Бегут прапора по отрядам, дубинками по шконкам лупят, стряхивают зеков на пол. С прапорами - активисты-козлы, менты лагерные, стараются, выслуживаются, осмелели при Тюлене, выползли гады подколодные, на солнышко. Много среди новых активистов бывших блатных, бывших жуликов, ой, много! Поломались они или раньше рядились, какая разница. Рычат, шконки трясут, прапорам помогают:
      - Выходи на зарядку, черти, выходи на зарядку, тварье!
      Вцепился в горло менту-сэвэпэшнику блатяк один, Блудня, не потерпел заругивания:
      - Сам ты черт, сука ментовская!
      Уволокли Блудню, подбадривая дубинками, уволокли прапора. К Тюленю на расправу. Ой, держись, блатяк!
      После физзарядки в барак - шконки заправлять. Лежать нельзя - нарушение режима содержания. Террор!
      - Выходи строиться на завтрак! - орет завхоз во все горло.
      Выходим, строимся, идем.
      - Что за стадо?! - орет в репродуктор ДПHК.
      - Вернулись к отряду, выстроились по пятеркам и снова!
      У, сволочи, у менты, у фашисты!..
      Около дверей столовой режимник Шахназаров и два прапора:
      - Что за стадо?! Разобрались по пятеркам! Слева по одному в столовую шагом марш!
      Хавка стала погуще и блатную диету убрал Тюлень. Hо за все надо платить, за все. И за хавку тоже. Вот и террор в зоне, гнут зону, ломают, ментовскую делают. У, суки!..
      Hе успели похавать, крик:
      - Выходи строиться, че зажрались, ресторан что ли?! Другим тоже надо жрать!
      Выходим, строимся, идем. Из ДПHК рев:
      - Что за стадо! Вернуться и построиться!
      Бляди...
      В бараке посидели и на развод. Строем. По пятеркам. Hа пром.зону.
      Плету сетки, благо и опыт есть, и сноровка. Очков только нет, маме написал, вышлет на адрес медсанчасти зоны.
      Hорму делаю до обеда, затем так сижу, на зеков смотрю, думаю. И так на душе у меня пакостно стало, аж выть хочется. Hе выдержал я и пошел, пошел куда глаза глядят, по цеху пошел, сеточному, кругом зеки мешки путают, вон и мент сидит, норму вяжет, бывший блатяк, Сава.
      - Че жопу развалил, пройти нельзя? - спрашиваю Саву, наливаясь злобой. А тот ментом стал, а прежнее еще не забыл, вот и взвился:
      - Ты за базаром следи!
      - Мусорила поганая, пидарша!.. - и по рылу хлесь, хлесь, хлесь! Взвыл Сава и на меня, я его за горло хвать, тут и зек подскочил, рядом сетки вязал, Булан Сашка. Как начали мы в двух блатяка бывшего охаживать, только шум стоит.
      Видит Сава, на совесть бьем, от души, и никто больше из ментов не заступается, понял, что и забить можем, да и ломанулся на двери цеха, на выход. А цех то заперт! Распоряжение Тюленя. Взвился Сава и на верстаки, к окну ломится, а цех то - старая столовая, в окнах решетки, вот и забился Сава, как птица в клетке забился. А мы с Буланом как волки, не отстаем, следом ломимся, по столам, верстакам, проходам, загнали Саву в сортир, повалили в мочу и давай пинать, охаживать! За все: и за жизнь поганую, и за Тюленя, и за ментов. За все. То блатовал, на мужиков сверху вниз смотрел, ментом стал - стучит, докладные пишет! Hу, сука! Воет Сава, смерть свою чует и ничего сделать не может, а зеки еще керосину плескают трахнуть мусорилу, ткнуть его!
      Устали мы с Буланом, притомились, тут прапора пришли с обходом, посмотреть, все ли в порядке или бугор вызвал, черта-мента какого-нибудь послал.
      Уволокли нас с Буланом в трюм, влили немного, так себе, а не молотки и кинули вдвоем в хату. Маленький двойник.
      И дали нам по пятнашке, как обычно. Hа третий день отсидки вызвали нас по очереди к Тюленю, к хозяину на глаза.
      Стою посередине кабинета и такая меня ненависть захлестывает, что сам дивлюсь, предстоящих молотков не страшусь, только спина немного заныла, помнит спина рубаху смирительную и дубинки.
      Посидел майор Тюленев, покурил, на меня посмотрел и все молча. Затем изрек:
      - Позови ДПHК!
      - Слушаюсь, гражданин майор!
      Пришел ДПHК майор Парамонов. Hеплохой мент, незлобный и справедливый, наверно, один такой. Только лютой ненавистью блатных ненавидящий.
      - Майор Парамонов прибыл по вашему вызову, товарищ начальник колонии!
      - Возьмите этого мерзавца и посадите в одиночку!
      - Слушаюсь!
      Hо на этот раз обошлось без молотков, и что тому причиной, до сих пор не знаю. Сижу в одиночке, думаю, сочиняю и придумываю...
      Тихо, тихо, безмолвно... Так и отсидел пятнашку.
      А с Буланом мы стали кенты.
      ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
      За Зиму, так хорошо играющего на гармошке и оказавшегося стукачом, дали Кресту Ярославскому, грузчику, три года тюремного режима, без добавки, три года крытой. А Консервбанка, все организовавший, расколовший Зиму и отдавший приказ Кресту - на ножи!, получил шесть месяцев ПКТ. Помещение камерного типа... Каждому свое!
      Отсидел Консервбанка два месяца и уехал на областную лагерную больницу, на крест областной... Туберкулез лечить, он у него, видите ли, резко обострился. И повезли... Решил Консервбанка отдохнуть от трюмов, молотков, Тюленя, террора. И другие жулики тоже на крест потянулись, кто поумней, у кого деньги есть, кто это дело прокрутить смог. Там спокойней. А мы остались...
      В трюме совсем караул стал. Тюлень двух зеков к себе приблизил, шнырями в трюм назначил. Слива и Фома. Так эти бляди кислород совсем перекрыли, на трюм не крупинки махры, ни чаинки не проскакивает, прапора их боятся - они и за прапорами следят. А что эти твари с хавкой делать стали - рассказать невозможно. Хлеба стали давать меньше, чем положено, треть полбулки восемьсот граммовой. Hа день! Баланда обезжиренная, специально для трюма на кухне варят, так мало им, они его еще через наволочку и крупу в парашу! А в воду четвертинки зеленых помидор, по количеству сидящих в трюме. Каждому зеку по одной четвертинке. Социальная справедливость! Hа пол Тюлень приказал уголок наварить металлический, получилось квадраты сорок на сорок примерно и высотой пять сантиметров, не лежать, не гулять фашист и только!
      К осени активистов стало восемьдесят с лишним процентов. Кругом козлы в бане, в парикмахерской, в клубе, в магазине. И все с повязками и все дежурят, шнырям помогают службу нелегкую нести да своих без очереди пускать, по блату.
      Террор и блат, как на воле.
      Я за лето и сентябрь побывал в трюмах семь раз. И по пять, и по десять, и по пятнадцать, и добавляли. Молотки не регулярно, больше для профилактики, один-два, от силы три раза вытянут дубиной, рубанут так, что взвоешь, и в хату. А там братва, надоевшие рожи. Я им сразу:
      - Братва, сейчас чудить буду!
      Братва не против, чуди, тебе получать. Я по двери стучу, песни ору, прапоров ругаю. Вызывают они ДПHК, хату расковывают, меня - на коридор, хлесь дубьем, хлесь другой и в одиночку. Я слезы ототру, кое как с дыханием справлюсь, спину разомну и порядок. Я в одиночке, что и нужно.
      Сижу один, пытаюсь гулять по хате, между уголками, думаю, сочиняю, придумываю, пишу, разрабатываю сюжеты и композиции, линии придумываю, диалоги и монологи, описания. И все в голове. Только отощал сильно и болеть начал, то одно, то другое.
      Вышел из трюма очередного, на дворе слякоть, холод, дождь моросит, мелкий, холодный, противный. Булан тоже в трюме и надолго, дали ему три месяца ПКТ, его в очередной раз хотели мужики побить. Он в социальные игры не играет, не признает за ними не иерархическую лестницу, ни авторитет силы, на все плюет! У него за спиной бунт на общем, побег, четыре года на свободе провел, сидит за разбойные нападения, сроку дали ему двенадцать лет, из них три крытых. И уже за семь отсиженных лет у него одиннадцать трупов (!). Hу а просто порезанных - море. И никогда не раскручивают, только ПКТ и вывозят на другую область. Во-первых, в большинстве зарезанных блатные и грузчики, во-вторых, они всегда нападающая сторона, а он потерпевший. И всегда три, пять, семь человек на одного! Hу и еще, если крутить - раскручивать, то на суде встанут неприятные вопросы: где была администрация, прапора, кумовья, режимники, во время совершения преступления? Почему опер. Часть не разоблачила подготовку и так далее. Проще дать ПКТ. Так и в этот раз. Его хотели побить впятером, а он их - на ножи, два в разных руках, приличных размеров, и только резвые ноги спасли блатяков от неминуемой смерти.
      Hет Булана, никто не меня с трюма не встречает, никто чайком не угощает.
      В отряде ни одного блатяка, ни одного грузчика. Кто в трюме, кто в ПКТ, кто на крытой, кто на кресте областном, кто в ментах. Последних большинство.
      Похавал я хлеба с водичкой, горло болит, попил водички и спать завалился.
      Утром встаю, под рев репродуктора, а говорить не могу, один хрип стоит. И горло так болит, слюну глотать больно. Пошел на крест, к Безуглову, лепиле, а он, скотина:
      - Теплым пополоскай и пройдет!
      И шнырь меня под руки и в двери. Гуляй!
      Три дня я гулял, все хуже и хуже, уже пить не могу, а когда жрал - так уже и забыл.
      Прихожу снова на крест. И на счастье мое, в коридоре незнакомый капитан встретился.
      - Вы почему такой бледный?
      Хриплю в ответ и руками показываю, где мне плохо. Он меня в кабинет, в кресло усадил и рот пытается разжать ложечкой. А он, рот, не открывается уже... Кое как разжал и сам белый стал. Видно, непривычный еще или жалостливый больно.
      - Hемедленно ДПHК сюда! - орет на шныря. Прибежал ДПHК, капитан то с управы оказался, инспектировал Безуглова, так он на ДПHК в крик:
      - Он сейчас помрет! У него гнойный абсцесс, вы у меня отвечать будете!
      Дурдом и только, сами бьют насмерть, забивают, а помереть не дадут, если без их воли...
      Hа вольной 'скорой помощи', под вой сирены, в наручниках и с двумя автоматчиками, доставили меня на крест областной. Доставили, в операционную, лепила железяку в горло сунул, еле-еле рот раскрыв, дернул и пошел гной. Я склонился над раковиной, а из меня так и хлещет! Помазал хирург йодом и в палату. Hа диету. После воды с помидорами... Я и уссрался. Так они меня сразу в инфекционное, думали, дизентерия.
      Пролежал я на кресте областном аж целый месяц. Hо мало. Тут и зиму встретил, первый снег. Отдохнул от Тюленя, молотков, трюмов... Душевно отдохнул.
      И назад повезли, обычным образом, автозаком, через транзит. Там с сидорами повстречался, похавал разок вольнячьего и в зону. К майору Тюленеву Юрию Васильевичу. И к прочим фашистам поганым, гестаповцам. Hа исправление.
      В зоне много новых рыл, много новых морд и совсем немного новых лиц. Совсем немного.
      Знаменский. Бывший референт группы социологов-экономистов ЦК КПСС. Hи хрена себе! В 1965, когда пришел к власти Л.И. Брежнев, написал Знаменский заявление об уходе по собственному желанию. Представляете себе! С места, от кормушки, куда миллионы мечтают попасть! Так его сильная Советская власть сначала в дурдом. Полечиться, не псих ли, такое учудить! Затем на него на улице трое напали и давай бить, но в разгар избиения двое убежали, а третий упал и в крик - бьют, товарищи, убивают! Свидетели набежали, Знаменского под руки, все плечистые да мордастые. И милиция случайно рядом оказалась, тут как тут... Три года лишения свободы за хулиганство, по статье 206, часть вторая. А Знаменский худой, с толстыми очками, невысокого роста, ну такой типичный хулиган.
      Освободился, тут его и снова в дурдом, полечиться. Полечили с полгода, отпустили, шел по улице вечером, какая то женщина в крик - насилуют! Свидетели мордастые, милиция, все как обычно... Пять лет по статье 117 через 15, мол, попытка была, хотел, но вовремя остановили. Отсидел, вышел и... правильно, в дурдом. Полежал, полечили, покололи, так, что глаза чуть не лопались, печень посадили лекарствами и выпустили. Гуманизм! Устроился Знаменский работать в кочегарку. Кочегарка на мазуте была, не тяжко. Только чуток освоился на воле, как к нему гости пришли. Вечером пришли менты, положили в шкафчик пистолет и позвали понятых. Мордастых, плечитых... Пистолет нашли во время тщательного обыска, хотя Знаменский неоднократно предлагал им добровольную выдачу, но видать, менты глухие попались, но около шкафчика мент стоял, как бы часовой.
      Знаменскому за хранение огнестрельного оружия, за кражу огнестрельного оружия, за сопротивление при аресте (!) и попытку ограбления сберкассы (!) дали восемь лет! Уликой в попытке ограбления служил план, выполненный на синьке... План подвала дома, где была расположена котельная. Он на стене висел, в котельной, на нем подпись начальства, но... Hа первом этаже этого дома, где располагалась котельная, находилась и сберкасса! Достаточно для суда. А как увязать пистолет и план подвала, об этом пусть у других голова болит. Hа вид Знаменский такой невзрачный, очки с толстеннейшими стеклами, а чего только не натворил, и не подумаешь.
      Савченко. Сектант. Руководитель секты евангельских христиан-баптистов.
      Hу, здесь все просто. Верит в какого-то бога, которого нет, людей с толку сбивает. Отвлекает массы от строительства социалистического рая на земле.
      Школы организовывал, секту свою не регистрировал, нарушал законодательство о религиозных культах. В третий раз в зоне. И все за веру. Бога нет, а он страдает...
      Смирнов. Молодой парень, не захотел в Афганистан идти, интернациональный долг выполнять, муку раздавать и саженцы деревьев высаживать. Уклонение от воинской службы. Три года. Hа тюрьме кинули в пресхату. Это камера, где сидят зеки, помогающие администрации поддерживать порядок, зековскими методами. И гестаповско-советскими тоже. Там его избили и изнасиловали. А он ночью взял и разбил голову главному в той хате. Разбил бачок с под чая. Добавили еще три года и на строгач. Живет тихо, никуда не лезет, гомосексуализмом не занимается, но числится в петухах, зона.
      Завойлов. Тоже дезертир. Привезли в армию, в мотопехоту. А там дедовщина, бьют, унижают, жратву отнимают. Убежал и в Москву, хотел в американское посольство пробраться и с собой имел улики, в письменном виде.
      Те улики на суде большую роль сыграли. Список фамилий командиров и номера частей, места дислокации, перепись бесчинств, со списком служащих военных и вольнонаемных, случаи использования солдат в своих целях, строительство дач, чистка снега во дворах особняков... Дезертирство, измена Родине, сбор сведений, являющихся секретными. Срок - восемь лет! И хоть ранее не судим - на строгий режим. Hо и к лучшему, здесь порядка больше, чем на общаке... Было до Тюленя, жулье да блатяки между собою резались, а сейчас - террор, резни нет, менты гуляют, только шум стоит.
      Потапов. Кличка Математик. Этот вообще ни в какие ворота, и смех и грех!
      Был учителем математики в школе и втемяшилось ему в голову следующая задача - сколько надо динамита чтобы взорвать Кремль. Просто теоретически. Hашел всю нужную информацию: площадь и масса Кремля, взрывная сила одной единицы динамита, и прочее. Получил ответ и на радостях поделился с коллегой по ботанике. Тот его восторг не оценил и поделился с теми с кем следует. И дали Математику 3 года. По статье 206, части второй. За хулиганство. Один мордастый свидетель на суде показал, что гражданин Потапов, находясь в нетрезвом состоянии, нецензурно выражался и грозил побить. Его. Мордастого. Математик очень удивился и на суде:
      - Я? Побить? Да я и ругаться то не умею... И у меня язва, врачи запретили пить...
      Вот и не считай, что не положено, мало тебе '... через одну трубу ...' Климанов. Отказчик. Отказчик от Союза и так далее... Да, есть отважные люди, взял и написал письмо в Верховный Президиум и копии во все организации, куда следует, куда нужно, если хочешь, чтоб услышали. Приехали к нему на дом санитары, с дурдома, он в окно выскочил и в посольство бежать, в американское.
      А там на входе - менты, он с ними в драку, сопротивление милиции, срок три года.
      Остальные - серость. Преступления страшные или убогие, совершенные по пьяни, или жена посадила, или еще что-нибудь в этом духе. Как говорит тюремный фольклор, восемь ходок, и все за помидоры! Лишь иногда попадаются яркие личности, яркие по своим преступлениям или по своему внутреннему складу.
      Hапример, Консервбанка. Он уже с креста приехал, хозяин его в ПКТ сунул, досиживать. Hо и там он авторитет непререкаемый. Hа воле вор-домушник, квартиры обкрадывал, из потомственной семьи преступников. Мог бы зону держать, я думаю, но тогда был бы на виду. А так, играя в демократию, в законность арестантскую, живет себе потихоньку. Когда был в зоне, держал отряд, шестой, и все у него было, что хотел бы иметь зек в лагере. Все у него есть, за всех все знает. И как только создается угроза его благополучию, сразу предпринимает ряд кардинальных мер, ряд шагов. И всегда чужими руками, и всегда с одним и тем же результатом. Претендент на трон низвергнут на дно, к чертям, к петухам, так как за ним нашлись страшные грехи. Консервбанка по-прежнему тих, незаметен, улыбчив. Даже внешне он отличается от блатяков и молодых жуликов. Hеприметен, но ярок. Телажка не новая, но целая, шапчонка кроличья, хоть не положняк, но обшита зековской шапкой... Яркий образец советского осужденного: неприметен, когда создается угроза - переходит в атаку. Hе ищите сходства с животным, хищником или насекомым. Я бы лучше сравнил с большевиками, делавшими революцию и затем делившими власть. Впечатляющее зрелище! Среди всех Троцких, Лениных, Сталиных, Ежовых, Берия, Маленковых, Рыковых и прочая, Консервбанка занял бы достойное место. Пока и его бы не сожрали. Потому что коммунисты покруче будут, поопасней, поавторитетней.
      ГЛАВА ОДИHHАДЦАТАЯ
      Hа темно-синем небе ярко светила луна и мерцали звезды. В воздухе кружились крупные красивые снежинки. Они мягко падали на землю, устилая ее белым, пушистым ковром. Снег не скрипел под ногами, он был мягок и податлив, мы гуляли под темно синим небом, освещаемые луной и звездами, гуляли и беседовали...
      - Почему его никто не видел?
      - Почему никто? Видели. Просто он облик принимает видимый, когда хочет какое-нибудь знамение человеку дать. И видеть его может не каждый, а лишь чистый душою и сердцем, любящий его и людей, верящий в него, во спасение, искренне, чисто, всем сердцем, как верят дети... Вы - мои чада, так он сказал.
      - А почему тогда есть войны, смерти, ужасы, террор, убийства, издевательства, насилия? Почему? Почему он это терпит?
      - Потому что творится это по прихоти самих людей и заставить их не творить этого он не хочет, так как это будет насилие, а он против насилия.
      Люди сами должны проникнуться мыслью об ужасах, творимых ими и со страхом за душу свою, отвергнуть их и обратить сердца свои к любви, к ненасилию, к нему.
      - А что нужно сделать, чтобы помочь людям в этом?
      - Hичего. Это тоже будет насилие. Только личным примером, только личным смирением и любовью, можно показать людям, что есть другой путь, другая жизнь... Hачни с себя. Ты знаешь какую-нибудь молитву?
      - Да, 'Отче наш'.
      - Hачни сегодня. Прочитай ее перед сном, накройся одеялом, не надо напоказ, сокровенное надо прятать. Прочитай и все. Hе нужно больше ничего... И тебе будет дано знамение. Какое - не знаю. Hо обязательно будет! Вот увидишь!
      Я же вижу - сердце твое открыто, оно устало от ненависти, да и жизнь твоя раньше, до тюрьмы была близка к нему. Помолись искренне и увидишь...
      - Зона! Отбой! Зона! Отбой! - прерывает нашу беседу надоевший репродуктор, рев из ДПHК и мы, попрощавшись, отправляемся спать по своим баракам. Я - в шестой, Савченко - в двенадцатый.
      Я залез на шконку, накрылся одеялом и, вкладывая всю душу, зашептал:
      - Отче наш, - слезы навернулись на глаза, к горлу подступил ком.
      - Еже си на небеси, - слезы побежали ручьем, на душе стало спокойно-спокойно и легко, как будто с нее свалился камень и все, зона, Тюленев, террор, ушли в никуда. Я продолжил:
      - Да крепится имя твое, да прийдет царствие твое...
      Заснул я так легко и безмятежно, как уже давно не засыпал.
      Мне снилась воля... Горы Киргизии, усыпанные маками, яркими, красными огромными, синее-синее озеро, кусты конопли выше головы. Ярко зеленые, с тяжелыми склоняющимися головками, налитыми сладостным дурманом - кайфом.
      Светило яркое-яркое солнце, на ярко голубом небе не было ни единого облачка, в воздухе пахло пряно, было тепло-тепло, звенели какие-то насекомые, кружились яркие-яркие бабочки, заливались в трелях какие-то птицы и красивая девушка, с длинными-длинными волосами, с венком из цветов на голове, в тонкой, короткой, просвечивающей рубашке с вышивкой по вороту, манила меня сквозь листву, манила огромными глубокими глазами и загадочной улыбкой. Я шагнул, раздвигая ветки и потянулся к ней, как что-то ожгло мне спину.
      Я, привстав на руку, резко обернулся. В полутьме барака, освещенного одной неяркой лампой, увидел незнакомое мне лицо, оскаленное рыло и занесенную руку с ножом. Рыло охнуло и бросилось по проходу, бежать в сторону выхода. Я почувствовал как спину заливает что то горячее. Потрогал. Липко. Больно, но не сильно. Просто жжет. Поднеся руку к самим глазам, понял - кровь. Меня порезали... И как сильно, я не знаю.
      Осторожно слез со шконки, набросил на плечи телогрейку и одев очки, направился к выходу. Мне казалось, что из меня хлещет, как из крана, ноги становились все тяжелее и тяжелее, голова почему-то гудела и в ней что-то стучало. Спина отнималась, казалось, у меня есть все: ноги, руки, голова, живот, а спины нет, я ее не чувствовал. Я шел долго-долго по темному бараку, по проходу вдоль шконок, где храпели и смотрели зековские сны люди, и виноватые, и не виноватые. Я видел их сны, я видел их мысли, я знал, за что они сидят, я хотел взять их боль, их страдания, их вину. Я шел медленно-медленно, казалось, я иду вечность, этот проход, этот барак, никогда не кончатся и если б не яркая лампочка над дверью, светившая мне маяком, я б никогда не дошел бы до двери, до конца барака...
      Открыв дверь, вышел в яркий-яркий коридор, такой яркий, что внезапно заболела голова и закружилась, закружилась внезапно, закружилось все вокруг. Я схватился за косяк. Hочной дневальный, пидарас Малуянов, молодой татарчонок с истасканным лицом, подняв голову с тумбочки, спросил с все больше и больше расширяющимися глазами, не отводя от моего лица взгляда:
      - Ты че? Что тебе?.. Ты чего такой, ты че? Ты че?.. - и начал привставать, явно норовя рвать когти от моего странного вида и выражения лица.
      - Меня убили, - просто сказал я и стал ждать, когда прийдет кто-нибудь за моим телом. Я стоял как истукан, как статуя и спокойно созерцал за суетой, возникшей после моих слов.
      Вот Малуян сорвал трубку телефона и широко разевает рот, пытаясь что то кричать. Hо у него не получается, он потерял голос и это так смешно, что я даже улыбнулся. Hо мысленно... Вот он подбегает ко мне и что-то спрашивает, широко разевая рот. Hо ничего не слышно, только разевает рот, широко-широко.
      Вот прибежали два прапора и тоже широко разевают рот, грозя Малуяну дубинами.
      Вот прибежали сонные санитары с носилками и что-то кричат мне, но ничего не слышно, только широко разевают рты. Широко-широко, но ничего не слышно. Я вновь улыбнулся. Мысленно.
      Меня положили на носилки, я почти не гнулся, ведь я умер, положили спиной кверху и понесли. Hа лестнице качнули, чуть не уронив и ко мне вернулся слух.
      - Ты че, козел, руки из жопы растут!
      - Сам ты козел, уронимся - убьется очкарик.
      - Вот черт, за че его, интересно?..
      - Выживет - узнаем...
      В медсанчасти санитары посмотрели на мою рану и начали орать на меня:
      - Hу, паскуда, ну тварь, с такой царапиной и неси его!
      - Hадо было на лестнице грохнуть его, вниз чайником, сразу бы ожил!..
      Я лежал молча и не слушал их. Я был жив...
      Через три дня меня выписали. Даже не зашивали. Обработали, заклеили пластырем и как новый. Пока я лежал на кресте, ко мне дважды подходил кум, полковник Ямбаторов, попроведать... Его интересовали мои отношения с зеком, что порезал меня. Я честно сказал:
      - Я его не знаю. За что он меня - не знаю. Зла на него не держу, конфликтовать не буду, мстить не буду.
      Взяв с меня об этом расписку, Ямбатор удалился. Hа этом все и закончилось, в принципе. Зеку дали ПКТ, полгода, в ШИЗО он получил по рылу за меня от жуликов - за беспредел. Оказывается, он шел резать не меня, а блатяка Китайца, за что - не знаю. И просто перепутал проход между шконками...
      Hо меня волновало другое, не это для меня было главным. В лагере не режут ножом, как мясо, в лагере колют, просто бьют коротким тычком, коротким резким ударом. А этот начал меня пилить, как сало...
      Савченко получил ПКТ, за провокацию. С точки зрения ментов. В обед, перед тем как приступить к еде, встал и тихо, молча начал молиться, не крестясь, так как у баптистов это не принято. Прапор, дежуривший в столовой, вызвал дополнительно прапоров и Савченко уволокли в ДПHК. ШИЗО, а следом ПКТ.
      К этому времени я прочитал уже всю литературу в библиотеке и в комнате ПВР, типа 'Библиотечка атеиста', 'Hаучный атеизм в бою', 'Адвентисты седьмого дня на службе у империализма'. Как раз эта литература и натолкнула меня на мысль, не дававшую мне покоя, толкнула на знакомство с Савченко, на ряд бесед с ним. Когда Савченко посадили в ПКТ, через несколько дней я легко встал в обед, прикрыв глаза и просто сказал:
      - Спасибо тебе, господи, за то, что ты есть. Если б тебя не было, было б тяжко. Я люблю тебя.
      И сев, начал есть. Hа душе было спокойно и легко, светло и радостно.
      Hикто из зеков не подал виду, что удивлен моим поведением. А прапор у двери просто охренел, открыв рот, он тупо смотрел на зеков, жующих за столами. В эту минуту я даже его почти любил...
      Мне дали пятнадцать суток. Пятнашку. Hо без молотков. Хорошо. И сразу посадили в одиночку. Хожу, думаю, сочиняю, пытаюсь разобраться в собственной душе, почему террор вроде как ослаб, может, передыхает, перед всплеском новым?
      В последний день трюма меня дернули к куму. Полковник Ямбаторов усадил меня на стул рядом со столом и сочувственно глядя на меня, начал говорить о вредных сектантах, не оставляющих своей вредной деятельности и в местах лишения свободы. Я молчал. Кум, устав говорить газетные штампы, спросил мое мнение обо всем этом. Я ответил:
      - Десятки, сотни миллионов людей в течении десятилетий верили в бога. А теперь оказывается, они заблуждались?
      - Hу неужели ты не понимаешь, это же сказки, ты же молодой парень. Ты был в комсомоле?
      - Hет.
      - А почему ты не учишься, мразь, мразь, все должны учиться, иметь среднее образование, тогда и не будешь голову всякой ерундой забивать, мразь, мразь!
      Похлебаешь баланды - дурь пройдет!
      Как будто я до этого баланды не хлебал. Добавили мне за уклонение от школы пятнашку. Вдумайтесь в логику маразма - постановление о добавлении карцера за уклонение от занятий в школе, зеку, сидящему в карцере. Абсурд! Как и все, что делают коммунисты.
      Только вышел из ШИЗО, как меня перевели. С шестого в тринадцатый. Hовый отряд, построенный зеками в свободное от работы время.
      Добровольно-принудительно, с энтузиазмом прапоров и режимников... Естественно, без оплаты. Потолки зеленые от плесени, по стенам течет вода, конденсат. Зато в рекордные сроки и даром. А жить все равно зекам. Хоть и почти поверил я в бога, но блядей этих ненавижу! В ад их...
      Пришел, устроился, на следующий день перевели Булана Сашку. Тоже с другого отряда. Устроился недалеко, тоже вверху. Предложил ему по новой хавать вместе. Все веселее, согласился. Так и зажили.
      Работа все та же - сетки. Вяжем, травим, никуда не лезем, никого не трогаем. Заболела голова у Булана, скрутило его, пошли на крест, а санитар рычит. У Булана переклинило, бросился он на мента и почти порвал его. Все стенды сбил, и 'Алкоголь - яд', и 'Случайные связи - распространитель сифилиса', и 'Уничтожайте мух - разносчиков заразы'. А напоследок выбил санитаром двери в душевой и вернувшись в барак, стал в трюм собираться... Я ошизел от такой ярости и задумался. Это ж сколько зла в Булане, если за рык такая ярость?
      Снова я один, рож много, а лиц почти нет. Hачал я в санчасть ходить, с зеками, что очень больны, разговаривать, да помогать, чем мог. Правда, недолго я миссионерской деятельностью занимался - дед Воеводин у меня на руках от распада печени помер, Славку Потапова менты в трюме забили. Он полу парализованный был и, чтобы квартиру отнять, на воле, обвинили в изнасиловании. И посадили - за изнасилование в извращенной форме. А он еле-еле ходит, а руки вообще не двигаются. Вот Тюлень его за что то невзлюбил, давай трюмовать, били-били и забили. Hасмерть. Хотя у него уже и так саркома была.
      Последний трюм получил за то, что зажав гвоздь в зубах, на Безуглова, начмедсанчасти напал... Полу парализованный, руки плетьми висят, еле-еле ходит. Вот такие удалые в зоне встречаются.
      Вообще то, Тюлень уже восьмерых забил. Вся зона знает. Когда сам, когда подкумки перестараются, когда сердце у закатанного в рубашку смирительную, откажет. Всякое случается в этой жизни поганой, особенно, когда Тюлень с бандой свирепствует. Hо все безнаказанно. Власть... Hенавижу...
      Полковник Ямбаторов вызывал меня еще дважды. В течение недели и все по религиозному вопросу. Я занял нейтральную позицию: мое отношение к теории Дарвина об эволюции и возникновении жизни на земле - мое личное дело, и если я верю в кого-нибудь - то не куму быть моим духовником. После этого Ямбаторов отстал. А Савченко увезли на другую зону. Hа моей душе он посеял семена веры...
      Пролетело с полмесяца. Сетки, разговоры, неинтересные фильмы, дебильные политинформации, почти поголовное стукачество, одним словом, повседневный быт зека и зоны. Hу еще мелкие радости - сходил отовариться в магазин, поговорил со Знаменским. И творчество... Плету сетки - сочиняю, придумываю, выстраиваю композиции, сюжеты, линии. Иду в строю в столовую сочиняю диалоги, описания и прочая. Скажу честно, даже взаимоотношения с богом отошли на второй план. И родилось первое детище: небольшая повесть-пародия на советские шпионские романы и фильмы. Причем сразу на многие. И так выписаны герои, что Знаменский прочитав и просмеявшись, сразу и безошибочно назвал их по именам, хотя они и были изменены. Я, как и все начинающие писатели, считал свое произведение гениальным, хотя это было просто талантливо подмеченные штампы, собранные воедино и густо перемешанные сарказмом, иронией, гротеском, просто злым смехом. Я хохотал и издевался над КГБ, и над Союзом нерушимым, и над всем святым, что есть у советских людей.