АЛЕКСЕЙ БИРГЕР
      ВОЙНА ОРХИДЕЙ (БОГОМОЛ-4)
      ...Там же, где семя быка и кентавра, от похоти бешеной пьяного,
      Каплями пало на землю, рождался цветок всех прекраснее.
      Орхидеей зовут его люди, и мощью кентавра любовною
      Клубни его и цветы наделяют мужей, а всех более
      Та, что на череп похожа - сей род орхидей, по преданию,
      Родился из семени Зевса, когда он предстал пред Европою
      В грозном обличьи быка, страстью горя ненасытною...
      Из апокрифов Аммония Сакса, учителя Плотина.
      Гойя - дьявольский шабаш, где мерзкие хари
      Чей-то выкидыш варят, блудят старики,
      Молодятся старухи, и в пьяном угаре
      Голой девочке бес надевает чулки.
      (Бодлер.* *Перевод В. Левика)
      ПРОЛОГ
      Это был типичный южный дом, какие можно встретить на всем Кавказе: с квадратным внутренним двором, с балконами-галереями, окольцовывающими все этажи, кроме первого - со второго по четвертый. На галерее этого последнего, четвертого, этажа, и устроился человек, отвечавший за безопасность старика. И все документы старика находились при нем: и внутрироссийский, и загранпаспорт, оба на фамилию Зараев. Его подопечный должен был воспользоваться этими документами только в Москве - из Чечни он выбирался под другой фамилией. Точнее - под другими фамилиями: им уже трижды приходилось обновлять документы, и не было гарантии, что их не выследят в четвертый раз, несмотря на все предосторожности. Кто знает, возможно, их путь проследили до предпоследней остановки, и вышли на нужного торговца паспортами, и уже прочесали всех тех, кто в последние дни приобретал у него паспорта... Паспорт для Зараева (на данный момент, Асанова) приобретал человек очень верный, который и под пытками вряд ли заговорит, но ведь, кроме пыток, есть и другие методы воздействия психотропные средства, например, лишающие человека воли и заставляющие автоматически отвечать на любой заданный вопрос... И даже если схваченный успеет покончить с собой, чтобы не выдать ненароком путь главы клана, этот путь все равно не так трудно вычислить. Выбраться в Москву - а потом и далее - Зараев-Асанов (его настоящим именем человек на балконе даже в мыслях боялся его называть) может через один из трех небольших районов, которые контролируют верные ему люди, готовые жизнь отдать за своего священного патриарха. В горы преследователи, конечно, не сунутся - в горах и малая горстка людей может оборонять родное селение так, что оно окажется непроходимым для любого вооруженного до зубов и знающего горы как свои пять пальцев отряда головорезов. В горах можно устроить засаду на любой тропе или, наоборот, невидимками пройти рядом с преследователями. Можно все, что угодно, когда эти определенные горы - твои. А вот в маленьких городках приграничных районов хорошо вооруженному и подготовленному отряду не составит трудностей затравить любую добычу. Поэтому надо перекрывать самые уязвимые места.
      И их враги хорошо с этим справлялись. В двух предыдущих случаях Зараева удалось отбить и вывезти дальше просто чудом. Были вполне практические объяснения, почему это чудо происходило, но...
      Но с тех пор человек, которому был доверен столь ценный подопечный, предпочитал ночевать на галереях. Находясь на галерее, сразу заметишь и попытку проникнуть с крыши, и попытку прорваться сквозь ворота внутреннего двора. Уже несколько лет, как эти ворота не стояли нараспашку днем и ночью, этаким пережитком старины, который не убирают только потому, что глаза не мозолит, да и лень снимать с петель, а всегда запирались теперь на ночь, и - очень часто - днем.
      И было ещё одно... На галерее он оставался в одиночестве и мог позволить себе скинуть маску бесстрастия, хладнокровия и полной уверенности в своих силах - хотя бы на несколько минут. Когда его лицо искажалось от тоски и боли, ему становилось немного легче, будто заноза начинала выходить чуть полегче из расслабившихся мускулов души. Хотя такая заноза не выскочит никогда...
      В такие моменты он не переставал видеть и слышать все вокруг, различать малейший шорох и малейшую тень, и реакция его не подвела бы, если бы пришлось принимать мгновенное решение, но все его чувства и весь мир, воспринимаемый этими чувствами, казались чем-то таким далеким, почти нереальным... Реальностью была только боль, и его тело, превратившееся в сгусток боли, уже не вмещало никаких иных ощущений. Он с изумлением видел, как здорово продолжают работать его мускулы и мозг, реагируя на внешние раздражители - такие тренированные мускулы, такой тренированный мозг, которым мало найдется равных. Пальцы все так же идеально сгибались и разгибались, голова поворачивалась на шее, повинуясь чуткому слуху - словно все это не было вместилищем боли, словно боль не сочилась сквозь кончики пальцев и не пульсировала в шейной артерии. Но это хорошо. Когда он покончит с нынешним заданием, то его безотказное тело - этакая разумная управляемая торпеда - станет работать только на него самого, а боль станет тем компьютером, тем пультом управления, который направит это страшное оружие точнехонько в цель, и горе его врагам, даже если он сам взорвется вместе с ними!
      Он не повернул головы, когда из темноты рядом с ним возник другой человек. Этот человек - тоже ас своего дела - подошел неслышно как призрак, но самая неслышная поступь не спасла бы его, если бы он был чужаком. Но это был не чужак - это был племянник Зараева (кажется, не родной, а двоюродный, но, в любом случае, "самая близкая кровь", по понятиям Кавказа), начальник его личной охраны, беззаветно преданный главе рода. Именно он ездил в Москву, чтобы подготовить промежуточную "посадочную площадку" и заодно навестить семью своего кровного брата (они породнились кровью два месяца назад) - и именно он привез жуткие вести. Поэтому ему не составило труда понять, о чем думает человек на галерее, и почему он так нуждается в одиночестве, хотя бы мимолетном.
      - Дядя хочет поговорить с тобой, - негромко сообщил он, присаживаясь рядом.
      - Я не могу, - ответил бдящий. - Нельзя оставить свой пост.
      - Я подежурю за тебя пять минут. Ты ведь знаешь, я не подведу. Он хочет поговорить о тебе... Я ему все рассказал.
      - Это ты зря, - заметил его собеседник.
      - Я так не считаю. И сейчас - единственное время, когда дядя может поговорить с тобой с глазу на глаз.
      Ничего не ответив, его собеседник встал и прошел внутрь дома. А что можно было ответить? Его кровный брат и не мог поступить иначе - с близким человеком произошла одна из тех трагедий, за которые всем виновным в них требуется объявлять кровную месть - и бросать на осуществление этой мести все силы рода, иначе позором себя покроешь, иначе о тебя все будут вправе ноги вытирать. Еще странно, что он крепился два дня, прежде чем рассказать главе рода о том, что стало ему известно. Ему пришлось выбирать между успешным завершением важнейшей операции и собственной честью, которая навеки оказалась бы запятнана, если бы спасение главы рода было куплено ценой предательства кровного брата - ведь умолчание в данном случае равнялось предательству. Более того, честь самого Зараева оказалась бы навеки осквернена косвенным соучастием в этом предательстве. И пусть другие поняли бы его и простили - сам Зараев вовеки бы этого себе не простил.
      Да, для многих нынешних чеченцев понятия предков о чести уже ничего не значили. Но Зараев, последний патриарх древнейшего рода, с молоком матери впитал, что лучше смерть, чем позор, и что первый позор - это уклонение от помощи близким людям и неотомщенные близкие.
      - Я все знаю, Василий, - сказал Зараев, откладывая в сторону старинный фолиант, который постоянно был при нем и который он постоянно изучал. - Мы никуда не поедем, пока не поможем тебе в Москве разобраться с твоими врагами.
      Прежде, чем ответить, Василий несколько секунд разглядывал красочную иллюстрацию в фолианте. Когда Зараев откладывал на стол драгоценный манускрипт, несколько страниц перевернулось, и вместо ночных созвездий, соединенных сложными схемами - Зараев больше всего времени проводил над разделом, посвященным древней арабской математической астрологии - теперь перед глазами было изображение редкой орхидеи, выполненное так тщательно и красочно, как лишь средневековые художники-миниатюристы умели украшать страницы книг. Человек, которого звали Василием, невольно залюбовался формами и расцветкой чудесного цветка, как будто случайно выроненного на землю из райских садов зазевавшимся ангелом. Около рисунка виднелись алгебраические формулы и геометрические построения, описывающие высшую, математическую сущность растения - ту сущность, благодаря которой его высшим выражением стали именно такие цветы.
      - Мне это не нравится, - сказал он наконец. - Задержка составит не меньше трех месяцев. Три месяца в Москве - это для вас смертельно опасно. Кто-то, знавший, что вы не бросите меня сражаться с могущественными врагами в одиночку, мог специально подстроить эту... эту задержку. Чтобы, как только я засвечусь при первом акте мести, через меня выйти на вас.
      - Я и это учитываю, - спокойно сказал Зараев. - И мне это представляется тем более вероятным, что среди виноватых в твоей трагедии имеются мои соотечественники. Вполне допустимо, из тех, кто охотится в первую очередь за мной. Но тогда нам тем более необходимо в этом разобраться. И, кроме того... - он помедлил. - Эта трагедия вернулась к тебе как бумеранг, ведь так? Страшно думать, что ты предотвратил подобную трагедию в Чечне, а она настигла тебя в Москве, чтобы ударить по тебе лично. Есть в этом невыносимая подлость - судьбы, людей, кого угодно. Словом, я принял решение. А что до опасности, угрожающей мне... Я ведь сменил внешность, и у охотников осталась одна примета: вот этот манускрипт, с которым я никогда не расстаюсь. Что ж, я готов расстаться с этим манускриптом и сплавить его в руки другого человека - подсадной утки, которую мы сами выберем. Мы десять раз успеем решить все проблемы, пока охотники будут идти по ложному следу. Но все это - вопросы технические. Мы будем решать их по обстоятельствам.
      Василий заколебался, возразить ему ещё раз или нет. Он понимал, что решение Зараева окончательное и обжалованию не подлежит, но обязан был возразить против этого безумия. Ведь то была вполне очевидная ловушка, и без Зараева он бы лучше разобрался, кто её поставил и почему. Хоть его сознание и было поражено болью, он все равно оставался одним из лучших людей особого элитного отдела, и боль, заглушавшая другие способности, лишь обостряла его способность верно и быстро анализировать самые сложные ситуации и совершать неожиданные для противника ходы.
      И все же, ему оставалось только принять все как есть. (Потом он солжет - и Повару, и Богомолу, и другим, перед которыми ему придется держать ответ, что это он сам посвятил во все Зараева и уговорил его на долгую задержку в Москве...)
      Но тут снизу донесся рев моторов и встревоженные голоса. Василий выскочил на галерею. Снеся ворота, во внутренний двор прорвались два крытых грузовика с вооруженными людьми. А жители всех этажей уже были на галереях, с ружьями на изготовку.
      Именно так все было и в два предыдущих раза. Даже облегчение наступило, что враги действуют по стандарту и в который раз наступают на одни и те же грабли... Преследователи, выследившие их, пытались прорваться к ним силой - и оказывались в ловушке внутреннего двора, удобными мишенями для всех жильцов, давно уже не расстающихся с оружием. Если бы кто-нибудь попробовал выскочить из грузовика - ему бы разнесли череп. И дело кончалось тем, что грузовики, как побитые собаки, пятясь задом отползали на улицу, с которой ворвались.
      Такой дружной защите было несколько причин. Конечно, кавказский закон запрещал выдавать гостя, укрывшегося в твоем доме. Конечно, кто-то мог догадываться, кто такой Зараев, и вступать в бой из почтения перед ним. Но главное было в другом: жильцы знали, что если они хоть раз дадут слабину, то весть об этом разойдется сразу и повсюду, и все залетные банды будут считать их своей законной добычей. Поэтому надо было без раздумий кидаться на защиту своей территории - пусть даже ради чужака, на которого всем наплевать - чтобы потом не пришлось по-настоящему и кроваво отстреливаться по десять раз на дню.
      Но эта же логика требовала, чтобы чужак, накликавший такие неприятности, не подставлял больше хозяев, а побыстрее убрался, едва стихнет тревога. Что ж, маленький отряд Зараева и к этому был готов. Они незаметно ускользнут в предрассветный час и уже сегодня пересекут границу там, где для них держат коридор - и для них откроется прямой и гладкий путь на Москву...
      ...А Москву Зараев не покинул ни через неделю после прибытия, ни через две недели, ни через три...
      Задержка Зараева в несколько месяцев заставила переиграть многие планы, которые строились вокруг его фигуры. Строились такими могущественными людьми и в интересах таких могущественных людей, что всякий хоть косвенно причастный к сбоям в этих планах мог заранее прощаться с головой - если, конечно, не представит достаточно убедительных объяснений, почему эти планы пришлось поменять.
      У генерала Пюжеева такие объяснения нашлись. И он сумел убедить "там, наверху" в правильности вносимых изменений - хотя впервые за многие годы службы почувствовал нечто похожее на страх. Если бы его систему доказательств, такую стройную и прочную на вид, тряханули хоть немного покрепче - сгорел бы старый лис синим пламенем! Но обошлось - во всяком случае на время. А время, по глубокому убеждению генерала Пюжеева, значило больше, чем полагали люди, отдавшие ему приказ о проведении этой особой операции. На дворе стоял конец марта, а уже к маю - по аналитическим выкладкам генерала Пюжеева Григория Ильича - в составе правительства должны будут произойти такие изменения, после которых нынешние "высшие лица" лишатся всякой возможности отомстить генералу за его обман.
      Специально для Зараева подготовленный тайный маршрут до Франкфурта уже не представлялся таким безопасным, доказывал генерал Пюжеев - имеются вполне достоверные агентурные данные, что могла произойти утечка информации, а ведь даже ничтожно малая утечка способна оказаться слишком большой подсказкой для врага.
      И генерал Пюжеев доложил наверх, что центр операции по вывозу Зараева разумней всего перенести в Париж - и что он, при одобрении плана, подключит к делу одного из своих лучших людей, которым пользуется лишь в особых случаях. Конечно, корректировка планов потребует времени, но, в любом случае, Зараеву сейчас намного безопасней находиться в Москве, чем во Франкфурте - особенно если удастся запустить хорошую "дезу", что Зараев покинул-таки Москву.
      Новые планы генерала были одобрены. Вопрос о том, кто должен уцелеть по завершении операции, а от кого лучше избавиться, был передан целиком на усмотрение генерала Пюжеева, носившего среди своих подчиненных кличку Повар. И Повар принял решение - а приняв, понял, что здесь никто не справится лучше, чем неуловимая Богомол - женщина-киллер потрясающей красоты и такой же потрясающей беспощадности.
      ...Улица Родена в Париже расположена недалеко от бульвара Монпарнас и после шумного бульвара с его суперсовременными магазинами и разномастными ресторанами и ресторанчиками тишина этой улицы кажется блаженной, почти оглушающей - одним из тех мест, где можно укрыться от настырного натиска бурлящего мегаполиса. Во всяком случае, таковой она показалась Гитису Янчаускасу - он же Дик, он же Кит, он же "Литовец", и ещё тысяча кличек и прозвищ, как вынесенных из школьной и студенческой поры, так и являвшихся оперативными псевдонимами, под которыми его знали люди Повара.
      Он наслаждался тишиной, распахнув окно только что снятой квартирки, на четвертом этаже, почти напротив музея Родена. В Москве - да и в Вильнюсе еще, наверно, снег лежит, весна только-только пытается робко заявить свои права, а здесь уже весна в полном разгаре. Пора цветения вишен, понимаешь... Нигде так здорово не выражено это парящее, розоватым золотом рассвета подсвеченное, настроение города, непреходящее настроение любви и пружинистой жизненной силы, чем в скульптуре старика Родена, один из вариантов которой можно увидеть если улицу перейти: "Вечная весна" прекрасные обнаженные любовники, сплетающиеся в объятиях... Так прекрасны стремительные очертания их тел, что мрамор кажется живым и теплым... Пройдет всего два часа, и он встретит самолет из Варшавы, и они с Марией вот так же сольются, устремясь навстречу друг другу. Ради Марии он и снял эту квартирку - под чужим именем... Хотя, конечно, пришлось сообщить координаты своего потайного гнездышка Повару в Москву. Ведь "Литовец" не имеет права исчезать ни на один момент, он всегда должен быть готов сорваться с места по срочной оперативной надобности.
      Хотя он надеялся, что в эти дни он больше не понадобится и ничто не помешает ему и его возлюбленной насладиться очередным кусочком счастья, которое они воровали у жизни. Все, что ему было надо, он сделал. И впервые за двадцать лет он подключил Марию - обратился к ней с просьбой отправить из Варшавы очень важный денежный перевод в Скандинавию. Не под своим именем, конечно. Пусть запишется какой-нибудь Баськой Ковальской. Он бы и сейчас не стал её впутывать в эти игры, но для него было важно как можно лучше замести следы. Женщина, которой предназначались деньги, ни в коем случае не должна была догадаться, что "заказ" исходит от того же самого человека, который несколько лет назад полностью оплатил ей заказ на разгром той ветки чеченской мафии, что обосновалась в Берлине. Ведь тогда она решила, что заказ исходит от главы конкурирующего клана - и совсем не стоило ей догадываться об истине. И так после той истории какие-то следы остались... Ведь год назад они с Марией чуть не погибли, из-за глупой накладки. Больше такого допускать нельзя.
      Баську Ковальскую никто никогда не выследит. И даже если удастся добраться до квитка с образцом почерка и фальшивым адресом - никому и в голову не придет, что обладательницу этого почерка надо искать в кругах, предельно далеких от того мрачного и кровавого мира, в котором жил Гитис. Кто заподозрит жену известного польского фотографа и кинооператора, человека, входившего в свое время в ближайшее окружение Леха Валенсы и до сих пор являющегося одним из самых преданных сторонников "Солидарности", в том, что она может быть хоть как-то причастна к делам могущественной организации, ненавистной для людей её круга? Организации, с которой навечно оказалась связанной жизнь и судьба её любовника... А он, Гитис, продал в свое время и жизнь, и судьбу, чтобы как можно надежней прикрыть Марию, чтобы никто никогда не узнал об их романе, об их безумной страсти, которая вот уже двадцать лет бросала их в объятия друг друга по всей Европе, и в которой непонятно, чего было больше - радости или боли. И ещё ненависть им двигала, когда он подписался на сотрудничество с Поваром - он ненавидел всех и вся, кроме любимой женщины, весь этот подлый мир, повернувший все так, что они с Марией никогда не смогут до конца принадлежать друг другу... Хитрый и грозный генерал Пюжеев - "Повар", как его называли подчиненные знал, на чем можно крепко и надежно заарканить нужных ему людей.
      Мария, конечно, напряглась, когда узнала, что перевод предназначается женщине.
      - Кто она такая? - спросила она, чуть отстранясь, но не откидывая его руку, обнимавшую её обнаженные плечи; в этот раз они удрали в тихую гостиницу небольшого городка между Парижем и Реймсом. Хотели доехать до Шампани, но не доехали - им был дорог каждый час. - Она красива?
      - И даже очень, - ответил Гитис. - Но её красота - не для мужчин. Не для меня, во всяком случае.
      - Тогда что тебя с ней связывает?
      - Кой-какие дела. Ее муж был известным банкиром.
      - Был?
      - Да, был. Его застрелили в Генте.
      - И ты не хочешь, чтобы тебя тоже застрелили? Поэтому и отправляешь ей деньги через вторые руки?
      Гитис рассмеялся.
      - Все не так страшно. Но мне, по ряду причин, совсем не хочется засвечиваться. Поэтому я и прошу тебя отправить ей деньги под чужим именем. И никому никогда не рассказывать об этом переводе. Конверт с деньгами я тебе передам.
      - Большая сумма?
      - Порядочная.
      - Хорошо, - сказала она после секундной паузы. - Я все сделаю. Но ведь ты мне когда-нибудь расскажешь о... о подоплеке?
      - Обязательно! - заверил он. - Как только будет можно. И пойми, это очень серьезно - иначе бы я тебя не попросил... - и тоже взяв легкую паузу, он добавил. - Это относится к той части моей жизни, о которой ты... от которой я тебя всегда оберегал.
      Она улыбнулась.
      - А может, и не надо было меня беречь. Я не неженка. Я рада, что ты меня чуть-чуть впустил в эту свою "другую" жизнь. Я хотела бы знать о тебе все.
      - Придет время - узнаешь, - пообещал он, хотя сам не очень в это верил.
      Мария уехала - с деньгами для легендарного Богомола, а Гитису осталось только ждать.
      ГЛАВА 1
      - Ты, что, садоводством решил заняться? - осведомился Андрей Хованцев, когда его старший компаньон, Игорь Терентьев, объявился наконец в офисе их детективного бюро - уже где-то ближе к полудню. Особенных дел и срочных обращений не было, и Андрей, устроясь в кресле и попивая кофе, перелистывал горы брошюр, журналов и специальных альбомов, которые все так или иначе были связаны с уходом за парниковыми растениями - за орхидеями, в основном. Недоумевая при этом, зачем Игорь приволок в офис всю эту прорву сугубо специальной литературы.
      - Ты будешь очень смеяться, - ответил Игорь, - но это - наша новая работа. И при том очень дорого стоящая.
      - Будем разводить редкие цветы для цветочных салонов - в виде приработка к детективной деятельности? - спросил Андрей.
      - Вовсе нет! От детективной деятельности отрываться не придется... Игорь снял пальто, потянулся, разминая могучие плечи, и, приоткрыв дверь, сказал, обращаясь к сидевшей в приемной секретарше. - Мариночка, будь добра, сделай мне кофе, и что-нибудь пожевать. С раннего утра на ногах... Так вот, - опять повернулся он к Андрею. - Если попытаться перечислить всю уголовщину, связанную с орхидеями, то, наверно, недели не хватит. У этих цветов особая репутация. "Орхидеями" эти цветы назвали римляне, и в переводе название означает "мужские яйца". Считалось, что они обладают даром безмерно повышать потенцию и будить в мужчинах и женщинах такую страсть, что те оказываются способны бесконечно предаваться любви. И что сами эти цветы произошли из семени, которое дикие животные - в основном, такие, как быки, олени и кабаны, то есть, по римским поверьям, могучие и ненасытные в любви - пролили на землю во время случек, - Игорь говорил все это, как будто лекцию читал. - В английском фолианте 1657 года об орхидеях сказано, что "им потребны жара и влажность, они принадлежат знаку Венеры и способны безразмерно возбуждать похоть". Как тебе все это нравится?
      - Безумно интересно, - сказал Андрей.
      Тут Марина принесла кофе, и разговор на секунду прервался.
      - А если начинать с главного... - продолжил Игорь. - Ты когда-нибудь слышал об "утраченных", или "потерянных", орхидеях?
      - Их кто-то потерял? - глупо спросил Андрей.
      - Они сами потерялись, - усмехнулся Игорь, садясь в кресло. Утраченными орхидеями называются такие, которые существуют только в цивилизованном мире. Нашли, понимаешь, экземплярчик в бразильских джунглях или где там еще, а потом либо забыли в каком месте выкопали, либо ни разу больше этот вид не встретили - но только человек оказывается владельцем уникального сокровища.
      - Разве нельзя размножить этот цветок в условиях оранжереи? поинтересовался Андрей.
      - Вообще-то, можно. Но когда вид нельзя отыскать в дикой природе, это ставит под угрозу существование и немногих окультуренных образцов. Любая случайность - и они исчезнут безвозвратно. Один из примеров - Cattleya labiata vera, родом из Бразилии. В конце девятнадцатого века эти цветы начали гибнуть в оранжереях один за другим, по неизвестной причине, и в итоге не осталось ни одного. А отыскать их заново в дикой природе не удавалось. Ну, у этой истории конец счастливый. Прошло больше пятидесяти лет, и один любитель орхидей увидел, на дипломатическом приеме в Париже, несомненную Каттлею лабиату на корсаже прекрасной бразилианки. Когда он трепещущим голосом спросил у нее, откуда этот цветок, она с легким недоумением ответила, что с её родины, из такого-то места рядом с плантациями её семьи... И великолепная Каттлея вернулась в культурный обиход. Но есть виды, которые так и сгинули безвозвратно. Поэтому орхидееведы - или как их там назвать? - буквально боятся дышать на такие цветы. Во всяком случае, стоимость некоторых видов таких "утраченных орхидей" может доходить до двухсот пятидесяти тысяч долларов. Украсть один цветок по заказу какого-нибудь калифорнийского мультимиллионера, помешанного на орхидеях - это повыгодней, чем вскрыть банковский сейф!
      - Ты хочешь сказать, и в России существуют "утраченные орхидеи" такой стоимости? - недоверчиво спросил Андрей.
      - Не только существуют. Их ещё и воруют. Иначе бы мы здесь были ни при чем. Скажи, тебе что-нибудь говорит имя Курослепов?
      Андрей задумался, наморщив лоб.
      - Вроде, мелькало где-то... - пробормотал он. - Какой-то финансовый воротила, да?
      Игорь кивнул.
      - Иван Вениаминович Курослепов. Мы пересеклись с ним лет семь назад, когда я ещё был на государевой службе...
      В частное детективное предпринимательство Игорь ушел из "органов". Попал туда как приглашенный эксперт по средневековым редкостям - в первую очередь, немецким картам и инкунабулам, ведь он, как и Андрей (партнеры были однокурсниками), был по образованию филолог-германист - и так хорошо себя проявил, что его позвали в штат и он сделал довольно стремительную карьеру, став заниматься не только вопросами, связанными с контрабандой и хищением культурных ценностей, но и другими важными делами. Даже у Повара такое прозвище сотрудники дали генералу Пюжееву, одному из самых могущественных "серых кардиналов" могущественного ведомства - оказался на хорошем счету. И, уйдя с "государевой", или "царевой", службы, как Игорь это называл, на вольные хлеба, он сохранил все прежние связи... Если бы он не был уверен, что сумеет их сохранить, то никогда бы не затеял собственное дело, в которое потом и Андрея вовлек, узнав, что Андрей в своем гуманитарном НИИ чуть не подыхает с голоду.
      - И поладили? - усмехнулся Андрей.
      Игорь отхлебнул кофе и покачал головой.
      - В том-то и дело, что нет. Он тогда грозился, что в жизни мне "этого" не забудет. А история вышла такая. Почти все эти нынешние магнаты, они ж в начале девяностых, когда творился полный бардак и хаос, сколачивали первые капиталы, за все хватаясь и ничем не брезгуя. И этот Курослепов, он тоже не стеснялся погреть руки на незаконных делишках. По сути своей, спекулянтом был, хоть и крупным, но от мелкого ничем не отличающимся. Антиквариат за границу волок. И, как выяснилось, не только. Мы-то его тряхнули по поводу ценностей, запрещенных к вывозу за границу. Через военный аэродром, с которого самолеты на Берлин ходили, пытался их переправить. Ну, и наткнулись заодно на след другой сделки. Вагоны цветного металла уходили в Прагу, а оттуда по всей Европе растекались. По документам, естественно, ехал не цветной металл, а какое-то барахло. И таможня регулярно давала "добро", глазом не моргнув. Так вот, мы не только засекли очередной состав, но и направили на таможню наших людей, чтобы избежать любых "протечек", Игорь интонацией закавычил это слово и пальцем начертал в воздухе прихотливый росчерк, как бы обозначая экстравагантность поведения некоторых таможенников, пропускавших такие составы. - Курослепов, конечно, выкрутился. Раза два мы на допрос его вызвали, но по-настоящему прижать не удалось. От всего отперся и отмазался. Но миллионную сделку ему сорвали. И он заявил тогда, что этому Терентьеву - то бишь, мне - он это ещё припомнит. Ведь это я первым на след подложных документов наткнулся, и моя же была рекомендация подстраховать таможню нашими людьми... Мне тогда один из старших товарищей сказал с улыбкой, что теперь мне стоит ходить по улицам поосторожней и поглядывать вверх, не летит ли кирпич, потому что Курослепов - он очень злопамятный. Может хоть десять лет выжидать, пока представится удобный случай отыграться.
      - И теперь ему этот случай представился? - спросил Андрей.
      - Наоборот все вышло. Теперь он обратился ко мне по поводу ограбления его оранжереи орхидей. Он, оказывается, страстный любитель и поклонник этих цветов. Пропало множество редких экземпляров, в том числе несколько "утраченных". На такую сумму, которую сложно определить. Но, главное, некоторые цветы будет почти невозможно восстановить. Вот что его больше всего гнетет.
      - Тебе не показалось странным, что он обратился именно к тебе? осторожно спросил Андрей.
      - Нет ли здесь подвоха? - проговорил Игорь. - Нет. Он действительно меня запомнил. И, как объяснил мне, решил обратиться к человеку, способности которого ему известны. Зауважал, понимаешь, после того, как я прихлопнул его аферу, и теперь не сомневается, что я найду вора. А если уж я не найду, то никто не найдет. Вот так он мыслит.
      - Но почему он не подал официальное заявление о краже?
      - Подал. Но в родную милицию не очень верит. Тем более, ему показалось, что отношение к нему возникло снисходительно-ироническое: подумаешь, какие-то цветочки порвали. А когда он пытается объяснять, что эти "цветочки" стоят десятки и сотни тысяч долларов - на него глядят как на психа. С ироническим отношением он покончил, объявив крупнейшее вознаграждение тому милиционеру, который найдет похитителя. Но теперь милиция трясет окрестных малолеток из "лихих": уверены, что налет на оранжерею - это мальчишеская проказа. А Курослепов убежден, и не без оснований, что "оторванные" подростки здесь ни при чем, что работали специалисты, по заказу другого коллекционера. Возможно, зарубежного. Вот такая петрушка получается.
      - И ты взялся за это дело?
      - А почему не взяться? Курослепов и аванс сразу отстегнул. Вот, держи, твоя половина, - Игорь протянул Андрею перехваченные резинкой стодолларовые банкноты. - В этом деле мы ничем не рискуем. Пока он платит, будем искать. Перестанет платить - прекратим поиски. С такими людьми, как Курослепов, нужно вести себя только так.