После той ночи уроки верховой езды пошли лучше. Как бы сурово Фенгара ни гоняла нас, мы с Огнедышащим справлялись. Он выносил меня через ревущие стены огня и удушливые песчаные бури, перепрыгивал через заборы, пылающий кустарник и расщелины, от которых у меня сердце замирало. Все, что требовалось от меня, — это обращаться к нему по имени и рассказывать ему про траву и овес, и тогда его мощные мышцы и храброе сердце выполняли все, что я от него просил.
      Когда бы я ни возвращался в конюшню, я видел лейранского мальчишку, который таскал тачки с сеном, смазывал маслом сбрую или чистил стойла. Я не обращал на него внимания. Так было лучше.
      Фенгара заметила перемену.
      — За последние недели вы достигли великолепных успехов, молодой господин. Я уж думала, вы безнадежны. Какова же причина?
      — Тренировка, — ответил я ей. — Мне просто нужна была тренировка и хороший наставник. Вы сослужили мне хорошую службу, Фенгара, и я благодарю вас за это.
      На следующий день я получил нового учителя. Это был злобный приземистый тип, немногословный, совсем не похожий на язвительную Фенгару.
      — Где Фенгара? — спросил я у него.
      — Она уже не может быть вам полезна, мой господин.
      — Она мертва?
      — Не могу сказать. Давно вы ездите на этом животном?
      — Около шести недель.
      — Кажется, конь к вам привязался.
      — Нет. Фенгара ленилась. Она слишком мало от нас требовала.
      В тот день я не говорил с Огнедышащим ни о траве, ни об овсе и иначе как Зиггетом его не называл. Я жестоко стегал и пришпоривал его. Я сосредоточил мысли на коне, на том, какой он норовистый, и в то же время задумался над вопросом к лордам. Они не ответили. Но как только я перестал сосредоточиваться и подумал о вопросе снова, они оказались со мной. Я тренировался весь день.
      К закату Огнедышащий дико косился и истекал пеной изо рта.
      — Хочу завтра другого коня, — сообщил я старшему конюху. — Этот просто невыносим.
      Новый учитель одобрительно кивнул. Когда я тем вечером выходил из конюшни, из тени возле загона с мулами меня окликнул голос:
      — Зачем вы это сделали? Зачем вы с ним так обращались после всего, что он делал для вас в последние недели? Вы снова его запугали.
      — Бояться меня полезно всем. Не забывай об этом. Лейранский мальчишка следил за мной тяжелым взглядом, пока я шел по двору конюшни.
      Несколько недель спустя, припозднившись на занятиях с никудышной новой лошадью и отвратительным учителем, я пришел к стойлу Огнедышащего. Мне нравилось бывать в конюшне по ночам. Только одну лампу оставили висеть, и лишь негромкие звуки лошадей нарушали тишину. Можно было даже забыть, что ты в Зев'На. Я тщательно осмотрел, чтобы убедиться в том, что лейранский мальчишка не затаился где-нибудь в тени.
      — На, Огнедышащий. Я принес тебе овса. Иди сюда, я расскажу тебе про холмы Комигора, если только вспомню. Тебе бы там понравилось.
      Я присел на створку ворот и принялся кормить его овсом с ладони и рассказывать ему про травянистые пустоши, где я ездил верхом, когда был еще маленьким и слабым.
      — Я так и думал, что рано или поздно вы здесь объявитесь.
      — Проклятье на всех крепостных! Ты что, шпионишь за мной?
      Он выглянул из-за балки поднятого сеновала и спрыгнул на пол в стойло, обрушив вниз целую лавину сена. Я слез с ворот и собрался уходить.
      — Я тебя предупреждал, — бросил я ему.
      — Вы думали, они убьют его, как и учительницу верховой езды, так?
      — С чего бы мне так думать? — Я дернул задвижку на воротах.
      — Они убивают всех, с кем вы сближаетесь. Я не хотел это слышать. Не вслух.
      — Это смешно. Ты невежественный крепостной. Да что ты вообще знаешь?
      — Я много чего знаю. И много чего вижу. Может быть, я вижу и знаю больше, чем вы.
      — Лучше быть невежественным.
      — Может, и так. Не хотел бы я поменяться с вами местами. Вам ничуть не лучше, чем мне, разве что едите побольше.
      Я открыл ворота, но не вышел.
      — Они действительно убили Фенгару?
      — Она каждое утро приходила объезжать лошадей, новых, только что с ферм. Она не слишком-то умела, но могла наколдовать, чтобы они делали то, что ей хотелось. Тем утром за ней кто-то следил. Она работала со здоровенным гнедым. Хорошо справлялась, пока наблюдатель не поднял руку. Тогда конь пошел на нее, а она и шевельнуться не смогла, чтоб убраться с дороги. И он ее затоптал. А наблюдатель смеялся, когда уходил.
      — Как он выглядел?
      — Парень, похож на пустынную крысу, костлявый и крепкий. Волосы черные, стрижены коротко, борода черная, одет хорошо, и рубины на ремне.
      Дарзид. Я сосредоточивал часть мыслей на конюшне и пустыне, так что он не должен был услышать, о чем я думаю.
      — Зачем ты делаешь то, что они хотят?
      — У меня нет выбора. Тебе не понять.
      — Я же понял, что ты бросил ездить на Огнедышащем, чтобы они его не убили. Ты и меня предупредил. Сначала я подумал, что ты стал таким же, как они, что они сделали тебя злым, но они пока не успели. Если уж ты отказался от Огнедышащего, чтобы спасти его… Ты не должен становиться таким, как они хотят.
      Я ударил его так сильно, что он полетел на солому, а с разбитых губ потекла кровь.
      — Ты тупой, невежественный наглец! Если не будешь следить за тем, что говоришь, я тебе язык отрежу! — Я схватил его за грязную рубаху и встряхнул. — Ты ничего не понимаешь! Я был злым с самого рождения. Если бы мой отец узнал, кто я, он перерезал бы мне горло, а если бы моя мать узнала об этом, она бы сделала так, чтобы меня сожгли, а сама бы в это время пила вино. Я убивал людей, я порол их, пока они не начинали молить о пощаде, я бросал людей в пустыне, так что они чернели и начинали клянчить воду. Одного раба убили только для того, чтобы залечить мои синяки. Я — друг лордов Зев'На и собираюсь, стать одним из них, потому что для этого я и рожден. И выдумки невежественного холуя не могут ничего изменить.
      Я чувствовал лордов — взволнованных, любопытствующих… но не подпустил их к себе.
      — Оставьте меня одного!
      Я долго бродил, прежде чем вернуться к себе домой.
      Прошло много недель, пока я снова не увидел лейранского мальчишку — вернее, я видел его почти каждый день, но в людных местах, где я мог притвориться, что его не существует. Я не хотел думать о нем или об Огнедышащем. Нелегко было хранить вещи в тайне от лордов. И обычно я хотел того, чему они меня учили.
      С каждым днем я тренировался все усерднее. Я сказал Дарзиду, что мне нужен новый учитель рукопашного боя, что я выучился всему, чему меня мог научить нынешний, и что все его преимущество передо мной исчерпывается тройным превосходством в весе. Новый наставник обучал меня сражаться ножами, топорами и прочим меньшим оружием. Я получил более сильных противников по тренировочным боям и ранил нескольких из них так, что, вероятнее всего, они умерли. Но я заметил, что, если они бывали достаточно хороши, зид посылал за лекарем, чтобы тот перевязал их. Лучшие из них очень ценились. Я хотел стать воином, самым могучим из всех, что были когда-либо. Тогда и посмотрим, как навести в мире порядок.
      Бродя однажды утром по конюшне, я заметил воина-зида, который шел в одно из стойл с кнутом в руке.
      — Возможно, пара ударов улучшит твой слух, — заметил он. — Или, по крайней мере, мое расположение духа.
      Он наносил один удар за другим. Конюх скорчился в углу, прикрывая лицо руками, но я узнал эти рваные штаны и грязные босые ноги. Он был весь покрыт кровоточащими рубцами.
      — Что он натворил?
      — Молодой господин! — Воин поклонился. — Этот наглый дурак не обратил внимания на приказ стереть навоз с моих сапог. Он сделал вид, будто не понимает, что такое сапоги.
      — Может, он и впрямь не понимает. Думаю, он их отродясь не носил, к тому же я уже замечал, что он совершенно туп, — заметил я. — И двух слов связать не может.
      — Я собираюсь его вздернуть и спустить с него шкуру, заодно и руку потренирую. Больше ведь он ни на что не годен.
      — Думаю, он мог бы послужить и кое-чему еще, более подходящему к его роду занятий, — сказал я. — Тут есть конь Зиггет — злобная тварь. Взгляни на стены его стойла и поймешь сам. Боюсь, он так скоро повредит себе ноги. Может, ему нужно что-нибудь помягче, чтобы пинать. Привяжи этого мальчишку на ночь в стойле Зиггета. Или у него прояснится в голове, или он ее лишится, и нам не придется об этом больше беспокоиться.
      Я наблюдал, как солдат отвел лейранца в стойло к Огнедышащему и привязал к стене. Мальчишка шатался от побоев, из ран сочилась кровь. Конь фыркнул и тряхнул головой.
      — Я утром приду соскрести со стен ошметки, молодой господин.
      — Я, может, и сам зайду посмотреть. Убедиться, не случилось ли с моим конем несварения желудка.
      Воин закрыл за нами ворота, и мы со смехом разошлись. Вы нашли любопытный способ развлечься, мой юный друг, —прошептал Зиддари у меня в голове.
      — Воинам нравятся такие шутки, но мне они не слишком-то по вкусу. — Мне пришлось так ответить: лорды так легко читали в моей душе, что солгать им было трудно.
       Может, развлечемся и другими занятными способами этой ночью?— спросила Нотоль, когда я зашел за своей лошадью.
      — Нет. Никаких ночных уроков. Я буду кататься допоздна, а потом собираюсь спать. Вы сегодня уже получили с меня все, что собирались.
       Как пожелаете. В таком случае, до завтра.
      Два часа я отрабатывал трудные маневры — упражнение нудное и утомительное. На закате я сказал наставнику, что собираюсь проехаться по пустыне, чтобы остыть. Так я и поступил, принуждая себя терпеть и не возвращаться, пока все конюхи не отправятся спать. С ним все будет в порядке. Если он очнется, он легко успокоит Огнедышащего. Если очнется…
      Вернувшись в конюшню, я услышал страшный шум из стойла Огнедышащего. Я завел коня в пустое стойло, сдернул с крюка лампу и распахнул ворота. Огнедышащий проделал тщательную работу по разрушению стен собственного стойла. Но хотя голова у него поникла, а глаза заплыли, мальчишка-лейранец продолжал бормотать:
      — Еще раз. Еще немного, и он принесет тебе овса, когда придет. Овса для Огнедышащего. Еще один хороший удар. Молодец. Ты станешь еще сильнее. Не подведи его.
      Ни разу копыта коня не коснулись мальчика.
      — Развлекаешься?
      Он слегка приподнял голову.
      — На все сто.
      Он наполовину осушил мой бурдюк с водой. Тогда я развязал веревки, которые удерживали его у дальней стенки, и помог лечь на солому, торопливо осмотрев кровавые полосы на руках и ногах.
      — Я не собираюсь возиться с твоими царапинами. Ни одна из них не выглядит серьезной.
      — Только неприятно, когда они трескаются. — Он потянулся и застонал.
      — Почему ты не повиновался воину? Вот уж глупость так глупость. Ты что, умер бы, если б протер парню сапоги? Ты ведь и не такое делал. Ты же любишь конский навоз.
      Он ухмыльнулся, что с его лицом, багровым и распухшим, выглядело совершенно ужасно.
      — Проклятье. Так речь шла о сапогах? Я-то не мог понять. Думал, он велит стереть дерьмо с его двери.
      — Ты что, не знаешь слова «сапога»? Хочешь сказать, я был прав?
      — Это что, камешек в еде или что?
      Я так давно не смеялся, что почти забыл, как это делается, но мы оба хохотали, пока он не свернулся на боку, держась руками за живот.
      — Ох, проклятье, остановись, — попросил он. — Наори на меня или еще что. Смеяться слишком больно.
      — Эй, ну-ка. Я должен был подумать. Показывай, где болит больше всего.
      Он указал на болезненный, распухший ушиб слева под ребрами, и я обвел его пальцем, чтобы он онемел. То же самое я сделал еще в паре мест, выглядевших особенно нехорошо.
      — Это их не вылечит, но болеть некоторое время не будет.
      — Так гораздо лучше. Так ты… ты собираешься, стать Целителем? — спросил он едва ли не с благоговением.
      От этой мысли меня едва не стошнило.
      — Нет. Я никогда не смогу этим заниматься.
      — Когда соберешься уходить, привяжи меня обратно. Огнедышащий обо мне позаботится.
      — Этой ночью меня никто не хватится. Я все устроил.
      — Не хочу навлечь на тебя неприятности.
      — И не сможешь. Хочешь что-нибудь поесть? У меня в плаще кое-что найдется.
      — Я бы съел твои сапоги, если б знал, как они называются.
      Мы снова расхохотались, и я не сразу смог достать из кармана плаща хлеб и сыр вместе с флягой кавета, который я подогрел колдовством.
      За несколько мгновений уничтожив еду и выхлебав кавет, мальчик расслабленно прислонился к стене.
      — Так что же ты здесь делаешь — помимо того, что берешь у зидов уроки верховой езды?
      — Изучаю фехтование, рукопашный бой и колдовство.
      — Я уже понял, что в борьбе ты хорош. Никогда не думал, что парень на голову ниже меня так быстро со мной справится. С остальным у тебя тоже все в порядке?
      — Уже лучше. Фехтование самое трудное. Когда я только приехал сюда, я делал успехи очень быстро, а сейчас — намного медленнее. Не думаю, что я когда-нибудь стану так хорош, как хочу сам.
      — Почему это так важно?
      — Мне нужно оплатить долги. Долги чести.
      — Может быть, я не понимаю, что такое долги чести, — уж такой я, и все тут. Ты бы просветил меня, что ли.
      Это было похоже на прохудившийся бурдюк с водой. Неважно, насколько мала дыра, содержимое, в конечном счете, все равно окажется снаружи. Начал я с рассказа о своем кровном долге перед лордами, а закончил тем, что выложил ему все: что вся моя жизнь оказалась ложью и предательством, что никто не был тем, за кого себя выдавал, и что виновником этого был один-единственный человек. Я вывалил это все перед невежественным крепостным конюхом, у которого никогда не было даже пары сапог.
      Он долго молчал после того, как я закончил рассказ, потом медленно покачал головой.
      — Адово пламя… жуткая история. Мне надо подумать над ней немного, прежде чем я хотя бы решу, что же об этом думать. Что-то ясно, но кое-что… С чего ты решил, что этот злой принц — который на самом деле твой отец — убил твою няньку? Я не понимаю.
      — Это очевидно. Сейри привела его в Комигор, чтобы отомстить Люси и папе. И потом, это было сделано его кинжалом. Я видел.
      — Но это же был просто сон. Я вот во сне видел летающих лошадей.
      Мне не понравились его расспросы.
      — Да у тебя каша в голове. Я и не ожидал, что ты поймешь. Не знаю, почему я выболтал все это тому, кто даже не может сказать «сапоги».
      — Это правда. Я и вполовину не так умен, как ты, а те мозги, что есть, полны лошадиного дерьма.
      — Ты, должно быть, увлечен лошадьми так же, как я — фехтованием. Хочешь стать лучшим, так? В их обучении и в знаниях о них? Бьюсь об заклад, ты хотел бы держать конюшню с лучшими лошадьми на свете.
      Он скорчил распухшее лицо в гримасе.
      — Я никогда никому этого не говорил. Ты же не копался у меня в голове, правда?
      — Нет. Я не хочу этого делать.
      — Я рад. От мысли об этом у меня аж мурашки бегут. Еле слышное жужжание в голове подсказало мне, что наступило время второй стражи, около двух часов до рассвета.
      — Хочешь немного поспать? Скоро мне придется уйти, и тогда тебе будет сложнее заснуть.
      — Да ладно. Я могу спать где угодно. У низкородных свои преимущества. Иди и повесь меня обратно.
      Я привязал его обратно к стене, пытаясь закрепить его в точности так же, как это сделал воин.
      — Я не смогу прийти утром, знаешь ли, — сказал я.
      — Все в порядке. Эта ночь оказалась куда лучше, чем я ожидал.
      Он заснул прежде, чем я закрыл ворота.
      Глупо было с моей стороны помогать ему, но на какое-то время мне полегчало. Когда я вернулся в конюшню на следующее утро, на урок верховой езды, я прошел мимо стойла Огнедышащего. Мальчишки там уже не было. Прошло два дня, прежде чем я снова увидел его — он чистил стойла, все еще синий от ушибов и ободранный, но в остальном на вид не хуже прежнего. Я посмотрел прямо сквозь него, а он и головы не повернул.

      Нас с Диа отослали работать в Серый дом. Мы по-прежнему спали в бараке со швеями, но каждое утро на рассвете отправлялись не в мастерскую, а на кухню. Кислолицая крепостная по имени Гар приставила нас к делу. Диа должна была разжигать огонь, готовить еду для крепостных и дважды в день разносить рабам серый хлеб. Я проводила дни с ведром и тряпками, отдраивая полы и перила, полируя медь, соскребая свечной воск и раз, за разом вытирая красную пыль со всего вокруг. По крайней мере, это было хоть каким-то разнообразием в сравнении с шитьем и позволяло мне увидеть многое из того, что происходило в доме. Я отвечала за нижние этажи, в то время как двое других крепостных убирали покои Герика. Для начала очень неплохо. Всегда оставалась опасность, что он меня узнает.
      Первый раз я увидела его на второй день моего пребывания в доме. В то утро моей задачей было вычистить вымощенный плиткой проход, который вел в один из внутренних двориков. Рассветное солнце еле позволяло видеть, что я делаю. По обыкновению крепостных и рабов, я отпрянула в тень, едва заслышав приближающиеся шаги. Герик прошел мимо меня во двор.
      Хотя он был по-прежнему изящно сложен, он вырос на две ладони и изрядно раздался в плечах. Зеленая безрукавка открывала загорелые руки, а коричневые штаны, гетры и ботинки прекрасно сидели на нем. В одиночестве на фехтовальной площадке он снял перевязь с мечом, повесил ее на крюк в стене и принялся разогреваться. Его движения напоминали ритуальный танец под музыку, которой я не могла слышать.
      Он был красив. Его сияющие волосы взметывались вокруг бронзового от загара лица, когда он тянулся и поворачивался, несколько тонких косичек были заплетены перед ушами. И даже когда скорость и нагрузка его упражнений возросли, он не выказывал ни малейшего признака неуклюжести, которой можно было бы ожидать от ребенка его лет. Его лицо было спокойным, невозмутимым, казалось, его разум сосредоточился на чем-то внутри него… пока во дворе не появился воин-зид.
      — Над чем будем работать сегодня, молодой господин? — спросил он. — Вы столь многого не умеете, что непросто выбрать, с чего же начать. Кажется, главная наша трудность каждый день — это решить, в чем вы слабее всего.
      Единственным ответом Герика было то, что он прервал упражнения, опоясался перевязью с мечом и остановился в ожидании; лицо его сделалось холодным и лишенным выражения.
      Все утро учитель продолжал в том же духе, изобретая оскорбления, насмешки и унижения. Герик делал то, что ему говорили, повторял движения по сотне раз, не жалуясь, не споря и не переставая держаться надменно.
      Каменные стены коридора превратились в пылающую печь, едва лишь солнце поднялось повыше. На фехтовальной площадке без единого клочка тени было еще хуже, но тренировка продолжалась. В середине утра Герик облачился в кожаные тренировочные доспехи, и для поединка с ним привели раба. Наставник придирался к каждому движению ученика. Каждый раз, желая приостановить поединок, зид бил кнутом раба, гибкого, проворного юношу лет восемнадцати или около того.
      — Если у вас есть причина убить его — сделайте это и приведите нового, — процедил Герик, пока раб задыхался в пыли уже от третьего удара.
      — Я что, должен проводить тренировку, как в яслях? — прорычал зид. — Ребяческой чувствительности не место на настоящей войне. Не слабость ли вашей крови говорит в вас?
      Герик подошел к бочонку и напился из медного ковшика. Потом вернулся к глумливо усмехающемуся зиду, который стоял, прислонившись к стене. Почти неуловимым движением Герик прижал нож к ребрам учителя.
      — Вы будете вести тренировку так, как сочтете нужным, но если еще хоть раз посмеете говорить со мной таким тоном, я выпущу вам кишки и оставлю привязанным прямо здесь, пока ваша кожа не растрескается как несмазанный башмак. Я уже поступал так с теми, кто мне перечил. Учтите.
      Герик спрятал нож так же быстро, как и обнажил, вернулся к рабу, который ждал посреди площадки, и, встав в стойку, поднял меч. Его лицо опять было невозмутимым. Ни малейшего следа происшедшего.
      Зид больше не бил раба. Когда он хотел прервать поединок, он просовывал между мальчиками деревянный шест. Можно было подумать, что ярость ученика смирила его, если не видеть его ухмылки, вспыхивавшей, когда Герик поворачивался спиной.
      Я чуть ли не до дыр протерла каменный пол возле широкого выхода на фехтовальную площадку. Когда я передвинулась дальше по коридору, мне уже не было ничего видно, но лязг оружия и команды наставника слышались в течение всего утра. Было трудно найти что-то общее между этим подростком с ледяными глазами и мальчиком, которого я повстречала в Комигоре. Один лишь короткий взгляд открыл мне многое, чего я не хотела бы знать. Не обязательно было слышать меняющийся тембр его голоса, чтобы понять, что в нем не осталось ничего от ребенка.
      Почти каждое утро Герик тренировался на фехтовальной площадке. Если мне не нужно было убираться поблизости, где я могла наблюдать за ним, я обязательно проходила мимо, чтобы хотя бы взглянуть на него. Я и понятия не имела, как подобраться к нему. Все полуночные мечты о том, как я предстану перед запуганным ребенком, жаждущим спасения из злодейского плена, потерпели крах в то самое первое утро. И в следующие дни ничто не воскресило мои рухнувшие надежды.
      Как-то раз, далеко за полдень, по крепости хлестнул резкий порыв ветра, ревущая удушливая буря красного песка, способного освежевать человека или зверя. Герик был в конюшенном дворе, когда обезумевшая от песчаного вихря лошадь сорвалась с привязи. Молодой раб дернул Герика в сторону и прижимал к земле, в то время как животное вставало на дыбы и лягалось, пока, наконец, не вырвалось со двора. Раб спас Герика от неизбежного ранения, но тот, едва поднявшись, сбил юношу наземь и жестоко избил ногами.
      — Только коснись меня еще раз, и я тебе руки отрежу! — пригрозил он съежившемуся рабу.
      В другой раз всю челядь созвали во двор лордов. Мы собрались престраннейшей толпой — крепостные, рабы, зиды, — чтобы стать свидетелями наказания воина, одного из охранников, которого Герик застал спящим на посту. Зида привязали к железной раме. Герик ударил его дважды, а потом передал кнут крепко сложенному зиду. Равнодушно и высокомерно Герик наблюдал, как виновному нанесли еще десять ударов и как его израненным и окровавленным унесли прочь.
      Мои товарки выбранили меня за то, что я плачу.
      — Охранник заслужил наказание, — сказала Диа. — А если бы кто-нибудь пришел навредить молодому господину? У их милостей тоже есть свои обязанности, прямо как у нас.