Карлистские войны - Анна Австрийская, или три мушкетера королевы. Том 2

Седые волосы его были острижены почти под гребенку, по холодному суровому выражению резко очерченного лица было видно, что этому человеку,, наверное, не знакома улыбка. Нос у него был сильно загнут книзу. Глаза большие, взгляд спокойный, лоб необыкновенно огромный, он не носил ни бороды, ни усов.

За ним шли двое помощников. Один нес топор, другой — черное покрывало — черный платок, который осужденным накидывали на голову в последнюю минуту, если замечали в них желание сопротивляться или близость к потере сознания.

Шествие замыкал отряд швейцарцев.

Когда судьи и офицеры-свидетели, а за ними и солдаты, взошли на подмостки, колокола умолкли.

Маркиз и де Ту поднялись по ступеням, обтянутым черным сукном. Рядом с ними шли монахи.

Когда на подмостки вошел палач, помощники сбросили с плахи покрывавшее ее сукно и подали топор.

Он снял с себя плащ и остался в плотно обтянутой черной куртке и черном трико.

Судьи и офицеры стали ближе к осужденным. Барабаны умолкли.

Один из судей развернул бумагу и громко прочел приговор, потом передал палачу, чтобы тот удостоверился в его подлинности.

Наступила решительная минута.

Маркиз де Сен-Марс и де Ту молча обнялись…

К ним подошли духовники.

Друзья вместе опустились на колени и стали молиться.

Не было ни одного человека на всей огромной площади, который бы не прослезился, глядя на последнее прощание друзей!

Судьи и офицеры отошли.

Палач вынул свой топор из обитого бархатом ящика: ему давно не приходилось вынимать его.

Стоя у плахи, он поджидал свою жертву.

Сен-Марс встал с колен…

Помощники хотели накинуть ему на голову покрывало, но он не позволил, он хотел прямо взглянуть в глаза смерти и умереть, не дрогнув.

Он опустился на колени перед плахой и положил на нее голову… де Ту отвернулся. До этой минуты он был тверд и спокоен, но видеть, как умирает его друг, было сверх его сил. Ему было невыразимо больно. Однако он пересилил себя.

Как только Сен-Марс опустился на колени, к нему подскочили помощники палача и крепко привязали к плахе.

Палач внимательно окинул глазами жертву, топор блеснул в воздухе, — и голова Сен-Марса скатилась в корзину, стоявшую за плахой…

Кровь хлынула рекой…

Помощники отстегнули ремни и взяли еще трепетавшее тело казненного.

Стерев кровь с плахи, они хотели подвести к ней де Ту, он отстранил их и подошел сам.

Но когда он увидел в корзине с опилками голову друга с еще мигающими глазами, силы изменили ему, и он упал на плаху…

Помощники, воспользовавшись минутой, крепко привязали его.

Опять блеснул топор и, опустившись, врезался в дерево плахи… скатилась голова и второй жертвы.

Казнь совершилась. Зрелище кончилось. Правосудие было удовлетворено!

Ришелье мог быть доволен; двое его врагов, насмешливо улыбавшихся на придворном балу, не существовали больше! Все их планы разом разлетелись в прах!

Помощники положили трупы и головы казненных в принесенные заранее гробы и отвезли на кладбище, где похоронили их поодаль от других могил, у ограды, в глухом месте, которого все старались избегать.

Так закончилась жизнь двух любимцев Людовика XIII — маркиза де Сен-Марса и его друга де Ту.

Но их смерть не удовлетворила жажды мести в Ришелье.

В тот день, когда в Лионе казнили Сен-Марса и де Ту, в Бордо точно так же умер маршал Марильяк.

И его голова скатилась под топором палача, несмотря на доверие и любовь Людовика. Он погиб из-за того только, что не скрывал своей ненависти к кардиналу.

Но приходило уже и время Ришелье, столь справедливо проклинаемого за его кровавые приговоры.

Он стоял уже одной ногой в могиле.

Но прежде, чем рассказывать о дальнейшей судьбе Ришелье, заметим, что герцогу Орлеанскому с большим трудом удалось бежать в Савойю, он получил прощение, но должен был отказаться от всех своих прав и преимуществ.

Герцог Бульонский лишился своей столицы Седана, а королева Мария Медичи принуждена была уехать из Франции. Она бежала с двумя приближенными в Кельн и последние годы жизни провела в нужде и лишениях. Анне Австрийской хитрый Ришелье не посмел больше мстить, и она не пострадала от обширного заговора, разрушенного одним ловким ударом бессмертного Ришелье.

XVIII. ВСТРЕЧА В ЛЕСУ

— Здравствуй, папа Раналь! — раздался веселый детский голосок, и маленький Луи выбежал из-за деревьев к деревянному домику, у дверей которого стоял Баптист Раналь, — вот я и пришел! Надо же мне посмотреть, как тебе живется в лесу.

— Я очень рад, голубчик мой, — ответил старик, с радостной улыбкой идя навстречу веселому мальчугану, — как ты обрадовал меня!

— У меня больше не хватило терпения, я очень хотел посмотреть, как ты тут поживаешь; господин Гри уехал сегодня в Пиньероль, мы с мамой одни в замке, и мне нечего было бояться, я и пошел.

— Ну, иди, иди сюда! Садись ко мне, милый мальчик! — сказал Раналь. — Ты с дороги, наверное, проголодался? Постой, у меня есть кусок жареной лани, превкусный…

— Ах, папа Раналь, как же ты жаркое здесь добыл?

— А ты думал, я буду здесь голодать? Поди-ка, посмотри мой домик! Здесь я сплю, у меня постель из березовых веток и мягкого мха, вот стул и стол, а там мой очаг. Лань я отлично зажарил на вертеле, дождь и буря теперь не страшны: я хорошо починил крышу и заколотил сарай с боков досками. Чего же лучше? Посмотри, разве здесь не хорошо теперь?

— Конечно, хорошо, папа Раналь! Я бы с удовольствием остался у тебя жить, если бы и мама к нам пришла, одного только недостает.

— Чего же? — с удивлением спросил старик.

— Арно нет, папа Раналь!

— Да, верно, голубчик. Мне все время кажется, что Арно идет. Но сядь, поешь да расскажи, как вам живется.

— Нельзя сказать, что хорошо, папа Раналь, — ответил маленький Луи. — Господин Гри ужасно сердитый, все злится, и опять так ударил меня по спине и по голове, что я потом несколько минут не понимал, что вокруг меня делается.

— Изверг! Мадам Мариэтта ничего ему не говорит?

— Мама все плачет, она, кажется, очень переживает, что господин Гри так грубо со мной обращается. Но скажи, пожалуйста, папа Раналь, отчего же мама не прогонит этого злого человека?

Старик пожал плечами.

— И сам не знаю, голубчик, — ответил он.

— Я однажды спросил об этом у мамы, — продолжал Луи, — но она запретила мне говорить об этом. Она сказала, что господин Гри еще больше рассердится, если услышит мои разговоры, и советовала мне всегда слушаться его и никогда не злить его.

— Спрашивал ли обо мне господин управляющий? — перебил старик.

— Как же, папа Раналь! На другой же день после твоего ухода тогда ночью, господин Гри ходил везде и всюду, что-то искал. Я спросил, что ему нужно. Но он молчал. На следующий день он опять искал и, наконец, спросил у мамы и у меня, где ты.

— Что же вы ему сказали?

— Не знаю, папа Раналь, я ничего не ответил и убежал.

— Значит, господин управляющий не знает, что я поселился в старом блокгаузе в чаще леса?

— Кажется, нет, папа Раналь.

— Нет, нет, точно не знает, а то бы он уже нашел предлог явиться сюда, — сказал старик, — пусть лучше никогда и не узнает! Я буду спокойнее.

— Ах, да! Здесь у тебя так хорошо! Я бы не ушел отсюда! Теперь в замке так тихо, скучно… я, право, ужасно боюсь замка и господина Гри. У него такие злые, страшные глаза, мне всегда кажется, что он с удовольствием убил бы меня.

— Бедное дитя… — прошептал Раналь, — если бы я мог узнать, что за этим кроется!

— И мама боится господина Гри, — я заметил. Хоть она и говорит мне всегда, что я должен стараться быть послушным и ласковым с ним, что он желает мне добра, как мой воспитатель. Мама боится его? Как ты думаешь, папа Раналь?

— Он отнял у меня все, что было мне дорого, и я счел лучшим уйти от него подальше и не встречаться с ним, — ответил старик.

— И мне не хочется жить с ним. Мне так хотелось бы уйти с моей милой мамой из замка!

— Ты должен терпеть, Луи, — сказал Раналь. — Твоя мать знает, что делает, и желает тебе добра. Мадам Мариэтта милая, почтенная госпожа и я ее глубоко уважаю! Ее и покорного рыцаря я очень полюбил… они стали мне очень дороги за те годы, что я прожил с ними.

— Я не из-за себя одного боюсь господина Гри, — продолжал мальчик, — а и из-за мамы тоже. Ты не поверишь, папа Раналь, с какой злостью он всегда на нас смотрит. Вдруг он что-нибудь с нами сделает ночью. Мы ведь ночью совсем одни в замке.

— Ну, дорого ему пришлось бы за это заплатить! Я его тогда застрелю, как бешеную собаку! — вскричал разгневанный старик, — только приди и скажи мне, если он осмелится поднять на вас руку! Поверенный приезжал в замок?

— Нет, папа Раналь, с тех пор как ты ушел — ни разу.

— Так он еще не знает о наших переменах. Как мне ни тяжело, но на днях я непременно пойду в Пиньероль и поговорю с ним.

— Поверенный больше значит, чем господин Гри? — спросил мальчик.

Старик с удивлением посмотрел на него. Луи задал вопрос, никогда не приходивший старику в голову.

— Гм… не знаю, милое дитя, — ответил он. — Я думаю, он не слыхал ничего о господине Гри и незнаком с ним.

— Нет, господин Гри его знает, папа Раналь, — сказал мальчик, — он недавно говорил о поверенном и еще о канале! Я нечаянно слышал, как он называл их мамой… Они говорили вполголоса. Кардинал, он велел сказать… и насчет меня также.

Мама после этого разговора была очень расстроена; она, кажется, втихомолку плакала. Кто такой кардинал? Папа Раймонд рассказывал мне о короле и о королеве в Париже, но о кардинале я ничего не слыхал!

— Это министр короля, дитя мое, его советник… знатный, могущественный человек!

Господин Гри говорил о кардинале, как будто он значит больше короля и все знает. Папа Раналь, скажи, видел ты когда-нибудь короля и королеву?

— Да, дитя мое, видел однажды, в Париже, когда они только что повенчались. Я был тогда еще солдатом. У короля было очень серьезное, угрюмое лицо, а королева, Анна Австрийская, была замечательной красавицей, и лицо у нее было очень доброе!

— У тебя разве нет их портретов?

— Нет, Луи, но когда пойду в Пиньероль, я тебе их достану.

— Ах, папа Раналь, как я буду рад! — сказал мальчик. — Мне хочется знать, что такое город… Я еще ни разу не уходил из замка!

— Когда ты будешь постарше, мадам Мариэтта возьмет тебя с собой в Пиньероль, а пожалуй, и в Париж… Ведь ты когда-нибудь захочешь поступить на военную службу!

— На военную службу… Да, папа Раналь! Мне хотелось бы стать офицером, тогда я буду больше значить, чем господин Гри. И он больше не посмеет меня бить. Папа Раймонд рассказывал мне о солдатах, мушкетерах… Они очень отважны и преданы королю. Со мной что-то странное творилось при этом рассказе… Я и сам не знаю, что со мной было… наверное, это от того, что меня тянет к военной жизни! Мне хочется быть мушкетером, папа Раналь… как это будет славно! Я с удовольствием думаю об этом. Поскорей бы мне вырасти! Я тайком делаю упражнения со шпагой и с маленьким мушкетом, которые ты мне сделал из дерева. Папа Раймонд показывал мне, как стреляют и фехтуют. Мне, я думаю, скоро можно будет дать настоящий мушкет. Папа Раналь, у тебя вон висит мушкет и шпага, не покажешь ли ты мне, как обращаться с настоящим оружием?

— Они еще слишком тяжелы для тебя, дитя мое, но когда ты станешь постарше, я научу тебя владеть оружием.

— Ну, прощай, папа Раналь! Мне пора, надо прийти домой раньше господина Гри. Ему не надо знать, что я был у тебя, а то он опять рассердится.

— Тине заблудишься, Луи?

— Нет, папа Раналь, я знаю дорогу, ведь пришел же я к тебе.

— Кланяйся мадам Мариэтте, голубчик мой, — сказал старик, целуя его в лоб, — и приходи еще поскорее.

— С удовольствием, папа Раналь. Прощай!

Старик проводил его до опушки леса и некоторое время смотрел ему вслед. Убедившись в том, что мальчик действительно знает дорогу к замку, вернулся к себе в блокгауз.

Приближалась осень, надо было приготовиться к холодам.

Раналь натаскал срубленных деревьев, обстрогал их, подпилил, как ему было нужно, и так углубился в свою работу, что не заметил наступления вечера.

Вдруг ему послышался шорох, он с удивлением оглянулся кругом.

Шорох усиливался, и через несколько минут из лесной чащи выехал всадник.

То был новый управляющий.

Лошадь остановилась. Господин Гри с удивлением огляделся вокруг.

Он, видимо, не ожидал, что блокгауз был таких размеров и в таком хорошем состоянии, хотя и знал о его существовании.

Баптист Раналь не особенно дружелюбно глядел на незваного гостя.

— Эй, это вы кастелян, забывший свои обязанности и убежавший ночью со своего места? — спросил управляющий, подъезжая ближе.

Старик рассердился. При упоминании о забытых обязанностях он вспомнил свою военную службу.

— Баптист Раналь никогда не убегал со своего места от врага, сударь, — ответил он, — то есть, от честного врага, конечно! Он ушел из замка, потому что нехорошо было бы, если бы он там дольше оставался.

— Вы ушли тайком и поселились здесь без позволения, я с вами после поговорю об этом. Сейчас не об этом речь. Вы заманиваете к себе мальчика, находящегося под моим надзором.

Раналь с недоумением покачал головой.

— Я этого никогда не делал, — коротко и твердо ответил он.

— Вы еще смеете отрицать то, что он был у вас сегодня?

— Нисколько! Но он приходил по своему желанию.

— Мальчишка прячется здесь, вы ему показали хороший пример. Вы его скрываете у себя. Сейчас же приведите его сюда!

— Вы ошибаетесь, думая, что маленький Луи еще у меня, — ответил Раналь. Прошло уже несколько часов, как мальчик ушел в замок.

— Он не приходил и его нигде не могут найти.

— Господи! С ним что-то случилось по дороге! — вскричал Раналь.

— Я обыщу вашу хижину, — сказал управляющий. — Я не верю ни одному вашему слову… вы хитрая лисица! Но вам не придется сказать, что вы меня перехитрили и настояли на своем.

Жюль Гри соскочил с лошади, закинул повод за сучок и вошел в блокгауз.

— Эге, да вы удобно устроились! И без позволения! Да у вас и жаркое, я вижу, есть… лань… значит, вы охотитесь? Вы знаете, что это называется браконьерством? Ну, да об этом после! — продолжал Гри, обыскивая каждый уголок и нигде не находя мальчика. — Не думайте, что вы здесь недоступны и в безопасности! Говорите сейчас же, где мальчик?

— Да ну вас! Ищите сами! — сердито крикнул Раналь, поворачиваясь к нему спиной, — ведь я вам уже доказал, что не хочу быть вашим слугой.

— Вы поплатитесь за это, — прошипел Гри.

— Делайте, что хотите, только не становитесь мне поперек дороги, иначе худо будет!

— Что? Угрожать еще? — закричал управляющий, побагровев от гнева и хватаясь за мушкет.

— Не делайте этого, — решительно сказал старик, — иначе я могу не так понять ваше намерение! Черт возьми! Да неужели же вы думаете, что я не имею права застрелить вас за то, что вы лишили меня собаки, моей собственности! Не троньте мушкет! Прежде чем вы успеете выстрелить в меня, я вас убью! Не будем лучше встречаться… Это полезнее, поэтому я и ушел из замка, когда вы туда приехали. Я сразу увидел, что нам не жить под одной крышей, так оставьте же меня в покое, я ушел в лес, чтобы с вами не встречаться, не ищите и вы меня, иначе хорошего ничего не выйдет! Это мое последнее слово!

— Вы еще будете иметь qo мной дело! — крикнул Жюль Гри, в бешенстве вскочив на лошадь, — вы меня еще узнаете, клянусь честью!

Но Баптист Раналь не слушал его больше, а только озабоченно шептал: «Куда мог деваться бедный, милый мальчик?»

Маленький Луи сначала шел действительно домой, но вскоре, как все дети, забыл свои горести и заботы и загляделся на белок, жучков, бабочек.

Горячие лучи солнца не пробивались сквозь густую листву деревьев, сплетавшихся над его головой.

Луи рвал спелые ягоды на кустах и постепенно отклонялся от дороги и, наконец, опомнившись, увидел, что идет не к замку, а все глубже в лес.

Ему стало страшно. Он начал бегать во все стороны… Сердце его сильно билось, дыхание прервалось… Он робко выкрикнул имя Раналя, думая призвать его на помощь, — ему ответило только эхо.

Мальчик растерянно метался из стороны в сторону.

Наконец он вышел на дорогу.

Но куда она вела? Луи никогда не выходил из замка и совсем не знал окрестностей.

Он остановился, раздумывая, что ему делать, как вдруг услышал песню.

Пел молодой, сильный голос.

Луи с удивлением посмотрел в ту сторону, откуда слышалась песня, и увидел перед собой мальчика лет семнадцати.

И тот заметил его.

— Здравствуй! — крикнул мальчик, подходя.

Луи с удивлением смотрел на него и тут только заметил, что он очень безобразен.

У него были рубцы на лбу, на щеках, на носу, а один глаз почти совсем закрыт.

Но манера и вся фигура юноши понравились Луи, а главное — он рад был, что встретил, наконец, ж вое существо, так как вечер уже подходил к концу, и ему нужно было как можно скорее вернуться домой.

— Здравствуйте, — ответил он, — скажите, пожалуйста, как мне пройти в замок?

— В замок? — повторил юноша, останавливаясь рядом с мальчиком, — я не здешний и только мимоходом заходил в Пиньероль, а теперь иду дальше.

— Наш замок в этом лесу.

— Так пойдем со мной, ты верно заблудился?

— Я ходил в блокгауз, к Раналю, прежнему кастеляну и, возвращаясь домой, сбился с пути.

Мальчик понравился юноше.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Луи.

— Ты живешь в здешнем замке?

— Да, с мамой Мариэттой и господином Гри… а вас как зовут?

— Нарциссом, дружок.

— Куда же вы идете?

— Да как тебе сказать?.. Я ищу одного укротителя зверей, который ездит тут, по границе. Мне нужно кое-что узнать от него.

— Вам, наверное, уже много лет и вы много путешествовали… были ли вы в Париже?

— Как же, Луи, я оттуда и пришел.

— Это очень далеко отсюда? — спросил мальчик, идя рядом с Нарциссом.

Разговор ему нравился.

— Да, очень далеко! Тебе, наверное, еще не случалось отсюда уезжать?

— Нет, господин Нарцисс, но вот я скоро буду большой, тогда поеду в Париж и поступлю в мушкетеры.

— Ну да, ну да, в мушкетеры.

— А вы отчего же не мушкетер еще?

— Вероятно, скоро поступлю, я ведь говорил тебе, что ищу одного человека.

— Хорошо должно быть путешествовать! Я с удовольствием ушел бы с вами, господин Нарцисс!

— Господином-то ты можешь и не называть меня, мой дружок, — сказал Нарцисс, с улыбкой протягивая руку своему маленькому, хорошенькому спутнику. — Почему же тебе хочется уйти из замка?

— Ах, — ответил Луи, становясь вдруг очень серьезным, — с тех пор как у нас новый управляющий, в нашем замке совсем нехорошо стало. Я боюсь его.

— Он что, разве строго тебя наказывает?

— Он часто меня бьет.

— Разве твой отец позволяет ему бить тебя?

— Мой отец умер, а мать сама боится управляющего.

— Как странно! Так и сегодня тебе достанется за то, что ты поздно вернулся?

— Ах, да! Я так боюсь господина Гри!

— Ну, пойдем, я попрошу его за тебя! — добродушно сказал Нарцисс.

— В самом деле? — спросил Луи, испытывая все большее доверие к своему спутнику.

— Конечно, — ответил тот.

— Так вы у нас переночуете, Нарцисс?

— Если можно, я буду очень рад, я устал.

— Воттеперь мы идем правильно! — вскричал вдруг Луи, — вон наш замок! Я уже вижу его!

— Да, Луи, и я, несмотря на темноту, вижу очертания большого старинного здания.

— Мы там живем, Нарцисс! Вы потом расскажете мне о своем путешествии, о Париже и о мушкетерах. Вы знаете мушкетеров?

— Трех очень хорошо знаю, они заменяют мне отца.

— А знают они, что вы путешествуете?

— Сначала они ничего не знали, но я вернулся в Париж, попросил у них извинения и они позволили мне опять идти.

— Так они очень добры к вам?

— Да, голубчик, они много делают мне добра.

— Ах, если бы и ко мне были так же добры! Я боюсь господина Гри.

— Пойдем же скорее в замок, я попрошу за тебя и скажу, что ты заблудился.

Управляющий вышел к ним навстречу, увидев их с портала.

— Вот, наконец, мальчишка! — закричал он, и Луи сейчас же понял по его голосу, что он сердит, — целыми днями шляешься, как бродяга! Иди сюда! Кого это ты еще притащил?

— Извините, сударь, — вежливо сказал Нарцисс, снимая шляпу, — я встретил этого мальчика на дороге, — он заблудился, — не сердитесь на него, он другой раз не пойдет один в лес.

— Кто вы такой? Что вам здесь нужно? — спросил Гри.

— Ах, господин Гри, позвольте, пожалуйста, Нарциссу переночевать в замке, — тихонько попросил Луи.

— Еще не хватало приводить ко мне в замок всякий сброд! — крикнул управляющий, — и где только мальчишка выкапывает таких знакомых! Иди сюда! Я тебя отучу бегать в блокгауз к старому мошеннику и выносить сор из избы.

Жюль Гри подтолкнул мальчика к входу. Нарцисс потерял терпение.

— Позвольте, — обратился он к управляющему, — вы сейчас говорили о сброде…

— Да, о всяких бродягах!

— Я ни то, ни другое!

— Убирайтесь к чертям! Что вам здесь нужно?

— Не вас, господин Гри! Не будьте так грубы и безжалостны, не мучайте мальчика.

— Да собаками, что ли мне вас вытравить отсюда! — закричал управляющий, — и как вы сюда попали? Убирайтесь, пока я вас не вытолкал. Пошел вон! — прибавил он, обращаясь к плачущему мальчику, — я тебя запру, мальчишка, ты у меня будешь слушаться! Вон в погреб!

— Мама Мариэтта! — жалобно закричал Луи.

Нарцисс стоял у входа, сжав кулаки, с негодованием наблюдая, как жестокий управляющий бил и толкал бледного плакавшего ребенка, как тащил его в погреб, не обращая никакого внимания даже на просьбы старухи-матери, прибежавшей на крик.

Мариэтта делала робкие попытки остановить управляющего, но тот так грозно прикрикнул на нее, что бедная старушка, застыв на месте, молча смотрела, как Жюль Гри столкнул с темной лестницы вниз ее милого мальчика, ее сокровище, а затем запер его в заброшенной темной каморке.

Он бросил ему туда соломы, принес воды и хлеба. Жюль Гри знал, что в погребе водились крысы и мыши, что совсем немного света и воздуха проникает туда только через крошечное решетчатое окошечко над самой землей, что там сырой, гнилой воздух, тем не менее был очень доволен, что заставил ребенка сидеть в этой конуре.

Выйдя из погреба, Жюль Гри пошел к главному входу, чтобы посмотреть, где спутник Луи, но его уже там не было. Жюль Гри решил, что молодой человек ушел своей дорогой.

XIX. СМЕРТЬ РИШЕЛЬЕ

Наступили, наконец, последние дни великого кардинала.

Власть его в это время еще больше усилилась. Когда-то он, хотя бы изредка, разыгрывал перед королем роль покорного подданного, чтобы склонить его на свою сторону и достичь какой-нибудь своей корыстной цели, теперь же он был полновластным хозяином.

В прежние годы в одиннадцать часов вечера он уже был в постели, в четыре часа утра вставал и аккуратно, каждое утро отправлялся в спальню короля. Стоя на коленях, он излагал ему свои планы, выслушивая иногда возражения, теперь же кардинал сосредоточил всю власть в своих руках и жил по-королевски, что обходилось казне ежегодно более чем в десять миллионов.

Стоило только удивляться его деятельности и удачам в последнее время, когда и здоровье его совсем пошатнулось, и препятствий на его пути было больше прежнего.

До последней минуты он обладал неограниченной властью и даже на смертном одре все еще принимал и выслушивал своих шпионов, подписывал смертные приговоры, заключал в тюрьму.

Народ все больше ощущал на себе все тяготы его правления.

Он был лишен всех своих прав, должен был платить огромные подати, а финансовое состояние государства Ришелье довел до того, что провинции совершенно обнищали. Но зато королевскую власть он поднял на необычайную высоту, чем впоследствии в полной мере и воспользовался Людовик XIV.

Но следует отдать справедливость и его заслугам. Кардинал очень любил искусства и покровительствовал им, он выстроил Пале-Рояль, другие роскошные дворцы, основал Французскую Академию.

В последнее время жизни он был весь поглощен вспыхнувшей войной с Испанией.

Он выслал одну армию на Нидерландскую границу, чтобы сдерживать испанцев, вступивших там в союз с его врагами, — другую к Седану, где против него восстал герцог Бульонский, к которому присоединились герцоги Суассон и Гиз.

Герцог Суассон был убит в сражении, Гиз бежал, а герцогу Бульонскому пришлось покориться, так как восстание везде было подавлено.

Когда в Лионе казнили Сен-Марса и де Ту, Ришелье, уже тяжело больной, отправился в Нарбонну и оттуда руководил подавлением мятежа.

Когда пали лидеры восстания, Ришелье вернулся в Париж и уже не вставал с постели, изнемогая от лихорадки. У него уже был преемник.

Еще в 1630 году он познакомился с Жюлем Мазарини и оценил его выдающиеся способности.

Это был сын сицилийского дворянина, получивший образование в Риме и в испанских университетах, наряду с ученостью, он вполне успешно соединял в себе и все качества ловкого придворного.

В последние годы жизни Ришелье приблизил к себе этого одаренного человека. По его ходатайству в 1641 году Мазарини получил кардинальскую шапку и, попав в число приближенных короля, сумел войти к нему в доверие.

Людовик ХШ чувствовал, что и его дни сочтены, а так как его старший сын Людовик был еще ребенком, то надо было позаботиться о регентстве до его совершеннолетия.

У Анны Австрийской в 1640 году появился на свет еще один сын — Филипп, родоначальник Орлеанского дома.

3 декабря 1642 года королю доложили о желании Ришелье еще раз поговорить с ним, и Людовик поспешил к смертному одру всемогущего министра.

Король был поражен, увидев кардинала, который страшно изменился.

— Подходит конец, ваше величество, — сказал Ришелье, силясь улыбнуться, машина отработала свой век, пора в отставку! Я оставляю вам и дофину государство, у которого большое будущее и оно может стать первым в Европе. Посягательства наших грандов, ослаблявших прежних королей Франции и даже свергавших их, я окончательно подавил, а королевской власти обеспечил самодержавие. Это было целью всех моих стремлений, ваше величество, и я счастлив, потому что достиг этой цели!

— Вы заслужили полное право на благодарность с моей стороны и со стороны моих потомков, ваша эминенция, — ответил король.

— Мое дело надо продолжать, ваше величество, чтобы не разрушилось здание, возведенное с таким трудом. Во главе ваших министров должен стать такой человек, который действовал бы в моем духе. Я старался найти и подготовить человека… это кардинал Мазарини! Моя последняя просьба к вашему величеству будет о назначении его на мое место.

— Обещаю вашей эминенции последовать вашему совету.

— Для меня это будет большим успокоением. Кардинал Мазарини единственный человек из всех окружающих вас, способный управлять государством после вашей смерти, от которой, да сохранит вас Господь, еще долго, но ведь когда-нибудь она все-таки придет. Дофин Людовик еще дитя, ваше величество, и надо быть осмотрительным в выборе людей, его окружающих, которым придется вверить управление государством на время его несовершеннолетия. Вполне доверьтесь кардиналу Мазарини и вы не раскаетесь.

— Он непременно будет моим министром!

— Примите мою благодарность за это обещание, ваше величество! Я оставляю вам дела в полном порядке. Знаю, с моей стороны были допущены ошибки в правлении, которые одни назовут кровавым, жестоким, другие будут проклинать меня, но часто побороть, например, происки знати, устранить их иными средствами было просто невозможно. Надо было унизить знать, подавить притязания высших сановников. Моим преемникам остается извлекать выгоды из этого для государства и народа. Мне больше нечего делать. Теперь я могу проститься и примириться со своей совестью. Позвольте надеяться, ваше величество, что вы не забудете меня.

— Я буду горько сожалеть о том дне, когда я останусь без поддержки вашего гениального ума, и навсегда сохраню о вас самые лучшие воспоминания — ответил король.

— Так позвольте мне проститься с вами, ваше величество, я чувствую, что сегодняшняя ночь — последняя для меня, и на земле я больше не увижу вас… Последние мои минуты я посвящу приготовлениям к смерти. Прощайте, ваше величество!

Король взял протянутую ему дрожащую, исхудалую руку умирающего и пожал ее, они еще раз взглянули друг на друга, и Людовик вышел из комнаты.

После короля кардинал принял только своего преемника, кардинала Мазарини.

Этот человек представлял собой совершенный контраст с Ришелье.

Он был тоже высокого роста, тоже имел красивую фигуру, но в его лице и глазах были доброта и мягкость, тогда как у Ришелье обнажались только ум, хитрость и решительность характера.

Мазарини было лет под сорок, у него было приятное полное, гладко выбритое лицо и добродушные глаза.

Он, видимо, был полной противоположностью своему предшественнику, но Ришелье именно его выбрал своим преемником и в самых теплых выражениях рекомендовал королю.

Ришелье передал ему свои последние планы и секретные распоряжения, расспросил о том, что уже начал делать Мазарини, объяснил, как следует держаться с королем, чтобы расположить его к себе, а затем использовать это в своих интересах.

Мазарини внимательно выслушал его.

Они простились и расстались около полуночи.

Больше кардинал не принял никого, хотя многие и домогались этого.

Приняв причастие, он остался один со своим лейб-медиком и стариком камердинером.

После полуночи лихорадка усилилась и начались приступы удушья, которые к утру сделались чаще.

Кардинал почти сидел на кровати, дыхание его прерывалось, сердце болезненно сжималось и замирало… он стонал и просил доктора помочь.

Но никакие попытки облегчить мучения не удавались.