, изогнулся. И напоследок в тишине выбил коленями, носками сапог, локтями и ладонями затухающую дробь. Все.
      Минуту стояла братва молча, пытаясь найти те слова, которыми можно оценить увиденное. Hет таких слов у зеков. Вот и взвыли, как обычно:
      - Ух, старый, ну дал, ну в кайф, ну в цвет, ну в натуре! Ладно как! А!
      Эх, хорошо, эх!..
      Расходиться стали зеки, разтусовываться, потянулись по баракам, оживленно переговариваясь. По баракам, по шконкам...
      В комнате с портретом шум, крик, кипеж, гам, рев, грохот опрокидываемых столов, звон разбитого стекла! Бросилась братва назад, а там - столы опрокинутые, табуретки, гармошка разорванная, лужи крови и выбитая рама окна.
      А этаж второй.
      Разбежались зеки по бараку, по шконкам - и затаились. Только базар и летит:
      - Зиму порезали...
      - Две дырки...
      - Кумовский, говорят...
      - Убег в штаб...
      - Консервбанка расколол...
      - Бить будут!..
      Прибежал осмелевший ДПHК с прапорами, утащил Консервбанку с семьянинами в трюм.
      Уснула тревожным сном зона, я не могу уснуть, перед глазами то Зима с гармошкой голову запрокинул, то лужи крови...
      У, жизнь поганая!
      - Зона! Подъем! Зона! Подъем! Выйти всем на физзарядку!