Карлистские войны - Анна Австрийская, или три мушкетера королевы. Том 2

— Заживо погребен! — прошептал он, и по лицу его видно было, как он страдает, что у него большое горе.

XII. СЫН НИЩЕЙ

Маленький Нарцисс все еще находился у доктора Вильмайзанта, очень гордившегося успешным ходом лечения.

Прошло еще несколько лет, прежде чем помощь доктора и здоровый организм ребенка сделали свое дело и, наконец, Нарцисс совсем поправился.

Лицо его было все же очень безобразно и неузнаваемо, один глаз почти закрылся, большие рубцы покрывали лоб, щеки и подбородок, но он хорошо себя чувствовал и не лишился ни речи, ни рассудка.

О своем прошлом он ничего не знал, и как бы искусно не выспрашивал его Вильмайзант, продолжительное беспамятство и годы болезни совершенно вытеснили прошлое из памяти мальчика. Он ничего не мог объяснить, не помнил ничего ни о пожаре, ни о том, как его спасли.

Однако Вильмайзант знал из своей практики, что когда-нибудь, может быть только через несколько лет, память мальчика восстановится. Пока Нарцисс оставался у Вильмайзанта, он не знал, что мушкетеры платили за него.

Так как мушкетеры часто навещали мальчика и были с ним ласковы, Нарцисс очень привязался к ним. Кроме их доброго отношения, его привлекали также и блестящие мундиры и шпаги. Он подолгу смотрел на них и не мог отвести взгляд от их великолепного вида.

Нарциссу было уже почти одиннадцать лет, физически он был так развит, что обещал быть вторым Милоном. Несмотря на свои детские годы, он был высок, широкоплеч, обладал большой силой и имел бы поразительное сходство с мушкетером, если бы его не обезобразили рубцы.

С годами облик его стал еще безобразнее. Один глаз большой, прекрасный, выразительный, другого совсем не было, рот — широкий, нос же весь в рубцах.

Милон с каждым днем все больше привязывался к мальчику, и Нарцисс никому так не радовался, — ни виконту, ни маркизу, — как Милону.

Услышав, что Милон ранен, мальчик непременно хотел идти к нему, и Вильмайзант должен был каждый день сообщать ему о течении болезни доброго дяди Милона.

Выздоровев, мушкетер стал еще чаще приходить к доктору, чтобы взглянуть на бедного сироту и поговорить с ним.

Вильмайзант вылечил и виконта, рана его была неопасна, и молодой человек вскоре мог появиться на службе. Под широкими полями шляпы пластыри были незаметны.

Пеллерон через несколько дней умер, проклиная кардинала, из-за которого ему так скоро пришлось попасть в могилу.

Полковой командир мушкетеров провел следствие формально, и когда оказалось, что гвардейцы сами спровоцировали мушкетеров на ссору, королева велела прекратить следствие.

Телохранителям кардинала запрещен был вход в Лувр. Король подтвердил этот приказ. Таким образом, в лице гвардейцев потерпел поражение и страшно раздосадованный в душе кардинал.

Зайдя к Вильмайзанту, Милон застал дома одного Нарцисса и заметил, что он по-прежнему с радостью встречает его.

Мушкетер откинул волосы со лба мальчика и, поздоровавшись, пристально посмотрел на него.

— Что с тобой? — спросил он, — у тебя такое озабоченное лицо! Слишком много уроков, что ли, господин Вильмайзант задал?

— Нет, дядя Милон, я с удовольствием учусь, господин Вильмайзант всегда хвалит меня.

— В чем же дело, дружок?

— Так, ничего, дядя Милон, право, ничего!

— Но ты такой грустный! Что с тобой сегодня! Ругали тебя или ты просто проголодался?

— О нет, дядя Милон! Я тебе расскажу, что меня встревожило. Ты ведь не будешь на меня сердиться?

— Сохрани Бог, дружок! Ну, говори скорее!

— Видишь ли, вчера здесь был Франсуа, сын соседа-торговца, мы с ним одних лет и часто видимся. Я заговорил с ним об уроках. Вдруг он меня спросил: «Скажи, пожалуйста, Нарцисс, господин Вильмайзант твой отец?» Я с удивлением на него посмотрел и сразу не знал, что ему ответить. «Ты всегда говоришь ему „вы“ и „господин“, — продолжал Франсуа, — матушка говорит, что у господина Вильмайзанта никогда не было жены и ты не можешь быть его сыном».

— Что же ты ответил любопытному Франсуа? — спросил Милон.

— Нет, я не думаю, что господин Вильмайзант мой отец, — ответил я. «Так кто же твой отец? — спросил Франсуа, — и где твоя мать? Как же тебя зовут?»

— Да ведь ты знаешь, что меня зовут Нарцисс, — ответил я.

— Да, это твое имя, а фамилия какая, и где твоя мать? — спросил он. Я не знал, что мне ему сказать, дядя Милон, и никак не могу забыть его вопроса. Мне как-то грустно стало после этого.

— Бедный ты мой, милый мальчик! — сказал мушкетер, притянув к себе ребенка.

— Я и решился, так как ты всегда ласков со мной, как отец, спросить тебя сегодня, кто же в самом деле мой отец и где моя мать? Ты мне скажешь, дядя Милон? Ах, ты так бы обрадовал меня этим! Ведь Франсуа правду говорит — у какого ребенка нет отца и матери? Должен же я знать, чей я. Маркиз и виконт, вы очень добры ко мне, вы мои милые дяди, но я хотел бы видеть моих отца и мать.

— Да неужели ты так ничего и не помнишь о прошлом, Нарцисс? Подумай, постарайся припомнить!

— Я помню, Милон, что я был очень болен, что вы с маркизом и виконтом приходили ко мне, что господин Вильмайзант постоянно перевязывал мне руки. О, как это иногда бывало больно! У меня было много ран и я кричал от боли. Потом я припоминаю, что у господина Вильмайзанта был помощник, часто сидевший у моей кровати, еще помнится, что когда-то прежде здесь был человек, у него был медведь, лев и маленькая лошадка, впрочем, нет. Наверное, я видел все это во сне. Это было очень страшно.

— Что было страшно? — спросил Милон, вспомнив, что в сгоревшей гостинице был какой-то укротитель зверей.

— Уж не знаю теперь, дядя Милон!

— Разве ты не помнишь, как тебя вытащили из огня, когда был страшный пожар?

— Я иногда вижу во сне, что вокруг меня все вдруг становится черным, а потом красным и в страхе просыпаюсь.

— Ты не припоминаешь никакой гостиницы в Бове?

— Нет, дядя Милон.

— Ну, конечно, ведь с тех пор прошло уже много времени.

— Ах, расскажи мне, пожалуйста, что ты об этом знаешь? Скажи, кто мой отец, где мне найти мою мать?

— Кто твой отец я совсем не знаю, Нарцисс, а твою мать, несмотря ни на какие старания, так и не смогли найти в ту страшную ночь, когда ты чуть не сгорел.

— Не могли найти? Значит, она была там, дядя Милон, когда ты вытащил меня из огня?

— Да, так, по крайней мере, мне говорил народ.

— А как называлось то место, дядя Милон?

— То был городок Бове, Нарцисс. Гостиница в ту ночь сгорела. Мне рассказывали, что там был еще какой-то укротитель зверей с медведем и львом.

— Укротитель зверей… странно, дядя Милон! Я так часто вижу во сне укротителей зверей и пожар… и просто умираю от страха.

— Неужели ты совсем ничего больше не помнишь с той ночи?

— Ничего, дядя Милон, я даже не знал, что сгоревший дом был гостиницей, и что город назывался Бове. А ты разве искал мою мать?

— Конечно, дружок, я все сделал, чтобы напасть на след несчастной.

— Ах, дядя Милон! Она, наверное, очень несчастна. Так же, как и я, она потеряла меня и не может найти, — грустно сказал Нарцисс, — как ты думаешь?

Милон утвердительно кивнул головой.

— А далеко Бове, дядя Милон?

— Порядочно, дружок.

— Ты думаешь, моя мать там живет?

— Как знать, Нарцисс!

— Вот теперь я здесь, а она совсем в другом месте, нам плохо друг без друга, мы хотим встретиться, и не можем найти друг друга, — жалобно говорил мальчик.

От этих слов у мушкетера сжалось сердце.

— Но у тебя, дружок, все-таки есть люди, которые тебя любят — я, маркиз, виконт.

— Но у меня нет матери, нет имени, дядя Милон!

— Об имени не беспокойся, ты его будешь иметь, кто-нибудь из нас, возможно, я, возьмет тебя. Я думаю, что у меня тебе будет совсем неплохо.

— Наверно, дядя Милон! Ты ко мне добр, как отец, это правда, но ведь и ты не можешь вернуть мне моей матери.

— Может быть, Нарцисс, когда-нибудь нам и посчастливится найти ее.

— Ах, как я был бы рад! Как ты думаешь, она узнает меня? Сколько времени прошло с тех пор, как ты спас меня, дядя Милон?

— Больше семи лет, дружок.

— Как давно! Она меня теперь и не узнает!

— Мать всегда узнает свое дитя.

— Ты думаешь, дядя Милон? Это было бы хорошо! Теперь я буду надеяться найти мою маму или тетю, ах, как я буду рад!

— Надейся, дружок, — сказал Милон развитому не по летам мальчику. — Если ты будешь хорошим человеком, Бог поможет тебе и вернет твою мать.

— Так, в Бове…, — повторял Нарцисс, — семь лет тому назад… гостиница… она сгорела… там был укротитель зверей…

— Зачем ты это так запоминаешь, дружок?

— Чтобы никогда не забывать этих примет, дядя Милон. Ах, если бы мне найти мою милую мать! Ты не поверишь, как мне хочется к ней!

— Разве ты еще помнишь ее лицо? — поспешно спросил Милон.

Нарцисс задумался.

— Нет, — сказал он, помолчав немного, — теперь уже не помню. Мне казалось, что я его еще не забыл, но когда стал припоминать, то оказывается, что опять все исчезло у меня из памяти.

Милон видел, что прошлое остается совершенно темным пятном для мальчика. В тот день Милон дежурил в Лувре, и потому должен был уйти. Уходя, он нежно поцеловал Нарцисса.

Мальчик казался ему уже совсем не таким, каким он был прежде, и когда он, прощаясь со своим дядей Милоном, не мог от него оторваться, Милону показалось, что с ним непременно что-нибудь случится.

Милон обещал скоро прийти и ушел. Вильмайзанта еще не было дома.

Ему часто случалось, когда было много больных, приезжать с визитов поздно, так что он и не видел уж мальчика, в это время обыкновенно давно уже спавшего в своей комнате наверху.

После ухода Милона Нарцисс стал у окна и начал смотреть на улицу. Над городом спускался тихий весенний вечер, на небе ни облачка, воздух так и манил выйти из комнаты.

— Бове… — прошептал Нарцисс, — семь лет тому назад… гостиница сгорела… там был укротитель зверей… ах, если бы я мог найти мою добрую, милую мать! Я шел бы, не останавливаясь, если бы знал, где она! В Бове я, возможно, нападу на ее след. В Бове я узнаю, где она и какая у нас фамилия.

Рассуждая сам с собой, Нарцисс смотрел в окно.

— Как хорошо на улице, старая экономка меня не хватится, мне так хотелось бы уйти одному и поискать мою милую маму. В этом ведь ничего нет дурного.

Нарцисс оглянулся вокруг, он был один в комнате. Старая экономка хлопотала на кухне, ей было не до мальчика.

— Я только попробую, — прошептал мальчик, — не удастся ли мне найти мою мать и моего отца, а мне так хочется к ним. Погода такая чудная, посмотрю, не дойду ли до Бове. Мне только в Сен-Дени прийти, а там уж я найду.

Не подумав о необходимости ночлега ночью, о деньгах, чтобы купить себе что-нибудь в дороге, не спросив разрешения, Нарцисс ушел из дома с одной мыслью: отыскать свою мать.

Мысль эта увлекала его точно так же, как влечет многих мальчиков его лет страсть к приключениям.

Очутившись на улице, он глубоко вздохнул.

Ему казалось, что сбывается его давнишнее желание — он свободен, свободен и может достигнуть своей заветной цели.

Он громко вскрикнул от радости и пошел по улицам. Вскоре он дошел до берега Сены.

При закате солнца он увидел посреди реки Ночлежный остров, ему показалось, что он что-то припоминает, что здесь он уже был когда-то.

Бросившись на траву, покрывавшую берег, Нарцисс смотрел на остров и придумывал план путешествия.

Ему также мало приходила в голову мысль о неправильности своего поступка, как мысль о деньгах.

Начинало смеркаться. Он встал, сломал себе большой сук, оборвал с него ветки и отправился дальше.

Как легко ему стало дышать, когда он вышел из города на пустынную, тихую дорогу.

Изредка проезжали кареты, проносились верховые. В эти минуты им овладевало чувство, похожее на страх или на сознание вины, но он быстро подавлял его в себе.

Поздно ночью он пришел в Сен-Дени и спросил, как пройти в Бове.

Тут только мальчик почувствовал усталость и, отыскав удобное местечко, лег под кустами, на дороге.

Он крепко уснул и проснулся, когда солнце уже ярко светило.

Быстро вскочив, он побежал к соседнему озеру, умылся и пошел дальше.

Тут, однако, заговорил желудок, и первый раз ему пришло в голову, что нужно добыть чего-нибудь из съестного.

К вечеру ему посчастливилось встретить крестьянина с пустой телегой, и тот предложил подвезти его до Бове, куда он и сам ехал.

Нарцисс сел на телегу и скоро разговорился с крестьянином. Несмотря на безобразную наружность, мальчик, видимо, понравился крестьянину, потому что тот разделил с ним ужин, состоявший из хлеба и сыра. Поев первый раз в этот день, Нарцисс отдал должную честь ужину.

Поздно вечером они приехали в Бове.

— Тебе есть где остановиться? — спросил крестьянин.

Нарцисс покачал головой.

— Так переночуй у меня. Если бы тебе не надо было разыскивать мать, я оставил бы тебя у себя и взял бы к себе в работники.

— Я бы с удовольствием пошел, — ответил Нарцисс, легко сходившийся со всеми, — вы так добры ко мне, но мне никак нельзя. А переночую я у вас с удовольствием.

У крестьянина был брат в предместье, куда он и отправился ночевать вместе с Нарциссом. Мальчика приняли ласково, а на другое утро еще и накормили супом.

Нарцисс от души поблагодарил добрых людей и продолжил свой путь.

Он ничего не говорил им о своих намерениях и не расспрашивал о сгоревшей гостинице, боясь показаться подозрительным.

Всего за несколько дней самостоятельной жизни мальчик стал еще смышленее и благоразумнее, и всегда поступал именно так, как того требовали обстоятельства в данный момент.

Он спросил, где стояла сгоревшая гостиница. Ему показали. На ее месте был выстроен большой красивый дом, от пожара и следов не осталось.

В соседнем домике Нарцисс увидел пожилую женщину очень приятной наружности.

Мальчик подошел, поздоровался и спросил, — давно ли она тут живет?

— Я здесь родилась, здесь собираюсь и умереть, — ответила старушка.

— Скажите, пожалуйста, сударыня, вы, конечно, знаете — ведь здесь прежде была гостиница, сюда приезжало много народу.

— Она сгорела семь лет тому назад?

— Ах, то была страшная ночь! — вскричала старушка, заламывая руки, — наш домик был в большой опасности, мы все уже на улицу вынесли, на всю жизнь не забуду эту ночь.

— Верю, сударыня! Вы все хорошо помните о пожаре?

— Еще бы, сынок! Ах, какой это был ужас! В гостинице ночевал укротитель зверей со своими подопечными, и все боялись, что они вырвутся. При нем был еще мальчик, маленький, лет четырех — не больше, говорили, что он украл его, что это вовсе не его дитя.

— Не тот ли это мальчик, что чуть не сгорел тогда?

— Тот самый, сыночек! Сердце разрывалось при виде тогдашних ужасов. Ах ты, Господи! Мальчик стоял наверху, в окне, среди пламени, а внизу, в толпе, была его мать, везде его искавшая и, наконец-то, она нашла его.

— Его мать? Она была там, на пожаре?

— Как же, сыночек! Как сейчас ее вижу.

— Вы ее видели! — вскричал с неописуемой радостью Нарцисс.

Старушка с удивлением взглянула на него.

— Что с тобой, сыночек? — спросила она.

— Ничего, ничего, бабушка, рассказывайте дальше.

— Мать кричала, звала дитя и ломала руки — страшная была минута, но никто не мог помочь. Тогда она бросилась было сама в огонь, чтобы спасти ребенка, все еще стоявшего на окне. Кругом в народе стали называть ее сумасшедшей и оттащили несчастную.

— Куда же она девалась?

— Ну, слушай же дальше! Вдруг, когда балки с треском рухнули и когда крики матери прекратились, к дому протеснилось несколько человек мушкетеров, один из них поднялся по веревочной лестнице наверх. У меня волосы дыбом встали. Никто не думал, чтобы этому великодушному человеку удалось спасти дитя, потому что оно уже исчезло в пламени. Однако через несколько минут он снова показался в окне с полуобгоревшим, полузадохнувшимся мальчиком.

— Значит, мать все еще была там?

— Не иначе. Я думаю, что она, вероятно, взяла у мушкетера свое дитя.

— Вы ее разве больше не видели?

— Ах, Господи! Да в эту ночь каждый только о себе хлопотал, каждый старался спасти свое имущество и не обращал внимания на других. Если бы не такое несчастье с этой женщиной, так я и не заметила бы ее.

— Так вы не видели, куда она девалась?

— Нет, сыночек, наверное, она ушла со своим ребенком.

— А вы не знаете, как ее звали?

— Нет, сыночек, я знаю только что она была нищей.

— Так мне казалось, да и народ об этом толковал. Она была еще не старая, хорошенькая, но ужасно бледная и печальная.

— Так значит нищая! — повторил Нарцисс. Старушка с удивлением взглянула на мальчика, который был выше ее ростом.

— Зачем тебе хочется так подробно все это знать, сыночек? — спросила она, помолчав минуту и видя, что мальчик стоит, задумавшись.

— Не могу сказать вам этого, бабушка. Помолитесь за бедную нищую и ее сына, слышите?

Нарцисс с благодарностью пожал руку пораженной женщины, не знавшей, что и думать.

— Помолитесь за бедную нищую и ее сына, — повторил мальчик и, поспешно отвернувшись, пошел прочь.

Она, качая головой, смотрела ему вслед.

Что это значит? Чего искал мальчик? Отчего он так взволнован?

Старушка хотела еще расспросить его, узнать, что общего между ним и всей этой историей.

Но мальчика уже не было.

— Странно, — шептала женщина, глядя ему вслед. Он сказал: «Помолитесь за бедную нищую и ее сына… да может быть он и есть сын несчастной нищей…»

XIII. МАТЕРИНСКОЕ СЕРДЦЕ

— Войдите, милая Мариэтта, — сказала Эстебания бывшей камер-фрау, которую давно знала и любила, — войдите, у меня никого нет, я одна.

— Здравствуйте, госпожа обергофмейстерина, — приветливо ответила старая Мариэтта, закрывая за собой дверь, — я к вам с новой, секретной вестью.

— Что еще случилось, дорогая Мариэтта? — спросила Эстебания, подавая ей руку и идя с ней к креслу, — но прежде всего скажите, — тихо добавила она, оглянувшись, — как маленький принц?

— Его высочество здоров и весел.

— Это все ваши заботы, моя дорогая Мариэтта! — похвалила Эстебания, — вы стараетесь окружить принца вниманием, бедное дитя!..

— Ах, госпожа обергофмейстерина! Ведь до слез его жалко, бедный маленький принц! — сказала Мариэтта, прикладывая к глазам кружевной платок.

— Нам ведь уже ничего не изменить, милая Мариэтта, это политические дела, ничего не сделаешь, надо покориться. Вы думаете, меня это не трогает, думаете, я не страдаю в душе?

— Верю, верю, госпожа обергофмейстерина, — рыдала старушка.

— А мне еще и показывать этого нельзя, — продолжала обергофмейстерина, — я должна скрывать, чтобы никто не заметил, как мне тяжело. Вы представить себе не можете, как мне часто больно бывает молчать и хранить эту роковую тайну.

— Сирота… без отца и без матери, — рыдала Мариэтта.

— Вы и рыцарь Раймонд заменяете ему обоих.

— Ах, Боже милосердный, от всей души… да ведь это все-таки не то, что должно быть. Мы любим и ласкаем, как только умеем, маленького принца, он так несчастен. Сейчас он, крошка, не понимает еще, что с ним случилось, чего он лишился, но потом, госпожа обергофмейстерина!

— Будем надеяться, что он никогда ничего не узнает и всегда будет считать вас своими родителями.

— Да, будем надеяться.

— Вы хотели что-то сообщить мне, милая Мариэтта? — спросила Эстебания.

Они сидели спиной к будуару королевы, отделенному лишь портьерой, так что не могли видеть, что делалось сзади. Между тем, при последних словах Мариэтты, портьера заколыхалась и из-за нее показалась голова дамы.

— Я пришла проститься с вами, госпожа обергофмейстерина, — продолжала Мариэтта, — не сердитесь, пожалуйста, что я так много плачу, я, право, не могу, мне слишком тяжело.

— Да в чем же дело, дорогая Мариэтта? Вы пришли проститься? Что это значит?

— Сейчас скажу, госпожа обергофмейстерина! Маленького принца совсем отсылают отсюда, чтобы никто не увидел и не услышал о нем, чтобы никто не знал о его рождении, чтобы никто о нем больше не думал.

— Отсылают? Вы, конечно, поедете с ним?

— Далеко, далеко отсюда! Это нам очень нелегко сделать.

— Но кто же так распорядился?

— Король и кардинал хотят, чтобы эту тайну совсем забыли, вы понимаете? Маленького принца отсылают отсюда.

— Куда же вас отправляют?

— Далеко, в старый замок на итальянской границе, — ответила старушка. — Муж вчера уже уехал с маленьким, а я еду завтра или послезавтра. Мне надо привести в порядок некоторые семейные дела, право, это как перед смертью, госпожа обергофмейстерина.

— Так, в пограничный замок… и я не увижу больше маленького принца!

— Я потихоньку ушла к вам, никто не должен знать о нашем отъезде, тайну хотят похоронить. Но я не могу молчать, бедная королева, у меня сердце кровью обливается, как подумаю об этом.

— Полно, Мариэтта, не говорите об этом, нам только еще тяжелее будет.

— Я не могла поступить иначе, мне надо было забежать сюда проститься, госпожа обергофмейстерина. Завтра и я уезжаю из Парижа… навсегда, я это чувствую. Подумайте, такое далекое, страшное путешествие, а мы так стары! Но на нас лежит святая обязанность, нам поручено беречь и воспитывать принца, и это будет единственной нашей заботой.

— Да благословит Бог вас и рыцаря Раймонда за это, и да поможет он вам! — сказала Эстебания, дружески обнимая Мариэтту, — прощайте, берегите себя и живите подольше ради бедного милого малютки, у него ведь теперь никого нет, кроме вас.Счастливого пути, не горюйте! Вы исполняете прекрасную, высокую обязанность, Мариэтта, утешайтесь этим, это придаст вам силы.

Старушка повернулась, чтобы уйти.

Голова у портьеры быстро исчезла.

Эстебания проводила добрую Мариэтту на лестницу и, ласково простившись с ней, вернулась к себе.

Не успела она войти, как из будуара королевы послышался звонок.

Эстебания испугалась.

Неужели королева была вбудуаре? Неужели она все слышала и так громко звонит? Перед тем Анна Австрийская была в своей приемной, но она, обыкновенно, никогда так сильно не звонила.

Обергофмейстерина поспешно вошла в будуар и отступила, взглянув на королеву. Никогда она еще не видела Анну Австрийскую в таком негодовании.

— Эстебания! — вскричала она дрожащим голосом, — ты обманула меня…

Лицо королевы, бледное, как у мертвой, нервно подергивалось

— Анна! — только и могла произнести обергофмейстерина.

— Я все знаю, у тебя сейчас была камерфрау Мариэтта, я слышала ваш разговор.

— Простите, теперь все пропало! Ах, я несчастная! — вскричала Эстебания.

— Не ахай! Поздно теперь. Я все знаю! Это ты о моем ребенке говорила с Мариэттой, о моем ребенке, его у меня отняли и скрыли! Так и ты на стороне моих врагов. Ведь, когда я после родов сказала: «Боже мой, наверное двойня!», ты ответила: «Нет, моя дорогая Анна, у вас был только обморок и слишком сильные боли». И я не сомневалась в твоих словах.

— Простите, Анна! Пожалейте меня!

— И ты обманула меня, и ты мне лгала! — вскричала королева в порыве отчаяния, — и ты помогла отнять у меня то, что мне дороже всего на свете! Эстебания, все бы я тебе простила, только не это. Этого я никак от тебя не ожидала.

— Да выслушайте меня! — умоляла обергофмейстерина.

— Тяжелые минуты я переживаю, но виновные дорого поплатятся. У меня украли ребенка, его потихоньку увезли от меня. Клянусь всемогущим Богом, это бесчеловечный поступок! Но я все открою, я сейчас иду к королю!

— Святая Матерь Божья! Да пожалейте же вы меня, Анна, успокойтесь! Выслушайте меня.

— Ничего я не хочу от тебя слышать, ты меня обманула. Ступай, доложи королю, что я сейчас же хочу поговорить с ним!

— Это погубит меня, но дело не во мне, Анна! Подумайте, что вы погубите и добрую старуху Мариэтту, а ведь кроме нее у вашего бедного второго ребенка никого нет!

Эти слова подействовали.

Королева закрыла лицо руками и заплакала.

Эстебания подошла к ней.

— Не я виновата, Анна, мне приходилось повиноваться, чтобы не увеличить беду, отвратить же ее я не могла. Король отдал строгое приказание, король и кардинал велели увезти второго ребенка.

— Король и кардинал… — ледяным тоном повторила Анна, — так я привлеку короля к ответственности!

— О, господи, Анна, не доводите до этого. Вы знаете вспыльчивый характер короля. По какому праву вы хотите привлечь его к ответственности?

— По праву матери, Эстебания! Ты не знаешь, что значит мать, какую силу имеет это слово. Я иду к королю. Ступай скорее, доложи обо мне.

Донна Эстебания подошла к королеве и упала перед ней на колени.

— Так исполните мою последнюю просьбу, Анна, — сказала она умоляющим голосом, — не раздражайте и не оскорбляйте короля. Подумайте о вашем ребенке и о старой Мариэтте, которой он поручен. Я понимаю ваше отчаяние, но поймите же и вы, сколько я сама выстрадала. Мне было невыносимо тяжело скрывать от вас тайну. Теперь вы все знаете, на меня обрушиваются ваши упреки, ваша немилость, ваше проклятье. Но я все вынесу без ропота, Анна, если буду уверена, что только я пострадаю. Поберегите себя, поберегите Мариэтту, умоляю вас!

— Успокойся, я сделаю так, как сочту нужным. Ступай и доложи королю, что я хочу поговорить с ним по очень важному делу. Мне очень тяжело, Эстебания, ты понимаешь, что ты со мной сделала, но и ты, и король были только орудием в руках другого. Ты понимаешь, какие чувства у меня могут быть к этому другому, я ведь знаю, кто тут главный виновник!

Эстебания вышла из будуара, опустив голову, и пошла к королю.

Оставшись одна, Анна Австрийская упала на колени перед образом Божьей Матери и сложила руки для молитвы.

— Помоги мне, Святая Дева Мария! Дай сил и на это тяжкое испытание. Они отняли у меня дитя, оставили его сиротой. Я мать, но ничего не могу сделать, я слабая женщина и всецело нахожусь в руках мужчин, управляющих этим государством. Ты видишь мое сердце, ты знаешь, что я не виновата в несправедливости, причиняемой моему ребенку, сокровищу, посланному мне Богом. Они воспользовались моим беспамятством, отняли, скрыли, увели мое дитя и никому не позволили рассказывать об этом. Сохрани матерь Божья и помилуй бедного мальчика, будь ему матерью и защитницей, направь его мысли так, чтобы он не стал когда-нибудь проклинать меня! Прости тех, кто взял на себя этот грех, прости моим врагам и тому злому человеку, от которого мне уже приходилось вынести столько горя.

Анна Австрийская встала.

Она стала спокойнее после молитвы. На прекрасных глазах ее еще блестели две слезинки, но волнение и гнев утихли, уступив место глубокой грусти.

Не королева так молилась и плакала… не королева шла к Людовику, чтобы осыпать его упреками и привлечь к ответственности, нет! То была мать, оскорбленная в самых святых своих чувствах, — мать, у которой отняли дитя!

Королева забыла в эти минуты свою корону и этикет, в ней все было заглушено Чувством материнского горя. Сердце матери возмущалось против позорного обмана, сердце матери стонало и трепетало от мучительного страданья.

Анна Австрийская неверными шагами прошла анфиладу комнат, ведущих к покоям короля, и вошла к нему в кабинет.

Людовик ждал ее.

Эстебания, стоя на коленях, рассказала ему о случившемся.

— Ее величество когда-нибудь все равно должна была узнать, — ответил он обергофмейстерине и пошел навстречу королеве, не с суровым видом, как она ожидала, а с распростертыми объятиями, и прижал ее к своему сердцу.

— Знаю, зачем ты пришла, Анна, — сказал он, — знаю заранее, что ты будешь говорить и в чем упрекать, но прежде всего вспомни, что и я точно так же страдаю и горюю, как и ты.

— О, зачем вы так поступили со мной, Людовик, — вскричала королева в порыве невыносимого горя, — за что еще и это новое ужасное испытание!

— Будь мужественной, Анна, сейчас я тебе все объясню. Я так благодарен Богу, что между нами нет больше этой мрачной тайны — ласково сказал Людовик, — садись поближе ко мне и слушай. Когда у нас родился первый мальчик, я был в восторге, но когда доктор с изменившимся лицом прибежал, чтобы сказать мне о втором, я ужаснулся. Я не знал, что делать, Анна. Рождение близнецов должно было доставить нам много горя. Кому же из моих двоих сыновей достанется трон после моей смерти? Только один из них мог быть моим наследником, хоть они и оба имели право на престол. Что будет с Францией, с троном моих предков, если близнецы, мои сыновья, начнут бороться за свое право, возьмутся за оружие, чтобы разъединить Францию.

— Итак, опять мои радости принесены в жертву государству, и вот привилегия — носить титул королевы! Сколько уже раз я горько оплакивала эту привилегию!

— Слушай, Анна! Один только кардинал знал тайну, конечно, кроме доктора и тех, кто еще был при тебе.

— И вы с кардиналом решили, как надо поступить!

— Я вынужден был, Анна! В своей материнской любви ты не видишь грядущих последствий. Я приказал тщательно скрыть рождение второго ребенка и унести его из твоей спальни, но я видел его, я поцеловал бедняжку. Неужели ты думаешь, что я без всякого чувства, холодно оттолкнул от себя мое родное дитя? Я с сильной болью в сердце принес эту жертву, Анна. Я все обдумал, кардинал поддержал во мне решимость.

— Кардинал… Везде и всегда этот кардинал, как я ненавижу его! Он один во всем виноват, из-за него я страдаю!

— Не в кардинале дело, Анна. Причина гораздо серьезнее, государство и трон заставили меня принести эту жертву. И я не люблю Ришелье, признаюсь тебе откровенно, и я очень хотел бы разделаться с ним, но именно тогда необходимо было последовать его совету. Во Франции не может быть двух наследных принцев, нам нельзя было официально признать и второго ребенка нашим сыном. Я боролся в душе, тяжело страдал, но все-таки пришлось подчиниться неизбежному.