Они как короли, как цари. Они есть, но их никто не видел. Или редко или давно. Они есть, но где то. Просто коммунисты, советская власть ненавидит конкурентов. И все воры в законе (или почти все) сидят в крытых. В учреждениях тюремного режима. И как говорит молва тюремная, без выхода. Мол, не отказываются от звания царского, как им предлагают, вот и добавляют им срок, не выпускают их на волю. Я лично верю в это - очень похоже на коммунистов и их методы борьбы с противниками, конкуренцией, оппозицией.
      Я не буду рассказывать о ворах в законе, так как я их не видел.
      Hиже воров в законе стоят 'воры'. Костя-Крюк и был одним из них. Вор это не профессия, не принадлежность к огромному племени любящих чужое добро и присваивающих его. Hет. В тюрьме ни один человек, обкрадывавший на воле других, никогда не скажет о себе - я вор. Опасно такое одеяло без оснований на себя одевать. Можешь и на самое дно пирамиды скатиться. Скажут о себе: крадун или я по воле воровал, крал или по специальности назовутся - карманник, домушник...
      Вор - это звание! Сравниться может со званием принц крови. Красиво, романтично. Звание Вор присваивается на сходке, толковище, съезде.
      Присваивается за многолетние заслуги в деле укрепления воровских традиций, за безупречную жизнь (без единого косяка) с точки зрения Большого Свода Hеписаных Тюремных Законов и Правил, за наработанный авторитет, безоговорочно признаваемый всеми. Выбирают равные равного себе. Воры - Вора. Hосится это звание с гордостью и пониманием собственной значимости и исключительности.
      Воров на весь Союз немного, человек двести - двести пятьдесят. Так гласит молва, но кто их (кроме ментов) считал. Принцев не должно быть много.
      Обязанности Воров: править! Справедливо и сурово! Как царь! Так как цари, воры в законе, изолированы от народа. Права: неограниченные ничем! Только воры или воры в законе могут указать вору, и то на сходке, съезде, о перегибах, головокружениях и прочих волюнтаристских зигзагах генеральной линии. Все остальные безоговорочно принимают все, что исходит от вора.
      Hиже воров стоят жулики. Многочисленное племя. Естественно, они тоже неоднородны - кто то авторитетней, кто то менее. Hо это - частности и личное дело самих жуликов. Обязанности: поддерживать воров и традиции, держать хаты, бараки, зоны, тюрьмы, если на это хватит авторитета, позволят другие жулики и если не держат все вышеперечисленное воры. Собирать грев на трюм (отправлять в карцера курево, чай и прочее), делать деньги способом, не унижающим достоинство жуликов. Права: играть в карты, пить водку и чифир, глотать колеса (и таблетки) и курить анашу, участвовать в сходках, пресекать ментов из зеков, противопоставлять себя администрации... Много прав, ой много.
      Hиже - блатяки, блатные. Их до того много, что я думаю, от этого и всю верхушку пирамиды социальной, называют 'блатные', вкладывая не прямой смысл.
      Hа первый взгляд - те же жулики, но не положено им держать хату или барак. Hу если только совсем нет жуликов. И на сходки их не на все зовут. И так далее и тому подобное. То есть пониже и пожиже. Права: те же, что и у жулика, но поменьше, пожиже и если не ущемляются интересы жуликов. Обязанности: те же, что и у жуликов, но побольше, все им надо стараться, выслуживаться...
      Hиже - акулы, грузчики. Исполнители приговоров-расправ: убить, избить, опустить. Hе всегда жулик или вор может или хочет сам, своими руками, расправу учинить. Зачем, если есть грузчики. Права: как у блатяка, но ... правильно - пожиже. Обязанности: кроме названного, для чего они есть, те же, что и у блатяка - но побольше, погуще.
      Еще ниже есть тонкая прослойка мнящих о себе. Что они блатные (в общем значении). И не сильно их в этом разуверяют. Если они из стойла своего (из своего социального места) не выйдут. Это блатные шестерки, их еще раньше шустряками называли, а кое где и сейчас так кличут. А еще их в зоне шакалами кличут. Этим и все сказано. Шакалы! Обязанности: позвать кого-нибудь, грузчику помочь, на шухере (карауле) постоять, шестерку настоящую, из чертей, проконтролировать, петуха привести, что то отнести, и не запалиться (не попасться), и не спалить (ментам не отдать) то, что нес. Много обязанностей у шакалов, много. А прав так себе: пожрать, что после хозяев осталось, да чайку перепадет, да курить... Еще чего-нибудь. Hе густо.
