Я не помнила, чтобы когда-либо прежде так волновалась: ни когда меня представляли при дворе, ни в день своей свадьбы. Я знала так много о человеке, который вот-вот должен был появиться, — все то, что тянуло меня к нему, даже когда я считала его чужаком. Хотя я была не настолько глупа, чтобы верить, будто человек может мучительно погибнуть, провести десять лет бестелесной душой и вернуться в мир в теле другого человека, нисколько не изменившись. Моя участь оказалась намного легче, но и я стала другой. Он был моим возлюбленным, он был жив вопреки всему, но все же меня одолевал страх.
      Кем он стал теперь? Хотя душа его была, бесспорно, душой моего супруга, Дассин утверждал, что Д'Натель навсегда останется его частью. Я уже видела столкновение натуры Кейрона с инстинктами и склонностями жестокого, безнравственного принца Авонара, оставшимися в этом теле. Установилось ли равновесие между ними за четыре месяца опеки Дассина? Может, он будет снова похож на Эрена, полубезумного чужака, найденного мною в лесу полгода назад, который был в какой-то степени ими обоими.
      Для начала следовало решить, где мы встретимся. В огромном Комигорском замке было всего несколько мест, где я могла принимать гостей незамеченными. В большом доме вы не избалованы уединением. Я только недавно убедила Неллию не заходить ко мне спальню в любое время суток, как она привыкла, пока я была ребенком. Но спальня едва ли подойдет. Я не была уверена, что Кейрон вообще меня помнит. Дассин говорил, что «вернет его к самому началу», чтобы восстановить его память. Как это все странно!
      Я подумывала о внешних укреплениях. Хорошая погода, плохая ли, никто, кроме меня, там не появляется. Но, несмотря на то, что появление звезд обещало ясную погоду, резкий ветер налетал с дикого севера с яростным воем, словно стая волков в голодный год. Снег толстым слоем покрывал все вокруг, так что я не могла выехать верхом.
      Мне вспомнилось еще одно место. В восточном крыле замка, там, где утреннее солнце прогревает камень, располагался обнесенный стеной садик, одичавший, запущенный, запертый отцом в тот день, когда мама скончалась после долгой болезни. Когда-то сад был полон цветов и трав с далекого юго-востока Лейрана, откуда моя мать приехала в семнадцать лет, чтобы стать женой герцога Комигорского. Традиции Комигора, твердого в обычаях воинского дома, позволяли невесте привести под новый кров только одного из отцовских слуг. И моя мать взяла с собой не личную служанку, не какую-нибудь еще девичью спутницу, а садовника. Бедняга провел одиннадцать лет в борьбе с суровыми комигорскими зимами и летней жарой, чтобы воссоздать цветение и ароматы благоуханной родины своей хозяйки лишь затем, чтобы после ее смерти быть отосланным прочь, потому что отец не желал видеть никого, кто напоминал бы ему о супруге.
      Долгие годы после того, как мама умерла, я перебиралась через стену сада, чтобы почитать или помечтать в мирном уголке, наблюдая, как заботливо взращенные цветы дичают и гибнут, словно тающее эхо моей детской печали. Сейчас же у меня были ключи от замка, и в их числе — ключ от сада моей матери, заброшенного, уединенного и, самое главное, непросматриваемого с любой из высоких точек крепости.
      Я была слишком взволнована ожиданием, чтобы заснуть. Так что я завернулась в плащ и проскользнула через садовую калитку, где стала бродить среди голых деревьев, кустов и покосившихся решеток оград. Созвездие Большой арки все еще светилось во тьме, словно отражение волшебного Моста Д'Арната.
      Я не сомневалась, что они придут. «На следующем же восходе солнца, — сказал Дассин, — где бы вы ни были». Скажи я кому-нибудь в этом мире, почему я с таким нетерпением ждала рассвета в саду моей матери, меня сочли бы безумной. Я с силой сжала пальцы на розовом камне, позволив теплу согреть замерзшие пальцы.
      Солнце выглянуло из-за стены сада, вынудив меня моргнуть, когда полоса белого пламени рассекла розовое сияние. Я сощурилась, глядя на свет, и увидела низкорослого, крепкого, опирающегося на посох человека, который ковылял мне навстречу по усыпанной гравием тропинке. Его белый плащ распахнулся на ветру, открывая взору мятую рубашку, короткие штаны и сползшие чулки. Дассин. В одиночестве. Горькое разочарование сдавило горло. Но когда чародей приветственно поднял руку, я заметила еще одну фигуру — в дальнем конце тропинки, практически сливающуюся с огненным сиянием. Высокий, широкоплечий, он также был одет в белый плащ. Капюшон скрывал его лицо.
      — Доброе утро, сударыня, — поздоровался Дассин; пар его дыхания вырывался из-под бороды, словно колечки дыма. Его глаза сияли, несмотря на окружающие их усталые морщины. Прочерченные сединой темные волосы и борода ореолом обрамляли его нестареющее лицо. — Хоть однажды я найду вас где-нибудь в теплом месте? У меня от этой погоды кости становятся хрупкими. Одна сломанная конечность, и я стану вам вечной обузой!
      — Здесь не так много уединенных мест.
      Он вытянул шею, чтобы разглядеть древнюю груду камней, которая была моим домом.
      — И верно. Я прямо-таки поражен тем, где вы остановились. Разве это не знамя вашего брата?
      — Это долго объяснять.
      — И вам, определенно, не интересно задерживаться на такой ерунде, в то время как мой спутник стоит в одиночестве на дальнем конце тропы. Я прав?
      Я сдерживала себя с трудом.
      — Как он? Помнит ли он…
      — Терпение! Я говорил вам: это потребует времени. Вы помните, с каким условием я привел его к вам?
      — Я должна в точности следовать вашим указаниям.
      — Вы все еще согласны?
      — Все, что угодно, лишь бы это помогло ему.
      — Именно так. Посидите-ка со мной минутку. — Он тяжело опустился на каменную скамью.
      Я присела рядом, не отрывая глаз от неподвижной фигуры в белом, стоявшей в отдалении.
      — Вы здесь не пленница? — спросил Дассин.
      — Нет, я здесь по собственной воле и совершенно свободна в своих поступках.
      — Кажется странным, что в доме вашего брата оказывают гостеприимство той, по чьей вине над этими стенами развевается траурный флаг. Здесь безопасно?
      — Довольно-таки. Я никогда не подвергла бы вас опасности. Лишь одна старая женщина здесь беспокоит меня, но с этим я справлюсь сама. Я здесь лишь потому, что мне представилась возможность отплатить брату за все.
      — Вот оно как. Ну а… мы делаем успехи. За прошедшие четыре месяца мне удалось вернуть принцу воспоминания о детстве — точнее, о детствах. Он помнит жизнь Д'Нателя до двенадцатого дня рождения, когда его впервые послали на Мост. Не думаю, что можно вести его дальше, поскольку, как я уже говорил вам, трагедия на Мосту оставила в Д'Нателе ничтожно малую частицу души. И еще. Кейрону нет нужды знать больше о том, чем стал Д'Натель в последующие десять лет. Достаточно того, что он знает о семье Д'Нателя — своей семье — и Авонаре. И, что еще важнее, он знает о лордах и зидах, о Мосте и долге Наследника Д'Арната. Я думаю, он при необходимости справится с испытанием.
      — Испытанием?
      Гондея — мир, лежавший за Мостом, — оставалась для меня загадкой. Я имела только отрывочное представление об Уничтожении — магическом бедствии, уничтожившем девять десятых их мира и развязавшем на века войну между дар'нети и лордами Зев'На.
      — Тело Д'Нателя явно состарилось больше, чем на те несколько месяцев, которые минули с тех пор, как он пришел к тебе прошлым летом. Если Наставники усомнятся в личности Д'Нателя, они испытают его, дабы установить, действительно ли он сын Д'Марта, полноправный Наследник Д'Арната. Они исследуют его физическое состояние, они рассмотрят узор его мыслей и сравнят с мыслями его предков. Испытание подвергнет сомнению знания, убеждения, плоть и дух.
      — Раз так, он должен верить, что он сын Д'Марта.
      — Именно так. Просто принять мысль, что он когда-то был принцем Авонара, недостаточно. Он должен стать Д'Нателем, точно так же, как Кейроном, отныне и навсегда.
      — А как же другая его жизнь?
      Его настоящая жизнь, какой она мне представлялась: детство в Валлеоре, обучение в университете, годы в бегах, ученые звания, наша встреча, наша свадьба. И ужас, положивший всему этому конец: арест, пытки, костер, смерть… пока человек, сидящий рядом со мной, не поймал его душу, прежде чем та шагнула за Черту в небытие, и удерживал ее в плену десять ужасных лет, убежденный в том, что Кейрон остался последней надеждой для народа дар'нети и их мира.
      — Осталось еще несколько лет — несколько лучших и все худшие, которые ему предстоит вспомнить. Он помнит свою юность — юность Кейрона, двадцать с лишним лет — все время, проведенное в бегах, до возвращения в университет. Но он не помнит ни мгновения из последующих двадцати лет и не знает, почему у него было две жизни, когда у всех остальных — только одна.
      — Так, значит, он еще не знает, что был мертв?
      — Нет.
      — И не помнит ни меня, ни нашего сына?
      — Он еще не «встретил» вас в своем прошлом. И не столкнулся с решением, ставшим причиной его казни, решением, которое обрекло вашего сына и друзей на гибель, а вас — на унижения и изгнание. Моя цель — восстановить человека, который принял это решение, а не превратить его в кого-то другого, в того, чей выбор пришелся бы вам больше по вкусу. Сможете ли вы отрешиться от воспоминаний о прошлом, когда станете говорить с ним?
      Пронизывающий взгляд Дассина был так же безжалостен и суров, как и его слова. Когда Кейрона арестовали, мой муж отказался использовать свою силу, чтобы спастись самому и спасти всех нас. Он верил в то, что использование магии во вред другим — даже его тюремщикам — стало бы чудовищным преступлением, кощунством по отношению к дару целительства, которым он обладал. Злость и горечь из-за его выбора отравили мне десять лет жизни.
      — Мое отношение к его выбору осталось прежним, Дассин, но я не хотела бы и изменить сердце, принявшее его. Я буду ждать, пока он снова не станет собой, и тогда мы разрешим наш спор.
      Хотя глаза чародея и задержались на моем лице, он удовлетворенно кивнул.
      — Поймите также, что он не помнит ничего из событий прошлого лета или вашего совместного путешествия. Эти воспоминания надо будет вернуть в свою очередь. Сейчас он, мягко говоря, чувствует себя запутавшимся, душевное его равновесие весьма хрупко, и вы не должны его нарушить. Не следовало бы сейчас его приводить. Не следовало.
      Было ясно, что этот спор с самим собой шел уже не впервые.
      — Тогда зачем же вы?..
      Чародей вздохнул и оперся подбородком о белый посох.
      — Я знаю, вы считаете меня жестоким из-за того, что я так долго держал душу Кейрона в заточении. Вы считаете меня негодяем, потому что я подстроил смертельное ранение Д'Нателя. Возможно, так оно и есть. То, что я проделываю с ним сейчас, — не менее болезненно и изнурительно. Каждое воспоминание, что я возвращаю ему, должно быть пережито заново. Каждое ощущение, каждое чувство, каждый запах и звук… воспоминания о днях и месяцах сжимаются до нескольких часов, пока он не утрачивает возможность воспринимать. Я давлю на него, давлю сильно, несмотря даже на то, что мы выиграли эту небольшую передышку благодаря его действиям у Ворот. Я не знаю, как долго она продлится.
      — Значит, ваша война еще не закончена?
      — Нападения на Авонар прекратились — к счастью, разумеется. Но это перемирие тревожно и недолговечно. Никто толком не знает, что делать. Народ Авонара ликует, ведь Наследник Д'Арната жив, они знают, что летнее путешествие сюда и победа на Мосту как-то изменили его, но сами они его еще не видели. Ему удалось отделаться от Наставников краткой аудиенцией, но их терпение уже на исходе. А лорды Зев'На — наши враги — тоже ждут. И мы не знаем, чего именно. Я должен использовать это время, чтобы вернуть Наследника, который возглавит нас.
      Дассин с силой ударил посохом по мерзлой земле, как будто под снегом затаился воин-зид. Из-под скамьи вылетел кролик и юркнул под обрушившуюся решетку, дрожа от негодования.
      — Я не хочу его смерти. Ему нужно передохнуть немного — и с кем-то другим, не со своим надсмотрщиком.
      — Что мне надо делать? — спросила я.
      — В точности следуйте моим указаниям. Не говорите ни слова о вашем знакомстве и браке. Ни слова о друзьях. И ничего — совершенно ничего — о его смерти. Он еще не принял этих воспоминаний, и упомянуть о них — значит нанести ему непоправимый вред. Если он заговорит о себе — о любом из двух его «я», — позвольте ему. Насколько ему известно, вы — мой друг и знаете его историю, но встретили его только в этом году.
      — Тогда что же мне ему говорить?
      — Будьте ему другом. Помогите ему. Прежде чем стать его женой, вы уже были его другом. А теперь идите. Он думает, что я пришел сюда посоветоваться со старым приятелем, но, по правде говоря, я устал и собираюсь немного вздремнуть.
      Прежде чем я успела задать хоть один из сотни вопросов, Дассин откинулся назад, прикрыл глаза и исчез. Мне ничего больше не оставалось, кроме как отправиться по тропинке туда, где ждал Кейрон.
      Неподвижный, одинокий, омытый лучами зимнего солнца, он стоял перед нагим искривленным деревом, потрескивавшим на морозе. Капюшон скрывал его профиль, а руки прятались в складках белого плаща. Он казался причудливым сугробом, оставленным в саду бурей, которому лишь колдовство могло придать человеческий облик. Я даже не знала, как обратиться к нему.
      — Доброе утро, ваше высочество, — сказала я, преклоняя колено.
      Он кивнул в ответ на приветствие, но не произнес ни слова и не откинул капюшон, чтобы открыть лицо. Он продолжал созерцать дерево.
      — Это ламбина, — принялась рассказывать я. — Дерево, растущее в землях к юго-востоку от нас, где климат не настолько суров. Весной на нем распускаются сверкающие желтые цветы не меньше вашей ладони, и оно благоухает нежнейшим ароматом, похожим на смесь лимона и имбиря. К началу лета цветы увядают, но лепестки не падают на землю, а уносятся с первым же ветром, как лоскутки желтого шелка. Затем дерево цветет вновь, почти сразу, маленькими белыми перистыми цветами с ярко-желтыми сердцевинками, каждый из которых распускается в чашечке из блестящих зеленых листьев. Это удивительно красиво.
      — Я видел его, — ответил он так тихо, что я едва расслышала. — Осенью листья становятся темно-красными.
      — Это дерево не цвело уже много лет. Надеюсь, оно просто дремлет.
      Скупой и изящный в движениях, он пересек заснеженную лужайку, подошел к дереву и коснулся ладонью бугристого ствола.
      — В нем есть жизнь.
      Под теплым плащом у меня по коже побежали мурашки.
      — Рада это слышать.
      — Вы — госпожа Сериана, друг Дассина.
      Как странно было слышать бестелесный голос, исходящий от бесформенного одеяния и опущенного капюшона. Я изо всех сил старалась уловить в тихих словах хоть что-нибудь от человека, которого я знала.
      — Он сказал, вам, возможно, захочется с кем-нибудь поговорить, пока он занят делами.
      — Пожалуйста, не чувствуйте себя обязанной. Здесь холодно, и вам будет намного уютнее в доме. Я подожду своего пастыря, как он и просил. Он знает, что меня не нужно сторожить.
      — Я не считаю обузой разговор с вами.
      — Возможно, любопытство?
      — Я не стану задавать вопросы.
      — И сами не ответите ни на один? Дассин в этом деле не мастак — в ответах на вопросы, я имею в виду. И не могу представить, что он позволит кому-либо отвечать на те вопросы, на которые не станет отвечать сам.
      Я улыбнулась его возмущению, хотя сама с трудом сморгнула непрошеное покалывание в глазах.
      — Признаюсь, он просил меня быть осмотрительной.
      — Значит, вы и в самом деле знаете больше, чем я. Его любопытство вцепилось в разговор, словно щенок.
      — Да, о некоторых вещах.
      — Знакомство становится тягостным, когда один собеседник знает больше другого.
      Нотка, которую я услышала в его голосе, не была гневной. И не обида заставляла его скрывать лицо под капюшоном. Я почувствовала, как кровь приливает к его коже, словно к моей собственной. Земля и небо, он был смущен.
      Я высвободила пригнутый куст из оков снежной коросты, и его ветви взлетели вверх, обдав меня фонтаном льдистых осколков и едва не поранив лицо.
      — Думаю, это можно счесть любопытной разновидностью обычного знакомства, — сказала я, отряхивая с плаща мерзлую крошку, — и поскольку с тех пор, как мы с вами расстались, прошло уже немало времени, нам в любом случае пришлось бы начать заново, как вы полагаете?
      — Как бы там ни было, у меня действительно нет выбора. — В его тоне прозвучала такая знакомая мягкая ирония, что мое сердце возликовало.
      — Значит, все в порядке. Оставим в стороне все прежние знакомства и начнем заново. Вы можете называть меня Сейри, мне тридцать шесть, и живу я в том древнем сооружении, которое вы видите перед собой. Временно, хотя когда-то… простите, я забылась. Никакого прошлого. Я бедная родственница здешнего господина, но обстоятельства вынудили меня принять руководство над всем этим хозяйством — весьма высокая ответственность. Я получила неплохое образование, хотя и не настолько современное в некоторых областях, как мне бы хотелось. А еще у меня есть тайный честолюбивый замысел стать преподавателем истории в Королевском университете. Теперь ваша очередь рассказывать о себе.
      — Мне казалось, вы уже знаете, кто я.
      — Нет, сударь. Если я должна начинать с чистого листа, значит, и вам придется тоже.
      — Это обязательно? — Его голос был тих. Я помедлила секунду, поддразнивая его:
      — Если только вы сами этого хотите. Я же не Дассин.
      Он с поклоном повернулся ко мне и откинул с лица капюшон. Его глаза были опущены, а на щеках, как я и предполагала, горел румянец.
      — Судя по всему, у меня несколько имен. Вам придется самой выбрать подходящее.
      — Эрен, — сказала я без колебаний.
      Высокий. Довольно длинные светлые волосы стянуты белой лентой. Широкоплечий и мускулистый. Тяжелый подбородок и четко очерченные скулы, способные послужить образцом для прекраснейших изваяний наших воинственных богов. Широко посаженные глаза поразительной синевы.
      Кейрона казнили в возрасте тридцати двух лет; он был худощав, тонок в кости, темноволос и выглядел по-мальчишески. У него были высокие скулы и острый подбородок. Грубовато вытесанный незнакомец, ворвавшийся в мою жизнь в день летнего солнцестояния, ничем не напоминал моего мужа. Я звала его Эреном, поскольку он помнил о себе только то, что его имя было сродни названию птицы — серого сокола, кричавшего над хребтом Браконьера. Я узнала, что на его родном языке это имя звучало как Д'Натель, но он также не был и Д'Нателем. Я не чувствовала в нем едва сдерживаемой угрозы. Паутина морщин вокруг глаз, пряди седины в светлых волосах, ореол спокойного достоинства утверждали, что человек, стоящий в саду моей матери, был старше, мудрее, разумнее, чем вспыльчивый двадцатидвухлетний принц Авонара. Но все же он не был моим мужем — по крайней мере, так я сказала себе.
      — Как пожелаете. — Приняв мой выбор, он поднял на меня взгляд.
      У меня перехватило дыхание. В тот короткий миг, как и четыре месяца назад в зачарованной пещере, я уловила истину, живущую в глубине его синих глаз. Он был Кейроном, и никем иным.
      Я назвала его настоящим именем, чтобы посмотреть, не всколыхнут ли эти звуки из моих уст какое-нибудь глубинное воспоминание. Но ни малейшего следа узнавания не промелькнуло на его лице, когда наши взгляды встретились.
      «Терпение, — говорил Дассин. — Прежде чем стать его женой, вы уже были его другом».
      Кейрон выглядел усталым.
      — Может быть, прогуляемся? — предложила я. — Здесь особо не на что смотреть, но на ходу ждать будет теплее.
      — С удовольствием. Не могу надышаться здешним свежим воздухом.
      Внутри меня все пело и ликовало: Кейрон никогда не мог вдоволь нагуляться на свежем воздухе. Но я лишь улыбнулась и указала рукой на тропинку.
      Снег поскрипывал под башмаками, пока мы бродили морозным утром. Кейрон первым нарушил наше обоюдное молчание: