В тот день я усердно занимался на тренировке по фехтованию, наслаждаясь движением и схваткой после стольких дней бездействия. Уроки Нотоль были утомительны, но, насколько я знал, мое тело при этом ни разу не шелохнулось. С тех пор как я вернулся из пустыни и увлекся колдовством, мои навыки боя почти не улучшались. Если б я только мог воспользоваться толикой своей силы… Я попытался сгустить и утяжелить воздух вокруг клинка наставника.
       Нет!— рявкнул Парвен у меня в голове. — Пока что истинная сила и физическая тренировка — две отдельные составляющие вашей жизни, юноша. Вы должны быть способны сражаться любым оружием, какое есть в вашем распоряжении.
      — Хорошо, хорошо.
      Итак, я оставил воздух в покое и продолжил упорно трудиться, отрабатывая одно движение за другим. Я тренировался с наставником весь день. Нотоль сказала, что этой ночью занятий не будет. Меня это не удивило. По заведенному распорядку должно было пройти шесть-семь дней, пока мы не продолжим. Мысль о колдовстве заставляла меня чувствовать себя опустошенным и голодным, кожа зудела так, как бывает от недосыпа. Вызывать молнии… Тем же вечером, после урока верховой езды, я взял Огнедышащего, чтобы проехаться и проветрить голову, изнывающую по чародейству. В конюшню мы вернулись около полуночи, хотя на этот раз всю дорогу проделали вместе. Когда я завел Огнедышащего в стойло, меня не слишком удивил голос из угла.
      — Он хорошо себя вел?
      — Он ждет овса.
      — Так я и думал. И как раз принес немного.
      Мы вычистили Огнедышащего и дали ему дополнительную порцию овса.
      Лейранский мальчишка сгреб солому кучкой в углу стойла и шлепнулся на нее.
      — Ты мало ездил в последнее время.
      — У меня было чем заняться. Ну что, пережил неприятности?
      — Все к лучшему. Они думают, я полудурок. Это ты им сказал?
      — Я мог это упомянуть.
      — Ты не первый, кто это заметил. — Он ухмыльнулся. Я погладил Огнедышащего по холке и забрал свой плащ и вещи, собираясь уходить. Мальчишка быстро глянул на сверток и сразу же отвел глаза.
      — У меня тут полевой паек, — пояснил я. — Ты же не захочешь это есть, правда?
      — Если тебе когда-нибудь доведется управлять в этом месте, буду рад сказать тебе пару слов по поводу готовки.
      Я кинул ему засаленный мешок. Он улегся обратно на солому и заурчал от удовольствия, впившись зубами в жесткую полоску вяленого мяса.
      — Черт! Можешь обещать Огнедышащему овса, но если хочешь, чтобы я куда-нибудь пошел, пообещай мне питья.
      — У меня сегодня все закончилось.
      Я покопался в мешке и нашел слегка потемневшую дарупу.
      — Возьми, если хочешь. Это все, что у меня есть.
      — Я не привередливый. — Он в мгновение ока проглотил фрукт и кинул косточку через ворота стойла.
      Я присел на корточки.
      — Ты ведь не мастак загадывать загадки? Он заморгал от удивления.
      — А почему ты спрашиваешь?
      — Просто косточку увидел… Звучит странно, знаю, но она напомнила мне о головоломке.
      — Я б не сказал, что у меня хорошо получается. Да и не пробовал особо. Правда, однажды помог кое-кому разгадать одну. Неплохо вышло.
      Пока лампа над стойлом тускнела и трещала, наконец, оставив нас в темноте, я рассказал ему о вещах, которые нашел в своем доме.
      — …Так как ты думаешь? Это головоломка лордов или нет?
      Голос из темноты прозвучал куда серьезнее, чем я ожидал.
      — Я бы сказал, кто-то пытается тебе что-то сказать. Кто-то, кто не может прийти открыто и сказать это, боясь, что ему ты не позволишь. Так что вряд ли лорды.
      — Значит, раб?
      — Может быть. А может, и нет. Может быть, важно не кто, а что он хочет тебе сообщить?
      — Я не могу понять. Я перепробовал все способы решений, используя названия вещей, размеры, вещества, я попытался сравнивать их названия с другими словами, но они вроде бы не имеют ничего общего.
      — Может, они затем, чтоб на них смотреть? Без секретов?
      — Ты говоришь как настоящий полудурок.
      — Принеси мне еще еды, и я придумаю еще разгадку.
      — Не рассчитывай. — Я встал, отряхнул с ног солому и снова погладил Огнедышащего. — Уж лучше я пойду, а то утром засну во время тренировки и рухну на собственный меч.
      — У тебя когда-нибудь был учитель, который учил бы тебя как надо?
      — Нет, за месяц я ничему новому не научился. Мой наставник — хороший боец, и он заставляет меня работать до седьмого пота. Думаю, я просто не лучший ученик.
      — Но ты хотел бы самого лучшего фехтовальщика — того, кто сможет учить тебя и все показывать, а не просто вгонять тебя в пот. Может, лучший — он вовсе не из воинов.
      — Что ты имеешь в виду?
      — Слыхал тут на днях, как говорили про нового раба, одного из тех, знаешь, кто сражается с воинами на тренировках.
      — Раб для тренировок?
      — Ну да. Говорят, он лучший. Уже прожил дольше, чем любой другой раб. Они заставляют его учить их всему, что он знает, а не просто драться с ними. Может, он тот, кто тебе нужен.
      — Может быть.
      На следующий день я спросил наставника Драка о рабе для тренировок, который выдержал дольше всех остальных.
      — Слышал о таком. Он подчиняется уоргриву Дэймону, но участвует и в поединках с другими воинами. Впрочем, вряд ли он еще долго продержится. Он сегодня дерется с Врускотом, а Врускот еще ни разу не проиграл поединка за последние двести лет. Лорды выжгли из его памяти слова «отступать» и «сдаваться», так что он не может произнести их, даже если захочет.
      — Я хочу видеть этот поединок.
      — Это может быть поучительно. Врускот знаменит своими атаками. Я покажу вам его основные приемы, так что вы будете знать, на что обращать внимание. Поединок, скорее всего, закончится так скоро, что вы можете их пропустить.
      Мы занимались до полудня, а затем спустились на одну из тренировочных площадок, как раз за двором военных. Немалая толпа воинов, крепостных и рабов собралась на открытой стороне двора. Другие жались по стенам. Я не привык к толпе и чувствовал себя неуютно, особенно когда мне освободили проход и пропустили в первый ряд.
      Угадать, кто из них Врускот, было нетрудно. Я давно уже узнал, что зиды не стареют. Они остаются в том возрасте, в котором их преобразовали, и, чтобы убить одного из них, требуется весьма серьезное ранение. Но в зидах постарше было что-то узнаваемое. Они напоминали старые деревья с загрубевшей корой, под которой, очевидно, находится самая твердая и плотная древесина, способная выдержать любую бурю. И хотя Врускот выглядел не старше тридцати — сорока лет, он был очень стар. Он был невысок, но с очень длинными руками, узловатыми от мускулов. Его бедра напоминали бревна, и, как у всех зидов, глаза его были бледными и пустыми.
      Множество рабов стояли вдоль стен, преимущественно — личные слуги высокопоставленных воинов. Я не мог определить среди них того, кто будет драться. Он должен быть огромным и свирепым, чтобы продержаться так долго. И вряд ли ему позволяют бродить свободно. Но единственный раб, который никому не прислуживал, сидел у стены, прикрыв глаза и опустив голову, словно спал или был напуган. От его ошейника тянулась цепь к кольцу, вмурованному в стену у него над головой.
      Разумеется, едва зид коснулся цепи, как раб сразу же встал. Он оказался рослым, на голову выше Вру скота. Его плечи и руки были крупные, загорелые и все в шрамах, но он выглядел и вполовину не таким сильным, как зид. Тощий и крепкий, прекрасно сложенный для фехтования, он все равно не был похож на воина. Просто еще один раб, он стоял босой и тихий, пока с него снимали наручники, потупившись, как если бы боялся поднять взгляд на настоящего бойца. Они не собирались давать ему доспехи, так что он стоял босиком на раскаленной земле, пока Врускот облачался в толстый кожаный шлем, поножи и легкую кольчугу поверх поношенного гамбезона. Лопни мои глаза, если этот раб хоть раз оцарапает Врускота.
      Но все изменилось, когда они дали рабу меч. Он поднял голову, и можно было подумать, что его кожа превратилась в сталь. Я бы не удивился, увидев, как меч соскальзывает с его голой руки или искры сыплются из его глаз. Маленький круглый щит, который ему дали, едва ли был ему нужен.
      Врускот этого не замечал. Он оглядел раба с головы до ног и скривил губу. Потом дотронулся острием меча до ошейника.
      — Сквозь него, — сказал он. — Я проткну тебя прямо сквозь него. Ты забыл свое место, падаль.
      Раб даже глазом не моргнул, что Врускоту не понравилось.
      — К бою, раб! — прорычал зид.
      Не было медленного начала, кружения, ложных выпадов, попыток нащупать слабину противника или наиболее опасные стороны его стиля. С самого начала схватка оказалась по-настоящему яростной. Они бились на длинных мечах, нанося настолько мощные удары, что можно было почувствовать колебания воздуха. Трижды я видел, как мой отец — то есть тот, кого я считал своим отцом, герцог Томас, Защитник Лейрана, — сражался с лучшими бойцами Четырех королевств. Я думал, что никто не может двигаться с такой скоростью и изяществом, как папа… до этого дня в Зев'На. Рядом с рабом Врускот выглядел как вол.
      Прошел час. Шум толпы — болтающей, заключающей пари, охающей и насмешничающей — стих до полной тишины, нарушаемой лишь звуками поединка. Лязг и скрежет мечей, глухие удары меча о щит. Тяжелое, сбитое дыхание. Кольчуга Врускота звенела от малейшего движения, а его сапоги глухо стучали и шаркали по твердой земле. Босой раб двигался бесшумно.
      Врускот пролил первую кровь, ранив противника в переднюю часть бедра. Зид наступал, используя преимущество, так что толпе, сгрудившейся у одной из стен, пришлось убраться с дороги. Но он был слишком разгорячен, слишком сосредоточен на своем следующем ударе и ошибочно принял за слабость то, что раб все еще оставался в защите. Когда Врускот почти притиснул противника к стене, и они оказались так близко друг к другу, что могли бы почуять дыхание друг друга, раб отразил следующий удар тычком щита — мне достаточно было представить это движение, чтобы у меня заныла левая рука, — и в то же самое время обрушил по высокой дуге собственный меч в мощной встречной атаке. Зиду пришлось отступить, чтобы не расстаться с головой, и он тем самым дал рабу пространство, чтобы уклониться, отступить назад и развернуться кругом, вынуждая Врускота встать лицом к солнцу. Тот тоже не был медлителен, несмотря на толстые ноги, и успел вскинуть меч и щит, прежде чем его достал новый удар. Пот ручьями лился с обоих противников.
      Теперь раб осыпал Врускота шквалом рубящих атак — выше, ниже, снова выше, переходя от одного удара к другому с плавной силой. Зид держался, но потом угодил каблуком в трещину и рухнул прямо под занесенный меч раба. Толпа ахнула в один голос. Раб ждал, подняв меч — нацеленный прямо в шею Врускота. Зид просто лежал, тяжело дыша, с таким убийственным выражением лица, что я поражался, как его противника еще держат ноги. Но раб ударил по губам тыльной стороной оружной руки и указал на Врускота. Тот раздувал ноздри и молчал.
      Никто не сказал ему! Раб не знал, что воин не может сдаться.
      Вместо того чтобы прикончить зида, раб отступил и позволил тому встать. Что за глупец! Неужели он думает, что зид преисполнится к нему благодарности или что у него есть хоть какое-нибудь представление о чести, которое удержит его от того, чтобы выпустить противнику кишки при первой же возможности? Лицо Врускота пылало — и не только от жара схватки. Он с яростью бросился в атаку. Враги медленно двинулись по кругу. Раб заставил зида опуститься на колени — на этот раз благодаря собственному мастерству, а не удаче, но снова сделал знак, чтобы Врускот сдавался, и снова отступил, когда тот ответил отказом.
      Я бы не поверил, что хоть один из них еще в состоянии шевельнуть рукой, но они опять продолжили бой, кружась и атакуя, словно только что начали. Даже так, это должно было вскоре закончиться. Раб был тяжело ранен в бедро. Вся его нога была залита кровью. Она явно болела, так как он ее берег. Врускот сосредоточился на этой стороне, нанося лишний удар или пинок, как только предоставлялась возможность. Но раб продолжал двигаться, отступать, уклоняться — защита, короткий выпад, небольшой шаг. А затем ударом сверху вниз, с гудением, разрезавшим воздух, клинок раба отсек правую руку Врускота чуть пониже плеча.
      На мгновение воцарилась полная тишина. Раб отступил, бросив оружие на песок. Все уставились на руку Врускота, с лежавшую на побагровевшей земле и все еще сжимающую рукоять меча. И вдруг Врускот взревел с такой болью и ненавистью, что камни крепости задрожали, а толпа в ужасе отхлынула. Бросив щит и пошарив на поясе левой рукой, зид обнажил нож и неловко ткнул им в раба. Но тот легко отбил удар и швырнул зида на землю. Врускот закричал, когда культя ударилась о поверхность площадки и кровь хлынула на песок.
      Раб, дыша хрипло и глубоко, бросил свой щит и упал на колени рядом с Врускотом. Никто из зрителей не шелохнулся, даже когда раб подобрал нож зида. Я был уверен, что он собирается прикончить врага, но вместо этого он разрезал рубаху воина, скомкал промокшую ткань и прижал ее к судорожно дергающейся культе, удерживая Врускота в неподвижности свободной рукой и коленями. Проклятье! Он пытался остановить кровь. Его грудь все еще тяжело вздымалась, раб оглядел толпу в поисках подмоги. На один миг… на один лишь взгляд… что-то в этом лице, напряженном и измученном, под коротко остриженными волосами, показалось мне знакомым, но прежде, чем я успел сообразить, толпа взорвалась.
      Рычащий солдат ударил раба по голове и сбил на землю, пока трое других поднимали кричащего Врускота и уносили его прочь. Раб потряс головой и поднялся на четвереньки, но тут другой зид привел в действие его ошейник, заставив его корчиться в рвотных спазмах. Потом ему связали руки, подтащили к стене и приковали цепью к железному кольцу. Он лежал там, корчась и задыхаясь под лучами послеполуденного солнца, мухи облепили его окровавленные руки и ноги.
      Я стоял, уставившись как дурак на опустевшую тренировочную площадку. Рука Врускота лежала, забытая, в грязи. Толпа быстро рассосалась. Драк, мой учитель фехтования, покачал головой и напомнил мне, что уже пора идти.
      — Ну, безусловно, поразительный поединок. Кто бы мог представить? Я и не знал, что Врускот так сильно сдал.
      Конечно же, это не Врускот проиграл поединок. Это дар'нети его выиграл. И только слепой глупец мог утверждать обратное.
      — Пойдемте отсюда, — сказал я. — Мне нужно работать.
      Именно Врускота я и взял себе в наставники. Зидов не так просто убить, а быстрая помощь раба В'Capo спасла его противнику жизнь до того, как им занялись лекари. Конечно, он был ожесточен: воин, оставшийся без правой руки, считал себя покойником, несмотря ни на что. За всю силу мира я бы не согласился оказаться на месте личного раба-дар'нети Врускота. Но уж он-то наверняка научился чему-то от того, кто искалечил его, так что, быть может, и меня мог научить чему-нибудь. И конечно, сам Врускот по праву считался прекрасным мечником, иначе, зачем бы лордам оставлять его в живых одноруким — если бы он не мог учить или командовать другими воинами. Когда начальство Врускота убедило его, что у него нет выбора, и он понял, что учить благородного гостя вовсе не унизительно для него, он мстительно принялся за работу. У меня не осталось иного пути, кроме как расти над собой.
      Из раба получился бы великолепный наставник. Но если бы я спросил про него, это значило бы, что я выделил его среди других, и, следовательно, он бы погиб. Рано или поздно это случится. И было бы не вполне справедливо отнимать у такого человека право на его собственную смерть.
      Дни летели. Нотоль учила меня, как обращать несчастья мира себе на пользу. Такие вещи, как страх, ненависть, злоба, боль, существовали, и я ничего не мог с этим поделать, так что я не видел ничего плохого в использовании их себе во благо. Когда я стану совершеннолетним и овладею собственной силой, тогда, быть может, что-то и изменится.
      Лорды до сих пор не сказали ни слова о последствиях моих занятий, только что свет может беспокоить мои глаза после долгой работы с Нотоль. После каждого урока я спал большую часть дня, а затем шел к Врускоту и тренировался, пока Нотоль снова не звала меня. Для проверки я приказал рабам принести мне зеркало. Мне заплетали волосы во множество тонких косичек, как у искерских воинов, и я сказал, что хочу посмотреть, как это выглядит. Они пали ниц, утверждая, что в Зев'На не найдется ни одного зеркала.
      Однако топорный подарок от моего неизвестного благодетеля сообщил мне кое-что интересное. Какое-то время мои глаза и в самом деле становились прежними. Но вскоре в них появился грязновато-серый оттенок. Потом они остались черными, а в самом их центре была бездонная темнота, которая раз от раза становилась все больше. И наконец, вышло так, что я не мог больше выходить под полуденное солнце — только утром или ближе к сумеркам. Я опустил шторы у себя в покоях и перенес тренировки по верховой езде на время после заката.
      Меня пугало то, что творилось со мной, но я не мог остановиться. Все еще оставалось много того, что нужно было изучить. Нотоль обещала, что перед помазанием покажет мне новый источник силы, куда мощнее уже мною используемых. Это величайшая тайна лордов, сказала она, не известная никому во Вселенной. Я продолжал к ней приближаться.
      Я был так увлечен занятиями, что почти не уделял внимания головоломке с подарками, но как-то далеко за полдень, когда я сидел усталый в своих сумрачных покоях, ожидая заката, я решил еще раз на них взглянуть. В коробке нашлось еще кое-что новое — клочок бумаги с сотнями крошечных дырочек, проколотых в нем. Я едва не рассмеялся, так это было странно. Если и прежние предметы не поддавались расшифровке, то уж это было совершенно невозможно понять. Я не видел никакой закономерности в отверстиях. Я уже готов был скомкать его, когда порыв горячего ветра откинул штору, и в комнату просочился солнечный луч. Он упал на листок, пронзив путаницу дырочек, и обрисовал на стене тень, словно маленькую вселенную звезд в крошечном квадратном небе.
      Звезды! Вот что это было! Бумага превратила солнечный свет в звезды — но не в звезды Се Урот, прячущиеся за вечной пыльной дымкой. Здесь был Часовой, плотный свод Арки, Лучник, целящийся в Лебедя… Звезды Северного Лейрана, звезды, которые я видел с башен Комигора.
      Я уже давно не думал о доме. Я попытался вспомнить его. Серые башни, не угловатые и тонкие, как те, которые я видел через внутренний двор, а мощные, толстые, за шесть веков потемневшие от дыма и непогоды… Прочные стены с пятью круглыми башнями, построенные, чтобы бесчисленные дни держаться против любой угрозы, которая сможет пересечь Пустошь. Внутри, у главного входа, пол был вымощен черно-белой плиткой, а из высоких окон главной башни падал радужный свет… так красиво…
      «Может, они затем, чтоб на них смотреть?» — сказал лейранский мальчишка.
      Я взял камень с прожилкой и под яркой лампой поднес к самому лицу. Свет резал глаза, но мне нужно было его рассмотреть. Прожилка вела глубоко в серо-голубой камень, словно тайный ход, позволяющий свету проникнуть в холодную тьму и раскрыть тайны, которые иначе остались бы спрятанными. Глубоко, в самой сердцевине, виднелся тонкий узор желтого, зеленого и голубого, свивающийся в спирали и рассыпающийся лучиками и брызгами, словно крошечный сад цвета.
      Все подарки были в чем-то такими же. Похожий на железо кусок дерева таил внутри тысячи крошечных совершенных кристалликов, в уродливой фруктовой косточке пряталась миниатюрная картина, прекраснее, чем мог создать любой краснодеревщик. Плошка песка была всего лишь кусочком обычной пустыни, но представленным в неожиданном, захватывающем виде. А зеркало… Тут мои рассуждения резко оборвались. В груди заныло. Почему мое отражение?

ГЛАВА 40