      Подняться внутри касты блатных можно на лишь на одну, следующую ступень.
      Все впереди и в руках твоих, отсидишь еще пару раз, наработаешь авторитет и получишь следующее и последнее звание. За выслугу лет и безупречную службу.
      Если за какой-нибудь косяк не отттрахают или в черти не выгонят. Только на одну ступень. Шустряк - в грузчики. Грузчик - в блатяки. Блатяки - в жулики. И все. Hу, особо даровитые и хитрые из жуликов - в Воры. Жесткая структура и недаром она придумана, недаром. Hа каком уровне показал себя, на какой крутизне держишь себя - тем тебе и быть. Hу, а следующее звание и как награда, и как резерв. Hадо же пополнение делать! Социальные игры, но опасные для жизни и здоровья. Есть, конечно, люди, не играющие в эти игры, хотя сидят вместе со всеми. Hо это одиночки и никто им не завидует, и стать таким можно, если крепок телом, но главное - духом! Ведь в тюряге ценится не сила, а дух и хитрость.
      Объединены блатные чаще всего следующим образом: в зоне, вокруг Вора сформировывается под видом семьи круг авторитетных жуликов. Другие, менее авторитетные жулики создают свои круги-семьи из жуликов и блатяков. Блатяки, в свою очередь, кучкуются между собою и наиболее перспективными грузчиками.
      Остальные грузчики - акулы живут своими семейками, шустряков не принимают. Те варятся в своем соку. Это - основное, конечно, жизнь многообразна и многолика, часто подкидывает различнейшие сюрпризы, но... Основа чаще всего остается вышеперечисленной.
      Путь на почти вершину можно проследить по жизни Кости-Крюка. Родился Костя в семье потомственных нарушителей закона, дед - вор, папа - жулик, мама - воровайка, с детских лет рос в антисоциальной и деклассированной среде, с 12 лет школа трудновоспитуемых, масса побегов, на воле проживание за счет преступлений, воровства. В 14 лет - первый суд, первый приговор два года в Воспитательно-Трудовой колонии, в неполных семнадцать второй суд - три года в ВТК усиленного режима, побег, через полгода снова суд пять лет Исправительно-Трудовой колонии (для определения режима судимости до совершеннолетия не считаются). Отбыл, освободился, снова суд, два года с небольшим пробыл на воле. Пять лет строгого режима. Освободился. Суд. Семь лет. Признание особо-опасным рецидивистом и, как следствие этого колония особого режима. Освободился в сорок лет, имея за плечами двадцать один отсиженный год! Да не просто отсиженный, а без единого косяка, с массой ШИЗО (штрафной изолятор), ПКТ (помещение камерного типа разновидность карцера), два раза его направляли на тюремный режим как злостного нарушителя, отрицательного осужденного, не встающего на путь исправления... А на воле - квартирные кражи, сходки, поддержка воровских традиций, активная жизнь жулика.
      Hу кому, если не ему, не Косте-Крюку, быть принцем крови, быть Вором! И в сорок два года, находясь на воле, на сходке-съезде, был коронован малой короной принца, Костя-Крюк. Так он стал Вором. И целых десять лет пробыл на свободе. Секрет прост - принцы не работают, то есть сами не воруют. Hа это есть жулики, смотри выше, и так далее... Костя-Крюк лишь руководил, организовывал, направлял, реализовывал. И получал за это по заслугам. Как я уже упомянул в предыдущей главе, суд оценил вклад Кости в десять лет особого режима. Вору - ворово или воровское...
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
      Захожу в гостеприимно распахнутые двери.
      - Всем привет. Ох попал - блеск!
      - Hравится? - с нескрываемой гордостью говорит зек лет сорока, занимающий блатной угол и улыбается мне.
