Сон в Нефритовом павильоне

Доложив государю, инспектор и военачальники сошли к простым воинам, устроили для них праздничную трапезу, велели музыкантам играть военные марши. Вино текло рекой, бряцало оружие, гремели, словно раскаты грома, радостные возгласы. Наконец возле шатра инспектора ударили в гонг – это было сигналом к завершению торжества. Воины поспешили по домам. Их и так уже тянули за руки, за рукава отцы и матери, жены и дети – одни смеясь, другие плача от радости, – заждавшиеся своих детей, мужей, отцов. Ни один воин из миллионного войска императора не погиб! Повсюду раздавалось: «Милость нашего государя и таланты инспектора Яна несравненны!»

Император с улыбкой оглядел восторженную толпу, он был доволен. Взглянув на сановных Хуана и Иня, промолвил:

– Наш Ян Чан-цюй превзошел ханьского Чжоу Я-фу[245]!

Сын Неба сел в экипаж и отправился во дворец. А Ян вместе с советником Хун Хунь-то направился к себе домой. Хун шепчет Яну:

– Мне неловко входить в дом в мужском платье.

– Перед государем тебе не было неловко, – улыбнулся Ян. – Разве мои домашние выше государя?

В сопровождении сотни воинов они вместе с Лотос и Сунь Сань въехали в столицу.

Тем временем в доме Янов готовились к торжественной встрече. Старик отец велел хорошенько вымыть пол в зале и приготовить богатое угощение. Госпожа Сюй сидела у ворот, поджидая сына, госпожа Инь хлопотала над вином и закусками, слуги сбились с ног.

Экипаж, в котором ехали Ян и Хун, остановился перед домом. Ян приказал слуге проводить Хун Хунь-то в его комнату, а сам вошел в дом и первым делом обнял отца. Старик всю свою жизнь отличался строгостью и сдержанностью, но сегодня не мог скрыть радости. Он повел сына внутрь, задыхаясь от счастья, возбужденный, даже не заметив, как с головы его слетела шляпа. А навстречу инспектору шла мать, она взяла его руки в свои и, заливаясь слезами, припала к его груди, прошептав:

– Сколько времени, сынок, провел ты на войне, а лицо у тебя круглое, вид довольный, мне даже странно видеть тебя таким.

И тут старик Ян говорит:

– От невестки Инь я слышал, что Хун осталась жива. Тот воин, что прибыл с тобой, не госпожа ли Хун?

Ян широко улыбнулся.

– Она! В походе Хун жила под другим именем – так было нужно для успеха дела. Она не поздоровалась пока с вами, потому что стесняется мужского наряда.

Старый Ян засуетился.

– Дитя для отца – все равно что подданный для государя. Раз уж государь привечал ее как воина, то и я приму ее в этом обличье. Зови ее скорее.

Хун сидела в своей комнате, все еще словно оставаясь в строю: ведь за воротами стояла дозором стража, охраняя своего военачальника и отгоняя зевак.

Тем временем возле дома, мучаясь сомнениями, бродила Лянь Юй, верившая и не верившая, что вернулась ее госпожа.

Хун позвала Сунь Сань и приказала:

– Я в своей семье, поэтому передай охране мое разрешение разойтись по домам.

Около Хун осталась только Сунь Сань. Тут из залы прибежала служанка сообщить, что инспектор ожидает советника Хун Хунь-то, и столкнулась в дверях с Лянь Юй. Вместе они подошли к комнате Хун. Их встретил пожилой зеленоглазый воин в алом халате с луком и колчаном на плече. Лицо у него было почти черное. Перепуганная служанка попятилась, а Лянь Юй сразу узнала Сунь Сань, обрадовалась, схватила за руки и расплакалась. И рыбачка не могла сдержать слез.

– Советник в комнате, – наконец выговорила она, – не тревожь его, сначала зайду я.

Сунь Сань заглянула внутрь и позвала Лянь Юй. Та, оставив служанку возле двери, прошла в комнату и увидела Хун, живую, ту самую, с которой так давно разлучилась, по которой до сих пор тосковала. Она бросилась к ней и зарыдала. Как ни закалили несчастья Хун, но и она уронила слезинку.

Тут вошла служанка, посланная Яном, бросила пристальный взгляд на незнакомку и пробормотала:

– Я-то думала, что нет на свете никого красивее госпожи Инь и госпожи Феи, так на тебе – вот тут какая красавица!

– Чья же ты служанка? – спросила Хун.

– Старой госпожи.

– А где сейчас инспектор, куда он меня зовет?

– Господин инспектор Ян прошли в опочивальню госпожи Инь, а вас просят пожаловать в опочивальню госпожи Сюй.

Хун сняла с плеча лук и колчан и отдала их Сунь Сань, затем сложила шлем и военный халат и пошла к матери Яна.

Десятки служанок, работавших в доме, увидев Хун, пошли за ней следом, без стеснения таращили глаза и восхищенно перешептывались:

– Это наложница молодого господина. Они вместе воевали, а ее знает сам император. Славен дом наших хозяев!

Из толпы служанок отделилась одна, что жила теперь в доме Иней, а приехала она в свое время из Ханчжоу. Хун приостановилась и осведомилась у нее о здоровье сановного Иня и госпожи Шао. Затем к ней подбежали мальчик из Ханчжоу и «зеленый платок», что когда-то выручил ее своим нарядом посыльного. Хун и их приветила.

Возле самой опочивальни Хун замедлила шаг и послала вперед служанку сообщить о своем приходе. Госпожа Сюй и старый Ян пригласили ее войти. Она остановилась на пороге, поклонилась почтительно. Старый Ян предложил ей присесть рядом с ним и ласково проговорил:

– Обычно родители не слишком бывают довольны, когда их сын обзаводится сразу несколькими женами, но среди всех ты послана нам Небом. Будешь для нас не наложница, а дочь, и постарайся увидеть в нас приемных отца с матерью.

Госпожа Сюй подхватила:

– Я слышала про твою гибель и печалилась так, словно родную дочь потеряла. По милости Неба ты снова с нами как наша невестка. Сегодня у нас большая радость!

Сказав это, она дотронулась до рукава платья Хун и спрашивает:

– Сколько же тебе лет?

– Семнадцать.

– Просто не верится, что такая молодая, хрупкая женщина перенесла тяготы военного похода.

Хун решила, что задерживаться у стариков дальше неудобно, встала, попрощалась и вышла.

– Красивые редко бывают счастливыми, – сказал старый Ян жене, – так уж ведется исстари. Но госпожа Хун и необыкновенная красавица, и слава у нее есть, и удача. Храбро сражаясь, она достигла высоких воинских званий, значит, смелая. К тому же, видно, судьба ей посылает везенье. Такая женщина – счастье для семьи!

Тем временем госпожа Инь, Лянь Юй и все другие служанки, узнав, что Хун уже покинула спальню старой госпожи, радостные бросились ей навстречу. А чему они радовались, вы узнаете из следующей главы.

Глава двадцать пятая

О ТОМ, КАК ИНСПЕКТОРУ ЯНУ ЗА РАТНЫЕ ЗАСЛУГИ ПОЖАЛОВАЛИ КНЯЖЕСКИЙ ТИТУЛ, А ДУН ХУНУ ЗА ИГРУ НА СВИРЕЛИ – ЗВАНИЕ ПЕРВОГО МУЗЫКАНТА

И вот, когда Хун оказалась возле опочивальни госпожи Инь, та выбежала ей навстречу со словами:

– Милая Хун, какое счастье, что ты жива и снова с нами!

Вся в слезах, Хун, держа Инь за руки, говорит:

– Я ведь почти умерла, но вы спасли мне жизнь. Породили меня отец и мать, а возродили – вы!

Обнявшись, две красавицы прошли в опочивальню и долго беседовали о том, что случилось с каждой после разлуки, смеялись радостно и плакали горько.

– А что сталось с той ныряльщицей по имени Сунь Сань?

– Она здесь, вместе со мной.

Пораженная госпожа Инь велела Лянь Юй позвать бывшую рыбачку. Та немедля явилась и почтительно приветствовала госпожу, которая несказанно удивилась.

– Да вас просто не узнать. Совершая свой первый подвиг, вы чуть не стали духом реки, а теперь прославлены как мужественный и стойкий воин. Сунь Сань поклонилась.

– Это все благодаря вам и госпоже Хун.

Ян Чан-цюй отвел Хун небольшой домик в восточной стороне двора, где Хун и провела ночь вместе с Лотос, Супь Сань и Лянь Юй. Ян до рассвета разговаривал с родителями. Те слушали его жадно и под конец вспомнили о судьбе несчастной Феи.

– Твой отец уже плохо видит и плохо слышит, – начал старый Ян. – В своих семейных делах можешь разобраться только ты.

– Я сильно виноват перед вами, – отвечал Чан-цюй почтительно. – Завел себе чересчур много жен и наложниц. Я раскаиваюсь в этом, но сделанного не поправишь. Знаю, что жизнь нашего дома обеспокоила самого императора, и постараюсь теперь все уладить.

На другой день Сын Неба собирал всех гражданских и военных чинов, чтобы обсудить с ними положение в стране после победы инспектора Яна. Надев парадные одежды, Ян уже готов был отправиться во дворец, как его остановила Хун.

– Используя хитрость, – начала она, – я стала немалым чином в вашем войске и добыла голову врага для государя. Меня еще не лишили звания, однако идти на совет, где будут говорить и о моих заслугах, а узнав правду, могут и развенчать, я не могу. Лучше напишу доклад на высочайшее имя и покаюсь.

– Ты права, – кивнул инспектор. – Я сам хотел тебе посоветовать это.

Сказав так, Ян вместе с Лэй Тянь-фэном, Су Юй-цином, Ма Да и Дун Чу отбыл к императору. Тот удивился, увидев, что среди прибывших нет богатыря Хун Хунь-то, и спросил, что с ним произошло. И тут чиновник подал государю пакет.

– Письмо от советника Хун Хунь-то.

Сын Неба велел читать. Послание начиналось так:

«Я, Хун Хунь-то, гетера из Цзяннани…»

Услышав такое, император обомлел и, растерянно оглядев присутствующих, протянул:

– Что? Что такое? А ну дальше!

«…умоляю Ваше Величество выслушать вот что. Судьба оказалась сурова ко мне: насылала пронзительные ветры беды, захлестывала солеными волнами несчастья. Не один раз я готова была расстаться с жизнью, но находила в себе силы не сделать этого. Несколько лет назад я попала в далекие южные края, откуда не могла вернуться на родину. Там тосковала я в обители даоса, пока на юг не пришла война. Тогда я пошла сражаться простым воином – за отчизну, а не ради наград или почестей. Так имя мое стало известно при дворе, я удостоилась высокого чина и бросила к ногам государя голову непокорного варвара Тосе. Я виновата в том, что скрыла доподлинное свое имя. Это и есть причина моего отсутствия на сегодняшнем приеме во дворце. Умоляю Ваше Величество, как умоляла бы родного отца, лишить меня за обман чина и должности, но простить и тем самым снять тяжесть прегрешения с моей души!»

Пораженный Сын Неба повернулся к Яну. Это все правда?

– Прошу простить и меня за непочтительность к государю: я скрыл это от него, – сложив ладони, склонился Ян.

– Это не назовешь обманом, – милостиво улыбнулся император, – если все делалось во славу государя. Но мы хотим знать все в подробности.

И Ян рассказал, как по дороге в столицу на государственные экзамены для получения должности он повстречался с гетерой Хун, как до него дошла весть о ее гибели в реке Цяньтан, как он неожиданно вновь встретил ее в южных землях, какую помощь она оказала войску своими умениями и ратным искусством. Сын Неба в восторге ударил себя по коленям:

– Удивительная история! Необычайная история! Вот так военачальник! А мы ни о чем и не догадывались!

Он продиктовал ответ, в котором говорилось:

«Ваша история потрясла нас. Среди десяти героев династии Чжоу была одна женщина[246][247], из чего следует, что государству важнее всего таланты и усердие. Прошу Вас не отказываться от чина и должности и проявить себя еще более на государственной службе. Будьте надеждой своей страны и гордостью Вашей семьи!»

Ян со всеми знаками почтения выказал несогласие:

– Хун делила с войском все трудности похода, но все это делала она ради меня, ее супруга, поэтому ее судьба – отражение моей судьбы. И потом: женщина такого происхождения не может находиться на государственной службе.

– Вы хотите лишить нас преданного и талантливого человека, – улыбнулся император, – это не к лицу вам. Нужно было бы вызвать военачальника Хун Хунь-то во дворец, но поскольку она – ваша наложница, то по этикету сделать этого мы не имеем права. Однако и прошение ее удовлетворить не желаем!

Затем Сын Неба возвестил о наградах всем отличившимся на войне с варварами: инспектору Яну пожаловать титул Яньского князя и должность правого министра, военачальнику Хун Хунь-то – титул удельного управителя Города луаней и должность военного министра, Су Юй-цину – должность министра судебной палаты и имперского ревизора, военачальнику Лэй Тянь-фэну – звание первого богатыря императорского войска, Дун Чу и Ма Да – звания правого и левого начальников войск на походе, богатырю Черному Суню – звание командира передового отряда, все прочие военачальники тоже получили повышение в званиях.

И тут Ян говорит:

– Ваше императорское величество! Богатырь Черный Сунь – тоже женщина, она землячка Хун и родом из Цзяннани. Она заслужила похвалы, но жаловать такой высокий чин простолюдинке – уместно ли?!

– Долг государя, – прервал его император, – наградить за верную службу!

Он повелел выдать Сунь Сань наградную грамоту и приложил к ней от себя тысячу лянов золотом. Ян продолжал:

– Южный варвар по имени Огненный князь во время войны со страной Хунду совершил подвиг. Более того: не приди он к нам на помощь, мы не одолели бы бунтовщика Тосе. Поэтому я оставил его наместником в стране Хунду. Прошу вас подтвердить мое решение и пожаловать Огненному князю титул князя Хунду.

Сын Неба согласно кивнул и на прощанье сказал новоиспеченному Яньскому князю:

– Удельная правительница Хун не имеет в столице своего дома. Поэтому мы отдаем повеление казначейству выстроить для нее жилище рядом с вашим домом, определяем ей сто слуг и сто служанок и награждаем тремя тысячами лянов золота и тремя тысячами штук шелка. Раз после приема во дворце император негромко говорит Яну:

– Пока вы пребывали на южной границе, у вас в семье произошел разлад, по причине которого нам пришлось отправить вашу наложницу в Цзянчжоу. Сейчас вы вправе поступить с нею по своему усмотрению.

Ян поклонился и поведал императору о судьбе Феи Лазоревого града. Государь выслушал и милостиво улыбнулся.

– В любой семье случаются раздоры. Уладьте все по справедливости.

Ян почтительно поблагодарил и по дороге домой заехал к превосходительному Иню. Гостя приветливо встретила госпожа Шао, поздравила с победой и самолично поднесла ему кубок с вином. Изъявлениям радости и приветливым речам не было конца.

– Хоть вы и молоды, – проговорила госпожа Шао, – но уже удостоены такого высокого звания, стали знатным вельможей! Мы теперь принимаем вас не только как любимого зятя, но еще и как почетного гостя. Мы всегда рады вам несказанно, заезжайте всякий раз, когда найдется свободное время.

Ян с улыбкой осушил кубок и обещал не забывать родителей своей старшей жены.

– Мы давно не видели свою дочь, – продолжала хозяйка. – Она теперь княгиня, и мы рады за нее, но для отца с матерью дочь – всегда дитя, почему мы и беспокоимся о ней. До нас дошло, что вы обходите ее своей любовью и своим вниманием, справедливо ли вы поступаете?

Ян ответил на вопрос вопросом:

– Вы помните Хун из Цзяннани?

– Да, я встречала ее в Ханчжоу и до сих пор храню о ней добрые воспоминания.

– На юге я нашел ее и приласкал. Вашей дочери, а моей жене, это не понравилось, вот почему и получается, что я, по-вашему, невнимателен к госпоже Инь.

– Вы говорите неправду, – прервала хозяйка. – Моя дочь и цзяннаньская Хун – подруги и ревновать друг друга не могут.

– Любовь к дочери мешает вам увидеть все в правильном свете, – улыбнулся Ян. – Прежде Хун и госпожа Инь в самом деле дружили, теперь же враждуют и цепляются друг к другу. Таковы все женщины! Ничего не могу с этим поделать.

Госпожа Шао, опечаленная, опустила голову, стыдясь того, что услышала о своей дочери. Она молчала, а Ян, пообещав при случае заглянуть, отправился к дому. По пути он заехал к сановному Хуану. Встретившая его госпожа Вэй поздоровалась неласково и сердито сказала:

– Мы безмерно рады, что вы вернулись домой с победой. Но нашему счастью мешает то, что наша дочь тяжело заболела в вашем доме. Она вне себя от горя, и нам осталось только надеяться на милость Неба.

– Здоровье и болезнь, счастье и беда – все это от человека, а Небо ни при чем, – холодно ответил Ян и, поспешно откланявшись, отбыл.

Госпожа Инь, дочь сановного Иня, несколько лет уже бывшая женой Яна, вела себя так, будто только что вошла в дом супруга, будто свадьбу сыграли всего три дня назад: почитала родителей мужа, во всем подчинялась своему господину – никто не мог ни в чем ее упрекнуть. Как-то ее кормилица, престарелая Сюэ, подала Инь письмо от матери. Вот что в нем говорилось:

«Я воспитала тебя, как умела, и, выдав замуж, не рассчитывала на горячие похвалы тебе, но не предполагала услышать и неприятные слова о твоем поведении. И вот узнаю, что ты живешь недостойно, что о тебе идет худая молва. Мне горько слышать это, горько старухе матери краснеть за дочь! Тебе должно быть известно, что ревность – самая тяжкая из гордынь. Если ты будешь вести себя, как должно, то сколько бы ни было в доме мужа других жен и наложниц, ты останешься всегда первой. Если же поведешь себя неладно, твой муж:, даже не имея никого, кроме тебя, утратит былую привязанность, некогда связавшую вас. За долгую свою жизнь я не встречала счастливых ревнивиц. Неужели и тебя ждет такая судьба?!»

Прочитав письмо, Инь помолчала и спрашивает у кормилицы:

– А что сказала матушка, передавая тебе это?

– Да ничего особенного. Только все твердила про какую-то там ревность, все тревожилась, что ты стала ревнивой женой.

Инь улыбнулась, а старушка вопрошает:

– Скажи ты мне, что это такое – ревность?

– Зачем тебе знать? Ревность – это вроде как послеобеденный сон!

Старушка опешила.

– Видно, твоя мать умом ослабела. Я ведь, выходит, в старости стала ужас какой ревнивой – каждый день после обеда сплю, да только чья же я жена-то?!

Инь с трудом сдержалась, чтобы не рассмеяться. Тут пришла Хун, и Инь показала ей послание матери.

Вечером Ян навестил Хун. Она сидела, погруженная в размышления, у светильника.

– Что гнетет тебя? – спросил удивленный Ян. Хун помолчала и говорит:

Только что я побывала у госпожи Инь и прочитала письмо ее матери. Из него я поняла, что меня подозревают в каких-то кознях. Я никогда ничего по-настоящему не боялась, а теперь просто не знаю, как быть, – холодный пот по спине бежит от такого обвинения. Не подозревала, что так трудно быть наложницей.

– Ты мрачно смотришь на мир, – улыбнулся Ян. – Госпожа Инь – умная женщина и не станет тебя подозревать в подобном.

– Как знать! Известно: в плохом всегда обвиняют наложницу, а все добродетели достаются законной жене.

Она горестно понурилась, а Ян взял ее руку в свою и признался:

Это я все запутал, сам виноват – мне и разбираться. Сейчас же иду к госпоже Инь и объяснюсь с ней.

– Что за письмо принесла тебе сегодня кормилица? – начал Ян, появившись в опочивальне госпожи Инь, и, увидев на столике письмо, улыбнувшись, добавил:

– Надеюсь, в нем ничего тайного нет?

Инь промолчала. Тогда Ян подошел к светильнику, прочитал письмо вслух и рассмеялся.

– Не сердись и перестань меня ревновать. Или ты действуешь по поговорке: «Нет огня, так откуда дыму взяться?» И твоя мать куда как проницательна: что слышит, то и повторяет!

– Родители мои живут уединенно и слухов не распускают, – обиделась Инь.

– Тогда откуда же эти слухи взялись?

– Говорят, дружба большого человека безвкусна, что вода, а дружба маленького человека сладка, что вино. Я тоже так считала, и, как видно, не напрасно. Наверно, то, что я живу с открытой душой, показалось вам дерзким, и вы решили назвать это ревностью!

– Я пошутил, – сказал он. – Вчера виделся с твоей матерью, она намекнула, что следовало бы уделять тебе побольше внимания, вот я и решил разыграть тебя.

Инь промолчала, с трудом удерживаясь от смеха, поскольку под окном раздалось многозначительное покашливание и в комнату вошла Хун. Она улыбнулась и говорит:

– В сражениях с бесчисленными врагами, князь, вы ни разу не потерпели поражения, а против жены оказались бессильны, не так ли?

Только теперь Ян понял хитрость Хун и расхохотался.

– Я спасовал не перед женой, а перед коварством южного варвара по имени Хун Хунь-то!

Когда все отсмеялись, Ян вздохнул и проговорил:

– Да, я пошутил, но со смыслом. Когда бы не Хун, не признался бы в своих намерениях. С давних пор ревность считают самым постыдным из семи пороков женщины[248]. Если бы в моем доме, к несчастью, завелась ревнивица, пошли бы сплетни, наговоры, о которых мог проведать сам государь, а что из этого получается, вы и сами уже знаете, примером тому Фея. Непросто отделить яшму от простого камня. Я не хочу, чтобы мои семейные дела обсуждали при дворе, где всегда полно любителей испортить другому жизнь.

Во дворце было множество срочных дел, и Яну приходилось чуть не каждый день задерживаться до глубокой ночи. На небе уже сияла луна, когда однажды князь вернулся домой и, заглянув к родителям, вышел на террасу, где застал Хун, которая любовалась луной, облокотившись на перила.

– Не напоминает ли тебе, Хун, эта луна ту, что сияла над Лотосовым пиком?

– Воспоминания о прошлом – это как весенний сон. А сегодняшняя луна потешается над задумавшейся Хун.

Ян улыбнулся и взял Хун за руку. Они спустились с террасы и начали прогуливаться под луной. На небе не было ни облачка, звезды напоминали жемчуг, рассыпанный по огромному синему блюду. Но пятнадцать звезд Пурпурного Дворца и восемь звезд Трех Братьев в северной части неба затянула черная дымка.

– Ты не знаешь, что это за черный туман? – спросил Ян.

Хун вгляделась.

– Мне ли судить о делах небесных? Правда, я слышала от даоса Белое Облако, что, если созвездия Пурпурного Дворца и Трех Братьев скроются в черном тумане, изменники предадут государя и посеют в стране смуту. Если так, то меня это беспокоит!

– Я тоже предчувствую беду, – вздохнул Ян. – С древности известно: когда государь каждодневно вникает в нужды и тяготы народа, мир и покой в стране обеспечены. Наш император следует этим путем, и в государстве пока, к счастью, порядок. Однако приближенные государя невежественны, занимаются только тем, что превозносят его добродетели, льстят без меры, но не напоминают ему о заветах Яо и Шуня. Двор знать не хочет, чем на самом деле живет страна. И нет рядом с государем человека, который заботился бы об отчизне с открытой душой, от чистого сердца волновался бы за ее судьбу. Это тревожит меня. Теперь вдобавок дурные приметы! Что же нам делать?

Хун в ответ:

– Мне ли судить о делах государственных? Вам еще нет тридцати, а вы достигли высокого положения, имеете большую власть. Многие вам завидуют, поэтому, прошу вас, не вмешивайтесь в течение придворной жизни, не докладывайте государю о неполадках, считайте, что нет у вас ни власти, ни влияния.

Ян отпустил руку Хун.

– Я думал, что ты умная и рассудительная, как мужчина, но ты говоришь сейчас, словно невежественная женщина. Я, сын мелкого чиновника из провинции, только милостью государя удостоился высокого положения при дворе. Сегодня – если бы нужно было для блага государства и императора – я бы тысячу раз дал себя убить, но не отрекся бы от служения тому и другому. Не стану я заботиться о своем покое, хотя бы грозили мне ссылка или смерть!

Хун почтительно говорит:

– Ваши речи светлы, как луна в небесах, и я не стала бы предостерегать вас. Но, говорят, даже время завидует совершенству, даже круглое колесо превращается в бесформенные обломки, даже полный сосуд опрокидывается Помните об этом и будьте осторожны!

Ян промолчал, и разговор на этом закончился.

Шло время, и понемногу дела в империи и в самом деле пошли все хуже и хуже. Издавна ведомо: если руки-ноги ленятся, то в теле слабеет дух, уходит из него сила, подступают хвори. Поэтому-то мудрые Яо и Шунь[249] без устали просвещали своих подданных, заботясь о нравах. Но разве Гао-яо, Хоу-цзи и Се-и не предупреждали, что наследие Яо и Шуня не вечно, что его истачивает время? После того как порядок на южной границе был восстановлен, двор вконец разленился, министры забросили дела управления страной, придворные увлеклись разведением цветов да ловлей рыбы. У бедных копились заботы, у богатых – развлечения. Яна это чрезвычайно удручало, но он так и не решался открыто сказать о своих мыслях государю. Успокаивал себя тем, что его собственная преданность трону незыблема, как гора Тай-шань, и чиста, как Семизвездье. Казалось, он ждал, когда станет совсем плохо. Ко всему другому, ему мешала вера в то, что монарх и подданный – словно ветер и туча, словно вода и рыба, они так неразрывно связаны, что одному нет нужды убеждать другого в чем бы то ни было.

Наступила весна, все сильнее пригревавшее солнце принесло лето, а с ним и жару. Сын Неба частенько удалялся в сад, ища прохлады. Однажды вечером, когда император в окружении придворных любовался луной, ветер донес откуда-то звуки семнадцатиствольной свирели, жалобно прозвеневшие в воздухе. Государь был сведущ в музыке, ему понравилась чистота тона, и он попросил:

– Узнайте, где это играют.

Слуга пошел на звук и в горах Благотворной Весны нашел юношу, который смотрел на луну и чудесно играл. Слуга привел музыканта во дворец.

Сын Неба улыбнулся.

– Мы же хотели узнать, где играют, а не того, кто играет!

Тем не менее он велел юноше приблизиться и оглядел его: приятное лицо, живые черты чем-то напоминают девушку.

– Кто ты и как тебя зовут?

– Происхожу из рода Дун, зовут меня Хун. Живу в столице.

– Покажи мне свой инструмент.

Дун Хун вынул из сумки свирель и, держа ее двумя руками, подал приближенным. Император отметил воспитанность юноши и, взяв инструмент, осмотрел его, а потом произнес:

– Нам скучно. Раз уж ты оказался здесь, сыграй что-нибудь.

Дун Хун почтительно принял из рук государя свою свирель и, обратив взор к луне, сыграл нежную мелодию. Император похвалил его и спросил:

– А еще на чем ты умеешь играть?

– Учился на всех инструментах, – поклонился Дун Хун, – и хотя играю не так, как достойно вашего величества, готов исполнить любое ваше пожелание.

Император заинтересовался, велел принести разные инструменты, после чего принялся испытывать юношу. Тот старался вовсю и выказал недюжинный талант. Государь наградил его и, отпуская, сказал:

– Приходи поиграть мне еще.

Известно, что враги государства от времени до времени пытаются поколебать трон государя, а Небо, словно проверяя его крепость, не скупится предоставить для этого случай. Поэтому правитель должен быть всегда настороже.

Вельможный Лу Цзюнь, потерпев неудачу в своих намерениях навязать Яну в жены свою родственницу, замыслил обманом и предательством устроить свои дела. Лу Цзюнь скрежетал зубами от зависти, когда слышал о Яньском князе, который благодаря своим талантам и преданности добился расположения императора. Он не забыл, как опозорил его Ян Чан-цюй на пиру после государственных экзаменов. Зависть его превратилась уже в болезнь, он начал мечтать о мести, а пока заглушал тоску вином и предавался разврату. Однажды вельможе рассказали о новом любимце государя, музыканте по имени Дун Хун. Лу Цзюнь уже слышал об этом, но притворился несведущим.

– Положение я занимаю высокое, знаю всех замечательных людей при дворе, но про музыканта не слышал. Может, ты сочиняешь? – сказал он приятелю, принесшему эту весть.

– Я сам был с Дун Хуном, когда император прислал за ним своего слугу, – обиделся рассказчик. – Я хорошо знаю этого музыканта, много раз наслаждался его искусством. Зачем мне выдумывать?

– Это дело касается государя, поэтому зря никому не болтай, – строгим голосом сказал Лу Цзюнь.

Оставшись один, Лу Цзюнь на три дня и три ночи закрылся у себя в спальне, где и пролежал молча лицом к стене, велев всем говорить, что обдумывает государственные дела. Только когда приятель привел с собой красивого молодого музыканта, Лу Цзюнь поднялся, запер двери и приблизился к гостям.

– Тебя зовут Дун Хуном?

– Да, – помявшись, ответил музыкант. – Но Дун Хун – маленький человек и недостоин вашего внимания.

– Ты ведь родом из Мэйшань?

– Из Мэйшань!

– Мэйшаньские Дуны – знатный род, – оживился Лу Цзюнь. – Он коренится в древности, я хорошо его знаю, потому радушен с его отпрыском. Вань Тянь-дао тоже был родовитым человеком, но играл для вельмож на цитре. Я хочу ознакомиться с твоими талантами.

Дун Хун почтительно поблагодарил, вынул из рукава маленькую флейту и исполнил несколько мелодий. Вельможа похвалил его и, будучи в самом деле ценителем, задержал Дун Хуна в доме, поместив его пока в библиотеке.

Однажды за Дун Хуном прибыл из дворца гонец, и Лу Цзюню пришлось отпустить музыканта.

Когда Дун Хун явился к императору, был поздний час. Сын Неба отдыхал на своей половине в кругу самых близких придворных. Он приказал Дун Хуну подойти, внимательно его оглядел: одет со вкусом, лицом пригож. Улыбнувшись, государь велел музыканту играть.

– Я хочу взять тебя во дворец, – произнес император, довольный Дуном, – а чего хотел бы ты?

Дун Хун сложил ладони на груди:

– Я, ныне худородный юнец, удостоился быть приближенным к трону – мне радостно и страшно. Не знаю, как благодарить за такую милость… А желания – ну, какие у меня могут быть желания?

Сын Неба улыбнулся и трижды повторил свой вопрос, пока наконец Дун Хун не собрался с духом:

– Вы так добры ко мне, ваше величество, что я открою свое заветное желание. В давние времена мои предки занимали высокое положение, но в эпоху Хань, после мятежа Дун Чжо[250], наш род подвергся опале и захирел. Я хотел бы своей преданностью доказать вам, что с прежними грехами покончено, и возродить былую славу рода.

Государь нашел почтительными эти слова и обратился к придворным: