На следующий день после моего приезда ко мне подошли два голубоглазых и рыжеволосых мальчугана и заговорили по-английски, а вскоре появился и их отец. Оказалось, что это немецкая семья по фамилии Петцель; они жили в лесу, на индейский манер, за милю от Карипи. Петцель объяснил мне, как он попал сюда. Он рассказал, что 13 лет тому назад приехал в Бразилию вместе с другими немцами, поступив на службу в бразильскую армию. Отслужив свой срок, он приехал в Пара посмотреть край, но, проблуждав здесь несколько месяцев, покинул город, чтобы обосноваться в Соединенных Штатах. Там он женился, поехал в Иллинойс и поселился около Сент-Луиса, занявшись фермерством. Он прожил на своей ферме семь или восемь лет, и семья его уже насчитывала пятерых детей. Но он никак не мог позабыть о привольной речной жизни и вечном лете на берегах Амазонки; он убедил. жену согласиться бросить дом в Северной Америке и переселиться в Пара. Невозможно и представить себе, сколько трудностей пришлось преодолеть бедняге, прежде чем он добрался до страны своей мечты. Сначала он спустился по Миссисипи, будучи уверен, что проехать, морем в Пара можно из Нового Орлеана. Там ему сказали, что во всей Северной Америке корабли в Пара идут только из Нью-Йорка, и он поехал морем дальше, в Нью-Йорк; но там долгое время не было судов в Пара; и он поплыл в Демерару, чтоб хотя бы оказаться поближе к вожделенной земле. Между Демерарой и Пара никакого сообщения нет, и ему пришлось со всей семьей оставаться там четыре или пять месяцев, в продолжение которых все они заразились желтой лихорадкой, и один из детей умер. Наконец он сел на какое-то маленькое каботажное судно, направлявшееся в Кайенну, и оказался еще на шаг ближе к цели своего путешествия. Вскоре после прибытия в Кайенну он сел на шхуну, которая шла в Пара или, вернее, на остров Маражо, за грузом скота. Теперь, после всех странствий, он обосновался в целебном и плодородном уголке на берегах речки около Карипи, выстроил себе простой деревянный дом и возделывал большой участок земли, где разводил маниок и кукурузу. Он был как будто совершенно счастлив, но жена его очень жаловалась на отсутствие здоровой пищи — мяса и пшеничного хлеба. Я спросил у детей, нравится ли им страна; они покачали головой и сказали, что предпочли бы Иллинойс. Петцель. говорил мне, что соседи его — индейцы — относятся к нему очень хорошо: почти каждый день кто-нибудь заходит поглядеть, как идут у него дела, и вообще они всячески ему помогают. Он был очень высокого мнения о тапуйо и говорил: «Если хорошо к ним относиться, они пойдут в огонь, лишь бы оказать вам услугу».

Петцель и его семейство были опытными коллекционерами насекомых, и я нанял их для этой цели на время моего пребывания в Карипи. Дни здесь проходили однообразно. Я вставал с рассветом, выпивал чашку кофе и отправлялся за птицами. В 10 часов я завтракал и время с 10 до 3 часов посвящал энтомологии. Вечер уходил на обработку и упаковку добычи. Иногда мы с Петцелем предпринимали длинные экскурсии, занимавшие целый день. Наши соседи обыкновенно приносили мне всех четвероногих, птиц, пресмыкающихся и моллюсков, каких только встречали, так что я в общем получил возможность собрать хорошую коллекцию животных этих мест.

В. первые несколько ночей мне доставили много неприятностей летучие мыши. В комнате, где я спал, никто не жил в течение многих месяцев, потолок был разобран, и виднелись черепица и стропила. В первую ночь я спал крепко и не ощущал ничего необыкновенного, но на следующую. меня разбудил около полуночи шум, который подняли несметные полчища летучих мышей, летавших по комнате, воздух кишел ими; они погасили лампу, а когда я снова зажег ее, комната показалась мне черной от этих бесовских сонмов, которые все кружились и кружились. После того как я. несколько минут поработал как следует палкой, они исчезли в стропилах, но, когда все стихло, вновь возвратились и еще раз погасили свет. Я не стал больше обращать на них внимания и улегся спать. На следующую ночь несколько летучих мышей забрались в мой гамак; я схватил их, когда они полезли ко мне, и швырнул к стене. На следующее утро я обнаружил у себя на бедре рану, причиненную, по-видимому, летучей мышью. Это было довольно неприятно, и я вместе с неграми принялся за работу, пытаясь истребить летучих мышей. Множество висевших на стропилах мышей я застрелил; негры, взобравшись снаружи по лестницам на крышу, сотнями вытаскивали их из под стрехи, в том числе и детенышей. Всего тут было четыре вида: два из рода Dysopes, третий — из Phyllostoma, а четвертый — из Glossophaga. Подавляющее большинство принадлежало, к Dysopes peroto — виду, характеризующемуся большими ушами и размахом крыльев в 2 фута (от конца до конца крыла). Phyllostoma был мелкий вид темно-серого цвета с белыми полосками на нижней половине спины и листовидным мясистым расширением на кончике носа. За исключением этого случая, летучие мыши никогда не нападали на меня. Тот факт, что они сосут кровь у спящих людей из наносимых ими ранок на пальцах ног, ныне твердо установлен; впрочем, подобному кровопусканию подверглись лишь немногие. По словам негров, на человека нападает одна только Phyllostoma. Те, которых я поймал на себе, были Dysopes, и я склонен думать, что эта повадка свойственна многим видам летучих мышей.

Однажды, занимаясь поисками насекомых в коре упавшего дерева, я увидал, что ко мне приближается крупное животное вроде кошки. Оно заметило меня лишь тогда, когда до меня оставалась какая-нибудь дюжина ярдов. У меня не было никакого оружия, кроме старой стамески, и я уже приготовился защищаться, если животное прыгнет на меня, как вдруг оно поспешно повернулось и побежало прочь. Я не разглядел его как следует, но, судя по цвету, то была пума, или американский лев, хотя животное было, пожалуй, чересчур мало для этого вида. Пума нечасто встречается в амазонских лесах: у туземцев я за все время видел не больше дюжины шкур. Мех ее желтовато-коричневого цвета. Поскольку цветом пума походит на оленя, распространенного в этих лесах, туземцы называют ее сасу-арана, или лжеоленем. Охотники вообще не боятся пумы и в пренебрежительных выражениях отзываются о ее храбрости. О ягуаре они дают совершенно иной отзыв.

Единственным видом обезьяны, который я встречал в Карипи, был тот же темно окрашенный маленький Midas, который, как я уже упоминал, встречается и близ Пара. Весьма распространен здесь большой муравьед, тамандуа туземцев (MyrmecopHagajubata). После первых недель моего пребывания здесь у меня кончились запасы свежей провизии. Окрестные жители продали мне всех кур, без которых могли обойтись. Я еще не приучился есть лежалую жесткую соленую рыбу, которая составляет главный предмет питания в этих местах, и в течение нескольких дней питался рисовой кашей, печеными бананами и фариньей. Флоринда спросила меня, стану ли я есть тамандуа. Я ответил, что мне придется по вкусу, пожалуй, все что угодно, лишь бы это было похоже на мясо; в тот же день она, захватив с собой собак, ушла вместе со старым негром по имени Антониу и вечером принесла мне одно из этих животных. Мясо сварили, и оно оказалось очень вкусным, несколько напоминающим гуся. Жители Карипи вовсе не едят его, говоря, что оно считается здесь негодным для еды, однако я читал, что в других местностях Южной Америки мясо тамандуа употребляют в пищу. В течение следующих двух-трех недель, как только у нас кончался запас свежего мяса, Антониу всегда был готов за небольшую плату добыть мне тамандуа. Но однажды он явился в великом горе и сообщил, что любимую его собаку Атревиду схватил муравьед, и она погибла. Мы поспешили на место происшествия и увидели, что собака не мертва, но жестоко истерзана когтями животного. Хотя муравьед был сам смертельно ранен, он только теперь отпустил свою жертву.

Повадки Myrmecophaga jubata ныне довольно хорошо известны. Он весьма часто встречается в сухих лесах Амазонской долины, но на игапо, т.е. затопляемых землях, кажется, не водится. Бразильцы называют этот вид тамандуа-бандёйра, т. е. знаменным муравьедом; прилагательное «знаменный» объясняется своеобразной расцветкой животного: по обеим сторонам туловища проходит наискось широкая полоса, наполовину серая, наполовину черная, что несколько напоминает геральдическое знамя. У этого муравьеда чрезвычайно длинная и тонкая морда и червеобразный растяжимый язык. Челюсти его лишены зубов. Когти сильно удлиненные, и ходит он очень неуклюже. Живет он на земле и питается термитами, или белыми муравьями; длинными когтями он разрывает твердые бугры, возводимые насекомыми, а длинным гибким языком вылизывает их из щелей. Все остальные виды этого своеобразного рода ведут древесный образ жизни. Я встречал четыре вида муравьедов. Один был Myrmecophaga tetrodac— tyla; два остальных, более своеобразные и менее известные, были очень маленькие зверьки, называемые тамандуа-и. Оба они сходны по размерам (10 дюймов в длину, не считая хвоста) и по числу когтей: на передних ногах — по два неодинаковой длины, на задних ногах — по четыре. Один вид покрыт серовато-желтой шелковистой шерстью; встречается он редко. У другого вида мех грязно-бурого цвета без шелковистого блеска. Одного такого муравьеда принесли мне живым в Карипи: его поймал индеец, когда зверек неподвижно висел, прицепившись,. в дупле дерева. Я держал его у себя дома почти сутки. У него было не слишком длинное рыльце, изогнутое вниз; и чрезвычайно маленькие глаза. Почти все время он оставался неподвижен, но, если его дразнили, он поднимался на задние ноги со спинки стула, к которой прицепился, и, как кошка, выпускал когти на передних лапах. Его манера цепляться когтями и вялость движений сообщают ему большое сх6дство с ленивцем. Он не издавал ни звука и всю ночь оставался на том месте, куда я посадил его утром. На следующий день я посадил его на дерево во дворе, и ночью он убежал. Эти маленькие тамандуа ведут ночной образ жизни и питаются теми видами термитов, которые строят на стволах и ветвях деревьев земляные муравейники, имеющие вид уродливых наростов. Таким образом, разные виды муравьедов приспособляются к различному образу жизни — наземному или древесному. Те, что живут на деревьях, в свою очередь бывают дневными или ночными: Myrmecophaga tetrodactyla можно увидеть лазящим по большим ветвям днем. Родственная группа ленивцев, являющихся в еще большей степени, чем муравьеды, чисто южноамериканскими формами, в настоящее время представлена только древесными видами, но в прошлом существовали также наземные формы ленивцев, например мегатерий, образ жизни которого, в связи с тем что он был огромных размеров и не мог жить на деревьях, оставался загадкой до тех пор, пока Оуэн не показал, каким способом он мог бы добывать себе пищу, стоя на земле.

В январе апельсинные деревья зацвели, во всяком случае больше, чем обычно, ибо цветут они в этой стране в той или иной мере круглый год, и цветы привлекли большое количество колибри. Ежедневно в прохладные утренние часы и вечером, с 4 до 6 часов, можно было увидеть, как кружат они во множестве около деревьев. Они носятся взад и вперед так быстро, что глаз едва успевает уследить за ними, а перед цветком задерживаются лишь на какие-нибудь несколько мгновений. Неустойчиво повисая в воздухе, колибри с непостижимой быстротой двигают крыльями: обследовав цветок, они уносятся на другую сторону дерева. Они не действуют так методически, как пчелы, облетающие цветки по порядку, но носятся с одной стороны дерева на другую самым беспорядочным образом. Иногда два самца сближаются и дерутся, поднимаясь во время битвы все выше и выше, как то нередко делают в подобных случаях насекомые, а затем поспешно разлетаются и вновь принимаются за свои обычные занятия. То и дело они останавливаются передохнуть, садясь на безлистные веточки; иногда можно увидеть, как они, не поднимаясь с того места, где сели, обследуют цветки, до которых могут дотянуться. Яркие краски колибри не видны, когда птички порхают в воздухе, и отдельные виды невозможно различить, если только значительная часть их оперения не окрашена в белый цвет, как, например, у Heliothrlx aurltus, сплошь белого снизу, но блестяще-зеленого сверху, или у белохвостой Florlsuga mel— livora. В Амазонском крае немного различных колибри: на этих однообразных лесных равнинах число видов куда меньше, нежели в пестрых долинах Андов в тех же широтах. Семейство можно разделить на две группы, противоположные по своему строению и повадкам: в одну входят виды, живущие только в тени лесов, а к другой относятся те, что предпочитают солнечные места. Лесные виды (Phaethorninae) редко встречаются на цветках, да и цветы в тенистых местах, где живут эти птички, достаточно редки, но они ищут насекомых на листьях, пробираясь по кустам и с изумительной быстротой облетая сверху и снизу каждый листок. Распространение второй группы (Trochilinae) не ограничено одними расчищенными участками: ее представители появляются в лесу повсюду, где только цветут деревья, и вылетают на солнечные опушки, если там есть цветы. Но происходит это только там, где леса не так густы, как обычно: в высоких лесах и в сумрачной тени низин и островов колибри почти не встречаются. Я вел в Карипи тщательные поиски, ожидая найти Lophornis gouldti, которого, как мне говорили, поймали в этой местности. Это один из самых красивых колибри: шея у него окружена воротником из длинных белых перьев с золотисто-зелеными концами. К сожалению, мне не посчастливилось встретить его. Несколько раз я по ошибке убивал из ружья колибриевого бражника вместо птицы. Эта ночная бабочка (Мас roglossatitan) чуть меньше обыкновенного колибри, но она летает и останавливается в воздухе перед цветком, обследуя его своим хоботком, точь-в-точь так же, как птица-колибри. Лишь по прошествии многих дней я научился отличать летящих бабочек от птичек. Сходство это привлекает внимание туземцев, и все они, даже образованные белые, твердо уверены, что бабочки превращаются в птиц и наоборот. Наблюдая превращение гусениц в бабочек, они не видят ничего удивительного в том, что ночная бабочка обращается в колибри. Конечно, сходство между бражником и колибри весьма замечательно и поражает даже тогда, когда сравниваешь их, держа в руках. Если смотреть на них сбоку, форма головы и расположение глаз у бабочки выглядят почти так же, как у птицы, а вытянутый хоботок — совсем как длинный клюв. Тело бабочки оканчивается хвостиком из длинных щетинистых чешуек, напоминающих перья; когда они распущены, то очень походят на птичий хвост. Но все это сходство, конечно, чисто поверхностно. Негры и индейцы пытались убедить меня, что оба животных принадлежат к одному виду. «Посмотрите на их перья, — говорили они, — у них одинаковые глаза и одинаковые хвосты». Это убеждение укоренилось так глубоко, что спорить с ними об этом было бесполезно. Бабочки Macroglossa встречаются почти во всех странах и повсюду имеют одни и те же привычки; один известный вид водится в Англии… М-р Гульд рассказывает, что однажды бурно препирался с одним английским джентльменом, который утверждал, будто в Англии встречаются колибри, потому что он видел одного из них в Девоншире (имелась в виду ночная бабочка Macroglossa stellatarum). Сходство между двумя этими существами вызвано, вероятно, аналогией в их привычках; никаких признаков того, что одно из них подделывается под внешний вид другого, нет.

Рис. Птица колибри и колибриевый бражник

Замечено, что колибри по своей психике не похожи на остальных птиц, напоминая в этом отношении скорее насекомых, нежели теплокровных позвоночных животных. Отсутствие какого бы то ни было выражения в их глазах, однообразие их действий, быстрота и точность движений — все эти черты обнаруживают сходство с насекомыми. Когда идешь по аллеям в лесу, нередко через дорогу перелетает Phaethornis, то и дело внезапно останавливаясь и повисая в воздухе в нескольких футах перед человеком. Phaethorninae, должно быть, более многочисленны в Амазонском крае, чем Trochilinae. Они вьют гнезда из тонких растительных волокон и лишайников, густо переплетенных между собой и выложенных изнутри толстым слоем шелковой ваты из плода дерева самаума (Erio— dendronsamauma), на концах пальмовых листьев, с внутренней их стороны. Гнезда эти продолговатой формы и имеют вид сумки. У только что вылупившихся птенцов клюв гораздо короче, чем у их родителей. Из видов Trochilinae в Карипи я нашел только маленького золотисто-зеленого Polytmus viri— dissimus, сапфирово-изумрудную Thalurania furcata и крупного Campylopterus. obcsurus с серповидными крыльями.

Очень многочисленны были в Карипи змеи; многие безвредные виды попадались около дома и иногда забирались в комнаты. Однажды я бродил в зеленых зарослях гуажара (Chrysobalanustcaco), дерева, дающего похожие на виноград ягоды и растущего повсюду на этих песчаных берегах, и с изумлением увидал, как нечто, казавшееся мне извилистым стеблем лазящего растения, вдруг ожило и поползло среди листьев и ветвей. Эта живая лиана оказалась светло-зеленой змеей Dryophis fulgida. Все тело ее однородно-зеленого цвета, и это делает ее незаметной среди листвы кустарников гуажара, где она крадется в поисках добычи — древесных лягушек и ящериц. Передняя часть ее головы заканчивается тонким заостренным носом; вся длина пресмыкающегося составляла 6 футов. Среди кустарников на лесных опушках встречался другой вид, близко родственный этому, но с гораздо более тонким туловищем, а именно Dryophis acuminata. Змея эта достигает 4 футов 8 дюймов в длину, причем в одном только хвосте 22 дюйма, но диаметр самой толстой части тела немногим более четверти дюйма. Она светло-коричневого цвета, с радужными переливами, чередующимися-с темными пятнами, и имеет вид куска бечевки. У одного пойманного мной экземпляра туловище было посередине вздуто. Вскрыв его, я обнаружил там наполовину переваренную ящерицу, которая была толще самой змеи. Другой встречающийся здесь вид змей — из рода Helicops — ведет земноводный образ жизни. Я видел несколько этих змей в сырую погоду на самом берегу реки; когда к ним приближались, они всегда ползли прямо в воду, где очень изящно и искусно плавали. Однажды Флоринда удила рыбу и поймала Helicops, который проглотил крючок с наживкой. Она и еще кое-кто рассказывали мне, что эти водяные змеи питаются мелкой рыбой, но я не нашел ни одного доказательства этого утверждения. В лесу змеи встречаются постоянно, однако ядовитые мне попадались редко. Кроме двух только что упомянутых видов, здесь было еще много древесных змей, и мне иногда бывало не по себе, когда я, отыскивая насекомых на стволах деревьев, вдруг замечал, обернувшись, пару сверкающих глаз и раздвоенный язык в нескольких дюймах от своего лица. Последний вид, о котором я упомяну, — коралловая змея; свернувшись на черной земле в лесу, она выглядит замечательно красиво. Одну коралловую змею, которую я здесь видел, покрывали черные и зеленые полосы, а на каждой черной полосе было по два светлых белых кольца. Заспиртованные экземпляры не могут дать представление о ярких цветах, окрашивающих живую коралловую змею.

Как уже упоминалось, мы с Петцелем совершали много дальних экскурсий по окрестному лесу. Иногда мы уходили к Мурукупи — протоку, проходящему по лесу милях в 4 за Карипи. Берега протока населены индейцами и метисами, которые живут там на протяжении многих поколений в полном отрыве от остального мира: место малоизвестно и редко посещается. Тропа из Карипи идет туда через сумрачный девственный лес, где деревья растут так тесно, что земля под ними окутана глубочайшей тенью и не покрыта ничем, кроме зловонных грибов и гниющих растительных остатков. Но когда выходишь из этой негостеприимной чащи на берега Мурукупи, поражает прелестный контраст. Великолепная растительность, забирающаяся на огромную высоту, одевает берега протока, который проходит по широкой полосе наполовину возделанной земли, и вся эта пестрая масса зелени сверкает на солнце. Крытые пальмовым листом хижины без дверей проглядывают там и сям среди рощ банановых, манговых, капоковых и дынных деревьев и пальм. Во время первой нашей экскурсии мы вышли к берегам реки напротив одного дома несколько более основательной архитектуры, нежели остальные, с оштукатуренными и белеными глиняными стенами и кровлей из красной черепицы. Он, казалось, был полон ребятишек, а картине семейной жизни придавали прелесть миловидные женщины-мамелуку, которые стирали, пряли и занимались приготовлением фариньи. Две женщины, сидя на циновке на открытой веранде, шили платья, так как через несколько дней в Балкарене, селении в 8 милях от Мурукупи, должен был состояться праздник, и они собирались пойти послушать мессу и показать свои наряды. Один голый мальчуган лет семи переправился за нами в монтарии через реку. Нас сразу же пригласили в дом и предложили остаться на обед. Когда мы приняли приглашение, хозяева зарезали двух кур и тут же принялись варить сытное блюдо из приправленного риса и кур. В этих глухих местах не часто случается, чтобы женская половина семьи свободно вступала в разговор с посторонними, но эти люди долго жили в главном городе провинции и потому были цивилизованнее, чем их соседи. Отец их был преуспевающий торговец и дал детям лучшее образование, какое только было доступно в городе. После его смерти вдова с несколькими дочерьми, замужними и незамужними, удалилась в это уединенное место, которое прежде в течение многих лет служило им ситиу — фермой, или дачей. Одна из дочерей была замужем за красивым молодым мулатом; он был дома и спел нам несколько прелестных песен, аккомпанируя себе на гитаре.

После обеда я выразил желание осмотреть проток, и один добрый и вежливый старик, кажется сосед, вызвался проводить меня. Мы сели в маленькую монтарию и, пользуясь гребком, прошли мили три-четыре вверх и вниз по речке. Хотя теперь я уже был хорошо знаком с прекрасной растительностью тропиков, в этом месте меня вновь охватил весь пыл первого восхищения. Проток имел около 100 ярдов в ширину, а в некоторых местах был уже. Оба берега скрывались за высокими зелеными стенами, с разрывами там и сям, в которых мелькали под склоненными деревьями крытые пальмовым листом хижины поселенцев. Выступающие ветви высоких деревьев, которые кое-где простирались до середины протока, были увешаны естественными гирляндами, а берега у самой воды одевали бесконечно разнообразные лазящие растения, из коих некоторые, особенно бигнонии, были украшены крупными яркими цветами. Искусство не могло бы сочетать прекрасные растительные формы так гармонично, как это сделала здесь природа. Среди низких деревьев большое место, как обычно, занимали пальмы; впрочем, некоторые пальмы вознесли свои стройные стволы на 60 футов в вышину, если не более, и качали пучки колышущихся перьев где-то между нами и небом. Один вид пальм — псшшуба (Iriarteaexo -rhiza), которая растет здесь в большем количестве, чем в других местах, был особенно привлекателен. Он не принадлежит к самым высоким, поскольку взрослое дерево, пожалуй, не выше 40 футов; листья наклонены вниз не так сильно, как у других видов, а отдельные листочки гораздо шире, и потому у них нет обычного перистого вида, но зато их отличает своя, особенная красота. Мой проводник высадил меня на берег, чтобы показать корни пашиубы. Они растут над землей, расходясь от ствола на много футов над поверхностью, и деревья имеют такой вид, точно стоят на ходулях; среди корней старых деревьев можно стать во весь рост, и тогда вертикально стоящий ствол дерева окажется прямо над головой. Корни эти выглядят тем своеобразнее, что они, имея форму прямых прутьев, усеяны мощными шипами, между тем как ствол дерева совершенно гладкий. Назначение столь странного строения, должно быть, такое же, как у описанных уже корней-подпор: рост корней над землей возмещает дереву невозможность вследствие конкуренции соседних корней разрастаться под землей. Большое количество влаги и пищи, содержащееся в воздухе, также может благоприятствовать этим образованиям. Вернувшись. к дому, я обнаружил, что Петцель неплохо провел часы дневного зноя, собирая насекомых на расчищенном участке по соседству. Около 5 часов пополудни наши любезные хозяева угостили нас чашкой кофе, и мы отправились домой. Последнюю милю нашего пути мы шли в темноте. Лес здесь сумрачен даже в ясный день, но я никак не ожидал встретить тот густой и непроглядный мрак, какой царил тут в эту ночь и не позволял нам видеть друг друга, хотя шли мы бок о бок. Не произошло ничего такого, что могло бы нас потревожить, только изредка вдруг раздавался какой-то резкий шелест деревьев и нас изумлял заунывный крик. В одном месте Петцель споткнулся и растянулся в зарослях. Если не считать этого случая, мы нигде не сбивались с тропы и благополучно дошли до Карипи.

Один из моих соседей с Мурукупи пользовался в этих местах славой хорошего охотника. Это был цивилизованный индеец по имени Раимунду, женатый и оседлый; он имел обыкновение время от времени отправляться за свежей провизией для своей семьи в какие-то богатые дичью места, нахождение которых сохранял в тайне. Я к тому времени убедился, что животная пища в этом изнурительном климате столь же жизненно необходима, как и на севере Европы. Моя попытка обойтись одной только растительной пищей потерпела полную неудачу, а есть отвратительную соленую рыбу, употребляемую бразильцами, я не мог. Уже много дней я не ел мяса, а около Карипи добыть больше ничего нельзя было; поэтому я попросил в виде одолжения у Раимунду разрешения сопровождать его в одной из его охотничьих экспедиций, чтобы настрелять для себя немного дичи. Он согласился и назначил день, когда я должен был прийти к нему домой ночевать, чтобы быть готовым выехать с отливом вскоре после полуночи.

Место, которое предстояло нам посетить, было расположено у границы области Карнапижо, где она выдается на север, заходя в самую середину эстуария Пара, и разбивается на ряд островов. Во второй половине дня 11 января 1849 г. я шел через лес к дому Раимунду, не захватив с собой ничего, кроме двуствольного ружья, запаса снаряжения и коробки для насекомых, которых рассчитывал поймать. Раимунду был плотник, и к тому же очень трудолюбивый человек; у него было два подмастерья, как и он, индейцы: один — юноша, другой лет 22 на вид. Жена его принадлежала к той же расе. Индианки не всегда молчаливого нрава, подобно своим мужьям. Сеньора Доминга была очень болтлива; когда я пришел в дом, там была еще одна старая индианка, и языки обеих действовали с огромной быстротой в течение всего вечера, разговор шел исключительно на языке тупи. Раимунду с подмастерьями занимался постройкой лодки. Несмотря на свое трудолюбие, он был, по-видимому, очень беден, как и большинство жителей берегов Мурукупи. А ведь у них есть значительные плантации маниока и кукурузы, не говоря уже о небольших делянках хлопка, кофе и сахарного тростника; почва очень плодородна, не надо платить ни аренды, ни прямых налогов. Кроме того, для избытка продуктов у них за 20 миль, в Пара, всегда имеется рынок, сообщение с которым по воде очень удобно.

Вечером явились еще посетители. Послышались звуки свирели и барабанчика, и вскоре с тропинки в маниоковых полях показалась процессия поселян. Они совершали поход за пожертвованием для святого Томе, покровителя индейцев и мамелуку. Один из них нес знамя, на котором была грубо намалевана фигура святого Томе с нимбом вокруг головы. Свирель и барабанчик были самые незамысловатые. Свирель представляла собой тростниковую палочку с высверленными в ней четырьмя отверстиями, при помощи которых извлекалось несколько немелодичных нот, а барабанчик — широкий обруч, обтянутый с обеих сторон кожей. На обоих инструментах играл один изуродованный молодой человек. Сеньор, Раимунду принял их с той спокойной вежливостью, которая.выглядит так естественно у индейца; когда он выступает в роли хозяина. Гостей, которые пришли из Вила-ди-Конде, пройдя 5 миль лесом, пригласили отдохнуть. Раимунду взял у одного из них изображение святого Томе, поставил его рядом с Nossa Senhora (божьей матерью) в своем ораториу — разукрашенном ящичке, где каждая семья хранит домашних богов, — и зажег перед ним пару восковых свечей. Вскоре после того на циновке расстелили скатерть и всех гостей пригласили к ужину. Угощение было довольно скудное: вареная курица с рисом, ломтик жареной пираруку, фаринья и бананы. Каждый ел совсем понемногу, некоторые юноши удовольствовались тарелкой риса. Один из подмастерьев стоял сзади с полотенцем и чашкой воды, где каждый гость промывал пальцы и откуда полоскал рот после еды. Гости остались на всю ночь: под большим навесом от столба к столбу развесили гамаки; уходя, Раимунду отдал распоряжения о завтраке для гостей наутро.

Раимунду разбудил меня в 2 часа, и мы (он, его старший подмастерье Жуакин и я), захватив с собой пять собак, сели в лодку в укромном месте, где было так темно, что я не видел ни челна, ни воды. Мы поплыли вниз по извилистому протоку, где огромные стволы деревьев склонялись над самой нашей головой, и вскоре вышли в Мурукупи. Пройдя еще несколько ярдов, мы вошли в более широкий проток Аититубу, пересекли его и вошли на противоположном берегу в другой узкий проток. Здесь отлив создавал встречное течение, и продвигаться вперед нам удавалось лишь с большим трудом. Пройдя против сильного течения 2 мили, мы добрались до места, где отлив вызывал течение противоположного направления, и это свидетельствовало о том, что мы пересекли водораздел. Прилив поднимает воду в этом рукаве, или протоке, одновременно с обоих концов его, и приливные волны встречаются в середине, хотя на вид как будто никакой разницы в уровне нет, да и ширина русла одинаковая. Направления прилива повсюду в этих бесконечных рукавах и протоках, которые расчленяют сушу в дельте Амазонки, чрезвычайно запутанны. Выглянула луна и озарила стволы колоссальных деревьев и листья чудовищных пальм жупати, склонившихся над протоком; из мрака выступили группы древовидных аронников, стоявших на берегу, словно ряды призраков. Изредка перед нами открывалась черная глубь леса, где все молчало, разве только пронзительно стрекотали лесные сверчки. Нас то и дело пугал внезапный шум позади: это падал с дерева в воду какой-нибудь тяжелый плод или какое-нибудь ночное животное. Оба индейца в. тот же миг переставали грести и пускали челн плыть по течению. Из лесу доносилось благоухание; Раимунду сказал, что запах идет с полей сахарного тростника.