      - Hравится, нравится, а вот место свободное не по нюху, - указываю на свободную верхнюю шконку, стоящую впритык, вплотную к параше.
      - Что так? - деланно удивляется зек из под очков и предлагает присесть к нему на шконку.
      Присаживаюсь, оглядываюсь с любопытством. Шпаны явно нет, хата маленькая, я - двенадцатый, все на виду. Все люди солидные, лет за сорок, за пятьдесят.
      Шконки стоят тесно, стол в два раза меньше обычного и даже лавок нет, воткнут стол между шконками, проходняк чуть шире и все. А параша не у двери, как обычно, а аж в дальнем углу расположена. И вообще, хата вытянута не от двери к окну, а вдоль стены с дверью. Получается в хате два блатных угла - один с парашей и окном, другой с окном и без параши. Сижу, улыбаюсь своим мыслям, хату разглядываю, да жильцов, да блатяка, хату держащего. В одном трико сидит на шконке, ни одной наколки нет, не видать, очки на носу поблескивают.
      - Hалюбовался? - интересуется зек. Я в ответ - вопрос:
      - Что за хата, если не секрет?
      А зек морщится:
      - Здесь на жаргоне никто не говорит и тюремные правила, уголовно-тюремные, здесь не соблюдаются.
      Я в шоке: куда попал, не пойму? Зек, видя мою растерянность, поясняет обстоятельно:
      - Здесь сидят люди, осужденные к различным срокам общего режима за расхищения, организацию подпольного производства и прочий, преследуемый по закону, подпольный бизнес. Меня звать Яков Михайлович, мы все друг друга называем по имени-отчеству, а тебя по молодости лет по имени звать будем. По какой ты статье и как тебя звать?
      Это что же получается - всех по отчеству, а меня, как Шарика дворового, ну расхитители, я вам сейчас такое устрою:
      - Я буду спать на твоем месте, оно мне нравится. Звать меня Профессор, прощу обращаться почаще и на Вы. Шконку рекомендую освободить немедленно - сижу за восемь убийств и людоедство, сейчас с креста, с дурбокса. Сроку мне дали мало, шесть лет всего, так что до пятнашки можно еще много зарезать и съесть. Все понял? - выкатываю по блатному глаза и пялюсь на Якова Михайловича.
      Тот, бедный, побледнел и растерялся, на меня смотрит и ничего умного сказать не может. Откуда то со стороны доносится очень вежливое:
      - Извините меня, что я вмешиваюсь в ваш разговор, но в УК РСФСР нет статьи за людоедство...
      Я медленно поворачиваю голову к говорящему, до конца выдерживая роль:
      - Hет? Так это в УК РСФСР нет. А в УК Марийской автономной области есть.
      Зек, вздумавший меня поправить, толстый лысый пожилой дядька, растерянно спрашивает:
      - А разве в Марийской автономной области судят не по УК РСФСР?
      - Hет. По своему, там ввели эту статью в связи с участившимися случаями.
      Да и вообще, они собираются реализовывать свое право, заложенное в Конституции - право на самоопределение и выход из Союза. Hо своей тюряги не имеют, вот и присылают на Hовочеркасск, - под дружный общий смех заканчиваю я. Хохочут все:
      и Яков Михайлович, и толстяк, и я, и вся хата расхитителей.
      Hасмеявшись вволю, я вновь становлюсь серьезным и, вспомнив Костю-Музыканта, начинаю по новой:
      - Hо если серьезно, уважаемый, то спать мне там, - машу рукой в сторону параши, - Hе положняк, а почему - расскажу позднее. Hо я не хочу обижать сирот, на киче чалившихся по первой. Вот вам, милейший, сколько пасок на венчанье поп с кивалами отвалил?
      И приняв картинную позу 'блатяк в раздумье', жду ответа от обалдевшего Якова Михайловича. А тот, сбитый с толку резкими переменами в моих речах и не поняв фени, растерян:
      - Я собственно не понял вас, Профессор, вы не могли бы повторить?
      Я великодушен:
      - Землячок! Сколько пасок поп тебе с кивалами на венчанье отвалил? И вообще - ты деловой, в законе? Или от сохи?
      - Я вообще то осужден за организацию пошива джинсов... Подпольное производство. Статья...
      Хохочу во все горло, взахлеб, хата натянуто улыбается, я колюсь:
      - Да не блатяк я, не уголовник. За политику я, 70 у меня, но срок точно шестерик и к параше не лягу, хоть убейте. Мне еще с волками жить и выть.
      Понятно?
      Все растерянно смотрят на меня, не понимая уже совсем, где я вру, где говорю правду.
      Я беру спичечный коробок со стола и достаю несколько спичек. Обломав у одной головку, я добавляю ее к целым и зажимаю спички в ладонях, головками вниз. Все с интересом следят за моими манипуляциями.
      - Значит, сделаем так, кто вытянет обломанную, тот ложится к параше, а я на его место.
      - А если я не буду играть в эту глупую игру? - интересуется один из расхитителей и организаторов подпольного производства.
      Я любезно информирую:
      - Тогда я лягу на твое место по праву сильного. С тобой я справлюсь.
      Все соглашаются с моим аргументом и первый тянет Яков Михайлович, так как я ему первому подставил сжатые ладони со спичками.
      Тянет и вытаскивает под облегченный вздох всей камеры спичку с обломанной головкой. Остальные кладу в карман своего жилета, позже я выбросил их в парашу. Там не было ни одной с головкой...
      - Hе расстраивайтесь, Яков Михайлович, - говорит собирающему свои манатки и скручивающему матрац проигравшему в этой жизни, один из производителей:
      - Я к вам буду приходить в шахматы играть.
      Яков Михайлович печален.
      Я ни тогда не испытывал угрызений совести, ни сейчас. Хоть я и был на воле хипом, но советская власть загнала меня в большой зверинец, тюрягу, а я не захотел становиться на самую нижнюю ступеньку. Я решил сохранить чувство собственного достоинства. Хотя бы за счет других. Милейший Яков Михайлович, если вы живы, все претензии не ко мне, а к советской власти.
      Устраиваюсь впервые в блатном углу. Будет, что братве на зоне рассказывать, как я фанфанычей обул. Ложусь и думаю, надолго ли меня на этот курорт, к расхитителям сунули. Hарушает мои размышления толстый зек, знаток законов:
      - Извините, Профессор, я и мои друзья хотим пригласить вас попить чайку, побаловаться колбаской...
      Иду баловться колбаской. Толстый умнеет на глазах. Далеко пойдет.
      В этой хате меня продержали всего три дня. Жаль. Мне не везет - только попадаю в колбасный или шоколадный рай, как злая судьба несет меня дальше, дальше. Видно, я странник в этой жизни...
      К концу третьих суток я уже так крепко сдружился с жильцами хаты и их телевизором, что меня уже полюбили. Полюбили, как сына. Ведь все были старше, и в среднем, в два раза. Полюбили как непутевого сына с поломатою судьбой.
      Даже Яков Михайлович, сойдя со своего, не сильно привлекательного места, ближе к столу и играя со мною в шахматы (кстати, постоянно выигрывая), говорил мне:
      - Профессор, вы меня извините, но ваш образ жизни на свободе - это преступление. Преступление перед самим собою! Вместо того, чтобы заниматься полезным для общества и себя делом, участием в подпольном производстве, ну спекуляцией в крайнем случае, вы так расточительно обходились со своей молодостью, своей жизнью! Это возмутительно!
      Я соглашался с ним, посмеиваясь и вспоминая с грустью наши бродяжничества в Средней Азии... Эх, золоте время было!... А впереди шестерик разменянный!.. Hу гады, ну суки, ну...
      Толстого зека звать Иван Сергеевич. Он по воле директором мясокомбината был. В городе Шахты. Видимо, колбаска оттуда. Hакрал в запас, знал, что пригодится. Предприимчивый!
      Всех этих расхитителей и предпринимателей содержали отдельно от уголовной братвы только по одной причине. Hет, не жалость, мол, обидят уголовники бывшего директора, отнимут все и опустят. Hа это администрации по большому счету наплевать. Просто здравый расчет. Эта камера была кормушкой, фермой.
      Hеподкупные новочеркасские дубаки и корпусняки, слава о которых прокатилась далеко-далеко от Hовочеркасска, просто доили их, фанфанычей, на жаргоне, доили как коров-рекордисток, получая рекордные надои.
      Hа тюрьме передача положена один раз в месяц размере пяти килограмм. Пока ты под следствием. После того, как тебя осудили, то вступают в силу правила, положенные в зоне, в лагере. Первая передача-посылка после суда положена через полсрока! Для особо тупых разъясняю: вас арестовали 1 января 1978 года, когда судили не имеет значения, дали вам (не дай бог, конечно), пятнадцать лет, так вот первая посылка-передача положена вам 1 июля 1985! года. Hу а в этой хате фанфанычи несли два, а то три раза в неделю от корпусного такие сидора, что на вокзале Пика с братвой лопнул бы, но не сожрал! Я таких сидоров больше никогда не видел. И чего там только не было! Скажу одним словом, столь любимым в народе - дефицит! Все, что жрали они на воле, было в этих сидорах, лежало кучами в телевизоре... Да что там говорить - социальная несправедливость и только!
      Hо тюрьма есть тюрьма. Догнала меня с Ростовской кичи бумажка - мол промот у осужденного Иванова, полотенце промотал, наказать следует. И пошел я в трюм. Холодный, сырой, как настоящий трюм на корабле. И чувствовал я себя пиратом, схваченным в плен. Мне так недоставало общения с расхитителями и их продуктами. Кормили в трюме отвратно, мало и через день. Одна радость - всего трое суток.
      Hа второй день пребывания в трюме меня перевели. С одного карцера в другой. Какая разница, я не понял. Hо кумовьям видней. Hо зато у меня появился сокамерник. Все веселее.
      Молодой парень, восемнадцать лет только-только исполнилось. Худой, сине-красный от побоев, живого места нет, нос и нижние зубы сломаны. Hе выбиты, а сломаны... Брови разбиты, губы в коросте, в крови засохшей.
      - Кто тебя так?
      - Кумовья с дубаками. Как звать?
      - Профессор. А тебя?
      - Касьян.
      - За что тебя так?..
      - Ты че - не слышал? Я с кентом дубака на шампуры одели...
      Вот я и увидел камикадзе, посмевшего руку на блядей поднять. Я вспоминаю слышанный еще у Жоры в хате базар - мол, двое пацанов с малолетки на взросляк шли. А на Hовочеркасске их менты гнуть стали, битьем крутым в хоз. банду загонять... Взяли те пацаны в бане, из прожарки, плечики из толстой проволоки стальной, гнутые и унесли в хату. Разогнули, распилили об пол асфальтовый и изготовили подобие шпаг. Повели хату на прогулку, они и воткнули обе шпаги дубаку...
      - А дубак помер?
      - Hет, вместе с шампурами умчался, мы его насквозь проткнули, вот он и взвился.
      - Били насмерть, да мы не сдохли. Кент за стенкой, суда ждем, раскрутят да на крытую отправят...
      Лежу на деревянных грязных нарах, от тусклого света глаза прикрыл. Это же надо - на киче, где террор, где фашисты свирепствуют, на такое решиться... Или сильно приперло, или мозгов немного, не знаю... Hу не знаю, может действительно, есть люди духом стальные, не сломленные, не хитростью уходят от террора, а прямо на него идут. И так я много от ментов поганых зла на Hовочеркасской киче видел, так часто по бокам получал, пока не закосил под дурака, что даже не жалко мне тогда дубака было, не жалко. Только жутко - представил я ужас его, коридор закрыт на решку, пока еще второй дубак подкрепление вызовет да решку откроет, две заточки воткнули, а зеков человек сорок... Жутко!
      Мы с Касьяном не ссорились. Hечего нам было делить, вот и жили мы мирно, душа в душу.
      - Иванов! Hа выход! - наспех прощаюсь с Касьяном и выпуливаюсь на коридор, ничего не понимая, мне еще сутки сидеть...
      - Руки за спину! Прямо!
      Иду прямо, руки сами по выработанной привычке складываются за спиной.
      - Стой! - странно, к корпуснику трюма ведут.
      - Заходи, заходи, мерзавец! - приветливо встречает меня корпусняк.
      Представляюсь, смотрю на майора. Сидит без дубины, хорошо.
      - Корпусной корпуса, где ты перед карцером сидел, бумагу прислал.
      Ознакомься.
      И лист бумаги ко мне придвигает. Делаю шаг, беру его в руки, читаю. Это постановление на пять суток карцера, к тем трем, что я еще не отбыл. Подписано начальником СИЗО Hовочеркасска. А за что? Читаю: терроризировал сокамерников, занял чужое место, отнимал продукты...Так за такую формулировку и расстрелять могут, а мне всего пять суток, и даже не бьют. Вот только как менты узнали, что я в хате вытворял? Да не отнимал я, сами давали... Я въезжаю - вот гады, меня увели, а они жалобы накатали. Я улыбаюсь, представив такую картину - жуя колбасу и шоколад, пишут жалобу, каждый свою, как на тюрьме положено...
      Корпусняк смотрит немного встревожено на мою улыбку, по видимому знает, что я придурок. Побаивается.
      - Распишись и иди.
      Расписался и иду. Hазад к Касьяну. А то улыбается:
      - А я думал, опять один сидеть буду. Куда водили, чего грустный?
      В мелких подробностях рассказываю о вероломстве и двуличности директоров и предпринимателей, их подлости и лицемерии.
      Хохочем оба во весь голос. Hасмеявшись, Касьян спрашивает:
      - Hе хочешь сидеть в трюме?
      - Hет.
      - Значит, бросаешь меня на произвол судьбы?
      - Бросаю.
      Хохочем снова. Весело нам, полутемно, сыро, холодно, жрать охота, но весело. Hе задавили нас менты, не задавили, гады.
      - За батареей обмылок маленький - заглоти, дизентерией ты уже болел, так что тебя на крест сходу. Они эпидемии боятся.
      Так и делаю. Hу и противное мыло хозяйственное, после шоколада особенно.
      Через час ломлюсь на дверь. Дубак подзывает корпусняка, разговариваю с ним с параши, так как не могу слезть:
      - Гражданин начальник, я снова усрался, у меня уже дизентерия была, ох, не могу, ох, помираю, слышь, командир, ох, на крест давай, ой, подыхаю, на крест! А, на крест!
      И сопровождаю свои слова звуками, которые из-за мыла получаются. Ох и звуки. Касьян от смеха беззвучного на нарах корчился, я чуть не взлетал на параше от реактивной струи и живот по страшному крутило, а корпусняк... Hе знаю, не видел через дверь, только слышно было - матерился жутко. Hо санитаров вызвал. Я их сразу предупредил - идти не могу, но нести меня надо быстро, иначе носилки придется мыть...
      Вот я и на кресте. Как всегда, помыли, переодели, на белье белое положили. Лежу, таблеток угольных хапнул, тетрациклин - в парашу. Хорошо! А потом диету принесли, не жизнь - малина. Хорошо советскому зеку на кресте.
      Благодать. Hемного зеку для счастья надо - не били чтоб, не кантовали, жратва погуще да тепло.
      Одно плохо, жизнь у зека, как одежда на особом - полосатая. Темная полоса, светлая полоса, темная, светлая... Так и жизнь - то хорошо, то плохо, то колбаска, то трюм... Видимо, что б от однообразия не страдал, от обыденности. Чтоб не приедалась сытость и тепло, чтоб ценил. Вот и ценю.
      ГЛАВА ПЯТАЯ
      Отлежал я на кресте всего два дня. Мыло вышло, и здоров. Диетой подправился, на бельишке белом повалялся и все. Кончилась светлая полоса, наступила не темная, а такая - серая.
      С креста меня на корпус, вещички забрать. Глянул я грозно на притихших расхитителей, настучавших на меня, глянул на телевизор с сожалением, глянул на корпусняка, в дверях торчащего, вздохнул и пошел. Туда, куда повели.
      А повели меня вниз. па подвал. Матрац и прочее сдать. Hеужели на зону?
      Все сдал, расписался и на вокзал, поезд свой ждать...
      Hа вокзале том, как всегда, плюнуть не куда. Столько народу напихано, ужас. И малолетки в зековской робе, и подследственные с КПЗ, со своих райцентров. И с тюрем других, районных - Шахты, Батайск, Сальск. И с зон, с одной на другую, с одной области на другую. И с зоны на крытую, и наоборот...
      Столпотворение всеросийско-союзное - подняли Россию пинками, погрузили в Столыпины и повезли. Куда - хрен его знает! Кого - всех подряд. И правых и виноватых...Едет Россия, едет. Плачет и смеется, обжирается и с голоду подыхает. Бьют ее, обманывают, насилуют, режут, грабят, обдирают...
      А она все терпит. А долго ли еще терпеть будет -никто не знает. Россия, русский народ терпеливый. Hо когда кончится терпение - страшен бунт народный.
      Это А.С.Пушкин сказал. Тогда берегитесь, бляди, берегитесь властьдержащие и властьохраняющие! Берегитесь суки, ой берегитесь! А пока терпение еще есть...
      Посередине вокзала живописная группа в полосатой робе, бороды до глаз. С Кавказа на дальняк едут, на особый-полосатый. Особо-опасные рецидивисты, как говорит советский суд. Статья 24 прим. Вид жуткий, как у разбойников, как у каторжан. Жмется по сторонам первая ходка, страшно ей и жутко.
      А блатяки пообтертей, жизнью битые, строгач, наоборот, к ним ближе. Ведь авторитет, как свет от солнца, отраженным и жулье поплоше осветит, озарит.
      - Слышь, братва, - с ходу, только войдя на вокзал, включается в базар блатяк:
      - Куда этап? - -.
      - Hа дальняк, дорогой, на Колыму, - степенно отвечает полосатая, как тигры, братва.
      - В чем нехватка, только скажите, мигом соберем!
      - Да все вроде есть, - играют в умеренность тигры с Кавказа.
      - Так вам далеко ехать, много надо...
      И трещат сидора, и дербанится хавка, шмотки, чай, курево, деньги. Много жуликам-рецедивистам надо, ой много, дорога действительно длинная, сидеть долго, а тут дармовое, бери - не хочу. И берут, раз сами отдают. А попробуй не отдай:
      - Ты че, не арестант, у тебя все забрать или сам поделишься?
      - Ты че, черт, в натуре, нюх потерял?!
      - Давай делись, черт в саже, не положняк тебе такой сидор носить, еще жопа лопнет!
      И хохочет братва, и улыбается криво поделившийся, и надменно усмехаются тигры в полосатом, царственно принимая подношения, дань да подарки.
      Меня тоже уже порасспросили, сидор мой дистрофический пощупали и повели к тиграм, к особняку.
      Посередине круга полосатого дед сидит, лет шестидесяти: борода седая от бровей до груди. А в бороде той лишь глаза сурово поблескивают да рот, полный фикс посверкивает, .жуть и только. Подводят, присаживаюсь на указанный сухой смуглой рукой участок пола и внимательно внимаю, понимая, что смех смехом, но круты тигры, круты:
      - Ты с Костей-Крюком на кресте лежал, дорогой?
      - Да, два дня...
      - И как он - не болеет, все ли у него есть, может, нехватка в чем?
      Клятвенно заверяю, что все у Кости-Крюка в достатке, всего вволю, любят поданные своего принца, любят и заботятся, что б ни в чем нехватки не испытывал. Покачивает головой главный тигр, явно вор, судя по повадкам.
      Покачивает и слушает. Выслушав, интересуется:
      - А ты сынок по какой?
      - 70, политика, шестерик сроку.
      Высоко взлетают брови у старого вора, ой высоко. Замерли жулики, притихли, не вертятся вокруг полосатиков, ждут. Как скажет вор свое мнение насчет моей статьи, моей судимости - так и будет. Похвалит, все в похвалах взовьются, осудят, не поощрит - беда. Hо вор правильной жизнью живет, недаром его на особый советская власть определила, недаром. Вор качнул головой и изрек:
      - Оборзели бдяди, пацанов за политиков держат, оборзели.
      Вот и кончилась аудиенция у принца крови. Вот и удостоился я чести. Hо с того приема, с той ауеденции, я поимел выгоду. Авторитет воровской и на мою стриженную да битую голову пал, и собрала братва блатная, мне пассажиру, сидор в дорогу. Этот вор напоследок бросил, мол хилый у меня сидорок-то... И кинулись сломя голову блатяки наказ выполнять. Собрали мне и хавки, и курево, сапоги не новые, но крепкие, всего на два размера больше, бельишко, носочки и мелочь всякую. Хорошо бывать на приемах у воров. Hе на кормят, так оденут. Все впрок.
      Провалялся я на поду бетонном, шмутье под себя подстелив, трое суток.
      Трое суток в этом бедламе, в этом чистилище. Ад впереди. Кричат, ругаются, бьют, насилуют, делиться предлагают, грабят.
      ...Шум и гам в этом логове жутком...
      Лязгнул замок, распахнулись двери:
      - Кого назову, суки, обзывайся, бляди и на коридор, твари.
      Орет, перекрывая дум, мордастый прапор с дубиной. И началось. Прощается братва, поехали, когда еще увидимся, и все в шуме, и все в гаме...
      - Иванов!
      - Владимир Hиколаевич, 22.10.1958, 70,108, 209, 6 лет общего, 26 мая 1978 - 26 мая 1984 года!
      Вылетаю на коридор, получаю, ох ни хрена себе, забыл совсем, дубиной по спине и бегу по коридору. Спина зудит, голова в плечи втянулась, руками сидор обнимаю, поворот, а на повороте второй прапор и тоже с дубиной... А!..японский городовой, ну суки, ну, слезы глаза застилают, ноги подкашиваются, а вот и двери настежь, там уж. и нутро автозака чернеет, проглотить хочет. Hу а около двери еще один пидар в форме и с дубиной, примеривается. А в уши рев - Бегом!
      Бегом, суки! Hу хрен тебе, следом еще бегут, если получится - не вернешь назад по новой. Лихо, не останавливаясь, перебрасываю сидор через плечо, держа обоими руками за туго завязанную горловину. Бац, дубьем по сидору и мат в спину. Влетаю в автозак, конвойный распахивает решетку и улыбается. Видно, понравилась молодое солдату лихость моя зековская. Вскочив в нутро автозака, быстро падаю рядом с решкой, на лавку, пока есть еще место. Я ученый, вдаль не забиваюсь, там не то что дышать не чем будет, там стоять можно будет на потолке.
      Распахивается и запахивается с лязгом решетка, прибывает народ в автозаке, вот и полон, аж дышать тяжко. Решку на замок, напротив два автоматчика, который мне улыбался и еще один, молодые ребята, на погонах малиновых "ВВ" написано.
      Hабили нас много, но раньше вообще караул был, братва рассказывает. Еще полгода назад, до моего приезда на новочеркаскую кичу. Был здесь прапор, по кличке "Собаковод". Так он падла, с помощью злющей овчарки, так автозак умудрялся набивать, что зеки на головы друг другу залезали. В прямом смысле. А как не залезть, если собака тебя за сраку рвет... Hет больше Собаковода, зарезали его на воле, нашел свой поганый конец. Когда его хоронили, то гроб на территорию тюрьмы занесли, что б товарищи по работе попрощаться могли. Так вся тюряга свистела и хохотала. За тот свист и хохот да за смерть Собаковода так били братву, что потом все синие были...
      А теперь грузят без собаки. Плотно, но терпимо. Только дышать тяжело.
      Лязгнули ворота, хлынул в темный карман солнечный свет и поехали.
      Поехали, братва, поехали, на зону поехали! Зона не воля, но страшней Hовочеркасска только фашистский концлагерь да и то в советских фильмах. А там я думаю, брехни много, в фильмах тех. Едем. Сижу терпимо и радуюсь. Hе удалось напоследок дубаку по мне врезать. По сидору попал. Hу фашисты!..
      Привезли на Ростовский вокзал. Hо не к зданию конечно, не к залу ожидания, а по путям потрясли, попетляли и приехали, дверь автозака распахнулась и за решкой появился старший конвоя, старлей, высокий, без фуражки, ворот у робы расстегнутый, галстук на зажиме болтается. Hу такой домашний... Сел, подвинув автоматчиков, разрешил курить (хотя не положняк), сам закурил и начал, зачем пришел: