Натуралист на Амазонке

Молодежь очень музыкальна, из инструментов употребляются главным образом флейта, скрипка, испанская гитара и маленький четырехструнный альт, называемый кавакинью. В начале моего пребывания в Сантарене небольшая группа музыкантов под руководством высокого худощавого и взлохмаченного мулата, пламенного энтузиаста своего искусства, нередко исполняла серенады для своих подруг при блеске луны в прохладные вечера сухого сезона и очень недурно играла французские и итальянские марши, а также танцевальную музыку. Излюбленным инструментом и у мужчин, и у женщин была, как и в Пара, гитара; впрочем, теперь ее вытесняет фортепиано. Баллады, которые поют под аккомпанемент гитары, разучиваются не по записанным или печатным нотам, а передаются из уст в уста. Их никогда не называли песнями, а только модиньями, т.е. «малыми модами», и каждая пользовалась успехом до поры до времени, уступая место следующей новинке, привезенной каким-нибудь молодцом из центра провинции. В дни празднеств устраивался маскарад, в котором с превеликим восторгом принимал участие весь народ, стар и млад, белые, негры и индейцы. Лучшие увеселения этого рода бывали во время масленицы, на пасху и в канун Иванова дня; на Рождество негры разыгрывали грандиозное полудраматическое представление на улицах. Представления для избранного круга устраивались белыми молодыми людьми, к которым присоединялись также цветные. Группа человек в 30 или 40 наряжалась одинаковым образом и притом с очень недурным вкусом кавалерами и дамами, и каждый надевал особого рода маску из легкого газа. Компания с группой музыкантов обходила вечером дома своих друзей и развлекала собиравшееся там большое и пышно разодетое общество разными танцами. Видные горожане, в домах которых (в больших комнатах) устраивались эти приемы, казалось, получали от них полное удовольствие; повсюду велись большие приготовления, после танца гостей и ряженых угощали светлым пивом и конфетами. Раз в году наступает черед индейцев, у которых есть свои собственные маскарадные танцы и пантомимы, и однажды ночью они устроили для нас большое представление. Они собрались из окрестных селений на окраине города и прошли по улицам с факелами к кварталу, населенному белыми, чтобы исполнить свои охотничьи и обрядовые танцы перед домами именитых жителей. Процессия насчитывала около сотни мужчин, женщин и детей. На многих мужчинах были надеты великолепные венцы из перьев, туники и пояса, изготовляемые мундуруку и надеваемые ими в торжественных случаях; но женщины были обнажены до пояса, а дети оставались совершенно голыми, и все были раскрашены и вымазаны красным анатто. Один из индейцев исполнял роль тушауа — вождя и держал скипетр, богато украшенный оранжевыми, красными и зелеными перьями туканов и попугаев. Паже — знахарь — шел, пыхтя длинной сигарой в тауари — инструментом, который он применял для своего чудесного лечения. Другие извлекали неприятные дребезжащие звуки из туре — рога, сделанного из длинного и толстого бамбукового колена, с расщепленным язычком в мундштуке. Это военная труба многих индейских племен: наблюдатели, взобравшись на высокое дерево, подавали из нее сигнал атаки своим товарищам. Те бразильцы, которые достаточно стары, чтобы помнить времена войны между индейцами и поселенцами, не могут избавиться от страха, который наводит на них туре: его громкий резкий звук, раздававшийся глубокой ночью, нередко служил прелюдией к нападению кровожадных мура на отдаленные поселения. Остальные мужчины в процессии несли луки и стрелы, пучки дротиков, дубинки и гребки. Дети постарше захватили с собой ручных животных: у одних на плечах сидели обезьяны или носухи, другие держали на голове черепах. Индианки несли своих детей в атурах — больших корзинах, подвешенных за спиной и укрепленных широким лыковым ремнем, охватывавшим лоб. Все это давало полное представление об индейской жизни, и во всем обнаруживалось больше искусства, нежели кое-кто согласен допустить, когда речь заходит о бразильских краснокожих. Представление было устроено индейцами по собственному почину только для того, чтобы развлечь жителей городка.

Здешний народ, по-видимому, ясно понимает пользу образования для детей. Помимо обычных начальных школ — одной для девочек, другой для мальчиков, — здесь есть еще третья школа, повышенного типа, где среди прочих наук преподаются латынь и французский язык профессорами, которые, как и рядовые школьные учителя, состоят на содержании у провинциального правительства. Последняя школа служит подготовительной к поступлению в лицей и епархиальную семинарию — щедро субсидируемые заведения в Пара: посылать туда своих сыновей для завершения образования — предмет стремлений торговцев и плантаторов. В начальных школах преподаются только самые начатки наук, и поразительно, до чего быстро и правильно выучиваются чтению, письму и арифметике ребятишки, цветные и белые. Правда, благодаря простоте португальского языка, на котором слова пишутся также, как произносятся, или по неизменным правилам, и применению десятичной системы в расчетах приобрести эти знания гораздо легче, чем у нас. Студенты, прежде чем их примут в высшую школу, должны выдержать экзамен в средних школах Пара. Однажды попечители оказали мне честь, выбрав на год одним из экзаменаторов. Знания юношей, большинству которых было около 14 лет, оказались весьма похвальными, особенно по грамматике; они схватывали все так быстро, что порадовали бы сердце школьного учителя северных стран. Однако программа обучения в средних школах Пара, должно быть, очень неполная, потому что редко встретишь образованного параанца, который имел хотя бы малейшие знания по физике и даже по географии, если только он не выезжал за пределы провинции. Молодые люди все становятся недурными ораторами и юристами: любой готов взять на себя ведение судебного дела, ознакомившись с ним за какой-нибудь час; они сильны также в статистике, так как для упражнения этой способности в Бразилии, где каждый чиновник должен ежегодно направлять правительству целые тома сухих отчетов, имеется обширное поле деятельности; но почти во всем остальном они страшно невежественны. Я не помню, чтобы мне приходилось видеть в Сантарене хоть какую-нибудь географическую карту. Сообразительные люди догадываются о недостаточности их сведений по этому предмету, и их трудно вызвать на разговор о географии; но как-то один человек, занимавший важный пост, выдал себя, спросив у меня: «На каком берегу реки расположен Париж?» Вопрос этот был обязан своим происхождением не желанию уточнить топографию Сены, как можно было бы предположить, но представлению, будто весь мир — не что иное, как громадная река, а различные города, о которых он слышал, должны лежать на том или ином берегу. Мысль о том, что Амазонка — ограниченная река, собирающаяся из многих узких ручейков, имеющая начало и конец, никогда не приходила в голову большинству людей, которые провели всю жизнь на ее берегах.

Если отвлечься от общества Сантарена, это городок, жить в котором приятно. Тут нет насекомых-паразитов — ни москитов, ни пиумов, ни комаров, ни мотук. Климат просто великолепен: в течение шести месяцев в году, с августа до февраля, выпадает очень мало дождей, и небо неделями безоблачно, а свежие ветры с моря, до которого почти 400 миль, умеряют палящий зной солнца. Ветер иногда бывает много дней подряд до того силен, что навстречу ему трудно идти по улицам; он врывается в открытые окна и двери домов, разбрасывая во все стороны лежащее сверху платье и бумаги. Местность считается здоровой, но при смене сезонов широко распространены сильные простуды и глазные воспаления. Я встретил здесь трех англичан, которые прожили много лет в городе или его окрестностях и все еще сохраняли цветущий вид; полнота и свежесть многих сантаренских дам средних лет также свидетельствовали о том, что климат благоприятен для здоровья. В городе неизменно поддерживается хороший порядок: улицы всегда чистые и сухие, даже в разгар влажного сезона; неплохо обстоит дело и со снабжением продовольствием. Только те, кто испытал, как трудно добывать за любую цену необходимые для жизни припасы в поселениях в глубине Южной Америки, может оценить преимущества Сантарена в этом отношении. Все, впрочем, кроме мяса, было дорого и все более дорожало с каждым годом. Сахар, кофе и рис, которые должны были бы производиться в избытке в окрестностях, ввозятся из других провинций и стоят дорого: действительно, сахар здесь несколько дороже, чем в Англии. Тут было две-три мясные лавки, где можно было ежедневно получать превосходную говядину по два — два с половиной пенса за фунт. Скот не приходится доставлять издалека, например из Пара: его разводят в кампу по берегам Лагу-Гранди, всего в одном двух днях пути от города. Свежую рыбу можно было купить в порту почти каждый вечер, но, поскольку предложение не покрывало спрос, между покупателями регулярно происходило состязание в беге к берегу, когда вдали показывались челны рыбаков. По всему городу каждое утро торговали вразнос очень хорошим хлебом, а также молоком и разнообразными фруктами и овощами. Среди плодов был один, под названием ата, которого я не встречал нигде в других частях страны. Дерево, на котором он родится, принадлежит к порядку аноновых и растет, по-видимому, в диком состоянии в окрестностях Сантарена. Плод немногим больше крупного апельсина, кожура, окружающая сочную и сладкую мякоть, состоит, как у ананаса, из чешуек, но имеет у спелых плодов зеленый цвет и покрыта изнутри сахарной коркой. Чтобы покончить с перечислением преимуществ Сантарена, можно упомянуть еще о восхитительном купании в прозрачных водах Тапажоса. Здесь не приходится бояться аллигаторов; когда дует восточный ветер, на чистый песчаный пляж набегает мертвая зыбь, и купание чрезвычайно бодрит.

Местность вокруг Сантарена не одета густым и высоким лесом, подобно остальной части громадной влажной речной равнины Амазонки. Это область кампу — слегка возвышенных и холмистых пространств земли, лишь местами покрытых лесом или разбросанными поодиночке деревьями. Такой характер имеет значительная часть местности по берегам Тапажоса, который течет по обширной области кампу Внутренней Бразилии. Потому-то я и считаю восточный берег реки по направлению к ее устью северным продолжением материковой земли, а не частью аллювиальных равнин Амазонки. Почва здесь — крупный песок; подстилающий слой, который кое-где виден, состоит из песчаникового конгломерата, вероятно, той же формации, что и слои, лежащие под глиной табатинга в других местах речной долины. Поверхность покрыта ковром тонких волосовидных трав, непригодных для скота и вырастающих до одинаковой высоты — около фута. Лесные участки имеют вид рощиц посреди зеленых лугов; туземцы называют их илья-димату, т.е. островами джунглей, так как они очень густы и четко, точно острова, выделяются на гладком ковре трав вокруг них. Рощи состоят из множества разнообразных деревьев, обремененных суккулентными паразитами[21] и связанных между собой деревянистыми вьющимися растениями, как и в других лесах. Узкая лента плотного леса, сходного по характеру с этими илъя и, подобно им, четко ограниченного по опушке, тянется параллельно реке вплотную к воде. Тропа, идущая от города через кампу, на протяжении мили или двух, поднимаясь немного в гору, пересекает эту береговую полоску леса; затем поросшая травой местность постепенно спускается к широкой долине, орошаемой ручейками, берега которых одеты высоким и пышным лесом. За долиной, насколько хватал глаз, тянулась цепь холмов, уходившая в необследованные внутренние области. Одни холмы, поросшие лесом или обнаженные, соединяются в длинные хребты, другие представляют собой обособленные конические вершины, круто встающие из долины. Самые высокие поднимаются, вероятно, не больше чем на 1000 футов над уровнем реки. Один замечательный холм — Серра-ди-Муруару, отстоящий миль на 15 от Сантарена и ограничивающий видна юг от города, имеет такую же форму усеченной пирамиды, как горный хребет у Алмейрина. Полная пустынность царит на всем протяжении прекрасной страны. Жители Сантарена ничего не знают о внутренней области и, видимо, проявляют к ней мало интереса. Из города через кампу идут тропинки к небольшим расчищенным участкам, которые находятся на расстоянии 4-5 миль и принадлежат бедным его жителям; за исключением этих тропинок, здесь нет ни дорог, ни других признаков близости цивилизованного поселения.

Внешний вид кампу сильно меняется со сменой сезонов. Тут нет того величественного однообразия в течение всего года, которым отличается девственный лес и которое производит на натуралиста впечатление тем более глубокое, чем дольше он находится в стране. В этой части Амазонского края различие между отдельными сезонами весьма ощутимо, но не так велико, как в некоторых тропических странах, где в период сухого муссона насекомые и пресмыкающиеся погружаются в летнюю спячку, а все деревья в одно время сбрасывают листья. Когда наступает сухой сезон (август, сентябрь), трава в кампу засыхает, а кустарниковая растительность близ города превращается в выжженную солнцем желтую стерню. Однако сезон этот не является временем всеобщего оцепенения или замирания животной и растительной жизни. Птицы, разумеется, не столь многочисленны, как во влажный сезон, но некоторые виды остаются и кладут в это время яйца, например земляные голуби (Chamaepelia). Деревья сохраняют свою зелень все время, а многие из них даже цветут в сухие месяцы. Ящерицы не впадают в спячку, а насекомые встречаются как в виде личинок, так и во взрослой стадии, свидетельствуя о том, что засушливость климата не оказывает повсеместного влияния на развитие видов. Некоторые формы бабочек, в частности маленькие голубянки (Thecla), гусеницы которых объедают деревья, показываются только в самый разгар сухого сезона. Единственные животные в округе, которые впадают в летнюю спячку, — наземные моллюски Bulimus и Helix; они встречаются целыми группами, укрытые в дуплистых деревьях, устья их раковин закрыты пленкой слизи. Ясная погода кончается нередко совершенно внезапно, около начала февраля. Тогда налетают неистовые порывы ветра с запада, т.е. в направлении, противоположном пассату. Возникают они почти без всяких предварительных признаков, и первый порыв захватывает людей врасплох. Ветер налетает ночью и дует прямо в гавань, сразу же срывая все суда с якорей; через несколько минут челны, большие и малые, в том числе шхуны грузоподъемностью в 50 т, сталкиваясь в полном беспорядке друг с другом, выносятся на берег. Я не без причины вспоминаю эти бури: однажды я попал в одну из них, переправляясь через реку в беспалубной лодке на расстоянии нескольких дней пути от Сантарена. Бури сопровождаются страшными электрическими разрядами, сильные удары грома раздаются почти одновременно с ослепительными вспышками молнии. За первой вспышкой, следуют потоки дождя; затем ветер постепенно стихает, а дождь ослабевает до равномерной измороси, которая продолжается нередко в течение большей части последующего дня. После недели-другой дождливой погоды вид страны полностью изменяется. На выжженной солнцем земле окрестностей Сантарена высыпает, образно выражаясь, зелень; на пыльных, зачахших деревьях, не роняющих своих старых листьев, появляется новый покров нежной зеленой листвы; всходят поразительно разнообразные быстрорастущие стручковые, а лиственные ползучие растения заполняют землю, кусты и стволы деревьев. Приходит на память внезапное пришествие весны после нескольких теплых дождей в северных странах; меня поразило это явление тем более, что ничего подобного я не наблюдал в девственных лесах, среди которых провел четыре года, прежде чем попал сюда. Трава в кампу обновляется, а деревья, в частности мирты, в изобилии растущие в этой части округи, начинают цвести, привлекая благоуханием своих цветов разнообразных насекомых, особенно жесткокрылых. Многие виды птиц — попугаев, туканов и бородаток, которые живут обыкновенно в лесу, посещают тогда эти открытые места. В марте после одного или двух месяцев дождей обычно бывает несколько недель сравнительно сухой погоды. Самые сильные дожди идут в апреле, мае и июне; в промежутках между ливнями стоит неустойчивая солнечная погода. Июнь и июль — месяцы, когда пышность зелени в кампу и активность жизнедеятельности достигают наибольшего расцвета. У большинства птиц кончается период линьки, который длится с февраля до мая. Цветущие кустарники тогда по большей части в цвету, и на цветах одновременно появляются бесчисленные виды двукрылых и перепончатокрылых насекомых. Сезон этот, пожалуй, равноценен лету в умеренном климате, так же как распускание листвы в феврале соответствует весне; но на экваторе нет того одновременного ежегодного развития жизни животных и растений, какое мы наблюдаем в высоких широтах; правда, одни виды зависят от других в периодической жизнедеятельности и идут с ними рука об руку, но не все они одновременно и одинаково зависят от сезонных физических изменений.

Теперь я расскажу о своих любимых местах коллекционирования в окрестностях Сантарена, приведя попутно наиболее интересные наблюдения по естественной истории этих мест. К западу от города вдоль берега шла прелестная тропа, которая вела к маленькой бухте Мапири, расположенной милях в 5, устье Тапажоса. Пройти этой дорогой можно было только в сухой сезон. Река у Сантарена поднимается в среднем на 30 футов, причем величина эта в разные годы колеблется футов на 10; таким образом, в течение четырех месяцев, с апреля до июля, вода доходит до края берегового пояса того леса, о котором шла речь выше. Экскурсии к Мапири были всего приятнее и полезнее с января до марта, до наступления периода беспрерывных дождей. Отлогий песчаный берег за городом имеет совершенно неправильную форму: в одних местах он образует длинные косы, о которые полосой пены разбиваются волны, когда подует восточный ветер; в других местах берег отступает, образуя маленькие бухты и заводи. На окраине города путь лежит мимо нескольких разбросанных хижин индейцев и цветных, красиво расположенных на полосе белого пляжа, на фоне великолепной листвы; хижины чистокровных индейцев отличаются от глинобитных лачуг свободных негров и мулатов легкой конструкцией — половина каждой из них представляет собой открытый навес, где в любое время дня видны смуглые жильцы, развалившиеся в плетеных из травы гамаках. Пройдя около 2 миль по дороге, мы выходим к цепи мелких озер, называемых лагинью; озера соединены с рекой во влажный сезон, но в остальное время года отделены от нее высокой песчаной отмелью, увенчанной кустарником. Здесь в полосе леса имеется разрыв и можно бросить взгляд на травянистые кампу. Когда вода поднимается до уровня озер, сюда собирается множество различных голенастых птиц. Белоснежные цапли двух видов стоят около самой воды, серые цапли с темной полоской наполовину скрыты под сенью кустов. Озера покрыты какой-то мелкой водяной лилией и окружены густыми зарослями. Среди птиц, населяющих это место, — розовогрудый трупиал (TrupiUisguianensts), сходный с нашим скворцом по величине и повадкам, а также, пожалуй, по окраске, если не считать ярко-розовой манишки. Вода в это время года затопляет обширное ровное пространство кампу вокруг озер, и трупиалы прилетают сюда в поисках личинок насекомых, которыми изобилует тогда влажная почва.

За лагинью проходит полоса ровного отлогого берега, который покрыт прекрасной рощей. Около апреля, когда река поднимается до этого уровня, деревья зацветают; пышно расцветает и красивая орхидея Epidendron — крупные белые цветы густо покрывают ее стебли. Место это посещают различные зимородки — на небольшом пространстве можно встретить четыре вида; самый крупный из них величиной с ворону, крапчато-серого цвета и с громадным клювом, самый маленький — не больше воробья. Крупный зимородок устраивает гнезда в глинистых обрывах в 3-4 милях отсюда. Ни один из этих зимородков не раскрашен так ярко, как наш английский вид.

Цветы на деревьях привлекают колибри, из двух или трех видов которых всех более бросается в глаза крупная птица с раздвоенным хвостом (Eupetomenatnacroura) в ярком наряде изумрудно-зеленого и сине-стального оттенков. Я заметил, что она не так долго задерживается в воздухе перед цветами, как другие, более мелкие виды: она чаще присаживается и иногда быстро взлетает, устремляясь за какими-нибудь мелкими насекомыми. По выходе из рощи открывается длинная полоса песчаного пляжа; местность здесь возвышенная и каменистая, и пояс леса, тянущийся вдоль речных берегов, гораздо шире, чем в других местах. Наконец, обогнув выступающий утес, вы попадаете в бухту Мапири. Вид на реку характерен для Тапажоса: берега поросли лесом, а на противоположной стороне тянется полоса глинистых обрывов, позади которых виднеются одетые лесом холмы. Длинная песчаная коса простирается до середины реки, а за ней лежит громадное пространство темной воды; дальше берег Тапажоса виден лишь как узкая серая полоска деревьев на горизонте. Прозрачность воздуха и воды в сухой сезон, когда дует свежий восточный ветер, и четкость очертаний холмов, лесов и песчаных пляжей придают этому месту большое очарование.

Отдыхая в тени в сильный зной первых послеполуденных часов, я обыкновенно находил развлечение, наблюдая за поведением роющих ос. Около бухты Мапири встречался во множестве мелкий светло-зеленый вид Bembex (В. ciliata). Когда осы заняты своим делом, видно, как над поверхностью отлогого берега там и сям взлетают струйки песка. Маленькие шахтеры роют песок своими крепкими передними ногами, которые снабжены бахромой жестких щетинок; они работают с поразительной быстротой, и песок летит из-под их туловища наружу непрерывными потоками. Это одиночные осы, каждая самка трудится сама по себе. Выкопав под углом к поверхности галерею длиной в 2-3 дюйма, хозяйка норы вылезает из нее и делает несколько кругов вокруг отверстия, как будто для того, чтобы поглядеть, хорошо ли сделана нора, но, в действительности, по-моему, оса осматривает местность, чтобы она могла потом отыскать ее. После этого деятельная работница улетает, но, пробыв в отсутствии от нескольких минут до часа и более, возвращается с мухой в лапках и вместе с ней снова забирается в нору. Выйдя обратно, она тщательно закрывает вход песком. За этот промежуток времени она откладывает яйцо на тело мухи, которую предварительно оглушает своим жалом; муха послужит пищей мягкой безногой личинке, которая вскоре вылупится из яйца. Насколько мне удалось выяснить, Bembex для каждого яйца, которое она должна отложить, делает новую нору; по крайней мере в двух или трех галереях, которые я вскрыл, находилось только по одной мухе.

Я уже говорил, что Bembex, покидая нору, осматривает местность — это, по-видимому, и есть объяснение кратковременной задержки перед взлетом. Поднявшись в воздух, насекомые обычно опять-таки улетают не сразу, а кружат над норой. Другой близко родственный, но гораздо более крупный вид — Moneduta signata, повадки которого я наблюдал на берегах Верхней Амазонки, иногда роет свою нору в уединении на песчаных отмелях, незадолго до того обнажившихся посредине реки, и закрывает отверстие, прежде чем отправиться на поиски добычи. В этом случае насекомому предстоит совершить путешествие по меньшей мере в полмили, чтобы раздобыть тот вид мухи — мотуку (Hadruslepidotus), — которым оно снабжает гнездо. Я часто замечал, что оса делает несколько кругов в воздухе вокруг норы, прежде чем пуститься в путь; вернувшись, она без колебаний летит прямо к закрытому входу в нору. Я был убежден, что насекомые замечают направление на свое гнездо и то направление, которого они держатся, улетая от него. Поведение в этом и аналогичных случаях (я читал о чем-то подобном, замеченном у медоносных пчел) является, по-видимому, психическим актом того же характера, как и у нас самих, когда мы ориентируемся в какой-либо местности. Однако чувства у насекомых, должно быть, неизмеримо острее, а психическое действие — гораздо определеннее, однозначнее, нежели у человека: на ровной поверхности песка я не видел абсолютно никаких ориентиров, которые могли бы помочь определить направление, а до опушки леса было не ближе, чем полмили. Говорят, что оса действует инстинктивно, но ясно, что инстинкт — не таинственный и непостижимый фактор, а психический процесс, отличающийся от того, что происходит у человека, лишь непогрешимой точностью[22]. Психика насекомого устроена, по-видимому, таким образом, что впечатление от внешних предметов или испытываемая потребность заставляют его действовать с точностью, которая представляется нам точностью машины, сконструированной так, чтобы она двигалась по некоторому заданному пути. Я наблюдал у индейских мальчиков чувство местности почти столь же острое, как у роющей осы. Однажды мы с одним стариком-португальцем в сопровождении мальчугана лет десяти заблудились в лесу в самом глухом месте на берегах главной реки. Мы очутились, казалось, в безнадежном положении. Сначала нам не приходило в голову посоветоваться с нашим маленьким спутником, который всю дорогу, пока мы охотились, играл с луком и стрелами, не обращая, как будто, никакого внимания на путь. Однако, как только мы его спросили, он тут же верно указал направление к нашему челну. Он не мог объяснить, откуда он знает; я полагаю, что он отмечал направление пути, которым мы шли, почти бессознательно: чувство местности в этом случае оказалось, по-видимому, инстинктивным.

Monedula signata — добрый друг путешественников в тех местах Амазонки, которые изобилуют кровожадной мотукой. Я впервые обратил внимание на привычку осы охотиться на эту муху, когда мы высадились, чтобы развести огонь и пообедать на опушке леса, по соседству с песчаной отмелью. Муха величиной с шершня, выглядит совершенно как оса. Я был немало удивлен, когда одна из ос стаи, которая вертелась около нас, пролетела у самого моего лица: оказывается, она заметила у меня на шее мотуку и накинулась на нее. Она схватила муху не челюстями, а передними и средними ногами и унесла, тесно прижав к груди. Где бы в Верхней Амазонке ни высадился путешественник поблизости от песчаной отмели, его наверняка будут сопровождать один или несколько этих полезных охотников за паразитами.

Бухта Мапири была конечным пунктом моих дневных экскурсий на берег реки к западу от Сантарена. Можно, впрочем, пройти в сухой сезон пешком, как то нередко делают индейцы, 50-60 миль по широким и чистым песчаным пляжам Тапажоса. Единственными препятствиями на пути являются ручейки, которые, когда вода стоит низко, можно перейти вброд. На восток я в своих прогулках доходил до берегов протока Маика. Он впадает в Амазонку милях в 3 ниже Сантарена, где чистые струи Тапажоса начинает окрашивать мутная вода главной реки. Маика окаймляется широкой полосой роскошного ровного луга, ограниченного с обеих сторон прямой стеной высокого леса. На сантаренском берегу он опоясан высокими, поросшими лесом кряжами. Ландшафт этого рода всегда производил на меня такое впечатление уныния и заброшенности, какого никогда не вызывали яркие девственные леса, вплотную обступающие большую часть рукавов Амазонки. Луга лишены цветов и каких бы то ни было животных, если не считать нескольких маленьких, скромно окрашенных птичек да одиноких орлов-каракар, которые жалобно воют, сидя на самых высоких ветвях мертвых деревьев по лесным опушкам. Несколько поселенцев выстроили на берегах Маика хижины с глинобитными стенами, крытые пальмовыми листьями, и занимаются по преимуществу присмотром за небольшими стадами крупного рогатого скота. Все они, по-видимому, бедны до убожества. Быки, однако, были, хоть и небольшие, но лоснящиеся и упитанные; природные условия округи, казалось, благоприятствовали земледелию и скотоводству. Во влажный сезон вода постепенно поднимается и покрывает луга, но там сколько угодно возвышенных мест, куда можно увести скот. Население, ленивое и невежественное, кажется, совершенно неспособно воспользоваться этими благами. Около домов нет ни садов, ни плантаций. Мне сказали, что садить что-нибудь тут бесполезно, потому что скот съедает молодые побеги. В этой стране скотоводство и земледелие совмещаются очень редко, так как люди, по-видимому, не имеют понятия об огораживании участков земли для обработки. Они говорят, что устраивать ограды стоит слишком больших хлопот. Сооружение прочной изгороди — дело, разумеется, трудное: здесь есть только два-три вида деревьев, пригодных для этой цели, потому что их не портят насекомые, да и те разбросаны по всему лесу.

Хотя луга были местом, весьма бесплодным для натуралиста, леса, которые тянутся вдоль них, кишели жизнью: численность и разнообразие встречавшихся здесь насекомых всех отрядов были просто поразительны. Лесной пояс пересекали тропинки, которые вели от одного поселенческого дома к другому. Несмотря на влажность земли, деревья были не так высоки, а их кроны не так густы, как в других местах, поэтому солнечный свет и тепло тут легче достигали почвы, и подлесок был куда разнообразнее, чем в девственном лесу. Никогда не встречал я такого количества форм карликовых пальм, как здесь; то были прелестные миниатюрные виды, иные не достигали и 5 футов в высоту, и на них висели небольшие пучки круглых плодов размером не больше крупной грозди смородины. Некоторые лесные деревья своими размерами, мощными ветвями и даже корой напоминают наши дубы. Очень широко распространена была здесь одна великолепная пальма, которая сообщала округе особенный отпечаток. Это была Оепоса rpusdistichus, один из видов, называемых туземцами бакабой. Она достигает футов 40-50 в вышину. Крона у нее глянцевитого темно-зеленого оттенка и своеобразной уплощенной, или сжатой, формы, листья располагаются по обе стороны почти в одной плоскости. Когда я впервые увидал это дерево в кампу, где в течение нескольких месяцев днем и ночью дует с огромной силой восточный ветер, то подумал было, что листья не расходятся одинаково в стороны вследствие постоянного действия ветров. Однако плоскость, в которой растут листья, не всегда совпадает с направлением ветра, и крона имеет такую же форму, когда дерево растет среди защищающих его лесов. Плод этой прекрасной пальмы созревает в конце года и высоко ценится туземцами, которые, стирая с орехов мягкую оболочку и смешивая ее с водой, приготовляют приятный напиток, сходный с описанным в одной из предыдущих глав асаи. Пучок плодов весит 30-40 фунтов. Напиток внешне похож на молоко и имеет приятный вкус орехов. Взбираться на дерево очень трудно вследствие гладкости его ствола, поэтому туземцы, когда им нужен пучок плодов для какой-нибудь чашки напитка, с одной только этой целью срезают и, следовательно, губят дерево, которому еще расти бы 20, а то и 40 лет.