Конечно, с ним было не все в порядке. Пройдет еще много времени, прежде чем мы узнаем, каковы последствия суровых испытаний Герика. Мы все еще не были уверены, смертный ли он, потому что он не ел и не пил в течение девяти дней. Но в ту самую ночь мы сняли повязки, и оказалось, что у него вновь есть глаза — прекрасные карие глаза, в точности как у его матери. К нашей радости и облегчению, он мог ими видеть.
      Вскоре он снова смог есть, даже не нуждаясь в тех травках и микстурах, которыми Келли лечила меня от тошноты, пока моя кровь не очистилась от последних остатков рабской еды. Тем днем, когда Герик впервые заговорил, через десять дней после того, как мы покинули Зев'На, он вышел из палатки и отправился погулять на солнце вместе с Паоло.
      Он не говорил о том, что с ним сделали лорды, или о том, сколько еще в нем осталось их ядовитых заклинаний, и с самого начала его метало между спокойной терпеливостью и напряженной раздражительностью. Самым тревожным было то, что, когда он злился, его глаза застилала серая пелена. Я не видел признаков того, что он сохранил свою исключительную силу, кроме чар, свойственных всем юным дар'нети, чей основной талант еще не прорезался. Я был убежден, что его плохое настроение отражало приступы жажды той силы, которую он утратил. Я наткнулся на отголоски его переживаний, когда исцелял его, — он использовал магию, чуждую всему, что я знал, но его упорная скрытность препятствовала расспросам о ней. И с самого начала он ясно дал понять, что не хочет, чтобы я рассказывал ему что-либо о том, как я или другие дар'нети получают магическую силу для поддержания наших разнообразных талантов. Нас с Сейри беспокоил его переменчивый характер, но мы оба признали, что этого и следовало ожидать. Нам просто придется быть терпеливыми. И мы горько сожалели о его детстве, утраченном в пустынях Зев'На.
      — Знаешь, нам надо поговорить об этом. — Я придерживал спутанные ветви ивы, чтобы Сейри могла спуститься на берег ручья, где гладкие, плоские камни грелись на полуденном солнышке.
      Она отказалась от протянутой мной руки, словно принять мою помощь значило каким-то образом принять и мою точку зрения. Ступая с одного камня на другой, она наполовину перешла ручей и села на валун, окруженный бегущей водой.
      — Не сейчас. Нам нужно еще несколько дней.
      — Ответ будет тем же, Сейри. Я не могу остаться. Он не может идти. Мы должны решить, где спрятать его.
      Мне нужно было вернуться в Авонар. Я был его правителем, и мой народ не знал, жив я или мертв. Наставники в смятении, война не окончена, а моя ответственность за Герика и Сейри не могла заслонить собой прочие обязанности, которые я унаследовал вместе с данным мне телом. Но я не осмеливался взять Герика с собой ни через Пропасть, ни даже по Мосту. Лорды истерзали его, когда мы бежали из Зев'На, оставив уязвимым и беззащитным погружаться в хаос. Я не знал, какие длительные последствия могли иметь эти соприкосновения с Пропастью. И я хотел, чтобы он был настолько далеко от Зев'На, зидов и войны, насколько это возможно. Ему требовалось время и расстояние, чтобы залечить свои раны, прежде чем мы отважимся снова идти по Мосту.
      Я дошел до ее камня и поднял ее на руки. Она дрожала.
      — Тассайе… тассайе… тише, любимая.
      Я погладил ее по волосам, пытаясь успокоить.
      — Ты — его исцеление, как всегда была исцелением для меня. Он слушает тебя, гуляет с тобой, позволяет тебе заботиться о себе… и беспокоиться о себе. Ты так далеко вывела его из тьмы; ты пройдешь с ним и оставшийся путь.
      Сейри была нашей силой. Нашей надеждой. С тех пор как я узнал ее, в самые черные дни, в смятении безумия, она стала путеводной звездой, чей чистый, немеркнущий свет направлял меня в дороге. И это видели все, кроме нее самой.
      Несмотря на все мои усилия, Герик оставался болезненно замкнут рядом со мной и редко говорил в моем присутствии. Страх ли это, обида ли, ненависть? Я слишком мало общался с детьми — да и какой опыт мог бы подарить мне понимание того, что перенес мой сын? Герик вынужден остаться, значит, и Сейри оставалась тоже, а мне нужно было уходить.
      — Я вернусь так скоро, как только смогу. Она зарылась лицом мне в шею.
      — Это нечестно.
      — Но мы оба знаем, что это правильно. А теперь снова вернемся к вопросу: где вы будете в безопасности?
      Последнее, чего я желал в этом мире, — это оставить Сейри снова. Мы потеряли столько лет, и, хотя я поверил в то, что я — тот самый Кейрон, которого знала она, — по крайней мере, пока не смотрел в зеркало, — было ясно, что мы не можем вновь соединиться так, словно ничего не произошло. Нам тоже требовалось время и спокойствие. Но ни времени, ни спокойствия у нас не было, и, если Сейри с Гериком не могут вернуться со мной в Авонар, нам надо будет отыскать для них тихое пристанище до поры, пока мы не сможем соединиться вновь. Не Комигор. Сам Герик не был готов вернуться к прежней жизни, и мы не знали, будет ли готов когда-нибудь. И не Данфарри. Я не мог оставить жену и сына всем трудностям жизни там, где Сейри десять лет провела, отчаянно выживая, и куда Дассин отправил меня, чтобы снова найти ее. Оправиться после их испытаний тоже будет непросто. И, что важнее, Дарзид… лорд Зиддари… знал и про Данфарри, и про Комигор. Сейри отстранилась и наклонилась, чтобы набрать воды во фляжки, которые она носила на поясе.
      — Не знаю. Не думаю, что мне будет безопасно где угодно без тебя.
      Позже тем вечером, когда мы расселись вокруг костра, Сейри объяснила суть наших затруднений Герику и остальным. Как и в отношении многого другого, Герик вяло согласился делать так, как мы сочтем нужным.
      Келли была единственной, кто пожелал вставить слово.
      — Так ваш друг, ученый, все еще живет под Юриваном? Думаю, его дом, уютный, в сельской местности, будет в самый раз. И я бы хотела остаться с вами на некоторое время, помочь, чем смогу…
      Мы с Сейри переглянулись. Это было великолепным решением. Наш добрый друг Тенни приютит Герика и Сейри в поместье, доставшемся ему по наследству от моего старого учителя, профессора Ферранта, а уединенное расположение дома позволит мне приезжать и уезжать свободно, не вызывая опасных расспросов.
      Позже, когда я наедине поинтересовался у Паоло, согласится ли он остаться с Гериком, он не удостоил мой вопрос ничем, кроме недоверчивого взгляда. Все, что я мог сделать, — это удержаться от смеха. Если что-то и давало мне надежду на благополучие Герика, так это его дружба с Паоло. Доброта Паоло и его неизменная честность нашли дорожку к сердцу нашего сына, в то время как мы с Сейри еще не удостоились чести поселиться там, но мы радовались и этому.
      Однако, разумеется, удачное предложение Келли означало, что у нас не осталось больше поводов задерживаться. Авонар нуждался во мне. Мы не могли и дальше откладывать расставание.
      Паоло пригнал лошадей, которых мы оставили в долине больше года назад, и ясным весенним утром, спустя три недели после нашего побега из Зев'На, мы с Барейлем смотрели, как они вчетвером отправляются на юг. Я собирался сам сопровождать их в дороге, но Герик, в один из редких случаев, когда он первым начал разговор, убедил меня отказаться от моего намерения.
      — Они не знают, где я, — сказал он, теребя поводья, только чтобы не смотреть на меня. — Ничего у них не получится, потому что я не тот… кем был… Пока я буду прятаться, нам ничего не грозит.
      Мне пришлось поверить ему на слово. Ему явно было трудно говорить о лордах. Так что я поблагодарил его за доверие и отпустил их. Украшенная камнями серьга и золотая маска с бриллиантами лежали на дне моего вещевого мешка. Я спорил сам с собой, не уничтожить ли эти проклятые вещицы, но какая-то часть меня, отвечавшая за войну с лордами, сочла, что подобные предметы силы могут оказаться полезными. Герик никогда не спрашивал, что с ними стало.

* * *

      Итак, они уехали, а мы с дульсе остались на прелестной, но такой пустой поляне.
      — Пора бы и нам отправляться, — сказал я.
      Вверх по холму, в пещеру, сквозь Ворота и через Мост, к той, другой, жизни, которая ожидала меня. Мне была ненавистна сама мысль об этом.
      Мой мадриссе улыбнулся и вложил мне в руку маленький сверток.
      — Еще не вполне пора. Вы сейчас между временами. Прежде чем вы примете эту жизнь, вы должны увериться в своем пути.
      — Что ты?.. А!
      Из тряпичной обертки я вытащил ровный круг из темного дерева, в котором, в металлическом кольце, была закреплена черная пирамидка, — я забрал это из кабинета Дассина так давно. Теперь я знал, что это — предмет, к которому долгие годы была привязана моя душа, годы, проведенные без тела, десять лет боли и тьмы, десять лет замысловатых заклинаний и ненасытного познания, вдохновляемого безграничной энергией и решительностью моего Целителя и тюремщика, Дассина. Прикосновение к кристаллу освободит меня от уз тела и позволит уйти за Грань, если мне только этого захочется. Моя смерть, так давно уже медлящая, ждала меня в его заклинаниях.
      Я смотрел на этот предмет, и меня с головой захлестнула томительная, отчаянная боль из самых глубин моего существа, она была намного холоднее и сильнее, чем моя тоска по Сейри или беспокойство о Герике.
      — Но, Барейль, как же я могу рисковать, используя его сейчас? Слишком многое зависит…
      — Он сказал: когда вы снова станете целым, а мальчик будет в безопасности. Он украл у вас возможность выбора, когда вы погибли, и снова обманул вас со смертью Д'Нателя. И он поклялся всем дорогим для него вернуть вам это право. Он верил, что если вы не выберете эту новую жизнь сами, то сомнение будет расти и, в конечном счете, поглотит вас. Вы никогда не сможете полностью принять свою жизнь, а значит, будете терпеть поражение во всем, за что только возьметесь. Оказаться в том или в другом месте — жить или умереть — вы должны решить сами.
      — Отеческое наставление старого дьявола…
      Не вполне честно ставить меня перед таким выбором, когда Сейри и Герик уже далеко. Что, если я не смогу устоять перед зовом Черты? Полагаю, я умру.
      — Я присмотрю за вами, государь, и сделаю все, что потребуется… после.
      Барейль улыбался, но слезы катились из его миндалевидных глаз. Он не ждал, что я вернусь.
      Итак, с трепетом я коснулся темного кристалла и оставил тело Д'Нателя, ставшее моим. На мгновение я увидел его лежащим на бархатно-зеленом склоне холма рядом с добрым дульсе, стоящим на страже, и белоснежный пик могучего Карилиса нависал над его плечом. Дальше, на дороге, ведущей к моему разрушенному дому, к югу, к Юривану, я увидел тех, кого любил больше всех в мире, как они ехали в окропленный росой покой утра. А потом я окунулся во тьму, и бесплотный пульс Черты звал меня туда, где я должен был находиться.
      Долгое эхо моих мучений на костре снова отозвалось в моем сознании, но оттого, что я ждал его на этот раз, я смог отстраниться от него и сосредоточиться на далеком сиянии, которое звало меня успокоиться навеки. Я слишком устал.
      Где я должен быть? Я прожил отмеренные мне годы, и Путь привел меня на костер. Я принял свою судьбу — как меня и учили, — как я считал необходимым. Но, поступив так, я отдал Сейри, сына и друзей отчаянию и смерти. Утонуть в чувстве вины было просто. Бежать от него — соблазнительно; за Чертой, возможно, я смог бы забыть. Но если бы я выбрал иной путь, принял иное решение, был кем-то иным, нежели самим собой, тогда пламя Ворот могло никогда бы не стать белым. И юного Д'Нателя не послали бы на Мост, и это не разрушило бы его.
      Я знал теперь Д'Нателя, не полностью, но достаточно, и Д'Натель никогда не победил бы лордов Зев'На. Я встретился с ними в поединке, в рабском загоне Зев'На, и на поле боя в сознании моего сына, и Дассин был прав. Экзегет был прав. Лорды были врагами самой жизни, тьмой еще более глубокой, чем в пустоте между мирами или во Вселенной до начала творения. Они были язвой, разъедающей здоровую плоть человечества, и для того, чтобы истребить их, требовался Целитель. Где-то во мне таился способ уничтожить их.
      Сияние розового, голубого и лилового взорвалось мерцающим фонтаном, и он ронял на меня осколки света, словно лепестки роз, которыми осыпают жениха. Какое великолепие… какая музыка звучит там, за краем моего видения, пока мерцающие частицы проплывают сквозь мое бестелесное «я». Я потянулся за одной из них и услышал тихий, отдающийся эхом смех, и все их множество окружило меня вихрящейся дымкой радости, которая отнесла бы меня за Черту, где ждали неведомые чудеса. Моя душа наполнилась их красотой и таким невыносимым желанием, что я закричал. Но с мягким вздохом я взмыл над ними, и они унеслись с сожалением, словно хлопья сухого снега, оставляя меня посреди холодной пустоты.
      — Пока нет, — сказал я и отвернулся от Черты, встав на Путь, ожидавший меня.
      Мои глаза открылись зеленому притихшему миру.
      — Давай, Барейль, — окликнул я. — Пора домой.

      Я стояла на изящном балкончике Вердильона, наблюдая за тем, как Герик и Паоло борются на травянистой лужайке. Они занимались этим уже час. Когда же они, наконец, оторвались друг от друга и растянулись на траве, запыхавшиеся, взмокшие и хохочущие, я улыбнулась и дотронулась до розового камня, висящего у меня на шее, жалея, как всегда, что не могу послать свои мысли в Авонар.
      — Если бы ты видел эти мгновения, любимый, — сказала бы я. — Они редки, но так драгоценны и дают мне надежду. Хандра по-прежнему гложет его, а по ночам все становится еще хуже. Он ужасно кричит во сне. Один из нас всегда остается рядом с ним, чтобы успокоить его, хоть он и не позволяет этого, когда бодрствует. Но он начал изучать с Тенни историю, проявляет интерес к науке о травах Келли и очень признателен, что никто не нянчится с ним. С Паоло он шутит, дразнится и позволяет себе снова побыть ребенком.
      Вчера он спросил меня об этом доме и почему твое имя записано в старом журнале, который лежит открытым в кабинете Ферранта. Тогда я рассказала ему, как его отец был здесь студентом, как он с головой погружался в красоту, искусство и историю, прежде чем стать воином или принцем. Возможно, это поможет ему преодолеть смущение перед тобой.
      Покой поселился в душе каждого из нас. Хотя иногда, когда я слышу известия о человеческой войне, бушующей в Искеране, или думаю об ужасах, которые ты встретил за стенами Авонара, или вижу сумрачный след в глазах Герика, я представляю себе, что мы, словно Стражи цитадели Комигора, — ты, Келли, Паоло и я — стоим по четырем углам крепости и ждем, когда из-за горизонта покажется враг. Мы трое не спим, любимый. Никакое зло не приблизится к нему, пока мы на страже. Береги себя и скорее возвращайся к нам.