Мое существование в Зев'На мало отличалось от жизни в лагере. Сам загон был совершенно таким же, хотя только пять клеток в нем были заняты. Правила были такие же. Еда — такая же. Вонь… отвратительная лохань для мытья… склад и каморка для лекаря с каменными кольцами в стенах… пылающий горн солнца, иссушающий тело и душу… горькие ночи… бесконечные поединки, кровь и смерть… ошейник — да, и он тоже не изменился.
      Единственным отличием оказались мастерство и авторитет моих противников. Все они были высокопоставленными офицерами Се Урот, а, следовательно, лучшими воинами — у зидов не бывало других причин для продвижения по службе. Мне больше не приходилось бегать на месте в конце дня, пока я не убеждался в том, что достаточно вымотан, чтобы заснуть. Выживание требовало всех моих сил без остатка.
      Сопротивляться безумию приходилось уже иначе. Лишь зудящие голоса в сознании помогали мне держаться, хотя я и старался заглушить их. Казалось, все ускользает от меня — моя личность, мои воспоминания, моя жизнь, — в то время как странные, наводящие ужас сны становились все более реальными. И кто бы не счел это сумасшествием?
      Я присел на корточки возле каменной лоханки, где только что отмыл еще вчерашние засохшие пот и кровь, готовясь к встрече с утренним противником — опытным бойцом по имени Габдил. Габдилов надзиратель опаздывал зайти за мной, так что цепочка моего поводка была прикреплена к кольцу в стене, и я дрожал в холодных предрассветных сумерках, вяло размышляя, как бы мне остаться разогретым. Я не мог позволить себе дать преимущество Габдилу.
      По ту сторону ворот раздался женский голос, спрашивавший стражников, где можно найти смотрителя.
      — У меня послание от управляющего Серого дома. Раб, работавший с молодым господином, был ранен в ногу, так что его нужно доставить сюда. У смотрителя Серого дома не хватает для этого подручных.
      Я вскочил на ноги, мое сердце колотилось, как не делало, даже когда я сражался. И дело не в том, что я ни разу не слышал в Се Урот женского голоса. В лагерях работало несколько служанок и рабынь, и на удивление много женщин встречалось среди воинов-зидов. Но именно этот голос вонзился в мое сознание, словно остро отточенный топор.
      — Смотритель — через дверь налево, напротив бассейна с водой, — ответил охранник.
      Я увидел только ее спину, когда она прошла через ворота в помещение, где хранился хлеб и туники. На ней была черная юбка, коричневая рубаха и красный платок крепостной. Моя проклятая цепь была слишком коротка, и я едва не задушил себя, пытаясь разглядеть ее получше. Когда снаружи во дворе прогремел голос надзирателя, я в панике начал изобретать какую-нибудь хитрость, чтобы меня не увели прежде, чем женщина появится вновь. Но она быстро закончила с делами. Когда она вышла со склада, яркое рассветное солнце осветило ее лицо сквозь прутья решетки. Всего на пять ударов сердца… может быть, на десять… но я знал ее, и знал, что она не имеет никакого отношения к учителю фехтования из Сен Истара… так же, как и я сам. Иллюзия жизни В'Capo распалась в одно мгновение, но, прежде чем я успел выбраться из ее обломков, зид-надзиратель потащил меня на тренировочную площадку. Габдил, чьи руки были на ладонь длиннее моих, а плечи — толщиной с мои бедра, на прошлой неделе убил раба, продержавшегося в Зев'На три месяца.
      «Забудь о женщине, — сказал я себе. — Если не вернешься на землю, не доживешь до того, чтобы узнать хоть что-то».
      Сотни раз в тот день голос этой женщины отдавался эхом в моем сознании, а ее лицо в сиянии проплывало передо мной. Я жестоко принуждал себя сосредоточиваться. В первой схватке я заработал глубокий порез руки — повезло, что не правой, — и Габдил выразил свое недовольство тем, что я вовсе не так хорош, как ему сказали. К счастью, остаток дня был посвящен исключительно тренировке, бесконечному повтору ряда движений, работе над пластикой, сдержанностью и плавными переходами из стойки в стойку. Было достаточно возможностей оказаться зарубленным или проткнутым насквозь, но все же меньше, чем в полноценном бою, когда малейшая ошибка может стоить жизни.
      В середине дня я вернулся в загон для рабов. Меня трясло от усталости, но не от работы, которая становилась легче с каждым днем, а от попыток сосредоточиться. Лекарь, приписанный к этому загону с рабами, принялся штопать мою руку, но я почти не замечал его, потому что, едва я позволил мыслям разбрестись, мир обрел четкость, пугающую резкость, а я осознал, в каком невероятно трудном положении оказался. Я вспомнил имя этой женщины и свое собственное и уже начал восстанавливать в памяти события, подло предавшие помазанного Наследника Д'Арната во власть его врагов.
      Надсмотрщик умер в собственной ванне. Какая нелепость. Неудивительно, что это известие повергло меня — В'Capo — в такое отчаяние, ведь надсмотрщик Гернальд, зид, чью душу так давно излечил Дассин, был ключом к плану Экзегета. Медленно, тяжко, осторожно, год за годом Гернальд поднимался на вершину власти в Се Урот, вершину недосягаемую; он мог безопасно открыть портал в Авонар, зная, что такая брешь в обороне Зев'На способна однажды создать окончательный перевес сил в нашей долгой войне. И вот, в завершение всех долгих усилий, его подвело сердце, и, соскользнув в мыльную воду, он оставил нас в неволе.
      План был весьма остроумен, хотя положиться на Экзегета и Гар'Дену, обещавших вынести меня из зала совета прежде, чем я умру, требовало от меня чрезмерного доверия. Умирать снова было крайне рискованно, а ни один из них не был настоящим Целителем. Но их заклинания сработали безупречно. За четыре дня я полностью выздоровел и счастливо зажил в Сен Истаре, пытаясь возродить жизнь, которой никогда не существовало. Потом было нападение, пустыня и ошейник.
      Разумеется, не предполагалось, что мой ошейник запечатают. Гернальд должен был ждать В'Capo, учителя фехтования из Сен Истара, которого следовало заковать, оставив нетронутыми его магические силы, а временную личность устранить, чтобы он вспомнил, кем он был на самом деле. Но надсмотрщик умер в ванне, а я остался рабом В'Capo, мучался от ужасных снов и думал, что схожу с ума. Четырнадцатый день минул уже давно.
      Сейри была здесь. Боги милосердны. Я предполагал, что те двое, кто должен был получить от меня знак и снабдить меня сведениями, необходимыми, чтобы спасти моего сына, были вроде Гернальда. Но Сейри, как и я, оказалась пленницей несчастья, случившегося с Гернальдом, одна в этом проклятом месте, а мой сын почти год оставался на попечении лордов.
      — Твои шрамы говорят мне, В'Capo, что у тебя бывали раны намного серьезнее и намного хуже обработанные. Почему же у тебя сегодня такой похоронный вид? Или у меня затупилась игла?
      Я только покачал головой.
      Экзегет счел необходимым раз пятьдесят объяснить мне, почему мы не могли забрать моего сына прямо из зала совета. Поскольку тот мужчина и мальчик пришли вместе к Наставникам как просители, Се'Арет и Устель не согласились бы разделить их, настаивая на том, что это нарушит наш закон. И ни Экзегет, ни Гар'Дена не знали Дарзида: ни того, кем он был, ни пределов его силы. Но основная их тревога касалась украшения — магической связи мальчика с лордами. Если бы его силой захватили в зале совета, тогда Трое уничтожили бы его, или же, если им уже удалось обратить его ко злу, он стал бы проводником для всей мощи лордов в самое сердце Авонара. Слушай, смотри, наблюдай, велели они мне. Что-то еще будет слишком опасным. Хитрость и неожиданность помогут вернуть его. Молниеносный удар в самое сердце твердыни врага. Глупость, как выяснилось.
      Ну и конечно, когда я все это вспомнил, легче мне не стало. Ни Кейрон, ни Д'Натель не могли предложить такой план побега из плена, который бы уже не отверг В'Capo. Кошмарные сны прекратились, но дни порождали еще большее отчаяние. Без Гернальда Экзегет не мог вытащить Сейри и Герика, а вероятность того, что я выживу и придумаю, как это сделать самому, была угнетающе мала. Если я погибну, Сейри, скорее всего весь остаток дней, проведет в этом мерзком месте, а Герик станет орудием, столь желанным для лордов. И это только в том случае, если я умру необнаруженным. Малоприятные последствия моего разоблачения было легко представить.
      Итак, я не мог погибнуть или позволить себя вычислить, то есть мне нужно было продолжать притворяться. Вся сложность заключалась в том, что я не знал, надолго ли меня хватит теперь, когда я снова стал самим собой. У меня не было защиты от колдовства зидов. Один неверный шаг, и они выяснят правду обо мне. И что еще тревожнее — мне придется драться. Мне придется делать все возможное, чтобы убить того, кто выйдет со мной на тренировочную площадку, и сомнение в том, что я на это способен, занимало меня теперь больше всего.
      Столько лет я верил в то, что нельзя отнять чужую жизнь ни ради сохранения собственной, ни ради благополучия близких. Я все еще не примирился с ужасающими последствиями собственного идеализма, но в ту ночь, в рабском бараке в Зев'На, я сказал себе, что отныне не могу позволить себе такой роскоши, как выбор. Это война, и жизнь моего сына связана с безопасностью двух миров. Я только не знал, будет ли этого достаточно, когда я снова встану перед живым человеком с мечом в руке.
      Я не мог заснуть, думая о Сейри и Герике и готовя себя к утру. Рассвет пришел слишком быстро. Как всегда, меня привели на цепи, прикрепленной к ошейнику, на тренировочную площадку. Снова Габдил.
      — Смотрители настаивают, что ты умеешь драться, раб. Я не верю.
      Огромный человек ухмыльнулся и швырнул мне двуручный меч — мое любимое оружие.
      — Я думаю, ты обычный подонок-дар'нети, играющий в фехтование так же, как твой народ играет в колдовство. Лорды Зев'На преподадут вам один урок, а я — другой.
      Гнев заворочался у меня в животе. Ни один пустоглазый, лишенный воображения, ублюдочный зид не знает о фехтовании больше, чем принц Авонара. Я вскинул клинок к солнцу, позволив солнечному зайчику пробежать по его сверкающей кромке, затем указал на уставившиеся на меня пустые глаза, словно предупредив: «Я ударю сюда», и встал в стойку.
      В'Capo был не более чем маской, тонкий налет опыта и памяти поверх моей души, с навыками и склонностями, во многом повторяющими мои. Молитва Целителей дар'нети жила в самой сердцевине естества В'Саро, и он, рискуя языком, утешал своих раненых товарищей по несчастью, потому что я, Кейрон, Целитель, неспособен был иначе ответить на их страдания. И В'Саро убийственно точно владел мечом, потому что я, Д'Натель, не дорожил в жизни ничем, кроме искусства боя. Быть может, у меня уйдет целая жизнь на то, чтобы привыкнуть к его привычкам и побуждениям, существовавшим рядом с моими собственными, но, когда я поднял свой меч в первое утро моей второй жизни в Зев'На, я был рад, что он со мной. Д'Натель не думал. Он сражался. И я оставался в живых.
      — Уоргрив Дэймон требовал этого? Смотритель за рабами поставил в списке отметку. Надсмотрщик, сцепивший руки за спиной, хохотнул.
      — Уоргрив требовал чего потруднее. Заявил, мол, больно хилые у нас рабы в последнее время, и грозил доложить генсею, если сегодня его не прошибет пот. Посмотрим, что он скажет о В'Саро.
      Надсмотрщик часто начал наведываться в загон, особенно в те дни, когда я бился в поединках, на которые делали ставки.
      Смотритель щелкнул пальцами помощнику, который отпер клетку и жестом приказал мне встать на колени, отведя руки за спину так, чтобы их можно было сковать. Я кинул недоеденный серый хлеб в корзинку и подчинился. Когда запястья были стянуты, а пинок надсмотрщика уведомил, что пора подниматься на ноги, мое нутро сжалось в уже знакомом тревожном предчувствии. Прошли бесчисленные дни с тех пор, как я вспомнил себя. Ничего не изменилось. Я был вынужден продолжать сражаться. Продолжать побеждать.
      — Уоргрив Дэймон — блестящий воин, — заметил смотритель.
      — Если он справится с этим парнем, он будет почти так хорош, как думает сам. Но конечно, если В'Capo его уделает, придется расплачиваться с генсеем. Но дело того стоит.
      Довольно тревожно было услышать, что мой сегодняшний противник является протеже генсея — командующего. За месяцы пребывания в загоне для рабов я оказался ближе всего к смерти не из-за ран, а потому что покалечил ставленника другого генсея. Лишь вмешательство надсмотрщика, вступившегося за «собственность лордов», спасло мне жизнь.
      Я совсем упал духом, когда меня доставили на тренировочную площадку, и я увидел Дэймона. Пока мне освобождали руки, выдавали оружие и легкие доспехи, я наблюдал за высоким юношей, который длинным мечом разрубал обитую толстой кожей тренировочную болванку на тонкие ровные полоски, словно нарезал масло ножом. Этот противник был хорош.
      — Что, это лучшее, что у вас есть? — Он презрительно окинул взглядом мое избитое тело и потрепанную одежду. — Я же говорил, что хочу встряхнуться.
      Надзиратель поклонился.
      — Надсмотрщик сказал, чтобы вы сообщили, если вам не понравится.
      Мы приступили к делу. Любопытно. Молодой зид показывал невероятную скорость и блестящую реакцию, прикрывая ими ужасающе скудные умения. Он действительно был опасным противником, каким я и счел его, однако я в первый же час обнаружил слабину в его обороне. Упрямый и гордый, он никогда не уклонялся и не отступал, избегая удара, но всегда предпочитал парировать, полагая, что его быстрота позволит ему вернуться в исходную позицию и атаковать. И все же его любимый прием отражения удара был слабоват из-за ошибки в движении клинка, и явная брешь в защите позволяла мне легко прикончить его. Но, как я уже выяснил ранее, убийство этого дурака было крайне опасным делом.
      У зидов не бывает детей, но они необычайно собственнически относятся к другим воинам, которых берут под свое покровительство, — убийственное извращение наставничества дар'нети. Ранить уоргрива означало вызвать гнев генсея, но если я не воспользуюсь его уязвимостью, он измотает меня и прикончит. Безвыходная ситуация.
      Мы закончили упражнение.
      — Превосходно, Дэймон, — заключил наставник юноши. — Возможно, несколько слишком яростно, но, тем не менее, превосходно. Попробуем снова? К бою, раб!
      Учитель фехтования проводил большую часть времени, восхваляя достоинства своего ученика, и почти не делал осмысленных замечаний. За несколько часов тренировки он ничем не показал, что заметил явную слабину, столь очевидную для меня.
      К тому времени, как мы сделали полуденную передышку, уоргрив почти не вспотел. Я дошел до бочонка с водой, жадно глотнув воздуха лишь тогда, когда повернулся спиной, и ненароком прислонился к стене, пока пил, как будто мои ноющие плечи вовсе не нуждались в опоре.
      — К бою, раб!
      Я вернулся на середину площадки. Солнце било по голове и плечам, словно молот Арота, лейранского бога, который сам выковал себе оружие для битвы с хаосом. Мне нужно было действовать. Я ушел от удара, который едва не лишил меня волос, оставшихся после того, как смотритель обкорнал меня, и сделал широкий разворот, который привел меня ближе к учителю фехтования, стоящему в отдалении от моего противника. Я быстро хлопнул тыльной стороной ладони по губам. Наставник выглядел удивленным — такое поведение было необычным для середины поединка, — но поднял руку, остановив клинок уоргрива в неприятной близости от моей головы.
      — Что тебе, пес? Ты ведь помнишь, что раб не может сдаться?
      — Наставник, кто-то допустил ужасную ошибку. Вы не можете заставлять меня сражаться с этим юношей.
      — Ошибка? — прорычал уоргрив, не позволив учителю вставить и слова. — Приносим нижайшие извинения! Если тебя неудачно подобрали, ты просто скорее умрешь. Я пожертвую для этого дневной тренировкой.
      — Я не имел в виду, что меня переоценили. Мы, дар'нети, дорожим своей честью. Я поклялся биться на пределе возможностей, и так я и сделаю, но, когда меня ставят против начинающего, я считаю нужным предупредить. Если этот поединок продолжится, умрете вы.
      Юноша рассмеялся.
      — Начинающий? Я не проиграл ни одной схватки с тех пор, как меня преобразили.
      — Охотно верю, но, бьюсь об заклад, вам не доводилось сражаться с тем, кто был в свое время учителем фехтования и видит изъяны в вашем образовании. Я убью вас прежде, чем ваш наставник досчитает до ста.
      Он взревел и занес меч.
      — Поднимай свое оружие, раб! Твое никчемное существование закончится здесь.
      Наставник беспокойно потер подбородок. Если юному офицеру причинят вред, он сам вряд ли увидит следующий рассвет.
      — Погоди, Дэймон… Скажи, раб, что ты заметил?
      — Роковую ошибку. Если уоргрив согласится замереть неподвижно, когда я скажу «стоп», я покажу вам.
      Эти двое обсудили мое предложение так, чтобы я не мог их слышать. В конце концов — крайне неохотно — уоргрив согласился. Моя репутация что-то значила. Итак, мы начали снова, и я вел его так, чтобы заставить раскрыться снова. Молясь, чтобы его любопытство перевесило гордость и упрямство, я крикнул:
      — Стоп!
      Острие моего меча замерло у его сонной артерии. Если бы он продолжил движение, оно прикончило бы его. Дэймон выглядел слишком мертвым даже для зида.
      — И хотя мне приятно убивать зидов, я не могу драться с тем, кого так сильно переоценили, — сказал я медленно, с расстановкой, чтобы он не заметил, насколько тяжело я дышу, и опустил клинок.
      — Я тебе покажу, кого здесь переоценили, ты, наглая свинья!
      Он ринулся на меня. Я снова повел его и крикнул:
      — Стоп!
      Он не осмелился ослушаться. Его взгляд мог бы прожечь дыру в стальном доспехе. Острие моего меча снова оказалось в той же самой точке. Я порадовался, что Дэймон так великолепно вымуштрован.
      — Ты должен показать ему этот прием, раб, — велел учитель. — Дэймон, прикажи рабу показать тебе прием. Тогда ты будешь неуязвим.
      Я покачал головой.
      — Ты смеешь отказывать мне? — взревел Дэймон, чьи глаза угрожающе пылали.
      — Я могу показать вам этот прием, но вам еще далеко до неуязвимости. Вы — начинающий, блестящий, и все же начинающий, не более того. Я могу воспользоваться сотней других приемов, однако итог будет тем же.
      Небольшое преувеличение, если честно, поскольку я едва мог поднять руки.
      — Скорость и реакция не превзойдут умения. Отошлите меня назад и подберите нового противника, ближе себе по уровню.
      От холодной ненависти во взгляде зида мне стало не по себе.
      — Сегодня я отправлю тебя назад… но только сегодня. Я поговорю с генсеем, — он ухмыльнулся и коснулся моего ошейника, — однако тебе лучше научиться следить за своим дерзким языком. Ты всего лишь ходячий труп и всегда им останешься. Я прав?
      Скорчившись в грязи и выворачиваясь наизнанку, я кивнул. Этого я забыть не смогу.
      На следующий день меня известили, что я займу место наставника уоргрива Дэймона. Однако меня не освободят из клетки и не подвергнут чарам принуждения, как можно было бы ожидать, поскольку я продолжу участвовать в поединках, которых потребует надсмотрщик Зев'На. Видимо, на моем долгожительстве нажился не один только лекарь Гораг.
      И хотя я не знал, к чему может привести такая перемена, она подарила мне проблеск надежды. От меня требовалось большую часть дня находиться не в загоне, а привязанным на главной тренировочной площадке крепости в ожидании уоргрива. Дэймон тренировался около четырех часов ежедневно, иногда — утром, иногда — днем или вечером, и все это время я не мог позволить себе думать о чем-либо другом. Однако в остальное время, если у меня не был назначен поединок, я мог наблюдать за передвижениями крепостных, рабов и зидов всех рангов. Тренировочная площадка с трех сторон была окружена сплошными каменными стенами, с четвертой же открывалась на широкий конюшенный двор. Загон с рабами стоял позади двора, за кузницей и шорней. Иногда среди проходивших там могла оказаться и Сейри, но я сам себе не хотел признаваться в том, как я жаждал увидеть ее снова. Лучше было бы этого избежать.
      Многие офицеры-зиды делили тренировочную площадку с уоргривом Дэймоном. Зная, что я являюсь наставником столь известного воина, они то и дело спрашивали у меня совета. Я заручился разрешением Дэймона, прежде чем отвечать им, но его это не волновало. Пару недель спустя у меня было несколько учеников, хотя уоргрив оставался основным.
      Как-то раз в дневной солнцепек я съежился на крошечной полоске тени, до которой дотягивалась моя цепь. Какой-то воин — не из завсегдатаев — привел нового раба для тренировочного поединка. Я еще не слышал имени новичка, но помахал ему рукой, прежде чем он принялся за работу. Раб, невысокий, крепкий мужчина, улыбнулся и ответил тем же. Он был хорошим бойцом — лучшим, чем зид, однако тот оказался почти нечувствителен к ужасной жаре, а раб вскоре начал истекать потом. За время поединка лицо дар'нети побледнело. Во время каждого перерыва он утирал глаза, и я видел, как тяжелеют его руки, а дыхание становится все стесненнее.
      Когда зид потребовал остановки, чтобы опробовать новый клинок, я вскочил на ноги и попросил разрешения говорить.
      — Могу я предложить вам пару подсказок? Как вы знаете, я наставник уоргрива Дэймона.
      Вызываться добровольцем было не в моих обычаях, но это могло дать рабу возможность передохнуть.
      — Я не спрашиваю подсказок у рабов, — проворчал зид. — Дэймон — дурак, если думает, что раб может дать совет, заслуживающий внимания. Всем вам следует поотрезать языки.
      Новый раб стоял в углу двора, борясь с тошнотой. Верный признак солнечного удара.
      — Однако вы наклоняетесь слишком далеко вперед в любой стойке, теряя устойчивость и скорость ответных атак, — погрешность, которой я не ожидал от воина вашего ранга.
      — Да как ты смеешь?!
      Зида едва не хватил удар, он прекрасно сознавал, что я прав и что я объяснил это его противнику.
      — Я покажу тебе, как я слаб! Дайте этой наглой твари клинок!
      Я сделал глупость. Я провел непростое утро с Дэймоном, а за час до заката должен был состояться поединок с моим старым приятелем Габдилом. Собралась небольшая толпа зрителей — воинов и слуг. Все делали ставки, надзиратель Дэймона отвязал меня от стены и дал оружие, которое отверг воин. Мой противник расслышал споры заключающих пари, и лицо его побагровело.
      На схватку ушло полчаса. Зид был силен как бык, и его техника оказалась лучше, чем я предполагал. К счастью, он решил сдаться, прежде чем я убил его. Когда я встал на колени и вытянул руки по его приказу, я готовился к прикосновению к ошейнику, но он предпочел, как следует пнуть меня в живот.
      Забытый раб сидел в углу, ожидая надзирателя, и, пока я пытался набрать в легкие воздуха и вернуть желудок на положенное место, он протянул ко мне открытые ладони. Жест вежливости, ведь он навряд ли сможет оказать хоть кому-нибудь услугу в ближайшее время. В лучшем случае, он будет в состоянии позаботиться о себе — а может, и нет. Он выглядел так же ужасно, как я себя чувствовал.
      Наставник снова привязал меня за поводок, и я прислонился к каменной стене, наблюдая за тем, как разбредаются зеваки. Солнце слепило глаза, так что я не мог рассмотреть одну фигуру, которая задержалась дольше других, неподвижная среди движущейся толпы. Единственное, что я смог разглядеть, — это был крепостной. Никакого красного платка, прикрывающего волосы, так что это не женщина… не Сейри. Вскоре все разошлись, и я задремал.
      Поединок с Габдилом прошел хорошо. Он наградил меня болезненным ударом по спине, что вполне удовлетворило его, так что он не слишком разозлился, когда я вынудил его сдаться. Рана была неглубокой и не могла меня искалечить, что меня порадовало. Довольно много людей наблюдало за схваткой: крепостные, зиды, рабы. Я не мог видеть из-за пота, заливавшего мне глаза. Надзиратель связал мне руки и отвел меня к лекарю, а затем обратно в камеру.
      Позже той ночью мне приснился снег. Мы с Сейри любили гулять по снегу. Ей больше нравились ясные зимние дни, когда свет был такой хрупкий, что дробился на ветвях покрытых инеем деревьев Виндама. Мне же нравились тихие сине-серые дни, когда несомые ветром хлопья, казалось, приглушали и смягчали суровость мира. В этом сне я стоял высоко в горах у замерзшего озера, а Сейри брела по дальнему его краю. Я пытался пробраться к ней через ледяные глыбы у берега, однако каждый раз, когда я поднимал взгляд, она оказывалась все дальше. Я хотел позвать ее, но, когда я бил себя рукой по губам, никто не давал мне позволения говорить. В конце концов, я решил, что могу догнать ее, только если пересеку озеро. И я ступил на лед, стараясь обойти середину, где цвет предостерегал меня, что он предательски тонок. Но я уже не мог видеть, потому что пошел снег, и колючие кристаллики запорошили мне лицо…
      Я утерся рукой — это оказалось не снегом, а соломой. Холод был привычной уже стужей ночи в пустыне. Я зарылся в солому поглубже, собравшись выяснить, удастся ли мне пересечь озеро, но соломинка снова кольнула мое лицо, и вовсе не ветер прошипел за прутьями моей клетки.
      — Песет!
      Прежде чем пошевелиться, я огляделся. В проходе никто не стоял, камеры с обеих сторон от меня были пусты. Нас было мало, так что они могли держать нас подальше друг от друга. Значит, звук донесся снаружи. Медленно, как если бы я просто ворочался во сне, я перебрался к наружной стороне и уставился сквозь частые прутья… на чумазую веснушчатую физиономию, расплывшуюся в улыбке, которой я не видел уже целую жизнь.
      — Адово пекло! Я знал. Вот черт! Я знал, с самого начала… Это вы!
      — Паоло!
      Наши восклицания были лишь приглушенным шепотом, но изумления от этого в них меньше не становилось.
      — Я знал, что вы живы. Мы оба это знали, хотя и не говорили никому, даже друг другу… а тут, сегодня, когда я увидел, как вы спасли жизнь тому парню… Черт!
      — Ты был третьим. Ты и Сейри.
      — Так вы знаете, что она здесь?
      — Я видел ее. Мельком. Она знает?..
      — Она не подозревает, что вы тут, и про меня тоже. Они не собирались меня посылать, но я их заставил. Так это вы должны дать нам знак? Вытащить нас?
      — Все пошло не так.
      — Не сообразил. — Он запнулся на миг, румянец залил его веснушки. — А если не считать того, как вы тут живете… с вами все в порядке? С вашей головой?
      — Я все вспомнил.
      — Все до того, как мы познакомились… и как вы в Данфарри объявились… и тот раз, когда вы мне починили ноги, — всё-всё-всё?
      — Всё.
      — Черт! — Он потупился, но не раньше, чем я успел заметить неприкрытое благоговение, охватившее его.
      — Теперь я вспомнил Солнечного Света. Ты говорил, что позаботился о нем, но я тогда не мог понять, как к тебе попал мой конь. Ты первый из нашего мира, кого я встретил снова. Странно ведь, правда?
      — У меня голова болит, как подумаю об этом.
      — У меня тоже.
      Мы оба на мгновение замолчали. Жизнь — это такое чудо.
      Потом Паоло скорчил рожицу, поднял взгляд и снова принялся за расспросы, решив, что благоговение перед особой королевской крови или же воскрешением мертвых чародеев несущественно рядом с нынешними заботами.
      — Так что же пошло не так? Как вы влипли в эту переделку?
      — Я мог попасть в Зев'На только как раб. Поскольку все были уверены, что я мертв, наши союзники спрятали меня под маской — чарами, благодаря которым я поверил, что я — кто-то другой, смог пройти предварительные допросы и попасть сюда. Человек, который, как предполагалось, должен был мне помочь — снять маску и освободить меня, — внезапно умер. Лишь случайно увидев Сейри несколько недель назад, я, наконец, вспомнил, кто я такой и что должен сделать. Но, разумеется, сидя в клетке, как сейчас, многого не сделаешь.
      Паоло окинул взглядом ряды клеток.
      — Может быть, я смогу украсть ключ и выпустить вас.
      — Нет! Это слишком рискованно — и совершенно бесполезно. Пока я ношу этот ошейник, во мне нет ни крупицы магической силы. Даже если нам удастся вытащить Сейри и Герика, нам не выбраться из Се Урот, потому что я не могу перенести нас.